Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)
И вдруг прямо из той точки на берегу, куда в эту секунду глядел Греков, ударили по глазам прерывистые огненные всплески, пулемет дважды отрывисто рыкнул и заработал ровно и неторопливо. Трассирующие пули голубоватым пунктиром прочертили болото. Судя по всему, стреляли на звук – пули с недолетом рвали мох в десяти метрах от колонны.
– К бою! Развернуться пошире! – скомандовал Греков, и следующая строчка прошлась так близко у его ног, что он невольно отпрянул назад. Стреляли низом, и ложиться было страшно. Кто-то позади ойкнул и застонал, движение вперед остановилось, люди стали рассредоточиваться по болоту, искать укрытий, залегать за кочками.
Пулемет бил и бил. Из нескольких точек на берегу забухали винтовки, но огонь продолжал быть неприцельным и большого вреда пока не приносил.
Это было удивительно, как близко оказался берег. Когда шли в тишине и тумане, наискосок удаляясь от него, он начинал уже пропадать из виду, а теперь – как будто и тумана никакого не было, и берег совсем рядом.
«Где же Николаев? Чего он молчит?» – подумал Греков, с радостью вспомнив, что не весь отряд лежит в бездействии на болоте, что должен же в конце концов ударный взвод начать свое дело.
Открывать отсюда ответный огонь и тем окончатель*
но обнаруживать себя не хотелось. Замолкнет же в конце концов зта проклятая молотилка!
Однако пулемет не только не замолкал, но к нему вскоре присоединился и другой, чуть правее, и лежать стало невмоготу. Правда, второй бил куда-то вдоль кустов, но его вспышки были хорошо видны с болота. В это время загрохотало в лесу. Впечатление было такое, словно тот дальний бой, который вела группа Пименова, перевалил через кряж и катится по пологому склону к болоту.
– А-а-а! – сквозь гул стрельбы донеслось оттуда. Греков не был уверен, но предполагал, что на прорыв поднялась центральная группа, и решил больше не медлить. Он вскочил, быстро поглядел вправо-влево на притаившихся за кочками бойцов, выдвинул вперед автомат и что было силы закричал:
– Партизаны! Вперед! Огонь по врагу!
Секунду-другую никто не поднимался, потом откуда-
то слева донесся истошный срывающийся голос:
– За Родину! За Сталина! Ура-а-а!
Болото взорвалось грохотом пулеметных очередей, торопливой стрекотней автоматов; скрещивающиеся пунктиры хлестнули по темному берегу, было видно, что люди поднимаются, что-то кричат, стреляют на ходу и бегут, бегут все быстрее и быстрее..,
2
...В момент, когда финский пулемет впервые ударил в сторону болота, взвод Михаила Николаева, сам не зная этого, находился уже в каких-нибудь ста метрах от него.
Чувствуя приближающуюся с каждым шагом опасность, партизаны давно уже не шли, а, развернувшись вправо от берега, настороженно перебирались чуть ли не ползком от укрытия к укрытию. Вокруг было так тихо, что с болота отчетливо слышалось мерное удаляющееся чавканье; Николаев понимал, что финны, конечно же, тоже вскоре услышат движение по болоту, это чавканье все время раздражало его, заставляло шепотом подгонять ребят. Ползли уступом вправо, рядом с комвзвода продвигался пулеметчик Иван Улитин, ему было труднее других, он уже снял «Дегтярева» с лямок из-за спины, держал его на весу, опираться о землю приходилось одной рукой, а пулемет все равно изредка слабо погромыхивал, задевая за камни. Слава богу, что камни у берега были сильно обомшелыми, и звук едва ли был слышен в десяти шагах.
Потом ползший впереди Василий Мануйлов дал предупредительную отмашку, она прошла по цепочке, и все замерли. Выждав сскунду-другую и ничего не услышав, Николаев пробрался к направляющему.
– Голоса,– прошептал тот.
– Где?
– Впереди, чуть левее, у самого берега.
Николаев огляделся. Болото, как видно, вскоре начнет сужаться, кусты впереди заметно уходили влево.
– Вот опять, слышишь! – тронул его за плечо Мануйлов.
Да, впереди слышались голоса. Слов разобрать было нельзя, но люди переговаривались как бы на расстоянии друг от друга. Это успокоило Николаева, но зато чавканье с болота стало теперь еще слышней и досадней.
– Улитин, Халалеев, за мной! – шепотом передал он и пополз вперед. У кустов ползти было опасно, скрежетала галька, и он взял чуть повыше.
Через несколько минут замер, прислушался. Да, судя по всему, оборона была совсем рядом, и финнам до чертиков надоело лежать в ожидании... И впереди, и справа то и дело слышались приглушенные голоса. Вообще-то их, финских солдат, понять можно – лежать в темном лесу не только скучно, но и жутковато, хочется хотя бы слышать голос соседа.
Николаев знал финский язык, улавливал отдельные слова и фразы и пытался понять, что перед ним – сама оборона или наблюдательные посты. Если посты – то это хуже. Значит, взводу еще ползти и ползти. Хотя ночью в лесу их далеко не выдвигают. От силы на двадцать – тридцать метров.
Постепенно подтянулся взвод, и в это время справа, за лесом, начался бой. То ли оттого, что грохот выстрелов снял наконец томительное напряжение, а скорее – оттого, что бой разгорелся вдалеке отсюда и мог пройти стороной, но финская оборона здесь странно ожила, солдаты без опаски перекликались, во весь голос.
– No nyt Iivanat lahtivat!
– Teeriojan pojille tulee tyota.
– Ei, ne ovat kauempana. Ei meidan komppanian alueella.
– Mita piruja, siellahSn on jo suo!
– Olkoon. Menet suohonkin kun haluat еШ.
– Taisi loppua... Huomenna tulee sauna ja kahvit! Ja ehka ryypytkin? 1
Сжав зубы, Николаев все полз и полз вперед, оставляя голоса чуть правее и прижимаясь теперь ближе к прибрежным кустам. Эта беззаботная и благодушная солдатская болтовня уже не успокаивала, а скорее злила и оскорбляла именно своей беззаботностью и благодушием. Острее, чем когда-нибудь, он улавливал в ней то не скрываемое финнами чувство превосходства, которое особенно укоренилось в их армии после «зимней» войны и которое теперь вот, в эту минуту и в этом лесу, как бы находило свое подтверждение: сытые, самоуве
ренные финны сидят в обороне и тоскуют о бане и кофе, а партизанам – голодным, грязным, обессилевшим – приходится думать о спасении.
– Hei siesla, suu kiinni!3 4 – вдруг раздался впереди начальственный окрик.
Через пять секунд с берега в сторону болота ударил пулемет. Он грохотал совсем близко, но Николаев не видел его из-за кустов. По звуку и по методичному характеру ровных длинных очередей он понял, что пулемет станковый, из ручного так не стреляют, никакого диска не хватит.
До сих пор у Николаева не было четкого плана действий. Он знал, что взводу надо неожиданно ударить по противнику, отвлечь его внимание от болота. А как быть дальше? Если отряд прорвется по болоту или даже пройдет незамеченным, то взводу деваться будет некуда. Четырнадцати бойцам наверняка не пробиться, если они обнаружат себя огнем. Неужели же нет иного выхода, и все они, столько вытерпевшие и чудом уцелевшие, должны теперь до единого полечь в этом темном лесу, так близко от нейтральной полосы?
Эта мысль не давала ему покоя. Он еще не знал, что
должен предпринять, чтобы и задачу выполнить и попытаться спасти взвод, и, может быть, поэтому, почуяв оборону противника, он не открывал огня, а с мрачным остервенением все полз и полз вдоль прибрежных кустов, понимая, что в случае обнаружения взвод окажется в невыгодном и даже отчаянном положении, когда, кроме попытки прорываться грудью вперед, делать будет уже нечего.
Неожиданно открывший себя вражеский пулемет придал всему смысл, цель и назначение. Как-то сразу, в одно короткое мгновение, Николаев понял и решил: чтобы помочь отряду и спасти ребят, надо прорываться именно в направлении на пулемет и обязательно уничтожить его.
Во взводе оставалось еще около десятка гранат.
– Приготовить гранаты! Идем на прорыв! Не терять друг друга из виду. Огонь по моей команде.
Николаев лежал, тихо приказывал, грохот пулемета впереди и гул дальнего боя справа глушили его голос, он не был уверен, слышит ли его лежавший позади Мануйлов и передает ли дальше его команду.
Впрочем, теперь это было не очень и важно. Он чувствовал, что все находятся в таком же выжидающем напряжении, как и он, и каждый, хотя и с секундным запозданием, будет делать то же, что и он.
В этот момент загремел бой в лесу па взгорье, послышались крики «ура». Николаев привстал на колено, взмахнул рукой и коротко скомандовал:
– Вперед!
...Через много лет Пентти Тикканеи расскажет в своей книге «Разгром партизанской бригады» о том, как был воспринят этот ночной партизанский прорыв финскими солдатами и командирами. Он не скроет той растерянности, которая охватила командира роты лейтенанта Виеримаа, когда партизаны непонятным и неожиданным образом прорвались по болоту в тыл его обороны.
И правое, и левое болото прикрывалось двумя пулеметными взводами. Когда лейтенант Виеримаа со своим резервным взводом прибежал к ним на помощь, все было уже кончено, лишь редкие выстрелы удалялись на, восток. Он с трудом разыскал командира пулеметного взвода, но тот и сам не мог объяснить, как все произошло.
«– Прошло лишь несколько мгновений, как мы оказались с русскими друг против друга. Никого не отли-
чить. Каждый стрелял столько, сколько пуль успевало из ствола вылететь.
– Но здесь же на краю болота был станковый пулемет! Куда к черту он делся? – спрашивал лейтенант Виеримаа.
Станковый пулемет потерялся. Командир взвода не мог объяснить его исчезновения, и они вдвоем с лейтенантом отправились его искать.
Пулемет нашелся на новом месте. Он выполнил приказ до конца. Два раненых солдата стонали возле него. Они обрадовались, увидев офицеров.
– Ребята отдали все, что могли,– вздохнул один из них, показывая рукой на двух своих товарищей, которые без движения лежали возле пулемета. Кровь стекала из их ран, но жизнь уже покинула их тела.
– Оттуда они шли прямо на пулеметы,– объясняли раненые случившееся.
– Что за чертовская стрельба слышалась как бы из-за обороны? – недоумевал Виеримаа.
– Наверное, русские стреляли, уходя...
– Но ведь тогда они прошли через позиции... прямо на палатки пограничной роты! – в тревоге воскликнул лейтенант».
з
Лейтенант Виеримаа не зря опасался за судьбу роты пограничников.
...Обойдя финскую оборону с флангов, партизаны решительно, с криком «ура» атаковали противника, смяли позиции обоих пулеметных взводов, прикрывавших высоту со стороны болот, уничтожили два станковых пулемета и, не останавливаясь, устремились к дороге Пада-ны – Кузнаволок. Бежали из последних сил, опасались, что у самой дороги их встретит новый заслон, и надо было не дать противнику времени опомниться. Прорыв обошелся недешево: в лесу и на болотах осталось более шестидесяти убитых и тяжело раненных партизан. Но в те решающие минуты никто не представлял и не мог в темноте и спешке представить себе общих потерь, никто даже не думал об этом, ибо каждый бежал навстречу смерти, и не было в тот момент ничего важнее, чем сломить противника и пробиться.
Раненые не надеялись на помощь. Кто еще держался на ногах, тот продолжал бежать вперед, несмотря на простреленную грудь или руку. Кто не мог бежать и падал со стоном в мокрый и холодный мох, тот уже ни на что не рассчитывал, перемогал первую острую боль и с безнадежной тоской гнал от себя сандружинницу: зачем погибать и ей. Каждый понимал, что никто из товарищей уже не сможет вернуться сюда – такоЕа немилосердная логика любого прорыва, и каждый, ожидая рассвета, решал свою судьбу по-своему.
Как пишет П. Тикканен, всю ночь со стороны болота из разных мест доносились стоны, на рассвете стали раздаваться одиночные выстрелы, и когда финны отправились утром осматривать поле боя, то обнаружили лишь двоих раненых—мужчину и женщину, и эти последние, оставшиеся на болоте в живых, взглядами умоляли поскорее прикончить их. Остальные сделали это сами...
Ночная атака, когда, несмотря на губительный встречный огонь, со всех сторон из темноты накатывалось несмолкаемое «ура», ошеломила финнов, разорвала и смешала всю их оборону.
Хотя и ненадолго, но дорога на восток была открыта.
Через километр на пути партизан встало новое широкое болото, за которым смутно серела в ночи скалистая гряда. Здесь штаб бригады установил связь с фланговыми группами, но было решено не сближаться и идти на форсирование дороги раздельно в трехстах метрах друг от друга.
Позади изредка стрекотали автоматные очереди и погромыхивали отдельные винтовочные выстрелы, но преследования не было – противнику, как видно, было не до этого.
Развернутой цепью, все время ожидая встречного огня, пересекли болото, и дальше возникло непредвиденное препятствие. Скалы почти отвесно обрывались к болоту. С трудом нашли несколько уступов и расщелин, ценой мучительных усилий, помогая друг другу, чертыхаясь и обдирая в кровь руки, взобрались наверх. Здесь взвод Михаила Николаева догнал наконец отряд. Из четырнадцати человек вернулось одиннадцать, у многих были ранения.
Большие потери понес и штаб бригады. Погибли военфельдшер Михаил Чеснов, радист Николай Мурзин, связной Борис Козырев. Тяжелые ранения получили начальник санслужбы Петухова, старший политрук Дмитрий Ситников, связной Борис Воронков; с давними ранами еще с боя на высоте 264,9 идут в строю помощники комиссара – Степан Кузьмин и Николай Тихонов.
Аристов оглядел поредевшую цепочку и с горечью подумал, что из прежнего состава штаба невредимыми остались совсем немногие: он, Колесник, радист Паромов и адъютант комбрига Макарихин.
Была ровно полночь. Впереди, теперь уж совсем где-то близко, угадывалась дорога, куда тянулся лесистый взгорок. Вдруг стало ясно, что никакого заслона в этом месте нет, если бы он был, то финны, конечно, расположили бы его у обрыва, откуда вся местность на запад хорошо просматривается, и для изнуренных, вконец обессилевших людей осознание этого стало неожиданным подарком.
А чуть позже, когда тремя колоннами углубились в лес, удачливая августовская ночь преподнесла им новый счастливый сюрприз. По пологому южному склону редколесной горы тут и там виднелись палатки, горели костры, вокруг них сидели финские солдаты, многие спали, другие неторопливо и безмятежно копошились у огня, сушили обувь, помешивали варево – вся эта картина открылась сразу и неожиданно, как только партизаны поднялись наверх, и трудно было поверить, что такое возможно в двух километрах от недавно закончившегося жестокого боя.
Партизаны много лет спустя вспоминали эту странную встречу с противником и каждый раз недоумевали: неужели бой на западе не насторожил финнов, почему вокруг бивуака не было никакого прикрытия?
Тогда же раздумывать было некогда, и короткая схватка стала желанным возмездием за муки, лишения, гибель товарищей.
Даже не ожидая команды и ведя огонь на ходу, партизаны ринулись по склону. Пулеметные очереди прошивали палаточное полотно, гранаты рвались так близко, что свои же осколки свистели над головами, финны ползком выкарабкивались из палаток и, не успев ничего понять, натыкались на винтовочный и автоматный огонь. Те, что были у костров, неслись подальше в лес, не думая о сопротивлении. Если бы партизаны рискнули задержаться здесь хотя бы на пятнадцать – двадцать минут, то, наверное, мало кто из финской пограничной роты остался бы в живых. Однако приходилось спешить, обстановка была совершенно неясной, а до нейтральной полосы оставалось еще пятнадцать километров. Поэтому партизаны, сметая палатки и поливая противника огнем, прочесали насквозь финский лагерь, подцепили на ходу кто рюкзак, кто горячий котелок с варевом, уничтожили два пулемета, из которых так и не было сделано ни одного выстрела, захватили рацию, полевой телефон с катушкой, несколько автоматов «Суоми» и устремились дальше на восток.
Разгром финской пограничной роты, оставленной майором Пюеккимиесом в резерве, и так был полным. Практически она не оказала никакого сопротивления: кто не был убит, тот или бежал в лес, куда глаза глядят, или, затаившись в темноте, переживал свалившуюся беду.
Об этом Пентти Тикканен пишет кратко:
«Прорвавшийся через позиции противник, не зная и не желая этого, наскочил на палатки спящей крепким сном пограничной роты. Наверное, там и прикрытие было безответственным – «а чего там, все равно находимся в резерве». В результате след остался ощутимый. Противник на ходу поливал огнем вовнутрь палаток, несколько палаток разнес в лоскутья, просто-напросто прошил их пулями насквозь. На участке лагеря потом нашлось два десятка погибших солдат пограничной роты».
Так закончился ночной прорыв.
Партизаны двигались всю ночь, и после полудня 16 августа подошли к проселочной дороге между селениями Шалговаара и Баранова Гора. Всего шесть-семь километров отделяли бригаду от нейтральной полосы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
(дорога Шалговаара – Баранова Гора, 16 августа 1942 г.)
1
В полдень 14 августа командир советского пограничного батальона, дислоцировавшегося в поселке Услаг, получил приказ немедленно, силами не менее двух рот, выступить в направлении перешейка между Елмозером и Сегозером, к исходу дня 16 августа занять боевые позиции вблизи финской линии охранения, установить радиосвязь со штабом полка и ждать дальнейших указаний. Цель – оказание помощи выходящей из финского тыла партизанской бригаде.
Через три часа обе роты, насчитывающие по семьдесят бойцов, выступили из поселка. Шли не отдыхая. За двое суток преодолели более сорока верст по болотам и топям. К вечеру 16 августа достигли заданного района, заняли круговую оборону, отрыли ячейки и стали ждать. До финских минных полей и патрульных троп было меньше километра. Как только стало темнеть, минеры отправились делать проходы в минных полях, через которые навстречу бригаде предполагалось направить разведывательные группы. Если партизанам придется переходить патрульную полосу с боем, то пограничники должны проникнуть на финскую территорию, показать пути отхода и прикрыть их.
Если боя не будет, то партизаны, подойдя к минным полям, должны обозначить свое местонахождение условленной серией ракет. Кроме того, ожидались дополнительные уточняющие указания, и радист батальона держал постоянную связь со штабом полка.
Все казалось отлаженным, подготовленным, и оставалось только ждать.
Томительно тянулись час за часом. Как только стемнело и затих дувший весь день юго-восточный ветер, с запада стали доноситься слабые, похожие на бульканье звуки перестрелки. Стрельба то замирала, то начиналась опять, иногда казалось, что она приближается, но проходило какое-то время, и вновь она оставалась такой же далекой, странно спокойной и даже обманчивой.
Комбат доложил в полк – что делать?
Оттуда ответили – ждать!
После полуночи все стихло. Ни один настораживающий звук не донесся с финской стороны, комбат нервничал, ему все казалось, что он упустил время, что, возможно, надо было попробовать проникнуть на ту сторону и идти к месту боя. Он не знал истинного положения бригады, она представлялась ему такой же сильной, хорошо вооруженной и полнокровной, какой он видел ее в последний день июня; он не был и уверен в том, что его двум ротам – по существу, полуротам! – удалось бы глубоко вклиниться за патрульные тропы, но все равно чувство сопричастности с тем, что происходило сейчас где-то в пяти-шести километрах отсюда и так загадочно оборвалось, не давало ему покоя, тем более, что он помнил свое обещание, данное на радостях при проводах бригады.
Чувство тревоги усилилось, когда радист вдруг сообщил, что где-то вблизи финны в открытую переговариваются по радиотелефону и что-то слишком шумят.
Так миновала ночь.
Рано утром пришел новый приказ: одной роте срочно сниматься, огибать с востока южную оконечность Елмо-зера, второй – оставаться на месте.
Потом, когда в Беломорске будет тщательно анализироваться вся операция по выводу партизанской бригады из вражеского тыла, член Военного Совета фронта Г. Н. Куприянов, узнав о том, что комбат слышал далекий бой и всю ночь простоял в бездействии, вгорячах и в гневе потребует предать его суду, затем, когда выяснятся все обстоятельства, он тут же отменит свое распоряжение. Тогда и Аристов впервые узнает, что вечером 16 августа партизаны и пограничники находились всего лишь в шести-семи километрах друг от друга.
2
Как только поздно ночью полковник Мякиниэми узнал, что русские прорвались на участке роты Виеримаа, перешли дорогу Паданы – Кузнаволок, разгромили стоявшую на отдыхе пограничную егерскую роту и устремились на восток, он понял, что обычными заслонами в одну линию, какие он практиковал до сих пор, с партизанами можно и не справиться. До линии охранения оставалось меньше двадцати километров, и риск упустить русских на свою сторону возрастал с каждым часом.
Он тут же решил все имеющиеся в его распоряжении силы срочно перебросить на восток и плотно закрыть партизанам подходы к пограничной полосе между селениями Шалговаара и Баранова Гора. Роте Ахонена было приказано выйти на преследование, во что бы то ни стало догнать партизан и не терять с ними боевого соприкосновения.
Этой же ночью началась спешная передислокация на автомашинах.
К полудню 16 августа на семиверстном участке между двумя небольшими карельскими деревушками уже было сосредоточено восемь рот 12-й финской бригады, эскадрон Путконена, взвод егерей лейтенанта Алакуль-пи, дивизионные разведотряды Кева и Айраксинена. Кроме того, одна из рот пятого пограничного егерского батальона заняла оборону фронтом на запад, прикрывая южную оконечность Елмозера. Финны получили возможность подбросить к линии обороны все имеющиеся в этих подразделениях минометы.
Если учесть, что к тому времени партизанская бригада едва ли насчитывала двести человек, включая больных и раненых, то обороняющиеся имели более чем десятикратное превосходство в силах.
Рота Ахонена нащупала партизанский след и утром завязала первый бой. Партизаны, оставив прикрытие, отошли, продолжая двигаться на восток. Частые короткие перестрелки с тыловым охранением возникали еще много раз, после полудня движение прекратилось. Заняв три небольшие высотки, партизанская бригада остановилась перед дорогой Шалговаара – Баранова Гора. На противоположной стороне, на соседних высотках, лежали в обороне финские подразделения.
Казалось, капкан замкнулся...
Но и та, и другая сторона чего-то выжидали.
Партизаны поняли, что с их силами пробиться на восток невозможно. Финны, зная безвыходность положения русских, не хотели нести лишних потерь в атаках. Лишь небольшие группы автоматчиков, рыская по лесу, беспрерывно тревожили партизан. Ближе к вечеру по расположению бригады был открыт сильный минометный огонь. Лейтенант Ахонен, боясь, как бы мины не накрыли случайно его солдат, отвел роту на соседнюю сопку, оставив впереди лишь прикрытие. С наступлением сумерек он разрешил взводам поочередный отдых. Он был вынужден сделать это, так как солдаты, после суточной беспрерывной погони, все равно спали, лежа в цепи.
Это и стало роковой для преследователей ошибкой.
О том, как дальнейшие события выглядели со стороны финнов, предоставим рассказать Пентти Тикканену, автору книги «Разгром партизанской бригады».
«...Приближалась полночь. За несколько минут до смены суток это началось.
Сильный огонь был сосредоточен против двух взводов. Он продолжался какое-то мгновение. Вряд лч спросонья солдаты поняли по-настоящему, в чем дело, когда из ночной темноты раздалось яростное «ура-а»... Солдаты, пытаясь преградить дорогу русским, ке могли четко отличить противника от своих. Сражаясь врукопашную, русские партизаны прорывались через позиции. Темный лес поглотил их.
В ходе рукопашной схватки многие из финнов вынуждены были оставить позиции. Главные силы роты Ахо-нена были разбиты. Поэтому в дневнике боевых действий имеется запись устного донесения командира роты: «После того, как два взвода рассыпались, в 00.45 дал приказ на отступление. Отхожу с километр на запад, где сосредоточу роту. Русские направляются на юго-восток...»
Думается, последняя фраза донесения лейтенанта Ахонена о направлении отхода русских ввела в серьезное заблуждение командира двенадцатой финской бригады. Ибо кичем другим нельзя объяснить, почему в течение суток все это множество рот, взводов и отрядов продолжало стоять в обороне, закрывая проход на восток, в то время как партизанская бригада давно уже двигалась в другом направлении.
3
Те несколько часов, которые провела бригада на высотках перед дорогой, были для Аристова самыми мучительными за весь поход. Пути вперед не было, и положение казалось безвыходным. Вероятно, следовало бы отойти назад, в глубь леса, увести людей из-под минометного огня, ной позади был противник. К тому же – люди уже не могли двигаться, они с трудом добрели сюда, и требовался отдых, пусть недолгий, на два-три часа, пусть даже без сна, но обязательно отдых, чтоб можно было свалиться на землю, вытянуть опухшие ноги, выпрямить гудевшую от ломоты спину, освободить от груза плечи. Они сделали невозможное, и они имели право на такое послабление себе. Усталость была такой безмерной и окончательной, что близкие разрывы мин не казались помехой для отдыха.
Лежа за камнем и раздумывая, как быть дальше, Аристов в глубине души сознавал и чувствовал, что если он вот сейчас встанет и даст команду двигаться, то бойцы, конечно же, поднимутся, один за другим вытянутся цепочкой и поплетутся, куда он прикажет. Эту молчаливую безотказность даже не хотелось теперь называть привычной исполнительностью или послушанием командиру – нет, это было выше, достойнее, благородней: это было полное, безраздельное слияние своего «я» с душой и потребностями коллектива, это было удивительное единение, когда для человека ничего уже не существует, кроме общей для всех цели. О таком единении – правда, для другого времени и других обстоятельств,– когда-то мечталось Аристову. Теперь он увидел воочию, и это обнадеживало. Он вспомнил, как Григорьев много раз говаривал: «Солдат до тех пор храбр, пока верит командиру. Если он теряет веру, тут трудно быть храбрым».
Аристов теперь не мог пожаловаться ни на веру, ни на храбрость своих людей. Они поднимутся и пойдут... Но куда? Это предстояло решить ему.
В 18 часов из Беломорска была получена радиограмма, в которой сообщалось, что помимо пограничников в район Елмозера для помощи бригаде выбрасывается отряд спецшколы ЦК КП (б) республики. Это сообщение, не казавшееся поначалу особенно важным и что-либо решающим, постепенно навело на раздумье о возможности переправы через Елмозеро, вернуло к тому прежнему плану, который, казалось, рухнул на переходе вдоль Во-ломы, а теперь вот вновь ожил и стал вскоре представляться не только возможным, но и единственно реальным.
Аристов был бы рад посоветоваться с Колесником, но начинать разговор первым и вроде бы просить помощи не хотелось. Пусть не мнит о себе слишком высоко и не думает, что без него никто не спразится с командованием бригадой. Правда, вчера отношения вроде бы начали налаживаться. На прорыв шли дружно, без споров и разногласий. Но один случай опять все испортил.
Когда бежали по лесу, уже позади линии обороны, в руку и грудь сбоку был ранен связной Аристова – Борис Воронов. Он бежал сзади, и Аристов не заметил, как тот молча упал. Спохватился уже на краю болота, когда не увидел позади своего верного и ловкого Борьки. Уже мыслями простился со связным, с ужасом подумал, что ему теперь больше жизни надо беречь очки, ибо запасные остались у Бориса, как вдруг Колесник и Вася Ма-карихин чуть ли не на руках притащили окровавленного Воронова.
– Боря, где твой рюкзак? Цел он? – кинулся он к связному.– Ведь очки там!
– Цел, Николай Павлыч. У Васи.
– Ой, слава богу... Ну, а ты как – идти сможешь?
– Смогу, Николай Павлыч.
– Да где он сможет? Нести надо! – резко сказал Колесник, и это прозвучало таким неприкрытым укором, словно Аристов намеренно оставил в лесу связного.
Борис действительно вскоре ослабел так, что его пришлось нести. Сил ни у кого не было, но Колесник с Васей тащили носилки, почти не сменяясь, и уже за вод дорогу они с Аристовым не обмолвились и словом.
О переправе через Елмозеро Аристов посоветовался с Кукелевым. Тот подумал-подумал и сказал:
– Да, иного выхода, кажись, нет...
Среди партизан нашлись люди, которые хорошо знали Елмозеро. Бойцы Брагин и Громов рассказали, что в самой узкой части, где озеро словно поясом туго перетянуто, стоят на западном берегу четыре барака, два у самой воды, а два в отдалении, их легко можно разобрать на плоты. Хуже с восточным берегом. Как раз напротив бараков – широкое болото.
– Ну, болото нам не в диковинку! – бодро сказал Аристов.– Сколько их прошли, сосчитай.
Рассудительный Павел Брагин – бывший лесоруб и сплавщик – в сомнении покачал головой.
– То болото отдельно считать надо... И лето нынче совсем мокрое.
Перед полночью начали скрытный отход, сначала на запад, потом резким поворотом – на север. Отряд Куке-лева мгновенной неожиданной атакой вышиб противника с высоты, оттеснил его к югу, и вся колонна благополучно вышла из окружения.
В этой атаке автоматной очередью в живот был тяжело ранен Дмитрий Иванович Востряков, бывший председатель Космозерского сельсовета, а теперь связной командира отряда. Это он 31 июля на высоте 264,9 сразил убегавшего через болото командира финской роты лейтенанта Перттула, под огнем сползал к убитому, забрал оружие и документы и передал комиссару Макарьеву.
Теперь Дмитрий Иванович – тихий и словно бы виноватый перед товарищами – лежал на земле. Кукелев не знал, что и делать: времени терять нельзя, дорога каждая минута, а нести раненого – и сил ни у кого не было, и это связало бы продвижение всей бригады.
Лучше других понимал это сам Дмитрий Иванович.
Когда Кукелев приказал все же готовить носилки, он остановил его:
– Не надо, Николай Иванович... Идите, не задерживайтесь... Обо мне не думайте, у меня есть наган. Живым не сдамся. Идите! Поверьте мне... Семье сообщите, что я честно погиб...
У людей, видевших в этом походе, казалось бы, все, на глаза навернулись слезы. Кукелев не выдержал, резко отвернулся, непривычно сурово набросился на молча стоявших бойцов:
– Чего толпитесь? Марш вперед!
Потом склонился к связному, поцеловал его в лоб, и, не оглядываясь, тяжело зашагал в темноту.
Через несколько минут острой болью в душе отозвался раздавшийся позади одинокий выстрел.
Кукелев и Макарьев оба разом остановились, посмотрели друг на друга и, ни слова не говоря, бросились бегом обратно. Зарыть в землю старого и верного товарища было нечем, да и бригада уходила все дальше. Наскоро обложили камнями, забросали могилу мхом...
