Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 46 страниц)
Наступила долгая неловкая пауза.
– Нем же я вам, бедненьким, помочь должна? – певучим голосом спросила Анна Никитична, и вновь в ее глазах заиграла хитрая улыбочка.– Учеников, что ль, на делянку вывести?
– Хотя бы тем, что на нервах у нас перестаньте играть,– сдерживаясь, глухо сказал Орлиев.
– Только-то?!—удивилась Рябова.– Ну, это не трудно... Счастливо оставаться! Панкратов, вы идете?
– Да, да, одну минуточку,– заторопился тот.– Тихон Захарович, я нужен вам?
«Кому ты нужен, ветрогон?!» – с острой обидой подумал Орлиев и раздраженно спросил:
– Ты что, на свидание в контору явился или по делу?
– По делу, конечно... Я насчет новых тракторов узнать... Да и насчет отпуска... Лето проходит, а я еще не был.
– Вернется Рантуева, пойдешь в отпуск,– смягчился, глядя на растерянного мастера, Орлиев.– А сейчас можешь идти... Завтра до выезда планерка!
– Слушаюсь,– обрадованно ответил Панкратов и, подождав для приличия несколько секунд, направился к двери.
Полчаса Тихон Захарович выслушивал по очереди рабочих. Просьбы и заявления были привычные, похожие и повторяющиеся чуть ли не каждый день. Одному сельский Совет до сих пор не выделил покоса для коровы, другому нужен ремонт квартиры, у третьего прибавилось семейство, и ему нужна дополнительная жилплощадь.
Тихон Захарович одним сразу же писал на заявлениях резолюции, другим – обещал поговорить, выяснить, третьим пока отказывал, просил подождать месяц-другой, а из головы не выходил неприятный разговор с Рябовой. Чем больше он раздумывал над этим, тем острее ощущал неуловимую, но бесспорную свою вину.
Обидно сознавать, что ты, бывший председатель райисполкома, старый коммунист и партизанский командир, вот уже сколько месяцев не способен наладить дела на лесопункте, где до войны у тебя все шло хорошо.
Что же случилось теперь? Он стал другим? Нет, он нисколько не изменился. А если и изменился, то не может же быть, чтобы с возрастом стал хуже, чем был во время войны?! Почему сейчас уже не чувствуется за спиной того напряжения у людей, которое он всегда ощущал перед атакой?
В конторе остались трое – Орлиев, молча сидевший в углу Вяхясало да в кабинете, за дверью, Мошников.
Из-за стены, где жила уборщица, слышалось размеренное тикание ходиков.
Орлиев безотрывно смотрел на изредка помигивающую на столе лампочку и чего-то ждал. Он знал, что старый мастер первым не начнет разговора, но сейчас ему было приятно сидеть, молчать и чего-то ждать. Слегка подташнивало от голода, гудело в голове, хотелось поскорее лечь в постель, отдохнуть, выспаться, но разливающаяся по всему телу усталость сковывала движения.
Рабочий день закончился.
Завтра наступит новый. Тихон Захарович, как всегда, поднимется в шесть утра, зайдет в столовую выпить стакан крепкого чая с черным хлебом и в семь уже будет здесь, в конторе.
Как быть завтра? Отправляться ли снова на делянку? Если бы Мошников был настоящим техноруком – беды большой и не было бы, коль начальник на два-три дня занялся одним участком. Но на Мошникова полагаться нельзя – ни опыта, ни образования, да и характером робкий, нерешительный. Судьба у человека – всю жизнь на подхвате. Ни инициативы, ни самостоятельности – сплошная исполнительность. Что ж, не всем же руководить, надо кому-нибудь и исполнять распоряжения. Такие люди тоже нужны, но, конечно, не в должности технорука лесопункта. Настоящий технорук – это все равно что начальник штаба. А секретарь парторганизации – тот же комиссар. Но в Войттозере и комиссар и начальник штаба соединены в одном лице, и этим лицом, как на грех, является Мошников. Да-да, надо требовать настоящего технорука, с опытом, с образованием, хорошо бы даже с дипломом. Сейчас в лесу столько механизмов, что без четко налаженного технологического процесса о плане и думать нечего.
– Ну, Олави Нестерович, что скажешь? – оторвался от своих дум Орлиев.
Старик выждал, не добавит ли начальник еще чего-нибудь, и сказал, с трудом подбирая слова;
– Без дорог, Тихон, пропадем... Надо дорожную бригаду укрепить, дороги ладить.
– Опять ты за старое. Пока ладим, время уйдет, а когда план выполнять?
– План без дорог не дашь. Себя винить надо, весной не усмотрели. Машины гробили, силы гробили, вон сколько аварийного леса по обочинам валяется.
Орлиев всегда с уважением относился к старому мастеру. В молодости Тихон Захарович не один сезон работал бок о бок с Вяхясало. В 1925 году Олави Нестерович вместе с большой группой канадских финнов приехал в Карелию. За границей они на свои сбережения купили трактор и привезли его сюда.
Тогда стальной конь казался чудом техники. Но маломощный «фордзон» был совсем не приспособлен для работы в карельском лесу. Один сезон с горем пополам его еще использовали на санной вывозке, а потом передали в только что организованный совхоз под Петрозаводском.
В те времена и в канадских лесах нельзя было найти ни одного трактора, ко финны были очень огорчены, что их подарок не нашел применения в советских лесах. Тогда-то, пожалуй, Тихон Захарович и услышал впервые от Вяхясало эту фразу:
– Дорогу строить надо!
Вспомнив это, Орлиев невольно улыбнулся и подумал: «Что было бы, если бы тогда решились строить для маломощного фордзона дорогу. Ухлопали бы уйму времени, денег и сил, а пользы ни на грош. Не так ли и теперь?»
– Не согласен я с тобой, Олави Нестерович,– сказал Орлиев.– Дороги, конечно, у нас никудышные. Но если мы сейчас, в середине августа, возьмемся их строить, то план полетит к черту.
– Август полетит, сентябрь выручит.
– На осенние месяцы рассчитывать нечего. Дожди, слякоть, вывозка совсем упадет.
– Значит, все лежневкой проходить надо!—упрямо повторил старик.
– Ты вот уж сколько дней ремонтируешь, а что толку? Поднялась у тебя вывозка? Нет. Так и все лето пройдет.
– Поднимется. Сил у меня мало. Надо отдельный дорожный участок создать.
– А я где людей возьму? Рожу, что ли? Да если я с основного производства людей сниму, меня съедят в леспромхозе. Да и не в дорогах, в конце концов, дело, а в халатности шоферов. Люди разболтались. В войну и не по таким дорогам мотаться приходилось, а ничего, выполняли задания. Знали, что не выполнить нельзя. Ночей не спали, вон как в этой песне поется: «Трудно было очень, шли мы дни и ночи». А сейчас отработал свои восемь, сделал не сделал—домой. Вот в чем беда наша!
Вяхясало терпеливо выслушал начальника, подождал, не скажет ли еще чего, потом неторопливо поднялся, надел финскую кепку с длинным козырьком, положил в карман трубку.
– Правду говоришь. Люди не стараются. Все правда. И про песню правда. А дороги, Тихон, строить надо. Сам спохватишься, поздно опять будет.
– Ну и упрям же ты, Олави Нестерович! Как эта самая Рябова! – рассмеялся Орлиев.– Уходишь? Добавочный лесовоз тебе нужен? Завтра два из ремонта должны выйти...
– Не надо пока. Дней через пять понадобятся.
– Что, заканчиваешь ремонт дороги? – спросил Орлиев, обрадованный тем, что лесовозы можно будет направить на участок Рантуевой.
– Заканчиваю.
– Ты ремонтировать ремонтируй, но о плане не забывай. А перерасход зарплаты на ремонт чем покрывать думаешь?
– Будут дороги – будет план. Будет план – будут и деньги,– ответил старик и, не поворачиваясь, пригласил от дверей:—Ужинать заходи, столовая-то уже закрыта.
– Спасибо, может, и зайду.
Все стихло.
Орлиев недовольно посмотрел на дверь кабинета, где все еще продолжал работать Мошников: «Тоже мне технорук! Сидит, как мышь в норе. И чем он только занят! Наверняка отчет какой-либо строчит или план составляет»,
з
Тихон Захарович не ошибся. Мошников, сидя на краешке стула и навалившись узкой грудью на письменный стол, что-то торопливо писал мелким бисерным почерком. Вид у него был жалкий, растерянный: волосы взъерошены, на лице капельки пота. Увидев Орлиева, Мошников вскочил и виновато улыбнулся, сверкнув зелеиова-тыми линзами огромных очков. Другой улыбки на лиде своего технорука Тихон Захарович и не помнил. Мошни-ков всегда был серьезен, озабочен, и если изредка улыбался, то улыбался так, словно просил извинить ему недозволенное. Он был невысокого роста, ходил мелкими, неуверенными шажками, втянув голову в плечи и глядя под ноги. Одет он был в темно-серый, перелицованный пиджак с карманчиком на правой стороне, из которого торчали бумажки, карандаши, расческа и потертый футляр из-под очков.
У Мошникова была большая семья – четверо детей. Жилось ему трудно – не было ни коровы, ни кур, а до нынешнего лета даже не имел и огорода.
Орлиев знал Мошникова давно, когда тот жил в райцентре и работал председателем рабочкома леспромхоза. И всегда Тихон Захарович, уважавший людей твердых и решительных, ловил себя на двойственном отношении к своему теперешнему техноруку. Неприязнь и даже презрение иногда сменялись жалостью и сочувствием к этому безропотному работяге, который тоже не щадит себя, хотя и без толку.
– Здравствуй, Петр Герасимович! Мы, кажись, сегодня и не виделись,– сказал Орлиев, протягивая Мош-иикову руку.– Что поздно так? Иль срочное что?
Мошников ладонью пригладил волосы, поправил очки и еще раз виновато улыбнулся:
– Отчет писал. Из райкома звонили – надо отчетно-выборное проводить... А на днях сюда инструктор собирается, показать доклад хочу.
В его сипловатом голосе было столько озабоченности, что Орлиев не мог не одобрить:
– Дело надумал... Показать никогда не мешает. Ну, а как детишки твои – здоровы?
О производственных делах Тихон Захарович старался говорить с Мошниковым поменьше. Все равно толку почти никакого – поддакивает, со всем соглашается, а если и не согласен, молчит или возражает так робко, что только злишься. Начнешь советоваться о чем-нибудь – только себя запутаешь. Так уж повелось: Орлиев приказывал, подробно объяснял, а Мошников слушал и выполнял.
– Детишки? – спросил Мошников, лихорадочно что-то припоминая, потом, вспомнив, улыбнулся;– Что им может статься, детишкам-то?! Живут себе.
Бегло просматривая лежавшую на столе стопку дневкой почты, Тихон Захарович добродушно пожурил:
– Что ж ты так? Дети – они внимания требуют... Сводку за день отправил?
– Да, телефонограммой,– поспешно ответил Мош-ников.
Он подождал, пока Тихон Захарович закончит просмотр почты, потом, словно бы между делом, но едва скрывая волнение, тихо сказал:
– Из треста звонили. По кадровому вопросу*
■– По какому? – встрепенулся Орлиев.
•– По кадровому... Плохо слышно было.
■– Кто звонил?
– Кажется, сам управляющий.– Мошников помолчал, поскоблил ногтем свой облупившийся от загара нос и вдруг спросил:
– Вы о замене меня ставили вопрос перед руководством?
Тихон Захарович поглядел прямо в глаза Мошнико-ву, помедлил, твердо сказал:
– Ставил. А ты откуда знаешь об этом?
– Догадался, когда управляющий не стал со мной говорить. Поначалу он меня за вас принял, поздоровался: «Я, говорит, к тебе, Тихон Захарович, по кадровому вопросу...» А как узнал меня, сразу примолк и попросил вас позвонить ему ночью на квартиру.
Мошников говорил тихо и вроде бы безразлично, словно речь шла о судьбе какого-то другого, незнакомого ему человека. Однако Тихон Захарович, хорошо знавший технорука, почувствовал, как тяжело переживает тот только что услышанное. Глядя на свои лежавшие на столе тяжелые, огрубевшие ладони, Орлиев сказал:
– Ты сам, Петр Герасимович, знаешь, что технорук... это не по тебе работа. Не обижайся, ко это так. Тут, брат, и образование надо, и опыт, и характер. Возьми меня! Я еще до войны пять лет в начальниках лесопункта ходил, и то сейчас тяжко. Тебе другую работу найдем, по характеру. Может, заместителя по быту нам утвердят, вот тебе и работа. Поселок большой, дело тебе привычное, знакомое по профсоюзу...
– Понятно, Тихон Захарович,– прервал его Мошников, собирая со стола свои бумаги. И хотя голос его был по-прежнему спокоен и даже покорен, Орлиев уловил в нем глубокую, затаенную обиду*
Вообще-то было бы странно, если бы эта весть обрадовала Мошникова. Кто-кто, а Орлиев на себе испытал это, когда тебя под благовидным предлогом хотят заменить на должности.
Правда, гордость не позволила Тихону Захаровичу ждать подобного разговора. Нет, он сам попросился в отставку с поста председателя райисполкома. Он хорошо помнит, как начальство прятало от него свою радость, когда он завел разговор об этом. Ему предложили леспромхоз. Но он попросился на лесопункт и обязательно сюда, в Войттозеро...
Разговор с Мошниковым на этом и закончился.
Уходя, Тихон Захарович вспомнил, что в столе у него лежит пачка печенья. Иногда, задержавшись допоздна в конторе, он стучал в стелку, просил уборщицу тетю Пашу согреть самовар и с удовольствием пил крепкий чай с печеньем.
Столовая была уже закрыта. Решив попить чаю дома, Тихон Захарович вернулся, достал печенье. Мошников вновь раскладывал на столе бумаги с неоконченным докладом. Тихон Захарович постоял, подумал, глядя на ссутулившуюся над столом фигуру, и вдруг, подчиняясь нахлынувшему чувству жалости и теплоты, сунул Мошни-кову печенье:
– Детишкам передай от меня. Да иди ты домой, завтра будет день!
Мошников вздрогнул, удивленно посмотрел на начальника, принял печенье.
– Спасибо.
Уже стихли под окном шаги Орлиева, а он все еще растерянно вертел в руках пачку в нарядной праздничной обертке, потом вздохнул, бережно положил ее в карман пиджака и вновь принялся за работу,
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
В тресте все получилось так, как можно было предполагать.
С замирающим от волнения сердцем Виктор переступил порог кабинета, и тяжелая обитая дерматином дверь неслышно захлопнулась за ним.
Управляющий трестом Селезнев – пожилой, слегка располневший мужчина с копной сизых густых волос и с квадратиками седых усов – грузновато поднялся из-за стола и неторопливо, с достоинством подошел к остановившемуся у двери Виктору.
Молча пожали друг другу руки. Так же молча Селезнев провел Виктора к мягкому креслу у тяжелого письменного стола, а сам вернулся на свое место, раскрыл темно-синюю папку.
«Мое личное дело»,– догадался Виктор, заметив свою путевку, которую он утром сдал в отдел кадров. Было как-то странно и в то же время приятно видеть, что в учреждении, где ты впервые появился всего несколько часов назад, уже заведено на тебя личное дело – прямое доказательство того, что уже зачислен в кадры.
Селезнев бегло перелистал бумаги. Их пока было немного– путевка, автобиография, листок по учету кадров и характеристика. А вот и копия диплома. Диплом с отличием! Документы – лучше для выпускника и не придумаешь! Фронтовик, партизан, отличник учебы, активный общественник... Интересно, как он отнесется к их предложению? Конечно, для парня с такими документами обидно идти на лесопункт. Ему наверняка хочется получить направление или в трест, или, на худой конец, в леспромхоз. Молодежь тщеславна. Она любит начинать с большого. Что ж, это не так уж и плохо. Пока молоды, надо дерзать, браться за дело покрупней, помасштабней. Но что поделаешь! Позавчера на бюро ЦК партии республики специальным пунктом записано в адрес треста: «укрепить основное производственное звено – лесопункты и мастерские участки профессионально подготовленными, технически грамотными кадрами». Надо же с кого-то начинать.
– Ну-с. Значит, прибыли к нам работать?
«– Прибыл,– улыбнулся в ответ Виктор.
Этот ответ вызвал улыбку и у Селезнева. Кажется, с этим парнем они смогут столковаться!
– Ну, а где бы вы хотели работать, Виктор Алексеевич? – спросил Селезнев, заглянув в анкету.
Вопрос насторожил Виктора. Его небольшой житейский опыт учил, что если начальство обращается к тебе подчеркнуто вежливо да еще по имени-отчеству называет, значит, оно собирается тебя куда-то и на что-то уговаривать,
Белесовато-синие глаза Селезнева выжидательно смотрели на него. И вдруг Виктору стало весело. Что плохого может сделать ему этот человек? Направить на лесопункт рядовым мастером? Послать в глушь? Да ведь он готов к этому. И Лена готова. Они приехали сюда работать. Неужели Селезнев ждет, что он станет просить оставить его в Петрозаводске, если Виктор отказался от аспирантуры в Ленинграде?
И сразу стало так легко, что захотелось пошутить, поиграть с управляющим, заставить его первым открыть уже наверняка подготовленное назначение.
– А что бы вы могли мне предложить? – слегка нахмурив брови, спросил Виктор.
Селезнев словно ждал такого вопроса. Его лицо расплылось в широкой, добродушной улыбке.
– Это трудно сказать. Специалисты нам везде нужны... И в тресте, и в леспромхозах, и... особенно на лесопунктах. И даже в университете нужны. Вы знаете, у нас создай лесоинженерный факультет... Мы должны, Виктор Алексеевич, учесть ваше желание,– добавил он с нескрываемой хитринкой.
– Я буду работать там, куда меня сочтете нужным направить...
Управляющий даже крякнул от неожиданности. «Ишь ты! Молод или хитер? Может, просто молод, доверчив? Так легко отдает решать свою судьбу другим. А если хитер? Такие тоже встречаются. На словах хоть на край света!»
Селезнев знал свою слабость. Сам по натуре человек добрый, он был к людям очень доверчив, и это не один раз подводило его. Как узнать – кто перед тобой: честный специалист, который действительно готов поехать куда угодно, или хитрый ловкач? Хорошего, знающего инженер а-техыолога, окончившего академию, неплохо бы оставить и в тресте, направить в производственно-технический отдел. А вдруг ошибешься?
– Вам, значит, безразлично куда? – с оттенком неприязни спросил Селезнев.
– Нет, мне, конечно, не безразлично.
– Я не понимаю вас,– нахмурился управляющий.
– Мне, конечно, не безразлично,– слегка улыбаясь, повторил Виктор.– Но я думаю, вы уже решили, куда направить меня, и я заранее согласен с вашим решением.
г– Ох, и хитры же вы! – вдруг рассмеялся Селез-
нев.– Молодой, а хитрый! Заранее! Конечно, мы решили заранее. И очень хорошо сделали. Хорошо решили! Для вас хорошо! Поедете вы, дорогой Виктор Алексеевич, на лесопункт, техноруком. В самое пекло. На годик-другой! Поднимете лесопункт, поднаберетесь практического опыта – в леспромхоз, а то и в трест выдвинем.
«На годик-другой!» – усмехнулся Виктор, вспомнив, что эти же самые утешительные слова говорил ему и декан факультета.
– С кадрами у нас неважно! В лес хлынула техника, а лесопунктами руководят в основном практики, люди без специального образования. Техника не используется на полную мощность, а план ежегодно увеличивают. Широкое поле деятельности! Роль технорука мы будем неуклонно поднимать. Технорук и мастер должны стать основными фигурами на производстве...
– Куда? – прервал Виктор речь управляющего, который так разошелся, словно перед ним сидело, по меньшей мере, десять техноруков лесопунктов.
Селезнев остановился, некоторое время недоуменно смотрел на Виктора.
– Куда? Подумаем, подумаем... Выберем такой лесопункт, чтоб было где приложить силы.
Он прошелся по кабинету, спросил:
– Вы где партизанили, в каком отряде? Я ведь тоже к партизанам некоторое отношение имею, в штабе, в Беломорске служил.
– В отряде «Народные мстители».
■– У Орлиева?! – обрадованно спросил Селезнев.
– Вы знаете Тихона Захаровича? – удивился Виктор и тут же подумал: «Что это я? Это же не Ленинград. Здесь каждый, наверное, слышал об Орлиеве».
– Великолепно! – воскликнул управляющий, нажимая на кнопку звонка. Когда на пороге появилась секретарша, он приказал:—Месяц назад была докладная по кадровому вопросу из Войттозера. Срочно разыщите ее...
Пока разыскивали докладную, Селезнев усадил Виктора рядом с собой на диван, рассказал ему о Тихоне Захаровиче.
– Какой из Тихона штабник? – явно бравируя партизанским прошлым, и своим, и орлиевским, желая тем самым подчеркнуть свою близость к Виктору, говорил Селезнев.– Он самый, что ни есть, боевой командир! А райисполком – это все-таки штаб. И леспромхоз – штаб, и трест – штаб. А лесопункт – это уже передовая! Молодец Тихон! Ему леспромхоз предложили, а он – нет! Давай, говорит, на передовую...
Виктор уже догадался, что Селезнев намерен направить его к Орлиеву, и сам не знал – плохо это или хорошо. Если он сумеет завоевать расположение Орлие-ва – хорошо. Так хорошо, что лучше и не придумать. А если нет? Такие люди любят на всю жизнь и ненавидят тоже до гроба... И вместе с тем приятное волнение разливалось в груди при мысли, что он вернется к своему бывшему командиру, станет его правой рукой, первым помощником.
Селезнев заказал срочный телефонный разговор с Войттозером, но Орлиева в конторе не оказалось.
Принесли докладную. Селезнев прочитал, довольно покивал головой и спросил Виктора в упор;
– Согласен в Войттозеро?
– Согласен.
Селезнев быстро наложил на документах резолюцию.
– Сегодня я поговорю с Тихоном,—пообещал он.– То-то, наверное, обрадуется старый? Обрадуется, а?
– Не знаю,– смутился Виктор.
– Конечно, обрадуется... Да ты ведь и Дорохова должен знать? Комиссаром у вас был. Теперь он в ЦК республики работает. Не заходил к нему?
– Нет, не заходил.
– Зайди обязательно. Я ему тоже позвоню, скажу, что ты молодцом, в Карелию приехал, добровольно на лесопункт техноруком вызвался пойти.
– Вы уж, пожалуйста, не расхваливайте меня,– сказал Виктор, поняв, что Селезнев рад возможности позвонить Дорохову по такому поводу.
– Ничего, не перехвалим, не бойся...
2
Из приемной Виктор позвонил в гостиницу.
– Лена? Ну, можешь меня поздравить – получил назначение.
– Да? Я очень рада за тебя, Виктор! Поздравляю!– заторопилась Лена.– Это так здорово – первая самостоятельная работа! Ведь это здорово, правда, Виктор!
– Конечно,– согласился он, а сам подумал: «Даже не спросила – куда, на какую должность. Эх, Лена, Лена!» Виктор мысленно выговаривал жене и одновременно радовался, что она такая. Он ожидал от нее этого и был бы очень недоволен, если бы Лена по-иному отнеслась к его назначению.
– Что же ты замолк, Виктор?
Виктор заметил, что люди в приемной прислушиваются к их разговору. Возможно, многие из них и сами ждали каких-либо новых поворотов в своей судьбе.
Виктор огляделся и громче, чем вначале, сказал:
– Да, да, назначен техноруком в Войттозерский лесопункт к моему бывшему партизанскому командиру Тихону Захаровичу Орлиеву. Леночка, давай отметим это событие. Жди меня у гостиницы, хорошо?
Виктор спустился по деревянной лестнице на первый этаж и, наверное, таким же бодрым и окрыленным ушел бы из треста, если бы в дверях не столкнулся с двумя молодыми людьми.
Это были самые обыкновенные, интеллигентного вида парни в хороших костюмах, с кожаными папками в руках. Они торопливо, чуть ли не оба разом, протиснулись в дверь и шумно зашагали по коридору. Виктор, наверное, не обратил бы на них внимания, если бы не произнесенная одним из них фраза:
– ...Его вариант комплексной механизации работ на нижней бирже в Ручьях практически малоэффективен.
Молодые люди свернули в боковой коридор, шаги их затихли за какой-то дверью, а Виктор все еще стоял у выхода и с каждой секундой мрачнел.
«Комплексная механизация работ на нижней бирже». Как много говорят эти слова его сердцу! Еще совсем недавно он жил этим дни и ночи. Это была тема его дипломного проекта. А теперь – кому нужны все те месяцы поисков, бессонные ночи, аккуратно переплетенный в атласную папку проект механизации работ на нижней бирже Кудеринского леспромхоза Вологодской области, который он с таким успехом защитил совсем недавно. Теперь он простой технорук лесопункта и, как видно, слабого, отсталого. Разве не мог бы и он, как эти молодые парни, разрабатывать варианты, ходить на обсуждения, спорить, полемизировать. Не глупо ли он поступил? Мог остаться в аспирантуре – не остался. Другие завидовали такой возможности, а он все рвался, сам не зная куда и зачем? И даже полчаса назад судьба могла сложиться по-иному¥ Может, вернуться к Селезневу, пока не поздно, попросить его? Он не откажет. Теперь не откажет. Или пойти к Дорохову?.. Нет, нет, он не сделает этого. Он никогда не сделает этого.
Быстро, словно убегая от искушения, Виктор вышел на улицу.
Лена ждала его у гостиницы. Он еще издали узнал ее по белоснежной шелковой блузке и длинной плиссированной юбке – наряду, который делал Лену высокой, стройной и который особенно нравился Виктору. Лена стояла на углу у самого края тротуара и посматривала по сторонам – она не знала, откуда он должен был прийти.
– Леночка! Пойдем в ресторан. Сегодня мы имеем право.
Она вопросительно посмотрела на него, и он все понял.
– Ничего, ничего, проживем. Мне выдадут подъемные. А потом укатим отсюда. В лес, к волкам и медведям... Там уже не пошикуешь.
Народу в ресторане было немного, и они заняли удобный столик в углу, у самой эстрады, на которой одиноко стоял огромный барабан с медными тарелками. После уличной жары большой полутемный зал казался прохладным.
Долго изучали меню. Выбирал Виктор. Он не умолкал ни на минуту, сам не понимая, что творится с ним. Лена делала вид, что внимательно слушает, даже изредка улыбалась ему, но думала совсем о другом. Подали закуску и вино. Виктор торжественным жестом поднял бокал и громко произнес:
– За наше таежное счастье! ‘
Несколько капель темно-красного вина из бокала Виктора упали на белую скатерть. Он даже не заметил этого, поспешно выпил и поставил бокал. Лена смотрела, как густые, удивительно похожие на кровь, капли разрастаются в большие бурые пятна... Надо бы их засыпать солью,– кажется, так делала ее тетя там, в Ленинграде.
Лена поставила бокал и повернулась к мужу. Он замолчал. На его лице отразилось тревожное выжидание, и Лена не сразу решилась спросить:
– Витя, скажи. Ты ведь недоволен своим назначением, да? -
Он усмехнулся, отвел взгляд.
– Я чувствовал, что ты это спросишь. Напрасно ты. Я даже рад, очень рад.
– Ты говоришь неправду, Виктор.
– Ну вот, сразу и неправду.
– Странный ты какой-то... Я еще в поезде заметила. Нервничаешь, хотя и пытаешься скрыть это. Зачем-то поссорился с администратором. Что с тобой, Виктор?
– Леночка, тебе это только кажется, уверяю тебя.
– Нет.– Она твердо поджала губы.– Ты сам знаешь, что нет. Неужели ты расстроен тем, что нас направили в лесопункт? Ты ведь сам говорил, что хочешь этого.
– Итак, назревает первый крупный семейный разговор,– пошутил Виктор.
Официант, низенький учтивый старичок в выутюженном черном костюме, подал обед, и разговор прервался. Старичок неторопливо расставлял тарелки, укладывал приборы, наливал солянку. Наконец он ушел. Они молча принялись за обед.
– Простите... Я не ошибся?
Виктор обернулся. За его спиной стоял высокий сухощавый парень в вельветовой куртке. Он улыбался краешком тонких, слегка подрагивающих губ. Трудно разобраться, чего было больше в этой улыбке – смущения оттого, что он непрошено вторгается в чужой разговор, или уверенности в своем праве на это. Эта улыбка была удивительно знакома Виктору, хотя в его памяти она была связана совсем с другим лицом – всегда измученным, обожженным холодом и зноем, закопченным у партизанских костров, вытянувшимся от усталости и долгого напряжения. Сомнений уже не было – перед ним стоял живой и невредимый Юрка Чадов. Однако впечатление было такое, как будто старую знакомую чадовскую улыбку зачем-то приклеили на это гладко выбритое, чуть загорелое и томное лицо.
– Здравствуй, старик! Неужели не узнаешь партизанских друзей?– сказал, протягивая руку, Чадов.
– Здравствуй, Юра! – прерывающимся от волнения голосом произнес Виктор.
Виктор не любил Чадова. Он и сам не мог понять, почему этот рослый парень с вечно блуждающей на губах улыбкой никогда не нравился ему. Воевал Чадов неплохо. Он не отлынивал от трудных заданий, когда нужно – готов был поделиться с товарищами последним сухарем, и
все же многие не любили его. Виктор, помнится, не раз пытался настроиться на доброе отношение к Чадову, но как только видел на губах эту странную, чуть заметную улыбку, необъяснимая неприязнь вспыхивала с новой силой. Нет, они не ссорились. Чадов ни с кем в отряде не ссорился – он лишь молча улыбался в ответ на самые обидные выпады товарищей. Много позже, вспоминая партизанские годы и раздумывая над всем пережитым, Виктор нашел, как казалось ему, объяснение. Да, дело было в этой самой улыбке. Вернее, в том, что скрывалось за ней. Для них, молодых ребят из разведвзвода, в те годы не было иной жизни, чем война и отряд. Война была для них и целью, и смыслом жизни. О будущем они лишь мечтали, но не жили в нем. А для Чадова война была лишь средством для чего-то такого, что должно было осуществиться после. Чадов жил другим, и эта скрытая жизнь давала себя знать лишь в непонятной товарищам улыбке. Потому-то Чадов и казался старше, умнее своих ровесников. Потому-то и рождалось у других недоверие к нему. Они, мальчишки, не понимали тогда, что их настоящая жизнь начнется лишь после войны. А Чадов понимал, он улыбался их наивности.
И вот через девять лет Чадов стоит перед ним, жмет ему руку, и на его лице все та же чуть заметная улыбка.
– Знаешь, ты здорово изменился,– первым прервал затянувшееся молчание Чадов.– Я долго не мог узнать тебя. Смотрю, как будто ты, а вроде бы не ты...
– Девять лет срок не малый,– сдержанно ответил Виктор, бросив быстрый взгляд на молча наблюдавшую за ним Лену. На ее лице он успел уловить ожидание чего-то радостного и волнующего, что обязательно должно быть при таких встречах, но в следующую секунду после ответа Виктора это ее ожидание сменилось недоумением. Лена не понимала, почему так странно ведут себя старые партизанские друзья. И вдруг Виктору стало стыдно.
– Что мы стоим! Садись, пожалуйста. Познакомься – моя жена. Садись, садись, давай выпьем за встречу!
Чадов пожал Лене руку, присел к столу, поманил пальцем официанта. Как видно, в ресторане он был своим человеком. Официант, принимавший заказ у каких-то девушек, извинился перед ними и поспешно подбежал к Чадову. Юрка поздоровался с ним и, не заглядывая в меню, заказал вина, закуски и бифштекс с яйцом.
– Извините, я еще не обедал,– объяснил он Лене.
Выпили за встречу, и постепенно наладился дружеский разговор. Вспомнили товарищей по отряду. 10рка знал о судьбе почти всех, кто остался в Карелии. О бывших партизанах он говорил так тепло и сердечно, а о военных годах вспоминал с такой душевной грустью, что Виктор даже усомнился: Чадов ли перед ним? Лишь об одном человеке из отряда – самом близком ему, самом дорогом – не решился Виктор спросить. И Юрка, будто почувствовав, ни словом не обмолвился об этом. Сам Чадов вот уже пятый год работает в редакции республиканской газеты. Вступил в партию, учится заочно в Ленинградском университете, на отделении журналистики.
– Не помню, говорил ли я тебе, что смолоду я в историки готовился?– как бы между прочим спросил он Виктора.
