Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)
И вдруг такая радость!
Виктор даже сам не помнит, что он ответил в телефон. Кажется, поблагодарил и взволнованно затих.
– Товарищ Курганов! Я думаю, нам имеет смысл повидаться? Как вы на это смотрите? Вы не можете зайти ко мне в гостиницу? У вас когда смена кончается? В восемь? Ну вот сразу и приходите... Моя фамилия Сидоров.
В тот вечер Виктор даже не поужинал в цеховой столовой. Он боялся потерять лишнюю минуту, а еще надо было забежать в общежитие, умыться, переодеться.
Его встретил молодой, но уже начинающий лысеть человек в сером свитере, в новых белых бурках и темносиних суконных брюках. Приветливо улыбаясь, он помог Виктору снять шинель, повесил ее в большой обшарпанный шкаф, занимавший угол тесного и скромного номера.
Разговор вначале не клеился. Для знакомства обменялись двумя-тремя взаимными вопросами. Сидоров, оказалось, приехал на Урал в командировку и завтра уезжает... В свою очередь он обратил внимание на еще не совсем зажившую после ранения левую руку Виктора.
– Разве вам не дали инвалидность?
Внешне рука выглядела вполне нормальной, но силы в ней еще едва хватало, чтобы продержать всю рабочую смену легкий щиток.
– Нет, почему же... Имею третью группу...– ответил Виктор, удивившись наметанности глаза Сидорова.
– Имеете инвалидность и работаете?! Хотя в этом нет сейчас ничего удивительного... Давайте по случаю встречи выпьем по капельке! Подвигайтесь сюда!
На круглом столике, покрытом газетой, нашлась бутылка водки, черные сухари и банка свиной тушенки.
Выпили, закусили и настороженно замолчали.
Вот тогда-то Виктора и поразил в Сидорове удивительно пристальный взгляд.
«Пригласил и молчит. Почему он молчит?» – подумал Виктор, чувствуя, что хозяин безотрывно наблюдает за ним.
– Расскажите, как там... наши партизаны живут? – прерывая тягостное молчание, спросил он.
– Живут... Неплохо живут...– как-то отчужденно проговорил Сидоров и, помолчав с полминуты, вдруг поднялся:
– А ведь я вас, Курганов, по делу пригласил.
– По делу? По какому делу? – поднялся и Виктор.
– Сидите, сидите... Вот мое удостоверение... Вы служили в отряде Орлиева?
– Да.
Сидоров присел к письменному столу, предложил Виктору придвинуться поближе.
– Вы участвовали в прошлом году в марте в Войтг-озерской операции?
– Да, участвовал.
– В мае из госпиталя 25—27 в Архангельске вы писали письмо в штаб партизанского движения по поводу этой операции?
– Писал... Только не по поводу операции. Я писал об ордене. Меня наградили. Орденом Красного Знамени... Я писал, что не заслужил такой награды, что все это сделал Кочетыгов... Скажите, вы вызвали меня в связи с этим письмом?
– Можете считать так... Расскажите мне все по порядку! Все, что вы видели и слышали в ту ночь, со всеми подробностями...
Виктор начал рассказывать и по первым же уточняющим вопросам понял, что многие подробности Сидорову уже известны. В тот вечер он не придал этому большого значения. Тогда он не мог и предположить, что Сидоров знает их не только по его письму в штаб партизанского движения, а и по показаниям Павла Кочетыго-ва; не мог, конечно, Виктор знать и того, что в ответ на издевательское поведение Сидорова Павел не сдержался и чуть было не дал следователю в морду. Этот человек читал письмо Виктора в штаб. Значит, ему известно было, как относится Виктор к Павлу.
Хотя Сидоров с его многозначительной медлительностью, с какой-то угнетающей рассчитанностью слов и движений был ему уже неприятен, Виктор рассказывал все искренне и бесхитростно.
– Стоп! – остановил его Сидоров и переспросил: – Как только взлетела ракета, сразу от деревни ударили пулеметы? Так вы говорите?
– Да.
– Значит, финны знали о нападении, если они были) готовы?
– Это навряд ли... Зимой по ночам они всегда держали гарнизоны в состоянии боевой готовности.
– Вы говорите, что сигнальную ракету зацепил кто-то из ваших случайно?
– Да, в темноте это было нетрудно.
– Все понятно... Продолжайте!
Пока Виктор рассказывал об отходе отряда вдоль берега озера, Сидоров что-то записывал, и было такое впечатление, что он не слушает, лишь машинально кивает головой. Но как только Виктор начал говорить о решении командира прорываться на восточное побережье и послать к острову разведку, он снова прервал его:
– Вы сказали, что делать проход в минном поле первым вызвался Кочетыгов?
– Да.
– А разве он был минером?
– Нет. Но минеров, кроме меня, не было. Трое погибли под проволочными заграждениями у деревни...
– Почему же вместе с ним вызвались идти и вы? Вы же были ранены?
– Да, но я знал, что Павел не умеет снимать мины,
– Вы уверены в этом?
– Ему никогда не приходилось...
– Вас это характеризует с самой лучшей стороны...
Снова торопливое шуршание карандаша по уже
исписанному листу бумаги, в тишине чем-то похожее на то осторожное и быстрое шуршание лыж по мартовскому насту, когда они с Павлом остались на озере вдвоем.
Дальше началось самое трудное.
Даже наедине с собой, вспоминая последние минуты перед расставанием с Павлом, Виктор ощущал, как мучительный стыд, неловкость, досада на себя мешают ему трезво думать о том, что произошло на озере. С этими чувствами лихорадочно и сбивчиво писал он в штаб партизанского движения на второй же день после вручения ему в госпитале ордена. И все же тогда было легче. Там никто не заглядывал в глаза с таким видом, как будто знает о тебе больше, чем ты сам.
Виктор волновался и с трудом подбирал слова. Говорил, как было, что чувствовал, о чем думал... Чтоб было понятнее, он то уходил в прошлое, в историю взаимоотношений его, Павла и Оли Рантуевой, то забегал вперед, и тогда Сидоров уточняющими вопросами вновь возвращал его к последней сцене на озере.
– Значит, первым предложил нарушить приказ командира отряда Кочетыгов? Как вы думаете, зачем он это сделал?
– Не нарушить... Он просто сказал: «Зачем погибать двоим, когда с заданием справится и один»,
– И вызвался пойти сам?
– Да, он хотел этого.
– И вы согласились с ним?
– Нет. Я стал спорить.
– Но он мог бы вам приказать. Он был старший.
■– Мог бы,– замялся Виктор.
– Он приказал оставаться или нет? Отвечайте точнее!
– Нет, не приказал...
– Значит, вы сами не захотели? Струсили, выходит?
– Нет, я не струсил,– побледнел Виктор.
– Тут только два выхода... Или он приказал вам остаться, на что он как старший имел право,– Сидоров особенно подчеркнул последние слова,– или вы самый настоящий трус! Третьего быть не может. Что же вы молчите?
– Я собирался рассказать вам все, как было, но вы не хотите слушать меня.
– Вот еще! Я же оказываюсь и виноватым! Что же вы собирались сказать?
Услышав слово «жребий», Сидоров расхохотался.
– Придумай что-либо поумнее. Это рассчитано на явных простаков! – сказал он, переходя на «ты».
«Почему он вдруг переменился? Неужели он и вправду считает меня трусом?» – подумал Виктор. Он уже не знал, продолжать ли ему рассказ? Если Сидоров не поверил в жребий, то в дальнейшее он и вовсе не поверит.
– Ты хочешь сказать, что вы разыграли жребий и счастливый достался тебе? Как же вы его разыгрывали – на фантиках или монету бросили? – Сидоров уже не скрывал насмешки.
– Вы напрасно не верите... Я говорю правду,
– Чем докажешь?
– Доказательств у меня нет...
– Так почему же я должен тебе верить?
– Потому что так было на самом деле...
– А разве ты все это не мог выдумать? Если бы ты подтвердил, что Кочетыгов приказал тебе остаться, тут еще можно и допустить. Все-таки он старший... По крайней мере, трудно было бы доказать, что ты в чем-то виноват.
– Но не могу же я говорить неправду! Мы действительно тянули жребий... Не на фантиках, не по монете, а на спичках. На обыкновенных спичках...
Виктор остановился, чтобы перевести дыхание и хоть как-то овладеть собой. Да, тогда он растерялся. Перед открытым подозрением Сидорова он вдруг ощутил себя совершенно беззащитным...
– Что же ты замолчал?! Или не успел еще придумать продолжений?.. Не кругло получается у тебя, Курганов! Нет, совсем не кругло! – с язвительным сочувствием покачал головой Сидоров.– Жаль мне тебя... И признаваться тебе не хочется, и соврать не умеешь... Как же ты все-таки в живых-то остался? Придется тебе рассказать правду...
– Правду я и рассказываю...
– Ну, давай, давай... Терпения у нас хватит, выслушаем...
С наигранной внимательностью Сидоров приготовился слушать, облокотившись на стол. Он больше ни разу не перебил Виктора, который, не поднимая глаз на следователя, угрюмо и кратко закончил рассказ. Лицо Сидорова заметно оживилось, едва он услышал о поддельном жребии.
– А что, это, пожалуй, неплохо придумано, а? – весело воскликнул он.
– Это не придумано... Так было на самом деле.
– Ну, ну... Я и говорю, Кочетыгов ловко придумал... Вот уже похоже на правду! Теперь мне нужны несколько уточняющих обстоятельств... В какой руке Кочетыгов держал спички?
– Кажется, в левой.
– И Кочетыгов знал, что на острове есть финны?
– Да, он был почти уверен в этом...
– И он велел никому о жребии не рассказывать?
– Да.
– Почему, как ты думаешь?
– Мы ведь нарушили приказ командира... И потом Павел вообще был такой... Он не любил, чтобы о нем говорили, и слово «герой» употреблял только в насмешку...
– Ну, я думаю, тут дело не в лирике... Теперь договоримся так. Сейчас ты пойдешь домой... Тебе утром во сколько на работу? К восьми? Значит, завтра ровно в семь я жду тебя здесь. Смотри, чтобы мне не пришлось искать тебя.
Назавтра Виктор – измотанный, усталый, с тяжелой от бессонницы головой – вновь стоял перед знакомой гостиничной дверью.
Сидоров встретил его приветливее, чем вчера. Угостил чаем с черными сухарями, предложил папироску «Беломорканал» ленинградской фабрики и все медлил, ждал чего-то, спрашивая и рассказывая о каких-то пустяках.
– Мне на работу пора,– напомнил Виктор.
– Ах, да... Уже двадцать минут восьмого... Ну, что ж, приступим к делу. Вот протокол твоих показаний! Прочти, подпиши и можешь быть свободен.
Протокол занимал шесть страничек, аккуратно переписанных под копирку красивым округлым почерком.
Когда все было закончено, словно гора свалилась с плеч.
Сидоров тепло попрощался с Виктором и предупредил:
– Я думаю, в твоих интересах не болтать об этом.
– Вы о нашей встрече?
– Обо всем... Уезжать отсюда не собираешься?
– Нет. С осени думаю поступить в вечернюю школу, в восьмой класс. Надо учиться...
– Помни, что я тебе говорил! – еще раз предупредил его Сидоров.
В тот день Виктор опоздал на десять минут на работу. В ответ на укоряюще-молчаливый взгляд мастера смутился и впервые соврал:
– Проспал, батя, прости!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 1
Мотоцикл с визгом затормозил у конторы лесопункта.
На счастье, Орлиев сидел в кабинете один. С нескрываемым раздражением он кинул на Виктора быстрый взгляд, но ни слова не сказал. Он читал какой-то слепо отпечатанный на машинке документ. Чуть в сторонке лежала сводка работы за день, тщательно разграфленная синим карандашом и заканчивающаяся размашистой подписью плановика.
– Вы знаете, кого я сегодня встретил? – едва отдышавшись, горячо заговорил Виктор.– Тихон Захарович, прошу вас! Оторвитесь на минутку! Очень серьезное дело. Я виделся с Павлом Кочетыговым. Он жив! Жив, понимаете?
Еще в пути Виктор пытался представить себе, какое впечатление произведет на Орлиева его известие. Сначала тот не поверит, потом оно ошеломит, обрадует его, заставит немедленно предпринимать что-то. Они сразу же примутся за письмо, и Чадов, если еще не уехал, поможет им. Потом они соберут подписи от всех партизан, которые знали Павла...
Но вышло все не так.
Орлиев действительно удивился. В первый момент на его лице вместе с удивлением даже проглянул слабый отблеск радости. Но чем дальше он слушал Виктора, тем заметнее мрачнел, сутулился, смотрел сощуренными глазами в сторону окна. Его твердые неподатливые пальцы уже барабанили по столу.
– Мальчишки! Сопляки! Доигрались со своими штучками!—глухо проронил он.– Вон к чему приводит ваше умничанье! Ты тоже виноват...
– Тихон Захарович! Я уже слышал все это! Сейчас незачем об этом говорить... Надо помочь Павлу!
– Чего ты от меня хочешь?
– Надо написать в Москву, объяснить все. Это же ошибка, ее надо как можно скорее исправить!
– Ты что, считаешь, что его без причины на десять лет посадили? – вдруг спросил Орлиев, поглядев прямо в глаза Виктору, растерявшемуся от такого вопроса.
– А вы разве... считаете иначе?
Орлиев помолчал. Он, видимо, хотел как-то уйти от прямого ответа, но это было не в его натуре. Тяжело повернувшись в кресле, он поднялся и сказал:
– Десять лет за пустяки не дадут... И занимались его делом, наверное, люди не глупее нас с тобой.
Виктор тоже встал. Он едва уже сдерживался.
– Значит, вы отказываетесь?
– Что – отказываюсь?
– Писать в Москву.
– Да, отказываюсь... И тебе не советую тратить время впустую. У тебя есть дела поважней. Заварил кашу с переходом в семидесятый, а сам занимаешься черт знает чем!
– Хорошо, мы это сделаем без вас! – Виктор пошел к выходу, у двери остановился. Он чувствовал, что просто уйти не может. Лучше сразу высказать все до конца.
– Знаете что?! – Виктор старался говорить спокойно, но негодование, обида все-таки проступали в дрожании его голоса:– Мне много говорили о вас... Я не верил... Вы знаете, кем вы были для меня?! Я никогда не думал, что вы можете так поступить. Неужели вы не верите Павлу? Ведь вы его знаете с детства... Ведь это же... подло, поймите!
– Что?! – Орлиев резко оттолкнул ногой загремевший стул и, подавшись вперед, навис над столом.– И ты, молокосос, учить меня будешь?!
– Нет, не буду... Я просто никогда уже не смогу верить вам. Никогда!
Хлопнув дверью, Виктор вышел в приемную, пробежал мимо удивленных шумом людей и выскочил на улицу.
«Вот так... Теперь все ясно... Рано или поздно это, видно, должно было случиться»,– думал он, торопливо шагая к деревне.
На половине пути вспомнил об оставленном у конторы мотоцикле.
«Ладно, потом вернусь... А я еще не верил Чадову. Какой я был дурак! Теперь все ясно!»
Дома никого не оказалось. Входная дверь была снаружи заперта на привязанную к скобе палочку-залож-ку, и Виктор побежал обратно к поселку.
Кто-то из встречных сказал, что видел «петрозаводского корреспондента» у столовой, что тот собирается уезжать, так как был с чемоданом.
– Автобус не ушел еще?
– Стоит, стоит, должно, пойдет скоро.
Виктор нашел Чадова в столовой. Сидя за одним столиком с шофером автобуса, Юрка попивал настоянный до черноты чаек и вел разговор о дороге, о погоде, о городских новостях.
– Можно тебя? – тронул его за плечо Виктор.
– A-а, вернулся,– обрадовался тот.– Я уж думал, и не увидимся. Хочешь чаю? Садись...
– Ты уезжаешь?
– Да, брат, пора... «Шеф», наверное, и так икру мечет.
– Я тебя ищу.
– Что случилось? – встревоженно посмотрел на пего Чадов.
– Выйдем... Дело важное...
– Не опоздай! Скоро трогаемся,– крикнул им вслед шофер.
У столовой, как всегда перед отходом автобуса, было много народу. Виктор отвел Чадова за угол здания, к поленницам дров.
– Тебе придется на денек остаться,– сказал он, еще не зная, как лучше сообщить о новостях.
– Да что случилось? Чего ты тянешь?
Подробно говорить было некогда. Виктор рассказал лишь главное – Павел жив и находится в заключении.
– Вот это новость! – воскликнул Чадов.– Значит, он-таки попал в плен... Ну и казус! Слушай, а ты случаем не знал об этом раньше? – подозрительно прищурился он.– Зачем тебя в лагерь поперло? Какое-то уж больно удивительное совпадение.
– Конечно, не знал... Я и до сих пор в себя прийти не могу. Временами даже не верится.
– Ну и история! Жаль Павла! «Луцеж потяту быти, нежели полонену быти». Помнишь «Слово о полку Иго-реве»? Мудро сказано!
– Орлиев отказался написать в Москву... Я хотел, чтоб мы, все, кто знает Павла, написали туда. А он отказался...
– Разве я не говорил тебе! – усмехнулся Чадов.– Ты не верил мне, ну а теперь сам убедись, каков Тихон на поворотах.
– Ты прав,– согласился Виктор.– Как ни печально, но это так... Черт с ним, обойдемся и без него... Идем! Где твой чемодан? В столовой остался?
– В машине...
– Бери скорей и пойдем. Надо сегодня же, сейчас же написать!.. Подробно, обстоятельно, все, как было!..
По усилившемуся гомону и громким голосам можно было понять, что автобус уже готовился к отправке, Виктор и Чадов подошли, когда шофер уже давал сигналы. Чадов постучал в ветровое стекло, прося подождать, и, неловко помявшись, сказал Виктору:
– Понимаешь, старик, я не могу остаться.
– Что ты говоришь? Почему не можешь?
– Я и так опаздываю... А потом – у меня срочное дело... Организационный вопрос, понимаешь..
– Юрка, всего один день... Завтра ты уедешь.
– Нет, нет, не уговаривай, остаться не могу.
– Может, ты тоже не хочешь?
– Ну что ты, Виктор!..– По тому, как Чадов растерянно и виновато улыбнулся, Виктор вдруг понял, что попал в цель. И эта вечная улыбка неожиданно показалась ему настолько жалкой и противной, что он отвел взгляд в сторону.
– И у тебя хватает после этого наглости в чем-то обвинять Орлиева?! Эх ты... Краснобай!
– Ты зря, Виктор,– тихо отозвался Чадов.
Снова прогудела сирена. Чадов неуверенно сказал: «Ну, до свидания!» – и полез в автобус.
Шофер, обернувшись, подождал, пока он усядется, потом дал сигнал, и машина тронулась. Она уже выезжала на шоссе, когда Виктор неожиданно сорвался с места, догнал ее, побежал рядом, стуча в кузов до тех пор, пока машина не остановилась.
– У тебя есть адреса наших товарищей по отряду? – через окно крикнул Виктор Чадову.– Дай их мне.
Чадов торопливо зашарил по карманам, достал одну записную книжку, другую, начал листать, вынул карандаш, стал быстро переписывать. Шофер и пассажиры недовольно наблюдали за ним, но, понимая, что происходит что-то важное, молчали.
– Да вырви ты их...– не выдержал Виктор.– Зачем они тебе?.. А если потом понадобятся, я их верну.
– Конечно, конечно,– торопливо согласился Чадов.
Несколько старых затрепанных по краям листков перешли через открытое окно из руки в руку, и машина умчалась,
2
Войттозерское отделение связи занимало одну из квартир жилого щитового домика. Все здесь было как на настоящей почте: высокая перегородка с двумя окошечками, стол с образцами почтовых отправлений под стеклом, небольшой коммутатор и даже похожая на фанерный шкаф будка для телефонных переговоров.
– Можно вызвать Петрозаводск?
Сидевшая за барьером девушка надела наушники.
– Что в Петрозаводске?
– Цека партии. Товарища Дорохова.
– А номер не знаете?
■– К сожалению, не знаю.
Ждать пришлось долго. Виктор присел к столу, машинально, не вдумываясь в текст, прочитал лежавшие под стеклом образцы переводов, телеграмм и писем, адресованных в город Краснодар, какому-то Ивану Осиповичу Петрову, проживающему по ул. Советской, дом 64, кв. 5. Он подумал об Иване Осиповиче, как о живом человеке, и даже позавидовал ему. Хотелось верить, что есть на свете этот Петров и, видно, он очень хороший человек и верный друг, если ему так часто пишет, телеграфирует, шлет переводы Николай Сергеевич Кузнецов, проживающий в Петрозаводске, по проспекту Ленина, дом 15, кв. 10.
Изредка мягко жужжал коммутатор. Девушка щелкала переключателем и певуче-однообразно отвечала:
– Почта... Соединяю...
Потом Виктор вспомнил об адресах, оставленных ему Чадовым. Нужных адресов было немного, всего шесть; видно, Чадов впопыхах вырвал лишь первые попавшие на глаза. Они были затеряны среди многих других, ничего не говорящих Виктору, записанных чадовской рукой то убористо и подробно, то размашисто и коротко. Когда попадалась знакомая фамилия, Виктор радовался так, как будто встретил не почтовый адрес, а самого партизанского товарища.
«Чупа, Рудник Светлый. Проккуеву...» – читал он и тут же добавлял: «Здравствуй, Федор! Далеко ты забрался, на самый Полярный круг... Помнишь, как вместе мы разряжали невзорвавшуюся бомбу, добывали взрывчатку?.. А Павел Кочетыгов жив... Жив, понимаешь?.. И мы должны ему помочь...»
«Пудож, Куганаволок. Минину Петру Ивановичу. Ты, конечно, вернулся к себе и опять ловишь своих небывалых куганаволокских лещей... Я не забыл, как в голодные недели травил ты наши души рассказами о рыбацкой ухе. Мы сердились, а ты нарочно расписывал ее с такими подробностями, что и до сих пор мне уха кажется самой вкусной едой».
«Кондопога. Профком бумкомбкната. Ивоеву Алексею Ивановичу... Не сердись, дорогой политрук, что вспоминаю тебя, лишь когда твоя помощь потребовалась. Верь, что никогда не забывал о тебе. А если не писал, то так уж вышло... Виноват я... И перед тобой и перед другими... Ты, я знаю, простишь меня, ты всегда хорошо понимал людей... Да и не обо мне сейчас речь, а о нашем дорогом Павле...»
– Дорохова нет. Будете говорить?
Виктор долгим непонимающим взглядом посмотрел на девушку, потом растерянно спросил:
– А где же он?
– Не знаю. Будете говорить? Скорее.
– Да-да... Буду...
Он поплотнее затворил дверцу кабины, прижал к уху прохладную тяжелую трубку, в которой что-то шуршало, потрескивало, булькало.
– Приемная товарища Дорохова слушает...– Далекий женский голос едва пробивался сквозь шумы.
– Можно Андрея Николаевича?
– Он в командировке... Кто его спрашивает?
– Курганов из Войттозера...
– Вы, может, с его заместителем поговорите?
– Нет, мне нужен Андрей Николаевич.
– Его, к сожалению, нет.
Треск и шумы в трубке, казалось, отсчитывали секунды, одну за другой...
– Может, вы передать что-либо хотите? – вновь послышался женский голос.
– Да, да, передать,– обрадованно закричал Виктор.– Передайте, что звонил Курганов из Войттозера... Скажите, что Павел Кочетыгов жив... Да, да, именно жив... Так и скажите! Андрей Николаевич его хорошо знает... Я потом напишу ему. Передайте это, пожалуйста.
– Хорошо, передам,– сдержанно отозвалась трубка.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В эту ночь до самого утра тускло светились окна в задней комнате дома Кочетыговых. Дождавшись, когда Лена и тетя Фрося улягутся спать, Виктор вывел первые слова:
«Москва, Кремль, Председателю Президиума Верховного Совета СССР».
Он не знал, как нужно писать подобные письма. Вероятно, ему следовало подождать, с кем-то посоветоваться, но ждать он не мог. Ему казалось, что если он сегодня же не напишет в Москву, то это будет таким же отступничеством, какое уже совершили Орлиев и Чадов.
Особенно трудно давалось начало. Он начал письмо, как обычное заявление: прошу вас о том-то и о том-то... Но как только стал приводить доказательства и мотивы, то понял, что без подробного, последовательного рассказа обо всем не обойтись.
Пришлось взять новый лист бумаги. Он по порядку, начиная с детства, описывал жизнь Павла, рассказывал, каким храбрым и самоотверженным был комсомолец из Войттозера, как в 1943 году он целую неделю прожил в оккупированной деревне и собрал очень важные разведывательные данные, как в марте 1944 года Павел, чтобы спасти отряд, пошел на неминуемую гибель, был тяжело ранен, в беспамятстве попал в плен...
Теперь Виктор даже не задумывался, стоит ли рассказывать про их отношения с Олей. Он писал все, как было, волнуясь и переживая так же, как волновался и переживал девять лет назад.
Закончив письмо, Виктор перечитал его и вдруг увидел, что упустил главное – не написал о том, как подло и недобросовестно его сделали свидетелем обвинения против Павла.
И вот снова, в третий раз, на чистом листе с отступом вправо появляются крупно выделенные слова:
«МОСКВА, КРЕМЛЬ».
С каждым разом писать труднее. Мысли, одна тревожней другой, сбивают его, уводя в путаный и замкнутый круг. Павел считает, что во всем виноваты его показания. Но ведь Сидоров приехал к нему на Урал с уже готовым обвинением! Теперь-то Виктор понимает, что это было так. Значит, дело не только в его показаниях, которые, кстати, и не могли быть иными – он говорил тогда только правду. И что он мог сделать тогда, девять лет назад, если бы и знал его намерения? Значит, все дело в Сидорове, а может быть, и еще глубже... Ведь не случайно Белянин обронил фразу: «Разве Кочетыгов один такой!» Он-то, наверное, имеет для этого основания.
«Стоп! Ты что же, хочешь уйти от ответственности, спрятаться за других? – в упор спросил себя Виктор.– Но ты же виноват, Ты многое мог сделать. Ты мог напи* сать это письмо не сейчас, а тогда. Пусть даже оно и не помогло бы Павлу, но это было бы честнее. Конечно, тогда ты ничего не знал. Но разве неведение может служить оправданием в таких делах? Ты таился от добрых и честных людей и доверился подлецу, к которому у тебя самого возникла неприязнь с первых же минут...»
Да, все могло быть иначе. По-иному могла сложиться жизнь у всех троих – у Павла, у Оли, у него самого. А тетя Фрося? Можно ли измерить, чего стоили ей эти девять лет?
Тетя Фрося, оказывается, знала, что Павел жив и находится в заключении. Виктор долго мучился, не зная, как лучше сообщить новость старушке. Наконец, решился... Тетя Фрося, даже не дослушав его и ничего не спросив, расплакалась:
– Витенька! Разве ж заслужил он это?!
Павел, конечно, бывал дома. Вероятно, даже знал, что Виктор живет в Войттозере. Он, наверное, успел мысленно подготовиться к возможности встречи и поэтому так вел себя.
Когда письмо было закончено, стало еще беспокойнее. Виктор долго ходил по комнате, потом остановился у кровати, глядя на чуть нахмуренное во сне лицо жены. С момента приезда в Войттозеро их отношения с Леной заметно переменились. Он виделся с ней только по вечерам, когда усталый, вымотавшийся за день приходил домой, терпеливо высиживал полчаса или час за самоваром и поскорее валился спать, чтоб проснуться на рассвете и снова уйти на целый день.
«Какой же я свинья! – подумал он с горечью.– Рядом со мной самый близкий и самый родной человек, а я вроде не замечаю ее...»
– Лена, Леночка, проснись на минутку!
Она долго, с трудом признавая мужа, смотрела на него испуганными, постепенно прояснявшимися глазами.
– Лена, я тут написал письмо в Москву.., Ты... не хочешь... прочитать?
– В Москву? Кому же там?
– Прочти, поймешь... Ты не вставай, я придвину лампу.
За полчаса не было сказано ни слова. Шорох переворачиваемых страниц казался Виктору сильнее громовых разрядов. Он то жалел, что дал Лене читать письмо, то радовался этому.
Скоро о Павле и обо всей этой истории будут знать все! Сразу становилось спокойнее на душе.
Ему очень хотелось видеть, какое впечатление на Лену производит его письмо, и одновременно хотелось быть выше такого мелкого, как ему казалось, интереса. Что бы Лена ни сказала, он ничего не изменит. Там жизнь, правда, и все это существует уже помимо него и нужно не только ему!
Стоя у окна и глядя в черноту ночи, Виктор курил одну папироску за другой. По отражению в стекле он вдруг увидел, что Лена уже не читает. Она, хотя и держит в руках письмо, но смотрит куда-то мимо.
Виктор ждал, что Лена начнет говорить первая, но она сидела тихая, безмолвная. Беря у нее из рук письмо, он сказал:
– На днях мы переедем отсюда...
– Разве уже готов дом? – как-то безразлично спросила Лена.
– Пока поживем в общежитии. Ты хочешь спросить что-то?
Лена промолчала. Это было так непохоже на нее.
– Спи, пожалуйста,– сказал Виктор не без обиды.– Мне надо написать еще кое-кому...
– Знаешь, у Павла были какие-то очень странные глаза,– словно не слыша его, проговорила Лена.
– А ты разве видела его?
– Да, он приходил сюда...
– Почему же ты не рассказала мне?
– А ты разве все мне рассказываешь?
Виктор внимательно посмотрел на нее и вдруг понял, что это-то и было новым в их отношениях.
– Прости меня! – он склонился к ней, привычно прижался щекой к жестким, как бы звенящим, волосам, ощутил слабый аромат ирисок, которым всегда отдавала ее кожа, и этот знакомый запах еще более разбередил его вину...– Прости! Я очень виноват перед тобой!
– Тогда я не знала, что это он. Даже не догадывалась.
– Я тоже многого не знал...
Она машинально гладила его по щеке, о чем-то ду* мала.
– Витя, но почему ты не рассказал про жребий Ор-лиеву? Тогда, сразу... Может, ничего такого и не бы* ло бы, если бы он знал?.,
– В этом ты не права! – Уловив в своих словах что-то похожее на оправдание, он разозлился на себя, легонько отстранился от жёны, отошел к столу.– Орлиев даже сейчас не хочет помочь Павлу. Так все получилось. Меня сразу же отправили в госпиталь. И потом – Павел просил никому не говорить об этом. Никому, понимаешь... Я не мог нарушить его последнее слово...
– Но ты же его все-таки нарушил... Ты ведь рассказал следователю.
– Ты думаешь, так просто было молчать... Неужели ты ничего не поняла из письма? Если бы я знал, для чего он приезжал ко мне?!
– Я поняла... Я ни в чем не обвиняю тебя... Я понимаю, что ты не виноват... И все же это очень страшно, Виктор!
– Ничего, Лена. Теперь будет легче. Теперь все ясно, и я не остановлюсь ни перед чем!
2
В начале седьмого Виктор сбегал на озеро, умылся, выпил два стакана парного, только что принесенного тетей Фросей молока и, забрав письма, пошел в поселок.
В эту ночь поспать не удалось. Он лишь ненадолго задремал над столом и проснулся, услышав за стеной шаги тети Фроси. И все же, несмотря на усталость, Виктор был в приподнятом настроении. Сделано задуманное! Шесть запечатанных, готовых к отправке писем лежат в его полевой сумке. Одно толстое, похожее на пакет, и пять самых обычных писем партизанским товарищам. Они схожи даже по тексту. Писать все подробно не оставалось времени, и письма получались, может, немножко сухими, зато по-деловому ясными. Потом, когда решится вопрос с Павлом, нужно будет завязать настоящую переписку. А сейчас главное – не терять ни минуты!
Лишь увидев на дверях почты замок, Виктор понял, что еще очень рано. «Надо было оставить письма Лене»,– с сожалением подумал он. Бежать в деревню не было времени, он собирался с первой же машиной уехать в семидесятый квартал. Доверить письма кому-то постороннему он тоже не мог. Мало ли что случится – забудут, задержат, а то и потеряют. Оставался один выход –идти на квартиру к заведующей почтой.
Наскучавшийся за ночь старик сторож у магазина расспросил Виктора, зачем ему нужна заведующая, куда письма, почему их нужно отправить обязательно заказными, потом охотно показал дом заведующей, а на вопрос о ее имени-отчестве неожиданно рассердился:
– Да какая она тебе – отчества?! Верка и все... Отчество заслужить надо. В наше-то время отчество не каждому и к пятидесяти полагалось... А теперь как фигли-мигли на голове закрутила, так, пожалте-е, только по отчеству... А что, как говорится, в итоге? Нет уважения к старшим, вот что!
Весь день он провел в семидесятом квартале, куда уже заканчивался перевод участка Рантуевой. Завтра первые десятки кубометров леса должны пойти из новых делянок на нижнюю биржу.
