Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)
Возражать Виктор не стал, хотя и чувствовал, что, уступая, идет на сделку со своей совестью. «Ничего, доберемся до биржи, тогда и он поймет мою правоту»,– успокоил он себя.
Разговор о делах притих. Посидели, покурили, перекидываясь случайными фразами о прогнозах погоды, об открывающейся на днях охоте, о строительстве и ремонте жилья. Панкрашов между прочим сказал, что недавно ночью слышал какие-то сильные взрывы с Засельской стороны. Орлиев недоверчиво нахмурился, но Вяхясало тоже подтвердил, что и он слышал их, и даже не один раз.
– Может, учебные бомбежки,– высказал предположение Панкрашов.
– Учебные бомбежки так близко к границе не станут проводить,– возразил Орлиев.– Строят там что-то...
Упоминание о бомбежках немедленно перевело разговор на тему о водородных бомбах, о которых в то время много писалось в газетах.
Из соседней комнаты один за другим в кабинет перебрались люди. Народу набралось столько, что сразу стало тесно и дымно.
Виктор почувствовал, что все ждут его мнения по этому вопросу. Ведь как-никак он приехал из Ленинграда, и среди присутствующих был единственный с высшим образованием.
Стараясь говорить понятнее, он рассказал, что знал, о принципах цепной реакции. Всех очень поразило, когда он высказал вычитанную в одной популярной брошюре мысль, что Солнце – это огромная атомная бомба, что там все время происходит не прекращающаяся цепная реакция и выделяемое ею тепло делает возможной жизнь на Земле.
– Почему же Солнце не взрывается? – спросил один из рабочих и заявил: – Нет уж, от такой бомбы давно бы одна пыль осталась.
– У меня Еопросик такого содержания! – услышал Виктор знакомый голос.
Так и есть. В дверях стоял взъерошенный, с возбужденно блестевшими глазами, невесть когда появившийся здесь дядя Саня.
– Возможна ли подобная же цепная реакция на нашей обитаемой ныне планете? И как на данный вопрос смотрит современная нам наука?
– Я, товарищи, не специалист... Но, вероятно, теоретически это возможно, хотя практически вряд ли осуществимо.
– Допустим. Вопрос второй.– Дядя Саня на секунду задумался и выпалил: – Была ли практически осуществима атомная бомба,– допустим, десять лет назад?
– Нет, не была,– улыбнулся Виктор, угадывая, к чему клонит дядя Саня.– Атомная бомба появилась восемь лет назад, когда исход войны был уже ясен. Ее применение, даже по мнению многих видных американских ученых, было величайшим преступлением перед человечеством..,
– Это мы знаем,– широким жестом прервал его дядя Саня.– Мы подписывали Стокгольмское воззвание и все это знаем... Заостряю вопрос. Почему же вы не допускаете практического осуществления цепной реакции на всей нашей обитаемой планете?
– Но ведь это никому не нужно. Это приведет к гибели на Земле всего живого.
– Не возражаю... А откуда вам известны коварные планы человеконенавистных империалистов, и чем вы докажете, что они не преследуют именно такие цели?
Дядя Саня, считая, что поставил своего оппонента в затруднительное положение, оглядел публику и милостиво помог ему:
– Даю наводящий... Не следует ли из вышесказанного, что на современном нам этапе человечество находится под угрозой и цивилизация способна уничтожить саму себя?
– Ну, ты еще чего?! – поднялся над столом Орли-ев.– Ты прежде думай, а потом болтай... Привык распускать язык, да еще при народе.
Дядя Саня моментально сник. Он, оробело глядя на Орлиева, пытался еще что-то сказать, но возбужденный блеск в его глазах уже уступил место растерянности и беспокойству.
Виктору стало жаль дядю Саню. С подчеркнутым уважением он разъяснил, что истинная наука не может быть направлена во вред человечеству, что ядерные реакции на Земле, в отличие от солнечных, носят строго управляемый характер, а выдающиеся ученые, как советские, так и западные, сейчас энергично выступают против использования атомной энергии в военных целях.
– Эта борьба проходит в рамках всемирного движения за мир. И очень показательно, что один из выдающихся физиков современности, французский ученый Фредерик Жолио-Кюри, чьи труды много сделали для расщепления атома, является председателем Всемирного Совета Мира...
– Товарищ Жолио после войны вступил в коммунистическую партию! – добавил дядя Саня.
– Вот в таком плане и должна идти речь! – довольно произнес Орлиев.– Ну что ж, товарищи! Я думаю, все ясно. Будем считать нашу стихийную политбеседу оконченной. Пора и расходиться. Кто, я вижу, в кино собирался, а кто и дома с утра не был... Завтра без десяти семь планерка! – напомнил он.
– Слушай, а крепко ты его! – восхищенно сказал Панкрашов, когда они вышли на шоссе.– Старика чуть кондрашка не хватила... У нас тут никто с ним так и не разговаривает. Разве что Рябова или Санька-критикан... Рантуева с ним не спорит. Делает по-своему, и баста! А я, понимаешь, не могу так. Не то что боюсь. Бояться вроде бы и нечего. А как глянет старик, да как брови на глаза надвинет – тут уж лучше смолчать. Пусть перекипит...
– Из-за тебя же все это и вышло,– недовольно перебил его Виктор,– учти, Костя! Если еще хоть раз доставят на биржу плохо разделанные сортименты – все отнесу за твой счет.
– На все переделки моей получки не хватит,– засмеялся Панкрашов. Он щелкнул крышкой никелированного портсигара, предложил папиросу Виктору.
– Спасибо. Я сегодня накурился так, что уже чертики в глазах прыгают...
– Да-а, круто ты за дело взялся.– Панкрашов затянулся.– Что касается штабелей, то тут я со стариком согласен. Чего нам за сплавную контору голову ломать... Скажут они: переделать, тогда другой вопрос! А чего нам наперед батьки в пекло лезть?!
– Ты знаешь, что такое ГОСТ? – спросил Виктор.– Мы будем делать, как положено...
– Попал я в переплет! – с отчаянием развел руками Панкрашов.– Одному кубики гони, другому качество давай... Да разве ж можно по ГОСТам работать? Тогда о плане и думать нечего.
Виктор чувствовал, что Панкрашов переживает совсем не так сильно, как старается показать это. «Привык дурачка на себя напускать»,– с неприязнью подумал он и холодно произнес:
– Ничего. Возьмешься за дело по-настоящему—и план будет и ГОСТы выдержишь.
– Крутой ты! – рассмеялся Панкрашов.– А вчера вроде другим мне показался, когда песни пели... Ну, брат, одно скажу – найдет у вас с Орлиевым коса на камень... В кино не собираешься сегодня? А то приходи! Ну, мне сюда. Привет Елене Сергеевне передавай.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1
Мальчик кормил щенка. Щенок был совсем крохотный, он еле держался на коротких дрожащих лапках. Его длинные, чуть ли не до земли свисавшие уши смешно болтались, когда он, тыкаясь мордочкой в молоко, захлебывался и фыркал.
На Лену мальчик не обратил внимания, лишь заслонил от нее щенка и стал решительнее тыкать его носом в блюдце.
– Ты его с пальца попробуй,– посоветовала Лена.
Мальчик непонимающе взглянул на нее, и Лена поразилась цвету его глаз. Они были настолько черными, что в них совершенно терялись зрачки, и от этого взгляд казался особенно пристальным и не по-детски грустным.
– Да, да, попробуй,– улыбнулась Лена.– Вот так,
Она положила на траву сумочку, взяла на руки щенка, обмакнула в молоко палец и поднесла к черному холодному носику. Щенок доверчиво потянулся к пальцу. Его розовый шершавый и теплый язычок так и замелькал, слизывая молоко. Крохотное тельце даже задрожало от удовольствия, и ощущение этого было настолько приятным, что Лена радостно засмеялась:
– Ну, ну, не спеши! Вот тебе еще, свеженького.
И еще вот, еще... *
Вначале мальчик смотрел на это обрадованно, потом стал все тревожнее заглядывать в лицо Лене и наконец ревниво потянулся к щенку:
– Так я и сам умею.
– Конечно, умеешь,– подтвердила Лена, передавая щенка.– Где ты его взял, такого кроху?
Мальчик помолчал и, освоившись с кормежкой, похвастал:
– Он породистый... Сам уток ловить будет... Увидит, нырнет и – цап ее за ногу под водой. У него и уши длинные, чтоб вода не забиралась.
В это Лена не очень-то поверила, но щенок действительно был какой-то необычный: большеголовый, вислоухий и весь лохмато-черный, лишь узенькая белая полоска пробегала по его пухлому животику и широкой грудке. Коричневыми бусинками малоподвижных глаз и растопыренными толстыми лапками он до смешного напоминал вдруг ожившего плюшевого мишку из того далекого детства, когда все игрушки казались живыми, и если они не хотели сами двигаться, есть, ложиться спать, то лишь потому, что были лентяями и любили притворяться.
Этот не притворялся. Он ел с жадностью, забавно вытягивая вслед за пальцем мордочку.
– Счас, счас,– торопился мальчик.– Да ты не кусайся! Ишь зубы какие! Такой маленький, а уже кусаешься.
Стараясь нащупать зубы, он поглубже засовывал в рот щенку палец, отчего тот несколько раз срыгивал и испуганно пятился назад.
– Ох, и злой будет! Так и ладит за палец схватить! Не верите? Вот попробуйте.
– Верю, верю. Только ты отпусти его, он уже сыт.
Почувствовав свободу, щенок неумело отряхнулся и
заковылял в сторону. Выбравшись на солнцепек, он постоял как бы в раздумье и, к огорчению мальчика, неожиданно прилег, закрыв глаза и превратившись в черный комочек.
– Он устал, пусть отдохнет,– сказала Лена.– Ты в этом доме живешь?
– В этом,– с неохотой ответил мальчик.
– В школу ходишь?
– Нет.
– Нет? Почему? Сколько тебе лет?
– Восемь.
– Почему же ты не ходишь в школу?
– А я болел.
– Весь год болел? – подошла к нему поближе Лена.– Чем же ты болел?
– Не знаю,– скучающе отвернулся он от нее.
– Как твоя фамилия?
– Рантуев.
– А зовут?
– Славик.
– А как зовут твоего отца?
Нащупав в траве камешки, Славик принялся бросать их на крышу сарая. Они скатывались по крыше обратно и падали почти к самым его ногам.
– Славик, я с тобой разговариваю. Нехорошо так. Как зовут твоего папу?
Славик один за другим перебросал все камни через конек крыши и лишь потом повернулся к Лене.
– У меня нет папы... Он погиб на фронте...
– Он был в партизанах? Командиром разведки? – воскликнула Лена,
– А вы откуда знаете? – спросил мальчик, недовер* чиво покосившись на нее.
– Знаю, Славик, знаю... Я живу у твоей бабушки... Твоя мама скоро придет?
– Скоро, если не будет собрания.
– Ты сегодня так и был здесь один?
– Не-е. Я к деду ходил. А завтра мы, может, на рыбалку поедем...
– Ты любишь рыбачить?
Славик замялся. Врать ему не хотелось, но на настоящей рыбалке, чтоб далеко в озеро уйти, на луды, да чтоб ловить на донку настоящих окуней, ему еще ни разу не доводилось. Чужие дяди его не брали, а дед считал удоч-ную рыбалку баловством.
– Не то чтобы уж очень,– подумав, ответил он и вдруг оживился: – Вот если б ружье было!.. У нас вон там, знаете, уток сколько?! Вся треста так и шевелится. Это не так далеко, вон за той губой! Хотите, покажу!
– Хорошо, хорошо. Обязательно потом сходим...– Радуясь, что разговор налаживается, Лена сообщила, что она из школы и что Славик будет учиться у нее.
– Ты, никак, в школу ходить не хочешь? – спросила она, заметив, что Славик вдруг стал грустным.
– Я не хочу второгодничать, я во второй класс хочу,– тихо произнес он, глядя в землю.
– Какой же ты второгодник? Ты ведь не ходил в прошлом году.
– Все равно. Не буду я от Кольки отставать. Я лучше читать умею. У меня вон и книги есть! – быстро заговорил он, и Лена увидела, как в его черных глазах загорается непререкаемое упрямство.
– Так, Славик, нельзя! Все должны начинать учиться с первого класса. Ну и что ж, что ты пропустил год. Другие и по многу лет пропускают. Возьми фронтовиков! Они четыре года пропустили и совсем взрослыми после войны за парту сели. И ничего, учились, инженерами стали...
– В первый класс все равно не пойду.
– Как это не пойдешь? Директор школы прикажет – и пойдешь. В школе есть порядок и дисциплина.
– А вот и не прикажет! – засмеялся Славик.– Тетя Аня – мамина подруга, и не будет ничего приказывать.
Лена не сразу сообразила, что тетя Аня – вероятно, Анна Никитична Рябова. Да, видно, в этом доме для мальчика нет ничего запретного! А может, наоборот, запрещают ему слишком многое. До всего он должен доходить своим умом, и в результате – это удивительное упрямство и совершенно не детская самоуверенность. «Обязательно дождусь его матери»,– решила Лена.
2
Жильцы соседних квартир уже вернулись, и дом все больше оживал. Из распахнутых окон слышались голоса, позвякивание посуды, приглушенное бормотание репродукторов.
Хозяевами одной из квартир оказалась молодая чета– высокий парень в берете и замасленной спецовке и низенькая жизнерадостная толстушка в лыжном костюме и мягких брезентовых сапожках. Парень нес вязанку дров, его жена – целый ворох пакетов и свертков из магазина. Однако это не мешало им шалить, толкаться, нестись к дому наперегонки. К калитке первой успела девушка. Парень, не долго думая, шарахнул через невысокий забор и сумел опередить ее на крыльце. Потом, вспомнив про дрова, выкрикнул: «Чур, я первый» – и, ласково хлопнув жену ладонью по спине, направился к сараю.
– Ну, что, Славка, скоро жениться будем? – вместо приветствия спросил он. Заметив щенка, нагнулся, нежно погладил его: – Дед подарил?
– Знаешь, какой он! – заторопился Славка.– Он сам уток ловить будет!
– Нам с тобой, брат, такие ни к чему,– засмеялся парень. Он положил в сарай дрова, подмигнул Славику: – А нам зачем, чтобы сам?.. Мы сам с усам, вот оно! Знаешь, как медведь по бору ходит? – сурово нахмурился он.
– Знаю, дядя Толя, знаю! – закричал Славик, радостно бросаясь за угол сарая.
– То-то,– засмеялся «дядя Толя». Он помедлил, словно выжидая, не захочет ли Лена о чем-нибудь спросить его, и направился к крыльцу.
А Лене и действительно хотелось задать ему вопрос, но она не могла решить, как назвать мать Славика: «товарищ Рантуева» – слишком официально, «Ольгой» – неудобно, а отчества она не знала. Пока она соображала, парень уже поднялся на крыльцо.
– Скажите... мать Славика скоро вернется? – наконец, решившись, спросила Лена.
– Мать Славика? – переспросил «дядя Толя», как бы пытаясь уяснить себе, кто же такая мать Славика, и вдруг улыбнулся – широко, добродушно и даже вииова-то: – Конечно, скоро. Кажется, на биржу поехала... Славик, слетай-ка быстро в столовую, может, мамаша там уже. Кому говорю!—прикрикнул он, когда Славик сделал вид, что не слышит его.
– Я обожду... У меня есть время.
– А то к нам зайдите. Чего на улице комаров кормить?
– Спасибо, я здесь...
– Ну, как хотите,– и парень ушел в дом.
– С кем ты там? – услышала Лена из сеней чуть приглушенный женский голос.
– Ольгу Петровну спрашивали...
– Приезжая, видать. Вроде в поселке таких и не было. Уж не жена ли нового технорука?
– А может, и жена... Налей-ка водицы побольше. Сегодня как черт грязный...
Лене очень хотелось, чтобы они продолжали такой разговор, но где-то неподалеку завели радиолу, и музыка грянула так оглушительно, что щенок, к радости Славика, вскочил и испуганно заметался по траве.
Напоминание о Викторе наполнило Лену ощущением чего-то волнующего, приятного, чуть тревожного. Так было всегда. Наверное, это и есть ощущение своего счастья. Оно такое необъяснимое и безмерное, что, кажется, на свете вне его ничего и не существует. Оно включает в себя все – и этот дом с милыми, очень милыми людьми, и тот дом, рядом, в точности похожий на этот, и все другие дома поселка со всеми его жителями. Даже то, что произошло в школе или в доме Мошниковых,– тоже уже частица их жизни. Пусть горькая, обидная – но без нее Лена теперь и не могла представить своего будущего. Если бы ее вдруг заставили забыть, выбросить нынешний день из головы, она чувствовала бы себя обкра-денной.
Виктор... Может, он уже вернулся и ждет ее..,
– Славик, идем ужинать!
Лена даже вздрогнула – так близко от нее прозвучал голос и таким он был знакомым.
– Мама, правда, он хороший? Он будет жить у нас, правда? – и радостно и виновато закричал Славик
На тропке у дома стояла высокая стройная женщина в синей холщовой куртке, в новых блестевших на солнце резиновых сапогах, в ярко-красной, еще не успевшей выгореть косынке. Через плечо – полевая кожаная сумка, в руках – алюминиевый судок с ужином, хлеб, свертки. Ее загорелое лицо с небольшим вздернутым носом в первую секунду показалось Лене неприятным – застывшим, словно выточенным из холодного коричневого камня. И все же было в нем то, что привлекало внимание, заставляло еще вглядываться в него. Высокий чистый лоб, густые строгие брови. Они так ровно нависали над большими серыми глазами, что глаза не блестели, а, казалось, излучали откуда-то из глубины собственный мягкий свет. Вглядевшись даже издали в эти спокойные, мягко лучившиеся глаза, Лена почувствовала невольную зависть.
– Идем ужинать!
Да, именно такой и представляла себе Лена Ольгу Рантуеву – непримиримо суровой, но обязательно чем-то привлекательной.
– Здравствуйте. Я вас жду.
– Меня? – Казалось, Ольга лишь теперь заметила Лену.
– Да, я из школы. Мне хотелось бы поговорить с вами о Славике...
Рантуева, ни слова не говоря, направилась в дом. Поставив на крыльцо судок с едой, ловко, одной рукой открыла замок и распахнула дверь.
– Входите! – не оборачиваясь, пригласила она и вошла первой.
Отдельная квартирка Рантуевой состояла из кухни и комнаты. Мебели было немного – два стола, шкаф, этажерка, несколько стульев, кровать и кушетка, где, вероятно, спал Славик,– но квартирка была такая маленькая, что казалась забитой мебелью. Во всем ощущалась забота хозяйки о чистоте и уюте, и вместе с тем на всем этом лежал какой-то нежилой отпечаток. Все было на месте, все аккуратно расправлено и выглажено, как будто никто никогда не садился на эту низкую кушетку, затянутую в белый чехол, или никто не ступал по чистым самотканым дорожкам. Хозяйка молча предложила Лене стул и, не снимая рабочей куртки, присела сама, давая тем самым понять, что разговор будет недолгим.
– Я хотела поговорить с вами о Славике...– начала Лена, вдруг почувствовав робость. О чем она может говорить с этой женщиной, смотревшей на нее явно отчужденно?
– Можно узнать, кто вы такая? – спросила Рантуева,
– Я? Я из школы... Буду работать учительницей в первом классе. Фамилия моя Курганова... Елена Сергеевна.
– A-а... очень приятно. Я слышала о вас. Вы, значит, жена нашего нового технорука.
– Да,– обрадовалась Лена.– Я вас тоже немного знаю... Вы ведь, кажется, партизанили вместе с Виктором?
– Недолго,– поспешно ответила Оля и, помолчав, напомнила:
– Ну, я вас слушаю...
– Славик ведь должен идти в школу?
– Да.
– Но он не хочет идти в первый класс. Вы знаете об этом?
– Мало ли чего кому не хочется... Не можете же вы перевести его сразу во второй?
– Не можем,– подтвердила Лена.
– Значит, он пойдет в первый класс.
– Хорошо, я запишу его.
– По-моему, его уже записывали.
– Да, но сейчас мы делаем последнюю контрольную проверку,– пояснила Лена, чувствуя, что Рантуева относится к ней с плохо скрываемой иронией.
– А-а.„ Ну если последнюю, то пожалуйста...
Лена развернула тетрадь, поставила порядковый номер и записала фамилию.
– Простите, полное имя у Славика – Вячеслав?
– Нет, Ростислав... Ростислав Ольгович.
– Редкое имя, редкое и хорошее,– похвалила Лена.
– Не Олегович, а Ольгович,– поправила Рантуева, заглянув к ней в тетрадь.– Да, да, не удивляйтесь. Есть такое женское имя – Ольга! Он от него и будет – Ольгович.
– Но ведь не может же быть отчества по имени матери! – воскликнула Лена.
Ольга Петровна снисходительно усмехнулась, потом вдруг быстро прошла в другую комнату и, вернувшись, положила перед Леной желтое с золотистым гербом свидетельство о рождении.
– Читайте. Видите, черным по белому – Ростислав Ольгович.
– Что вы, что вы, я верю!
– Нет уж, пожалуйста, взгляните.
– Это какая-то нелепость...
– Документ правильный,– холодно сказала Рантуе-ва.– Вы ведь, кажется, живете у тети Фроси? Пожалуйста, при случае объясните ей, что Славик ей не внук. И пусть она не рассказывает свои выдумки каждому встречному и поперечному. Если она не верит мне, то пусть поверит хотя бы документу.
Документу трудно было не поверить. В нем действительно черным по белому было засвидетельствовано, что «Рантуев Ростислав Ольгович родился 8 октября 1944 года в городе Петрозаводске». А в графе «отец» стоял уверенный прочерк.
Пораженная всем этим, Лена молчала. Она смотрела на цифру «23», под которой значилась в ее тетради фамилия Славика, не знала, что ей делать дальше, что спрашивать, что говорить.
Увидев, что гостья и не собирается уходить, Рантуева с подчеркнутым безразличием занялась домашними делами. Сняла куртку, сапоги, разожгла керосинку, чтобы разогреть принесенный ужин, и принялась умываться.
– Ольга Петровна, Славик знает об этом?
– О чем? – Рантуева повернула к Лене намыленное лицо, смахнула тыльной стороной ладони наползавшую на глаза пену.
– Ну... что у него по документам нет отца.
Лишь закончив умывание и вытираясь длинным вафельным полотенцем, Ольга ответила:
– Он узнает тогда, когда будет способен правильно понять...
Наконец-то в ее словах Лена уловила располагающие к откровению нотки.
– Скажите, вы сами это сделали или так нужно?.. Этот прочерк в метрике?..
Рантуева уже находилась в другой комнате. Возможно, она не расслышала или не поняла, но очень долго не отвечала.
Она вышла к Лене переодевшаяся—в светло-сером костюме, в черных замшевых туфлях и белой шелковой блузке. Ее короткие вьющиеся волосы были аккуратно уложены и высоко заколоты сзади Обручевой гребенкой.
«Как здорово к ее глазам подошли бы косы!» – подумала Лена, глядя на стройную красивую фигуру Ранту е вой.
Ольга Петровна сняла с керосинки кастрюлю, поставила чайник и вновь присела напротив Лены.
– Вы, кажется, что-то спрашивали?
– Этот прочерк... Вы сами так сделали?
– Да, этого прочерка у Славика могло бы и не быть...
– Скажите, зачем вы это сделали? Это же так ужасно... Почему только разрешают так делать?!
– Разрешают?!—усмехнулась Ольга Петровна. Ее взгляд грустно остановился на Лене.
– Он сделал что-то очень плохое, да? – от волнения почти шепотом спросила та.
– Сейчас я, может быть, поступила бы по-другому...– как бы не слыша ее, сказала Оля.– А тогда – только так, только так.
– И все-таки это ужасно!
– Почему ужасно! – В один миг взгляд Рантуевой вновь стал строгим и чуть надменным.– Вот вы! Вы очень любите своего мужа?
– Очень! – Лена даже покраснела от невольно вырвавшегося признания.
– Ну, а если бы он бросил вас... Пусть даже он не знал бы, что вы беременны. Как бы вы поступили?
– Не знаю. Я просто даже не могу представить себе такого.
– Я тогда тоже не могла это себе представить... Потому, наверное, так и поступила... А Славик вырастет, я постараюсь, чтоб он понял... Простите, но мне пора кормить сына.
з
В это время дверь с треском распахнулась, и Славик– испуганный, с ошалелыми глазами,– заметался по квартире, прижимая к груди щенка.
– Мама! Он идет. Он отберет у нас Барса...
Он совал щенка под кровать, за шкаф, попробовал даже закрыть его подушками, но ни одно место не казалось ему надежным. И когда снова широко распахнулась дверь, замерший от испуга Славик со щенком в руках стоял посредине комнаты.
В кухню не вошел, а ворвался плотный старик с круглой седоватой бородой. Его красное от гнева, потное лицо блестело, а большие широко расставленные глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит.
– А, вот ты где? – Даже не поздоровавшись, старик шагнул к Славику, широкой ладонью поддел снизу маленькое тельце щенка, а другой рукой ухватил мальчика за ухо.
– Не отдам, он мой! —закричал Славик.
– Отец, что такое? – негодующе поднялась Оля.
– А то, что твой чертенок украл у меня щенка.
– Я не украл... Я взял одного... У тебя их много!
Скулил щенок, рычал старик, истошно кричал Славик.
– Славик, отдай щенка! Отец, отпусти ребенка сейчас же!
– Ты на меня не кричи, а лучше сына научись в строгости держать! Я из-за этих щенков какие расходы несу. Да знаешь ли ты, поганец,– вновь подступился старик к Славику,– сколько этот щенок стоит?! Мне в городе полтораста целковых дают за каждого, а тебе баловство да озорство!
– Мамочка, пусть он оставит нам Барсика... Ну, пусть, мамочка! – уже не кричал, а тихо упрашивал Славик, глядя на мать жалобными глазами.
– Отец, я тебе отдам деньги, оставь щенка. Сейчас нет, а после получки отдам,– попросила Ольга.
– Ну, уж дудки! Знаем мы вашу отдачу... Тоже богачка нашлась! Да чего, скажи на милость, я буду с тебя деньги получать, коль чужие люди их сами навязывают.– Старик повернулся за сочувствием к молча наблюдавшей эту сцену Лене. Однако, поняв, что и та держит не его сторону, он вскипел еще больше: – Ишь богачка нашлась! Видели, а! Она на пустое баловство полторы сотни готова выкинуть! Хотя, что ей? Сколько денег ты псу под хвост выкинула? За восемь-то лет? Посчитай-ка по двести целковых в месяц... Ей, видите ли,– старик вновь повернулся к Лене,– пенсию назначили, а она...
– Прекрати! – меняясь в лице, крикнула Ольга.
Ее голос прозвучал так резко, что старик застыл с полуоткрытым ртом, а Славик испуганно прижался к матери:
– Мамочка, не надо. Не надо...
– Ты продашь щенка? Деньги я отдам завтра, одолжу и отдам.
Лена даже удивилась тому сдержанному спокойствию, с каким Ольга Петровна произнесла эти слова. Старик, казалось, сдается. Он в нерешительности поглядел на щенка, притихшего на его огромной узловатой ладони, даже чуть-чуть приподнял его, как бы пробуя на вес, и вдруг сказал, словно отрезал:
– Не продам. Не терплю баловства.
– Тогда уходи. Не играй у мальчишки на нервах.
– Ну-ну... Ты отца-то не больно гони... Гляди, как бы каяться не пришлось... Я-то уйду, а вот ты сама ко мне не пришла бы... Все вы умны на один час...
– Что за шум, а драки нет!
Никто и не заметил, как на пороге кухни появилась Анна Никитична. Веселая, улыбающаяся, она окинула всех быстрым, приветливым взглядом и сразу забрала все в свои руки.
– Дядя Пекка здесь? Тогда все понятно... Новое обострение междуродственной обстановки. О, Елена Сергеевна? Вот не ожидала встретить здесь... Здравствуй, Славик, здравствуй, дорогой мой! – Она подхватила мальчика под мышки, подняла в воздух и поцеловала. По той легкости, с какой она это проделала, чувствовалось, что она так поступает не впервые.– Ну, Ольга, а я к тебе в гости. Еле дождалась, когда вернешься. Что это вы все словно по камню проглотили? Дядя Пекка! Ты что? Щенками здесь торгуешь, что ли?
– Торгуем, да не сторгуемся,– явно обрадованная приходом Рябовой, усмехнулась Оля.– Не продает нам дед щенка. Наших денег жалеет. Лучше, говорит, в город свезу, у чужих сотню получу, чем роднохму внуку удовольствие сделаю.
– Баловство, а не удовольствие,– буркнул старик, направляясь к двери.
– Постой, дядя Пекка... Куда же ты? Покажи щенка, дай-ка его сюда... Ой, какой ты ушастенький, да умненький, да потешный... Конечно, такие только для забавы и годятся.
– Я и говорю... Зачем он им? Это – породистый, чистокровка. Пес в хозяйстве совсем негодный... Городским другое дело, которые там на дичь охотиться любят ради удовольствия. А так – только деньгам перевод.
– Ну и сколько же такой стоит?
– За полторы сотни с руками оторвут.
– Выгодное дельце ты придумал, дядя Пекка,– засмеялась Рябова.– Выгодней, выходит, чем поросят разводить... А фининспектора ты не боишься? Постой, постой... Мне уступишь такого?
– Да зачем он вам, Анна Никитична. Одна возня с ним.
– Тетя Аня, он сам уток ловить будет, когда вырастет,– с надеждой произнес Славик.
– Ну вот, а ты говоришь – зачем,– покачала головой Рябова.– Сколько тебе за него дать? Вот тебе сотня. Остальные пятьдесят за мной. По рукам? Ну и хорошо... Славик, иди сюда! Вот тебе щенок, расти его. А ты, дядя Пекка, не жалей наших денег... Не в деньгах счастье. Правда, Елена Сергеевна?
Лена радостно закивала головой. «Почему же это я не догадалась так сделать? Так быстро и хорошо. У меня тоже в сумочке есть немного денег»,– тут же огорченно подумала она.
– Дядя Пекка, ты уходишь? – спросила Рябова, хотя тот неподвижно стоял посреди комнаты и ничем не показал, что собирается уходить.– Ну, до свидания, спасибо за щенка... А я, кажется, к ужину попала. Вот хорошо... Давно я не ужинала на дармовщинку...
Почувствовав себя лишней, Лена попрощалась и вслед за дядей Пеккой не без сожаления вышла. Ей очень хотелось, чтобы Рябова или Оля пригласили ее остаться – попросту посидеть, поговорить, познакомиться поближе. Ей сейчас так не хватало этого.
– Елена Сергеевна, вы знаете, что сегодня в клубе кино? «Сельский врач», с Тамарой Макаровой...– отворив окно, крикнула Рябова.
– Спасибо, Анна Никитична. Мы уже смотрели эту картину.
– Мы тоже видели... Но что делать, коль других нет. Будем смотреть еще раз.
– Спасибо. Может быть, мы и придем.
Старик успел уже выйти на шоссе. Когда Лена поравнялась с ним, он пошел рядом и, как бы оправдываясь, проговорил:
– Директорше, что ей! Она может сорить деньгами. Одна живет, а больше тыщи получает... Ей чего – ни семьи, ни заботы.
– А у вас большая семья?
– Я, милая, шестерых на ноги поднял... Выучил, вырастил, к делу пристроил... Двое в войну погибли, а трое в люди вышли... В городе живут. Вот только младшая – не видать ей счастья в жизни.
– Почему вы так считаете?
– Себя больно высоко ставит... Можно ли так-то? С войны с дитем вернулась. Ну, казалось бы, живи как все люди. Найди мужика себе подходящего и живи, раз такая промашка вышла. Где тут! Нам нужен такой-сякой, особенный. Сколькие сватались – ей не по носу... скоро люди смеяться будут. Э-э, да что там говорить! – Старик махнул рукой и больше не произнес ни слова. Когда вышли из поселка, он даже не взглянул на Лену, свернул к своему дому, неподалеку за школой.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1
Хотя Анна Никитична и собиралась поужинать на дармовщинку, но, как только ушли дядя Пекка и Лена, сесть за стол она отказалась.
– Что ты, что ты! Это я нарочно, чтоб позлить дядю Пекку. Вы ужинайте, а я вот гнездышко для Барсика оборудую... Славик, где мы его устроим? У плиты? Ну что ж – и тепло, и в сторонке...
Рябова была на шесть лет старше подруги. До войны один год преподавала историю в классе, где училась Ольга. Но время как бы стерло разницу в годах, и когда Ольга с сыном вернулась в Войттозеро, они постепенно сблизились. Вышло так, что единственным человеком, которому Ольга откровенно рассказала все случившееся с ней во время войны, оказалась Анна Никитична, и это определило их отношения.
Рябова была одинока. Часто она шутила, что сама судьба против ее замужества: «До войны было некогда, после войны не за кого...» Оля знала, что Анна Никитична немножко кокетничает. Стоит ей лишь поманить пальцем, и Костя Панкрашов, по мнению многих, самый завидный в Войттозере жених, сломя голову прибежит к ней. Вот уж два года он весь сияет, если Рябова хоть чем-либо покажет к нему внимание. Это знали все в поселке, и единственным человеком, который как бы не замечал этого, была сама Анна Никитична. Оля много раз заводила с ней разговор, но Рябова лишь весело хохотала в ответ:
