Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 46 страниц)
– Стой! Передохнем минутку! – присел на снег Кочетыгов. Виктор опустился на другую сторону лыжни, И сразу тишина окружила их. Было так тихо, что казалось, вокруг, на многие километры, нет ни души.
– Вырвались наши, как думаешь? – спросил Виктор.
– А чего ж не вырваться? – беззаботно усмехнулся Павел.– Первый раз, что ли?
– Тихо уж очень... Пойдем, а?
– Погоди! – Павел хотел что-то сказать, тяжело и часто задышал, но, так и не решившись, поднялся: – Пошли!
Остров приближался. До слез напрягая зрение, Виктор силился хоть что-либо рассмотреть в его неясных очертаниях, но легкий морозный туман скрадывал их, превращал остров в огромную бесформенную громаду, медленно покачивающуюся впереди.
Виктор уже не верил, что на острове есть белофинны: «В прошлом году были, а нынче нет. Ведь бывает же так... Зачем им держать здесь гарнизон?»
Павел все чаще останавливался. Оглянется, постоит и, ни слова не говоря, трогается дальше.
Наконец решившись, Павел подождал, пока Виктор вплотную приблизится к нему.
– Слушай, Витька... У тебя с Олей... это серьезно?
Виктор не сразу понял, о чем его спрашивают, и
молчал.
– Серьезно, спрашиваю, или как? – как бы устыдившись мягкости первого вопроса, сердито повторил Ко-четыгов.
– Как это «как»?
– А ну вас всех...– зло махнул рукой Павел и заскользил к острову.
Несколько минут шли молча. Потом Павел обернулся и сказал:
– До войны мы сюда рыбачить приезжали. Тут луда.
– Хорошо клевало? – с готовностью поддержал разговор Витька, но Павел ничего не ответил.
«За Олю злится. Нашел время! – подумал Виктор.– И всегда он такой. Только хочешь стать к нему поближе, сразу шипы выпускает... А ведь ты, Павел, хороший, я знаю. Зачем сердиться нам друг на друга, когда, может, и жить-то нам осталось минуты...»
Виктор думал об этом, а сам не верил в близкую смерть. Нет, не может он вдруг умереть, перестать жить, мыслить, дышать. Особенно сейчас, когда кругом так тихо, и на этом острове, конечно, никого нет. Если бы не боль в плече... Да, все же не везет ему – второе ранение за полтора года...
– Стоп! Ложись! – скомандовал Павел.
– Что? Заметил? – Виктор ползком придвинулся к товарищу.
– Лежи. Отсюда начинается главное. Сейчас встанем и пойдем. Рядом пойдем. Чтобы шуму побольше было. Понятно? Интересно, сразу они откроют огонь или подпустят поближе?
Виктор удивленно посмотрел на Павла,
Почти два года он знал его и ни разу не слышал ничего подобного. Кочетыгов не любил, когда даже другие рассуждали о предстоящей опасности, обрывал и высмеивал их, а тут словно подменили его.
«Ему тоже страшно»,– подумал Виктор и произнес:
– Я думаю, там нет никого...
– Ты так уверен? – усмехнулся Павел.
Впереди на снегу виднелись темные пятна. Это торосы. Видно, не сразу покорилось Войттозеро суровой зиме, если обильные снегопады за многие месяцы не смогли скрыть и заровнять торосы.
Виктор вглядывался туда, и торосы вдруг оживали, начинали двигаться, перемещаться, делались похожими на цепочку залегших людей в маскхалатах. Он знал, что это не так, что это просто нагромождение льда, и все же было страшно. За торосами – остров. Если он встретит их шквалом огня, то никакой надежды на спасение не будет.
– Почему нас Тихон двоих послал, а? Как думаешь? – вдруг спросил Кочетыгов.– Умирать ведь, а двоих. Зачем?
– Вдвоем лучше, не так страшно,– не понимая, к чему клонит Павел, ответил Виктор.
– Близко, но не в цель! А знаешь почему? Вот я шел, думал-думал и догадался. Сказать?
– Скажи.
– Один струсить может, наврать, приказа не выполнить. Двое – совсем другое дело... А в общем, глупо это, погибать двоим, если и одного хватит.
Павел помолчал, глядя на темневший впереди остров, и неожиданно спросил:
– Ты веришь мне?
– Почему ты об этом спрашиваешь?
– Нет, ты скажи – веришь ты мне или нет?
– Конечно, верю... Чудной ты...
– Ия тебе верю,– торопливо заговорил Кочетыгов.– Зачем нам погибать двоим! Зачем? Ведь глупо! Хватит и одного. Давай жребий, а? На равных, а?
Все происходящее Виктор принял бы за шутку, но Кочетыгов уже достал коробок и, отвернувшись в сторону, долго возился со спичками, не переставая говорить:
– Это же глупо, обоим. Хватит одного. Это даже лучше, Вызвать огонь на себя может и один...
– Павел, слушай, не надо,– растерянно попросил Виктор.
– Трусишь, да? – с насмешкой процедил сквозь зубы тот, в упор глядя на товарища.– Боишься, что тебе одному придется идти умирать, да? Из зависти к моему счастью трусишь? Не бойся, счастье у нас одинаковое. Мне в бою везет, тебе в любви. Ну что – потянешь или нет? Скорей, давай. Длинная – остаешься здесь, короткая – идешь к острову.– Движения Павла были настолько лихорадочны, а голос таким необычно хриплым и язвительным, что у Виктора на мгновение мелькнула мысль, что Павел хочет обмануть его.
«Нет, он не сделает этого. Он просто хочет проверить меня. Ведь на острове наверняка никого нет, а потом в отряде смеяться будет...»
– Ну, тяни, не раздумывай! – Павел поднес к самому лицу Виктора кулак с зажатыми спичками. Две темные маленькие головки дрожали перед глазами.
– Выбирай, чего волынишь?!
И Виктор решился.
Глядя в лицо товарищу, он потрогал обе спички и выбрал левую. Он зажал свой жребий в руке и на ощупь понял, что ему досталась длинная спичка.
– Ты, Витька, счастливый! – что-то слегка насмешливое прозвучало в голосе Павла.
Да, таков был партизан Пашка Кочетыгов. Даже перед смертью он не упускал случая хоть чем-нибудь уколоть товарища.
Что было потом – Виктор запомнил как во сне.
Павел резко поднялся, повесил на шею автомат, поправил сумку с гранатами. Встал и Виктор, повторяя каждое движение товарища. Но Кочетыгов остановил его:
– Чего вскочил? Ложись!
– Я пойду...
– Ложись, говорю! – грубо, с угрозой в голосе повторил Павел.– Я приказываю, я – старший, понятно?
Он выждал, пока Виктор, неловко опираясь на одну руку, опустился на снег, и лишь после этого в его голосе послышались теплые нотки:
– Как только я пройду торосы, поднимайся и дуй вокруг острова. Наши где-то на озере. Найдешь, не иголка. Смотри, Тихону ни слова... Никому не говори... Разве что... Оле... Скажи ей, что Пашка... A-а, в общем, она сама все знает... Ей тоже ничего не говори! Ну, Витька, прощай! Не вздумай идти за мной!
Он сильно оттолкнулся палками. Лыжи так загремели по слабой корочке наста, что Виктор едва удержался, чтобы не крикнуть: «Тише ты!»
Секунда, другая, третья, и белая фигура Павла начала растворяться, сливаясь со снегом, с торосами, с легкой туманной мглой. Шуршание лыж становилось все тише, иногда оно ненадолго совсем пропадало, и жуткая тишина начинала все яснее, все громче звенеть у Виктора в ушах. Потом снова слышался шорох лыж, такой далекий и приглушенный, что казалось, кто-то совсем рядом осторожно скребет пальцем по дереву.
«Неужели до острова так далеко?» – Виктору казалось, что Павел ушел давным-давно, что прошло не меньше получаса, а ведь остров совсем рядом. Когда шуршание лыж пропадало, рождалась надежда:
«Да-да, он уже там. И там никого нет!» – хотелось вскочить, бежать туда быстро-быстро, чтоб скорее уйти от этого мучительного одиночества, чтоб скорее быть снова вместе.
Но шуршание доносилось опять, и каждый шорох отзывался царапаньем на сердце.
Надежда на благополучный исход была такой сильной, что когда остров вдруг осветился холодным светом, Виктор не поверил своим глазам. Это ракета на парашюте, или, как называли ее партизаны, «фонарь», который подолгу висит в небе, заливая все вокруг зеленоватым светом.
Все стало совсем не таким, каким казалось во тьме. Остров – совсем маленьким, берега – низкими, покрытыми черной каймой кустарника, а озеро – ровным и белым, на нем словно и не было никаких торосов.
В первую секунду яркий, все пронизывающий свет совсем не испугал Виктора. Лишь позже, когда донесся сухой хлопок выстрела, он осознал, что случилось самое страшное.
Виктор инстинктивно пригнул голову, почти упершись подбородком в жесткий, колючий наст. «Фонарь» медленно опускался. Его свет постепенно тускнел, из ярко-зеленого переходил в красноватый. Озеро снова бугрилось торосами, которые на глазах росли, темнели, отбрасывая все более длинные тени,
«Не заметили»,– с облегчением подумал Виктор, на время забыв, зачем они были посланы сюда, к этому острову.
«Фонарь» уже висел на уровне леса, давая слабый, подрагивающий свет, который почти не доходил до того места, где лежал Виктор. И в этот момент там, впереди, с озера раздалась короткая и быстрая автоматная очередь. В тишине она прозвучала как-то особенно громко, даже вызывающе.
Сразу же в ответ из двух точек на острове ударили пулеметы. Все потонуло в сливающемся грохоте. Над головой засвистели пули. Виктор знал, что стреляли не по нему, но казалось, все озеро зароилось трассирующими пулями. Они невольно заставляли плотнее прижиматься, втискиваться в снег. «Фонарь» догорал. В его последних отблесках Виктор перед самым носом увидел валявшиеся на чистом ровном снегу две спички. Они лежали почти рядом, в полуметре одна от другой, с одинаковыми черненькими головками, и не было ничего особенного в том, что на снегу после привала остались две спички.
Но это был жребий.
«Фонарь» погас. И хотя еще гремели очереди, над головой еще мелькали трассирующие пули, Виктор ничего не замечал. Он лихорадочно приподнялся и схватил спички, застонав от боли в плече.
Да, так оно и есть! Глаза не обманули его. Обе спички были одинаковыми.
«Может быть, одна из них хотя бы надломлена?» – Виктор торопливо ощупал их и растерянно сел на снег: спички оказались целыми.
«Зачем он так сделал, зачем?» – в отчаянии, чуть не плача, подумал он, почувствовав себя обманутым в чем-то самом дорогом и важном.
Павел был еще жив. Сквозь раскатистые сливающиеся очереди пулеметов иногда слышался сухой треск его автомата.
Виктор вскочил и, не обращая внимания на свистевшие вокруг пули, побежал к острову. Ему еще было далеко до первых торосов, когда пулеметный огонь прекратился. Потом прогремели взрывы гранат, беспорядочные автоматные очереди, и все стихло. Сразу стало страшно. Остров загадочно застыл, торосы вновь превратились в цепочку подкрадывающихся врагов. Где-то вдалеке шуршали невидимые лыжи,
«Пашка, зачем ты так сделал?»
Не отдавая себе ясного отчета, что он делает, Виктор одной рукой вскинул к плечу автомат и выпустил в сторону острова длинную очередь. Он знал, что его пули едва долетели до берега, что он лишь понапрасну выдает себя, но все же после этой длинной и бесполезной очереди стало как-то легче.
У берега вновь взлетела ракета. Это был уже не «фонарь», а обыкновенная сигнальная ракета, которая, описав дугу, через пять секунд с шипением упала в снег.
Вновь ударили пулеметы – сначала правый, потом и левый. Теперь они били на выстрелы Виктора. Пули не только свистели вверху, но и с «цвиканьем» врезались в снег.
Виктор выждал, пока прекратится огонь, и решил уходить, огибая остров с юга. Но едва он тронулся, как пулеметы застрочили снова.
«На звук быот. Лыжи шуршат,– догадался Виктор.– Ну и пусть! Теперь уже все равно... Так даже лучше!»
Он шел, забросив за спину автомат и опираясь здоровой рукой на лыжную палку. Как она мешала раньше и как пригодилась теперь. Наст держал, и лыжи хорошо скользили. Виктор не думал о том, что ждет его впереди. Его охватило какое-то удивительное безразличие к собственной судьбе. Он даже не обратил внимания, когда смолкли пулеметы. Несколько раз он останавливался: «А, может, и не надо идти? Все равно мне не выбраться... Может, повернуть к острову и, как Павел, остаться там?» Виктор понимал, что сейчас, когда задание выполнено, было бы бесполезным и даже глупым идти к острову, что он не сделает этого, не имеет права сделать даже потому, что этого не хотел Павел. И все же он думал об этом, так как сама мысль, что он, если бы вдруг понадобилось, готов повторить то, что сделал Кочетыгов, давала ему облегчение.
Угнетала тишина. Казалось, все вокруг или вымерло, или притаилось. Звучное шуршание лыж по насту вдруг тоже притупилось, стало каким-то одиноким и затерявшимся. Слева темным пятном маячил остров. Виктор огибал его по громадной дуге, и если бы не приближающийся противоположный берег, то трудно было бы понять – он ли идет или мимо него плывет и никак не может проплыть черный таинственный остров.
Светать еще не начинало, когда отряд, благополучно обойдя остров с севера, достиг восточного берега. Как только последний боец вошел в прибрежные кусты, все вздохнули с облегчением: теперь можно и сражаться. До базы – больше ста километров, три дня пути по заснеженному лесу, где нередко придется продираться сквозь обледенелые сучья густого хвойного подроста, таща на волокушах раненых. Но что значит лес и долгий путь в сравнении с только что пережитым!
Кому доводилось зимой блуждать ночью по лесу, тот знает, что перед самым рассветом тьма словно густеет. Резкие, привычные очертания ненадолго расплываются в слабой опускающейся сверху серой мути. Деревья как бы вонзаются в нее своими вершинами, а снег под ногами блекнет, тускнеет, становится матовым.
В такую минуту мартовского рассвета, когда отряд, оставив на берегу прикрытие, готовился уже двигаться в глубь леса, тыловое охранение по цепи донесло:
– Слышу шуршание лыж!
Сообщение не было неожиданностью, все ждали преследования. Орлиеву, который своими ушами хотел проверить донесение, не пришлось давать команду: «Тихо!» Даже раненые с тревогой вслушивались, повернув головы в сторону озера.
Там кто-то шел. Слабый, похожий на царапанье, шорох лыж приближался. Орлиев сразу определил, что преследователей немного, но в морозном тумане звуки обманчивы.
– Третий взвод и сапдружиппицы – взять раненых и отходить. Азимут девяносто. Первый взвод– развернуться вправо, второй – влево. Пулеметы – на фланги! – тихо скомандовал он, выдвигаясь к самому побережью.
– Тихон Захарович, разрешите мне остаться с первым взводом! – улучив момент, попросила Оля Ран-туева.
– Это что за новости! —одернул ее командир.– Выполняй приказ! И без тебя хватает мороки!
Звуки с озера уже нельзя было разобрать из-за шума, который создавал уходивший в глубь леса третий взвод. Казалось, что полтора десятка людей намеренно топчутся на одном месте, ломают сучья, стучат о деревья лыжами и палками.
– Огонь только по команде! —передали по цепи приказание Орлиева.
В стороне деревни взлетела в воздух зеленая ракета. Ей ответили красной ракетой с острова, потом двумя зелеными с середины озера, примерно с того места, где с час назад партизаны огибали остров.
Теперь уже никто не сомневался, что их преследуют.
– Комиссара ко мне! – приказал Орлиев.
– Комиссара! Комиссара! – торопливо побежало по цепи. Дорохов был на левом фланге. Прошло не меньше двух-трех минут, пока он успел подойти к командиру.
– Видел?– спросил Орлиев.
– Видел.
– Надо уходить!
– А если там наши? – кивнул Дорохов в сторону озера.
– Скоро будет поздно!
– Мы ничего не знаем о судьбе нескольких бойпоз. А вдруг там кто-то из них,– сказал Дорохов, кивнув па озеро.
Орлиев и сам думал об этом, но напоминание комиссара лишь разозлило его.
– Я не могу губить весь отряд, понятно? Ждем пять минут и будем отходить.
Дорохов чувствовал, что командир по-своему прав, и промолчал. Снова потянулись томительные секунды.
– Идут, совсем близко! – приглушенно выкрикнул кто-то справа от командира.
– Чего орешь?! – вполголоса оборвал Орлиев.– И без тебя слышат!
Шуршание, ставшее торопливым и сбивчивым, раздавалось так близко, что и Орлиев, и Дорохов, и каждый партизан уже точно определили место, откуда оно доносится. Теперь было ясно, что шел один человек. Орлиев силился разглядеть лыжника, ему казалось, что он уже видит его, но серая, предрассветная муть делала все вокруг как бы расплывчатым.
Вот лыжник остановился, вероятно, прислушиваясь, потом сделал шаг, другой, третий... Берег, как видно, пугал его... Он снова остановился.
– Это наш!—поднимаясь, прошептал Дорохов командиру.– Я выйду навстречу.
Орлиев резко дернул его за плечо и придавил к земле.
– Эй, кто там! – выкрикнул он.– Выходи, кто там?
Несколько секунд стояло молчание, потом слабый голос с озера радостно ответил...
– Товарищи! Это я, я...
– Курганов! – воскликнул комиссар, освобождаясь из-под цепкой руки Орлиева.
– Ты – Курганов? – громко спросил командир. – Выходи скорей, чего копаешься.
Виктор торопился изо всех сил, но те несколько десятков шагов, которые отделяли его от товарищей, показались ему самыми долгими за весь поход. Нот перестали слушаться его. Левой руки он давно уже не чувствовал, и каждый шаг теперь причинял ему нестерпимую Соль во всем теле. С трудом поднялся на берег, боком пролез сквозь кусты и почти упал на руки бойцу, поднявшемуся ему навстречу. Дорохов крепко обнял его, поцеловал в заиндевевшее лицо и принялся растирать Курганову висевшую поленом левую руку.
– Молодец! – похвалил Виктора Орлиев и тут же прикрикнул на собравшихся вокруг нескольких бойцов: – А вы чего? У тещи на именинах, что ли? Марш по местам!
Виктор хотел доложить командиру о происшедшем на озере, но тот, собрав взводных, уже давал распоряжение па отход.
– Идти можешь? —только и спросил он Виктора.
– Могу,– ответил Курганов, хотя и ощущал, что сил хватит ненадолго.
Оставив небольшое прикрытие, которое должно было отойти по их следу минут через десять, отряд направился догонять третий взвод.
Уже светало. Виктор как во сне шел в середине колонны, натыкаясь при неожиданных остановках на впереди идущих и отставая на длинных переходах. Обмерзшие сучья больно стегали по лицу, но он не мог отводить их руками, как делали другие,– одна рука уже висела на повязке, а другой он тяжело опирался на палку.
Он шел по глухому войттозерскому лесу и все время машинально поворачивал голову влево. Ему все еще казалось, что он идет по озеру, а слева от него темнеет, плывет в другую сторону черный загадочный остров,
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
Километрах в десяти на запад от Войттозера пролегал каменный кряж, или по местному, «сельга». Он начинался где-то далеко на юге и цепочкой переходящих друг в друга холмов тянулся в северные районы, теряясь там в лабиринтах озер.
У Войттозера кряж был невысок. Если идти на запад по дороге, его, пожалуй, не сразу и приметишь. Подъем – не крутой, по обочинам – те же придорожные кусты, за ними —лес, камни, мох.
Но тот, кому вздумается отправиться туда по лесу, не может не заметить разницы. Первые два часа он будет с трудом пробираться по перестойному еловому лесу, местами продираясь сквозь цепкие заграждения колючего, увитого паутиной, подроста. Корни деревьев здесь не уходят в глубину, а стелются на виду по самой поверхности пепельно-серой почвы, которая никогда не просыхает и распространяет вокруг запах прелой хвои. Кроны образуют такой густой шатер, что лучи солнца почти не достигают земли, и кроме мхов, папоротников, хвощей нет внизу других растений. И тебя невольно охватывает ощущение, что ты попал в какую-то доисторическую эпоху.
Но постепенно грунт становится тверже. Оглянувшись, замечаешь, что вокруг стало светлее. То и дело уже попадаются веселые медно-желтые стволы раскидистых мяндовых сосен, выросших в избытке и света, и питательных соков. Пройдешь еще километр-другой, и начинаются боры. Здесь и под ногами сухо, и над головой просторно. Деревья – как на подбор – одно к одному – ровные, высокие, без сучьев до самой макушки. Воздух чистый, настоянный запахами и брусничника, и вереска, и свежей сосновой смолы, слезой переливающейся на солнце.
Ты вышел на кряж.
На запад от него леса уходят за горизонт. Как и везде в Карелии, там много озер, которые соединяются между собой ручьями и протоками. Но ни одно из них давно уже не знает, что такое сплав леса, так как ручьи и протоки текут там на запад, в сторону границы с Финляндией.
За сельгой, или, как говорят в Войттозере, в Заселье, на берегах некоторых озер стоят небольшие деревушки. До войны жители занимались сельским хозяйством, а в зиму ходили «сезонить» на лесозаготовки. В войну за-сельские деревни обезлюдели. Жизнь так и не вернулась в эти края. Возвращаясь из армии или эвакуации, люди селились в Войттозере, где создавался большой механизированный лесопункт, становились кадровыми рабочими.
Старые дома медленно разрушались. Даже их хозяева, неплохо устроившиеся в новом поселке, свыклись с этим и, приезжая в родные места помогать рабочим подсобного хозяйства леспромхоза в сенокосе или на уборке» уже не надеялись, что жизнь по-новому и с другой стороны вернется в эти края.
2
Орлиев сдержал свое слово.
В один из вечеров он созвал всех мастеров, бригадиров и десятников на совещание.
Народу набралось человек тридцать. Самая большая в конторе комната, где размещалась бухгалтерия, оказалась забитой до отказа. Люди успели поужинать, переодеться, и Виктор, привыкший за эти дни видеть их в рабочей одежде, не без труда узнавал присутствующих.
Оля пришла одной из последних. Отыскивая взглядом свободное место, она задержалась в дверях, на какой-то миг встретилась глазами с Виктором, и ему показалось, что ее брови вопросительно дрогнули.
– Пожалуйста, здесь есть стул,– крикнул он.
– Нет уж... Нам от начальства подальше надо! – весело отозвалась Оля и стала пробираться в дальний угол, где, грустно прислонившись щекой к холодной черной печке, сидела Валя Шумилова. Кто-то из молодых парней предложил Оле место, но она отказалась и устроилась с Валей на одном стуле.
За столом главного бухгалтера уселся Орлиев. Он жестом пригласил Виктора занять место рядом. Съежившийся, ставший в последнее время совсем незаметным, Мошников примостился у другого края стола, разложил чистую бумагу, намереваясь вести протокол. Бывший технорук занимался теперь бытовыми вопросами. Недавно
Орлиез поручил ему возглавить работы па одном из уча-сткоз подсобного хозяйства ОРСа, куда лесопункт направил около тридцати человек.
Тихон Захарович постучал карандашом по столу и, когда все повернулись в его сторону, сказал:
– Не курить!
Курильщики отнеслись к этому по-разному. Одни сразу же погасили папиросы, а другие потянулись к выходу. Кто-то распахнул окно, однако музыка у клуба звучала сегодня так раскатисто, что окно пришлось затворить.
Несколько минут Орлиев ждал, пока вернутся курильщики. Он сидел, навалившись грудью на стол, и ни с кем нс перекинулся ни словом, ни взглядом. В его поведении было что-то гнетущее, словно предстоял разбор серьезного проступка, в котором были повинны все собравшиеся. Тихон Захарович даже не поинтересовался, как у Виктора обстоят дела с докладом, готов ли технорук к совещанию.
Хорошо, что доклад готов. Виктор просидел над тезисами не один вечер, и если сейчас волновался, то лишь оттого, что ему очень хотелось сделать доклад как можно более интересным и убедительным. Он все время держал в голове фразу, которой собирался начать выступление. Она должна была задать и докладу, и совещанию тон откровенного, товарищеского разговора, в котором можно поспорить, выдвинуть иные соображения. Спора Виктор не боялся, он даже хотел бы поспорить. Тогда все увидели бы, что его предложения основываются не только на книжных требованиях технологии, но и па знании конкретной обстановки.
– Начинаем.
Орлиев поднялся, выждал, пока смолкнут последние шепотки, жестом приказал закрыть дверь.
– Повестка вам известна. Слово предоставляется техноруку лесопункта Курганову.
– А регламент?! – укрывавшийся до сих пор за чужими спинами дядя Саня удивленно вскочил и вытянул вверх руку.
– Какой еще тебе регламент? – сдерживаясь, сквозь зубы проговорил Орлиев.– Если пришел, сиди и не мешай! Кто тебя звал сюда?
Однако присутствовавшие были настроены к дяде Сане добродушнее, чем начальник.
– Пусть сидит, не помешает...
– Места хватает, чего там!
– Дядя Саня, иди-ка сюда, садись здесь...
– Тихо! – Орлиев уже не скрывал раздражения.– Мы собрались не забавляться... Слово имеет Курганов...
Виктор рассчитывал свое выступление на полчаса, но проговорил значительно дольше; в начале он рассказал о той технической революции, которая произошла в лесной промышленности за последние годы и свидетельством которой мог служить Войттозерский лесопункт. Вероятно, присутствующие слышали все это не раз и смотрели на него с выжиданием: скажет новый технорук что-нибудь интересное или нет?
Виктору очень хотелось остановиться на опыте Куде-ринского леспромхоза, где ему приходилось бывать во время практики и где механизация работ на всех циклах была очень высокой. Правда, Кудеринский леспромхоз – образцово-показательное предприятие. Хорошо бы здесь, в Войтгозере, хоть наполовину достичь того, что уже имеется там.
Об этом Виктор мог бы говорить долго, однако чутье подсказывало, что сейчас это не произведет впечатления. Поэтому, перевернув листок с пометками о Кудсрпие, он сразу перешел к анализу всего технологического цикла работ в Войттозере.
Начал с использования лесосечного фонда, с неправильного отвода лесосек.
– Если бы мы в начале лета перешли в делянки семидесятого, семьдесят шестого и семьдесят седьмого кварталов, я уверен, что с выполнением плана у нас обстояло бы дело куда благополучней... Эти кварталы сухие. Они входят в наш лесфонд. А теперешние делянки – оставить на зиму. Я думаю, переход не поздно сделать и сейчас...
– А дороги? Туда ж ни веток, ни «усов» не проложено! – воскликнул заведующий гаражом Сугреев, необычайно живой и, несмотря на хромоту, подвижный сорокалетний фронтовик, много лет избираемый председателем цехкома.– Да разве разрешат нам по всему лесу мотаться? Насчет этого строго!
– Дороги рано или поздно строить придется. И «усы» прокладывать. А что касается разрешения, это, я думаю, вопрос второстепенный... Ошибки надо исправлять!
Виктор предложил для начала перевести в ближайший к лесовозной магистрали семидесятый квартал хотя бы один участок.
Во время длительной паузы Орлиев посмотрел на докладчика и ничего не сказал. Люди тоже промолчали. Лишь кто-то тяжко вздохнул:
– В сосновом-то бору дивья работать!
Второе предложение – о срочном ремонте действующих «усов» – было встречено более оживленно. Виктор предложил создать на лесопункте участок дорожного строительства во главе с мастером, выделить ему тракторы, кузовные машины, передать бульдозер и добиться у леспромхоза и треста хотя бы двух-трех самосвалов.
– Мы, товарищи, должны понять, что дороги – это главное на лесозаготовках,– чувствуя молчаливую поддержку, горячо заговорил Виктор, но Орлиев вдруг перебил его:
– На лесозаготовках главное не дороги, а лес...
Это было так неожиданно, что кто-то хихикнул и, скрывая смех, раскашлялся.
– Лес, конечно, главное...– поправился Виктор. – Но без дорог не будет и леса.
– Кто плохо работает, тому и асфальт не поможет,– категорично отрезал Орлиев и добавил: – Продолжайте!
– Можно мне сказать? – Рантуева, не ожидая разрешения, встала.– Я считаю, что вопрос о дорогах поставлен правильно. И о дорожном участке – тоже, и нечего нам...
– Прения после доклада! – спокойно остановил ее Орлиев.– Продолжайте! – требовательно повернулся он к Виктору.
Сидевший в углу Вяхясало быстро-быстро зачмокал пустой трубкой, потом набил ее табаком и закурил. Однако, видимо, вспомнил про запрет и медленно двинулся к выходу.
Третье предложение технорука было выслушано в напряженной тишине. Виктор доложил, что вместе с механиками, шоферами и трактористами они провели осмотр всех механизмов и установили, что состояние технического парка явно неудовлетворительное. Механизмы эксплуатируются на износ. Дни профилактики не соблюдаются. Сроки планового ремонта не выдерживаются. Отсюда аварии, простои. Мастерские не имеют самых необходимых запасных частей.
– Вот возьмем вчерашний день. У одного трактора на участке Панкратова лопнула соединительная муфта водяной помпы... Копеечная деталь, их на складах тех-снаба сколько угодно. А нам пришлось самим делать ее, и это в наших-то условиях... В результате трактор простоял полторы смены.
Пример никого не удивил. Поломки – большие и малые– случались так часто, что люди привыкли к ним и считали их неизбежными. Хорошо, что трактор простоял не неделю или месяц, а ведь бывало на лесопункте и такое...
– Мы разработали примерный график профилактического и среднего ремонта тракторов и лесовозов,– после небольшой паузы сказал Виктор.– По этому графику на линию должны ежедневно выходить двенадцать автомашин и четырнадцать тракторов. График должен строго соблюдаться. Только в таком случае мы сможем обеспечить своевременный ремонт и тем самым предотвратить выход из строя большого числа механизмов.
– Это как же так?! – с места выкрикнул здоровяк в коричневой вельветовой куртке, сидевший прямо перед президиумом. Это был Лисицын – бригадир трактористов с участка Панкратова.– У меня, к примеру, шесть тракторов. График – это хорошо. Допустим. Неужто я должен трактор, который, можно сказать, еще на ходу, ставить в ремонт, если мы и так плана не даем.
– Должен,– твердо сказал Виктор, покосившись на хмуро молчавшего Орлиева.– Надо ставить, если хочешь обеспечить бесперебойную работу участка.
– Кому он тогда нужен, ваш график! – зло сплюнул Лисицын.– Тут и так полгода премиальных не получаешь, а теперь совсем хотят на тариф посадить.
– Лисицын, помолчи! – постучал карандашом по столу Орлиев и обратился к Виктору: —Ты кончил? У кого есть вопросы?
Вопросов оказалось много. Спрашивали о возможностях получения новых тракторов, автомашин, резины, автодерриков, о порядке выплаты надбавки за бригадирство, о расценках на дорожном строительстве, об улучшении питания в лесу. Первым хотел задать вопрос дядя Саня, но Орлиев сделал вид, что не замечает его руки, и предоставлял слово другим. Спрашивали, в основном, бригадиры. Мастера, которых ежедневно собирали на планерхи, молчали. На вопросы отвечал сам Орлиев, и делал это так коротко и категорично, что поток вопросов моментально иссяк. Лишь маленькая ладонь дяди Сани все еще сиротливо тянулась вверх.
– Ну, что у тебя? – наконец спросил Орлиев.
Дядя Саня вскочил, вытянулся и восторженно замер
в предчувствии чего-то важного и значительного.
– Имею вопрос такого содержания. Прошу докладчика осветить главную тенденцию развития лесной промышленности в перспективе.
Виктор знал, что никто в Войттозере, кроме, наверное, Вали Шумиловой, не принимал дядю Саню всерьез и в то же время все, исключая Орлиева, относились к нему так, как обычно взрослые относятся к не по годам умному ребенку – с интересом и с подчеркнутым покровительством.
Вопроса дяди Сани никто не понял, а сам он с довольным и даже вызывающим видом смотрел на Курганова.
