Текст книги "За чертой милосердия. Цена человеку"
Автор книги: Дмитрий Гусаров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 46 страниц)
Белянин притих, не договорив что-то Зайкову.
– Может, вы все знаете? – спросил он.– Я бы списал... Оно мне позарез нужно, уж больно подходящее стихотворение.
– Нет, не знаю... Хотите, мы вместе сходим в районную библиотеку и разыщем его!
– Идет! – с радостью согласился Белянин.
С высокой горы открылся вид па Тихую Губу.
– Вам в райотдел МВД? – спросил Зайков.
– Нет, брат... Вези-ка меня к главному начальству, в райком.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1
Большое старинное село Тихая Губа своим видом производит двойственное впечатление. Все зависит от того, с какой стороны к нему подъезжаешь. Пассажир из Петрозаводска, впервые попавший в эти края, вправе разочарованно воскликнуть:
– И это райцентр?! Типичная деревня!
Он прежде всего обратит внимание на старые бревенчатые дома с потемневшими крышами и с перекосившимися мелкодольчатыми окнами. Таких домов в Тихой Губе пока еще большинство.
Житель района, въезжающий в Тихую Губу с запада, остановится на горе, окинет село довольным взглядом и радостно улыбнется. Он прежде всего увидит высокие светлые здания: райкома партии, школы-десятилетки, больницы, Дома культуры, конторы леспромхоза, универмага, детского дома. Да мало ли в Тихой Губе новых хороших зданий, которые выросли в последние годы и своими крашеными фасадами изменили облик села. А если учесть асфальт, желтые дорожные знаки, белые оградительные столбики вдоль кюветов, уличные фонари, не менее десятка автомашин, которые всегда можно увидеть одновременно на главной улице,– то чем не город Тихая Губа?!
Нечто подобное произошло и с Виктором. Он проезжал Тихую Губу всего десять дней назад. Тогда село представилось ему большой и мрачноватой деревней.
Теперь Тихая Губа показалась ему чуть ли не городом. Он приятно ощутил легкое покачивание машины, ровно бегущей по гладкому асфальту, с интересом читал поблескивающие стеклом, так похожие па городские вывески, с удовольствием любовался высокой трубой, которая ничем не отличалась от заводских и наверняка принадлежала или леспромхозовским мастерским, или районной разнопромартели.
С еще большим интересом озирался по сторонам Белянин. Он был в Тихой Губе впервые и въезжал в нее с запада.
Даже Зайков заметно оживился. То ли вид райцентра на него подействовал, то ли он был рад, что благополучно добрался до цели, но когда машина спустилась с горы и плавно вкатилась на асфальтированную улицу, Зайков долго, без особой нужды, нажимал на сигнал, распугивая бродивших по обочине кур и оповещая всех о своем прибытии.
2
С хорошим, приподнятым настроением Курганов и Белянин вошли в кабинет первого секретаря райкома партии Гурышева. Пригласили одного Виктора, но Белянин увязался за ним.
– Я ненадолго. Представлюсь и побегу по своим делам.
Гурышев встретил их, сидя за большим письменным столом с телефонным аппаратом справа и с кипой разноцветных папок слева. Высокий, широкоплечий, с густой светлой шевелюрой, низко спадавшей на упрямо нависший над глазами лоб, он по своему облику ничем не отличался от молодых парней, каких можно встретить на любом лесопункте за рулем трактора или с электропилой в руках. Его широкое с мелкими чертами лицо выглядело слишком простоватым для райкомовского кабинета. Казалось, что Гурышев непривычно чувствует себя даже в
черном шевиотовом костюме и полосатом шелковом галстуке, повязанном огромным узлом. Ему более подошла бы небрежно расстегнутая рубашка с закатанными до локтей рукавами, из-под которой на груди обязательно должен выглядывать уголок тельняшки. Но Гурышев был одет подчеркнуто строго и аккуратно. На левом лацкане пиджака тускло поблескивал орден Красного Знамени. Виктор сам никогда не носил своих наград и с удивлением смотрел на людей, выставлявших напоказ свои знаки отличия. Так уж повелось с первых послевоенных лет. Но орден Гурышева не вызвал у него этих чувств. Этот орден отличался от его собственного, он был покрупнее и держался не на ленточке, а был наглухо привинчен к пиджаку. Такие награды давали лишь до войны и в самом ее начале.
Гурышев что-то размашисто писал. Его левая рука в кожаной перчатке безжизненно лежала на столе, придерживая своей тяжестью листок. Увидев посетителей, он весело поднялся:
– Проходите, товарищи! Здравствуйте! Кто же из вас Курганов? Думаю, что вы? – он запросто ткнул пальцем в грудь Виктору и, пожимая руку Белянину, засмеялся: – А вот кто вы, простите, не знаю?..
– Разрешите представиться – замполит третьего отделения исправительно-трудового лагеря капитан Белянин.
– Не надо так официально,– засмеялся Гурышев,– а то и мне придется перед вами навытяжку стоять. Я ведь всего-навсего бывший лейтенант.
Он вернулся к своему креслу, привычным движением уложил на столе согнутую левую руку, поинтересовался.
– У вас, наверное, какое-нибудь общее дело есть?
– Нет. Мы вместе приехали. Попутчиками оказались...
– Довод важный,– усмехнулся Гурышев и посмотрел на Белянина: – Ну, я слушаю вас.
Капитан придвинулся поближе к столу секретаря. В его глазах неожиданно загорелись лукавые огоньки.
– Скажите, товарищ секретарь, сколько на данный момент у вас в районе первичных партийных организаций?
– Первичных партийных организаций? – удивился Гурышев.– Почему вас это интересует?
– Потому,– Белянин уже не прятал веселой улыбки,– что вы наверняка считаете их на одну меньше.
– Постойте, постойте! Догадываюсь... Вы со строительства железной дороги?
– Да, товарищ секретарь. Вошли, как говорится, во вверенные вам границы и пойдем по району пятьдесят пять километров. Просим принять на учет нашу парторганизацию охраны лагеря.
– Таким вестям нельзя не радоваться, не так ли, Курганов? Не одни же вы дорогу строите. Значит, я мог ошибиться сразу на несколько первичных организаций? – улыбнулся он капитану.
– Пока только на одну... Строительно-монтажные поезда еще находятся на территории соседнего района. А скоро и они придут к вам.
– Ну как скоро – через месяц, два, три?
– Думаю, к концу года они пойдут уже по вашему району.
– Очень хорошо! Скажи, товарищ Белянин,– Гуры-шев вышел из-за стола, сел напротив капитана,– сколько времени понадобится, чтоб пройти эти пятьдесят пять километров?
– Трудно сказать...– замялся Белянин.– Ведь не от нас зависит, как строители пойдут.
– Ну все же. Хотя бы приблизительно.
– Знаете, товарищ секретарь, я ведь сам не в курсе подробностей. В мои прямые обязанности это не входит, все знаю только в силу собственного интереса... Вам бы, может, лучше в управлении побывать.
– Ну вот и выкладывайте все, что знаете в силу собственного интереса,– с улыбкой потребовал Гурышев.– Расскажите, где будут станции. Вот карта! Вы не стесняйтесь! Курганов свой человек, ему через год с этой самой дорогой в прямом контакте работать придется.
Район Белянин знал великолепно. Он свободно перечислял озера, названия которых даже не были приведены на карте. По-военному четко, начиная от узловой станции, он провел карандашом линию трассы, отметил каждый разъезд. Виктор, которого этот разговор интересовал не меньше, чем Гурышева, с напряжением ждал, будет ли станция на пересечении строящейся дороги с войттозерским трактом. Карандаш медленно полз вверх, вот он обогнул Засельское озеро с запада, вот уже пересек тракт и застыл.
– Здесь предполагается самая крупная в вашем районе станция...– сказал Белянин.– У нас здесь большое задание по строительству. Будем строить не временные бараки, а капитальные дома.
– В Заселье большой лесозавод запроектирован,– пояснил Гурышев Виктору.
Отметив еще три разъезда, карандаш Белянина вышел из пределов района и бегло заскользил на север.
– Ну, что ж, спасибо тебе, товарищ капитан,– сказал Гурышев.– И за добрую весть спасибо, и за то, что имеешь такой широкий «собственный интерес»... Видишь, как хорошо ты нам все объяснил, а скромничал... Ты, наверное, и о делах своей парторганизации собирался потолковать.
– Честно признаюсь, не рассчитывал,– смущенно заулыбался Белянин.– Я ведь в Петрозаводск добираюсь, решил по пути зайти. Для дружбы и пятьдесят верст не околица! А вдруг не захотят нас на учет принимать? – пошутил он.
– На учет примем,– серьезно пообещал Гурышев.– Но о делах лучше потом потолковать. Вы ведь пока в соседнем районе на учете. Неудобно получится. Давай так договоримся! Ты езжай в Петрозаводск, делай свои дела, согласовывай все с начальством, а вернешься – сообщи, и я к вам выберусь...
– Вот это дело! Будем ждать! – пожимая руку, воскликнул Белянин. Уже от дверей он предложил Виктору:– Давай часа в три в столовой встретимся. Пообедаем вместе, потом в библиотеку заглянем.
3
Гурышев проводил его довольным взглядом.
– Живой мужик, люблю таких.
Некоторое время молчали. Видимо, Гурышеву нелегко было перейти от воодушевляющих мыслей о железной дороге к другим делам.
– Здорово, а? Как ты считаешь, Курганов? – кивнул он в сторону карты.
– Знаете,– горячо сказал Виктор.– Вышла очень занятная вещь. Десять дней назад я подумал об этом. Так и подумал: только с дорогой можно взять лес, перезревающий, веками нетронутый и заживо гниющий на многих десятках километров.
– Ну, допустим, до революции в Заселье лес рубили,– заметил Гурышев, которому почему-то не очень пришлось по душе откровение Курганова.– Рубили и гнали в Финляндию. Финские промышленники орудовали.
Гурышев одной рукой ловко переложил папки, выбрал одну из них, достал какую-то бумагу, исписанную с обеих сторон фиолетовыми чернилами, начал ее читать.
– Как же ты, товарищ Курганов, помимо райкома и леспромхоза приехал в Войттозеро и начал командовать, а?
– Не понимаю. Разве мое назначение не было согласовано? Меня направил трест.
– Шучу, шучу,– оторвался от чтения Гурышев и отодвинул бумагу в сторону.– А все же нехорошо, десять дней работаешь в районе, а мы тебя и в глаза не видели. В первые дни думал: приедет же он на учет становиться, а потом узнаю – беспартийный. Пришлось пригласить для знакомства. Не обижаешься? Хотя обижаться на вызов в райком партии ты не имеешь права. Ты же комсомолец? Или ты из комсомола решил уйти? Почему на комсомольский учет не становишься?
– Поздно уж по возрасту. Двадцать девять уже стукнуло.
– Ну, а в партию почему не вступаешь?
– Есть причина...
– Какая, если не секрет?
– Долгая история...
– Ну, а все же? Хотя бы в общих чертах.
– Тут в общих нельзя... В общих тут никто и не поймет ничего.
– Суть-то, суть в чем? – Гурышев уже неодобрительно посмотрел на упершегося глазами в стол Курганова.– Ты можешь мне суть раскрыть? Что у тебя, проступок какой, или с биографией не в порядке?
– С биографией все в порядке. В детдоме я вырос, с десяти лет в детдоме... А в войну получилось так, что... в общем, послали нас двоих... на смерть послали...
«А вдруг не поймет он? Или не поверит?» – подумалось Виктору.
– Струсил, что ли? – Глаза Гурышева так и впились в собеседника. Курганов даже вздрогнул от этого жесткого взгляда.– Не бойся. Говори честно. Теперь дело прошлое. Судить тебя за это никто не будет.
– Нет, не струсил... Трусом я никогда не был. Я просто нарушил приказ командира.
– ...И не выполнил задание? – подсказал Гурышев.
– Нет, задание было выполнено.
– Так в чем же дело?
– А в том, что я должен был погибнуть,– повысил голос Виктор.– На смерть нас посылали двоих... Понимаете?.. Меня и Пашку Кочетыгова.
– Погибнуть, погибнуть! – Гурышев тоже повысил голос и поднялся над столом – высокий, широкоплечий, чуть скосившийся плечом в одну сторону.– Может, и я должен был погибнуть, а погибли другие... Не всем же погибать... Что ж, и я, как баба, должен теперь ныть и плакаться? Неискренне это, Курганов, неискренне и неубедительно.
– Но вы понимаете, что мы нарушили приказ командира... К острову-то пошел один, а я остался.
– Но задание-то, ты говоришь, вы выполнили, не так ли?
– Да, так. Но выполнил его один Кочетыгов. А меня наградили... По ошибке, конечно. И все потому, что я сразу все не рассказал, а потом в госпиталь отправили.
– Слушай, Курганов,– сощурился Гурышев, глядя сверху вниз на Виктора.– Ты парень, вижу, умный... Скажи, ты не кокетничаешь сейчас передо мной, а? Не нравится мне этот разговор. Учти, я тоже фронтовик и понимаю, что к чему.
Уловив на лице Гурышева чуть заметную усмешку, Виктор с открытой неприязнью посмотрел ему в лицо и медленно спросил:
– У вас есть двадцать минут времени?
Гурышев постоял в раздумье, потом подошел к телефону, снял трубку, назвал номер и коротко предупредил, что он задержится и просит начинать без него. В его разговоре по телефону прозвучала такая начальническая беспрекословность, что Виктор даже удивился, как это минуту назад он решился вести себя с Гурышевым не только на равных, но даже и повышать на него голос.
«Если он сядет за стол и произнесет «слушаю», то про Олю я ему не стану рассказывать!» – подумал он.
Гурышев сел за стол, но слово «слушаю» не произнес.
Виктор повторил почти все, что уже рассказал Ор-лиеву.
Вначале он долго не мог совладать с голосом, настроиться на тот грустный и откровенный лад, при котором, как ему казалось, только и можно было понять и оценить все случившееся на Войттозере в мартовскую ночь.
Гурышев слушал молча и подчеркнуто равнодушно. Поэтому слова, назначенные мягко и доверительно долетать лишь до уха собеседника, неприятно отдавались во всех углах притихшего и словно замершего кабинета.
Второй раз Виктор сам, по собственному желанию, рассказывает об этом, и второй раз так неудачно получается.
– Слушай, я ведь помню ту операцию,– вдруг перебил его Гурышев.– Я тогда в Беломорске был, в ЦК комсомола работал...
С этого момента все пошло по-другому. Виктор, сам не зная почему, решил, что Гурышев верит ему, и говорить сразу стало легче.
– Потом, уже в госпитале, я узнал, что меня наградили орденом Красного Знамени,– закончил рассказ Курганов.– Я долго мучился, переживал, потом написал в штаб партизанского движения.
– О чем написал?
– Что незаслуженно меня наградили... Я не заслужил никакого ордена. Это все Павел Кочетыгов...
– Глупо сделал, что написал,– махнул рукой Гурышев.– Награду ты заслужил... Не каждый раненый за такое дело возьмется... Слушай, а этот Кочетыгов, видно, настоящим парнем был, а?! – с восхищением и даже завистью спросил он.– Вот это друг!.. Ты не ошибся, спички и верно целыми были? А то уж как-то, знаешь...
– Честное слово!
– Значит, парень очень любил эту Олю,– задумчиво произнес Гурышев. Он долго молчал, глядя в окно, на мутно-серое небо, низко висевшее над озером. Потом резко повернулся к Виктору.
– И ты эту историю со спичками никогда никому не рассказывал? Так все годы и держал при себе?
– Нет, почему же... Два раза рассказывал. Первый раз давно уже, сразу после войны... следователю. Я тогда на Урале жил...
– Следователю? При чем тут следователь?
– Не знаю... Он составил протокол и уехал. Я думаю, было это связано с моим письмом в штаб партизанского движения.
– Возможно, и с письмом...
– Ну, а совсем недавно я рассказал все Тихону Захаровичу.
– Интересно, как он отнесся?
– Отнесся...– виновато улыбнулся Виктор.– «Не знал я, говорит, этого, когда твой наградной лист заполнял...» А потом принялся так распекать меня, так распекать... В общем-то, конечно, он прав.
– В чем прав? – нахмурился Гурышев.
– В отношении меня... Конечно, я должен был понести наказание. Только напрасно он думает, что я не понес его. Вы думаете, легко это – жить и чувствовать себя подлецом, человеком, оставшимся в живых только благодаря чужому благородству.
– Чужому? – переспросил Гурышев.– Но ведь Ко-четыгов был твоим другом.
– Зачем же нужен был тот обман со спичками?
– Но ведь была еще и Оля, которую он любил.
– Оля?! – Виктор смутился, примолк.– Да, конечно... А вы знаете, может, из-за этой самой спички у нас с ней ничего и не получилось. Я искал ее, писал, куда только мог, а сам в душе боялся той минуты, когда мы встретимся и мне придется рассказать все.
– Ты что, и до сих пор не знаешь, где она?
– Она живет в Войттозере... Оля Рантуева, мастер на лесопункте.
– Как, эта самая Оля и есть? – удивился Гурышев.– У нее, кажется, растет мальчик?..
– Да, она была замужем...
– Эх вы,– огорченно махнул рукой Гурышев.– Она замужем, ты женат. Такого чувства сберечь не могли... Ты-то ведь любил ее?
– Любил.
Несколько раз звонил телефон. Гурышев брал трубку, успокаивал: «Сейчас, сейчас, еще несколько минут!» – и поспешно бросал ее на рычаг.
– Вот за это я бы вас с удовольствием высек. И тебя и ее. Такого чувства сберечь не могли! – повторил он.– Запутался ты, парень! Нет, не в жизни запутался, а в самом себе. В жизни у тебя все правильно, как надо! Завод, академия, лесопункт – все хорошо и правильно. На лесопункте, говорят, смело и энергично ведешь себя. А в себе самом запутался, вроде и сам не знаешь, чего тебе хочется. Правильно я говорю?..
– Правильно... Только я знаю, чего я хочу..»
– А ну-ка поделись со мной?
– Работать хочу... По-настоящему. Вот вы опять не поверите, думаете, я – для красного словца... А я по-настоящему хочу. Работать и жить! Знаете, хочется сделать что-то большое и нужное людям!
Гурышев так пристально посмотрел на него, что Виктор покраснел и замолчал.
– Затянулся наш разговор, а мне уходить надо,– помолчав, поднялся Гурышев.– Даже вот по этому письму нам поговорить не пришлось.– Он потряс листком, исписанным фиолетовыми чернилами.– Тут письмо на тебя. Жалоба целая в связи с твоим назначением...
– Жалоба? От кого же? – пересохшим ртом спросил Виктор.
– Ладно, это все ерунда. Теперь вижу, что и яйца выеденного не стоит. А что касается нашего разговора, то скажу не как секретарь райкома, а по-дружески. Хороший, видать, ты парень. Но на все смотришь как-то через себя, через свою душу, что ли... А душа у тебя неспокойная, потревоженная... Неужели ты и работать собираешься только лишь за тем, чтоб себя реабилитировать, совесть свою успокаивать? Так ведь можно, знаешь, до чего дойти? Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты ищешь цель жизни в самом себе, а надо видеть ее вне себя... Может, и не понятно я говорю, но честное слово, я как-то почувствовал это.
– Нет, понятно... Но неужели уж я такой? – тихо спросил Виктор.
– Да нет,– досадливо махнул рукой Гурышев,– я не говорю, что ты такой. Я хочу только, чтоб ты не стал таким. Ты когда домой едешь?
– Если успею – сегодня вечером... Надо еще в леспромхозе побывать, в мастерские заглянуть, запчасти оформить.
– Ну, bgt что!.. Если не уедешь сегодня – приходи вечером ко мне. Домой. Там посидим, потолкуем... Договорились? Часам к десяти я буду дома обязательно...
4
Директора леспромхоза Потапова на месте не было. В конторе его ждали несколько человек. Все они хорошо знали друг друга, и в приемной держался веселый разговор. Секретарша – молоденькая девушка, почти подросток– тоже принимала в нем участие, а на вопрос Виктора пожала плечами.
– Вчера из отпуска вышел, с ночи куда-то уехал, а куда – не знаю.
Подождав несколько минут, Курганов уже собирался уйти, чтобы заглянуть попозже, когда дверь широко распахнулась и в кабинет, ни с кем не поздоровавшись, торопливо прошагал низенький, хмурый мужчина в брезентовом плаще и замызганных сапогах. По тому, как дружно поднялись со своих мест ожидающие и все разом, доставая из сумок бумаги, потянулись к кабинету, Виктор понял, что пришел Потапов.
Секретарша поспешно поставила на стол машинку и начала двумя пальчиками что-то выстукивать, настороженно поглядывая на незнакомого молодого человека, который неизвестно чего ожидает здесь, когда директор у себя в кабинете.
– Директор пришел...– робко напомнила она, встретившись с Виктором глазами.
– Ничего, я подожду...
Ждать пришлось недолго. Из кабинета один за другим выходили люди, прятали в сумки подписанные требования, весело прощались с секретаршей и убегали на склад или в мастерские. Не прошло и пяти минут, как секретарша сказала:
– Там больше никого нет.
Потапов сидел за столом, даже не сняв плаща. В руке он держал остро отточенный с обоих концов красно-синий карандаш. На его худом, землистого цвета лице ничего нельзя было прочесть, кроме безмерной усталости и недовольства. «Вот я старый и больной,– как бы говорило оно,– день и ночь мотаюсь по лесопунктам, а вы, молодые и здоровые, надоедаете мне бумажками...»
Сверкнув на Курганова желтоватыми белками, Потапов сделал в его сторону едва заметное движение, как бы протягивая руку за бумагой, на которой ему предстояло поставить свою резолюцию. Однако увидев, что Курганов пришел не за этим, он раздраженно ерзнул и отложил карандаш.
Виктор представился, пожал директору горячую мягкую руку и, не дождавшись приглашения, сел на стул у стены. Ни интереса, ни даже вежливой улыбки не заметил на лице директора. Как будто новые техноруки приезжают к нему ежедневно, и все они изрядно ему надоели...
– Думают ли в Войттозере план выполнять? – не глядя на Виктора, хмуро спросил Потапов.
Виктор не знал, что директор предпочитает разговаривать в третьем лице, и, не поняв, что этот вопрос обращен прямо к нему, ответил:
– Думают...
– Что они думают – неизвестно? Второй квартал завалили, июль завалили, август заваливают. Дядя за них работать должен.
Потапов явно избегал смотреть на собеседника и даже сидел, чуть отвернувшись в сторону. А поскольку каждое слово он сопровождал короткими нервными жестами и покачиваниями головы, то выглядело это смешно: как будто он разговаривал с кем-то третьим, невидимо сидевшим прямо перед ним.
– Сколько там дают за день? Двести сорок кубов вчера, двести тридцать позавчера. А надо сколько? Четыреста надо по плану. А задолженность дядя за них перекрывать будет? Они, видите ли, думают...
Выждав момент, Курганов подробно изложил свои предложения по улучшению работы лесопункта. Потапов, слушая его, по-прежнему смотрел куда угодно, но только не на собеседника. Виктор как-то очень быстро привык к этой манере директора. И даже оценил ее достоинства: с Потаповым можно было разговаривать, не сковывая себя требованиями вежливости.
– Тихон Захарович в курсе? – спросил Потапов.
– В курсе.
– Чего же в Войттозере от меня хотят?
– Разрешения создать дорожный участок и начать переход в другие кварталы.
Потапов неожиданно повернулся и па какой-то миг в упор посмотрел на Курганова. Это длилось не больше мгновения, но в его глазах Виктор успел уловить и явную заинтересованность, и недоверчивую настороженность.
– Если в Войттозере думают укрыться за моей спиной,– вноеь отвернувшись в сторону, медленно сказал директор,– то зря на это рассчитывают... Спина у меня узкая и всех не закроет... Головы у самих есть? Есть. И не простые головы. Академии окончили. Раз есть – пусть думают. А надумали – нечего за чужие спины прятаться!
– Мы не прячемся,– заторопился Виктор.– Нас только смущает неизбежное временное снижение вывозки, пока переходить будем... Вы же сами ругать будете... Позже мы все это наверстаем обязательно. И потом неизбежен перерасход фонда зарплаты на дорожное строительство.
– Ругать будем, вас нельзя не ругать. А план Войт-тозеру спущен в соответствии с производственно-техническими нормами плюс установленный процент роста производительности труда. План никто отменить не может... При перевыполнении плана фонд зарплаты естественно увеличивается... Все определяет результат.
– Значит, вы не запрещаете? – радостно спросил Курганов. Он уже потерял надежду получить согласие леспромхоза и готовился пойти за помощью к Гурышеву. Но, как оказалось, Потапов не такой уж и формалист.
– Молодой человек, я запрещаю лишь одно – не выполнять план. Можете переходить куда угодно, хоть на Луну... Но если, черт побери, в Войттозере опять провалится месячный план, то тогда...
– Месячный мы обязательно провалим,– пообещал Курганов.– Осталось меньше недели.
Потапов второй раз метнул взгляд на Виктора.
– Молодой человек, я не слышал ваших демобилизующих настроений, понятно?! И не советую высказывать их в другом месте.
– Возможно, даже квартальный провалим! – не слушая предупреждения, продолжал Виктор.– Зато к концу года с лихвой перекроем всю недоимку. А главное, дальше на долгое время войдем в график, в хороший ритм. Конечно, если немедленно исправим ошибку с лесоотво-дами. Помогите нам запчастями... И потом, нельзя ли выделить нам еще один бульдозер?
– Ни на одном лесопункте у нас нет столько техники, сколько в Войттозере... И все мало! В болотах там ее топят, что ли?
– Случается и такое,– улыбнулся Курганов, наблюдая, как Потапов вновь установил контакт с невидимым собеседником.– Работаем в таких делянках, что на днях один трактор действительно чуть не утопили...
Он достал из кармана отпечатанную на машинке бумагу и положил ее на стол перед директором.
– Что это? – Потапов взял карандаш, заглянул в список.
– Список запчастей. Здесь самое необходимое.
– В Войттозере не умеют даже оформлять документов...– в прежней медлительной и безразличной манере начал было выговаривать директор, но сразу же нашлось дело карандашу, и выговор остался незаконченным.– Этого у нас нет... Этого тоже... Ну, а где же резина? Ах, вот... Жирно, жирно жить хотите... Резина на дороге не валяется... Наполовину срежем. А это, пожалуйста, берите хоть того больше.
Список покрылся размашистыми синими пометками и исправлениями.
– Возьмите бланки и выпишите настоящие требования,– вернул список Потапов.– Все, что есть, дадим. Будет бульдозер – дадим и бульдозер. Все сделаем... Повторяю, молодой человек... Победителей у нас не судят... Но если...
– Все ясно, товарищ директор! – весело поднялся Виктор.– Разрешите идти?
– На днях я к вам приеду! – выкрикнул Потапов, когда за Кургановым дверь уже захлопнулась.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 1
«Дорогая тетя Ася!
Сегодня получила твое первое письмо. Прежде всего не волнуйся. Я тебе написала сущую правду. У пас все идет хорошо. Войттозеро – это не какая-то богом забытая деревушка, а настоящий поселок, почти город. Здесь Есе есть – и кино, и электричество, и библиотека, и школа. А магазин, знаешь, какой? Удобней ленинградских. У одного прилавка ты можешь купить и приемник, и пуговицы, и селедку, и хлеб. Даже мотоциклы бывают. Если чего и нет, то можешь прямо обратиться к продавщице. «Маша, будешь на базе, узнай, скоро ль привезут швейные машины или, скажем, пальто зимние?» А люди, знаешь, какие чудесные – простые, добрые, и все друг друга знают.
У меня сегодня радость. Наш директор предложила мне кроме основной нагрузки еще восемь часов литературы в вечерней школе. В этом году открываются четыре класса вечерней школы – пятый, шестой, седьмой и восьмой. А дальше будем прибавлять по классу в год.
Мои будущие перваши – это чудо! Каждый день у школы торчат часами. Проходу нет: «Тетенька, а сколько дней до школы осталось?» – «Еще пять дней».– «А пять дней – это много?» Анна Никитична дала мне книгу по методике преподавания в младших классах. Прочитала– и прямо в ужас пришла, какое это сложное дело! Все меня успокаивают, а я все равно волнуюсь...
Наша хозяйка, тетя Фрося,– удивительный человек! Подумай только – ей уже шестьдесят лет, а она с рассвета до ночи на ногах. Дома все сготовит, приберет, бежит в общежитие лесопункта уборку делать. Там восемь комнат, живут парни, так что работы хватает. А кроме того– корова, огород, сенокос, да еще успевает и сети «похожать». В прошлое воскресенье мы были на сенокосе. По-честному, мне не понравилось. Какой же сенокос, когда траву по горсточке горбушей резали? Лугов здесь мало, заросли лесом. Но зато сети «похожать» – какое удовольствие! Я научилась хорошо грести и лодку так держу во время «похожки», что тетя Фрося даже хвалит. Рыба сейчас идет – ряпушка. Она очень вкусная, если зажарить в малой воде. Это, знаешь, надо на большую сковородку ровными рядами уложить рыбу спинкой вверх, посолить, залить водой, добавить чуть-чуть, для вкуса, масла, и на огонь... Быстро и вкусно.
Тетя Ася! Ты просишь, чтоб следующее письмо тебе написал Виктор. Пойми, что ему некогда. Он с утра до ночи занят. Даже ночью он бредит о волоках, эстакадах и лесосеках. Его здесь хвалят, я уже сама не один раз слышала в клубе и в магазине... А здесь зря хвалить не станут.
Мы решили каждый месяц посылать тебе по триста рублей, чтоб хоть немного отплатить за все то добро, что ты сделала для нас и особенно для меня. Пожалуйста, не отказывайся, а то мы обидимся. Мы ведь вдвоем будем зарабатывать много-много! Одна я буду получать целых две повышенных стипендии!
Если будут звонить девочки с курса, то скажи им, что я обязательно напишу, но потом, когда проведу первые уроки...»
Вдруг Лена почувствовала себя так, как будто в комнате кто-то есть. Она испуганно подняла голову. Света керосиновой лампы явно не хватало на всю кочетыгов-скую горницу. Медленно, очень медленно проявлялась дальняя, оклеенная серыми обоями стена с черным прямоугольником низкой двери, с тускло поблескивающим латунным умывальником у порога, с посудной горкой в левом углу и кадкой для воды под нею. Весь правый угол занимала большая смутно белевшая печь. Все было на своих, исстари заведенных и уже ставших для Лены привычными местах.
Успокоившись, Лена ткнула пером в стеклянную невыливайку, чтобы закончить письмо, прочла последнюю фразу и задумалась. Перед глазами – одна из самых любимых ею аудиторий: сорок пятая. Широкие, обитые черным линолеумом столы, тяжелая, как бы раздавшаяся вширь, кафедра, за окнами – Нева, Адмиралтейство, Исаакий... Подруги, тайком, чтоб не заметил лектор, читают се письмо, которое она им напишет. Им не терпится узнать, что и как,– ведь через год у них тоже будет свое Войттозеро.
«Тетя Ася! Приезжай к нам будущим летом в отпуск, и сама увидишь, как хорошо здесь у нас...»
Лена с сожалением посмотрела на окно, перечеркнутое поблескивающими ручейками мелкого дождя так густо, что стекло изломанно и расплывчато отражало и лампу, и стол, и саму Лену. И вдруг за всем этим она скорее угадала, чем увидела, мелькнувшее белое пятно.
«Да что это я? Никого там пет, просто показалось»,– успокаивала она себя, а сама против воли поглядывала на окно.
Дождь неслышно и неторопливо сек по стеклу, которое искрилось мелкими, вспыхивающими на свету каплями. На мгновение капли замирали, потом, отыскивая друг друга, оплывали все ниже и ниже, пока не сливались в ровные струйки, стремительно и беспрерывно сбегавшие в темноту.
Так длилось минуту, две, три... Так длилось весь вечер. Прежде веселые переливы осеннего дождя успокаивали, рождали ощущение тепла и уюта. Теперь они казались исполненными какой-то настороженности... Чтобы хоть как-то прорвать тишину, Лена громко откашлялась, попробовала даже вполголоса запеть, но через минуту поймала себя на том, что невольно сдерживает дыхание и прислушивается.
