Текст книги "Гадюка на бархате (СИ)"
Автор книги: Дина Смирнова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)
В длинные медовые косы Ормаль вплела на эллианский манер нити мелких хризолитов, а её большие светло-зелёные глаза горели лукавым огнём на хорошеньком личике. Но Франческа знала, что за кукольной внешностью чародейки таится холодный и расчётливый нрав, удивлявший порой даже саму госпожу Утонувшего Леса.
– Помогать мы будем исключительно себе, – усмехнулась Франческа, поправляя пышный кружевной манжет своего тёмного платья. Многие восхищались преданностью вдовы Эррейн памяти мужа – она не сняла траур ни через год, ни через пять лет после его смерти. Самой же Франческе попросту нравился чёрный цвет – она считала, что он делает её, невысокую и худую, более внушительной. – Что же касается Кертицев и Вильбеков… Первым – с их привычкой переть напролом – стоило бы поместить на своём гербе не барса, а барана. А вторые совершенно не умеют делиться – ни золотом, ни властью. Так что я ещё посмотрю, кто из них окажется сговорчивей. Посмотрю очень внимательно, прежде чем что-то решать. Вот только…
– Что – только? – одним текучим движением, Ормаль поднялась на ноги, и перекинув косы за спину, маленькими шажками подошла вплотную к Франческе. Бледно-зелёный шёлк платья чародейки казался особенно нежным рядом со строгим нарядом её госпожи.
– Рыжий мальчишка-Вельф заполучил к себе в Императорский Совет кардинала Фиенна. Видит небо, меньше всего мне хочется идти против этой семьи!
– Но Фиенны далеко, в Эллиане – что им Мидланд и его проблемы?.. – унизанная кольцами рука Ормаль скользнула по столу, накрывая прохладную ладонь Франчески. – А Габриэль Фиенн – церковник, он теперь в стороне от дел семьи.
– Да нарядись он хоть монашкой – кровь в его жилах останется та же, – покачала головой Франческа.
– Я слышала ещё кое-что, – Ормаль наклонилась к своей собеседнице – так, что между их лицами осталось расстояние не больше, чем в пару ладоней. – Будто бы Габриэль Фиенн не то тяжело болен, не то и вовсе умирает – потому и принял церковный сан!
– Вот как?.. Любопытно, – в глазах Франчески сверкнули хищные искры. – Но даже полудохлый лев может передавить немало шавок. И лучше не оказываться в их числе.
***
Карен знала, что некоторые её забавы не слишком-то подходили для благородной дамы. Ладно ещё стрельба из лука – это занятие находили подобающим для себя многие северные дворянки. Но вот та увлечённость, с которой Карен исследовала дальние закоулки и подземные ходы родного замка, точно не встречала понимания у её семейства.
Матушка упрекала Карен за испачканные платья и растрёпанные волосы, отец справедливо опасался, что его слишком непоседливая дочь вполне может свернуть себе шею на какой-нибудь из крутых каменных лестниц, а Эрих изводил сестру насмешками, называя её при каждом удобном случае «рыжей крыской».
В последние пару лет Карен и сама несколько охладела к путешествиям по тайным лазам. Но зато научилась извлекать из этих прогулок пользу, подслушивая вовсе не предназначавшиеся для её ушей разговоры старших членов семьи.
А увидев, как Альбрехт идёт в свою комнату вместе со Стефаном, Карен просто не могла не воспользоваться тем, что в стене рядом с покоями, отведёнными высоким гостям, проходил узенький коридорчик. Был он проложен в давние времена то ли для прислуги, чтобы та не путалась у господ под ногами, то ли для самих хозяев, чтобы те могли в случае необходимости спастись бегством. Только вот оказался позабытым всеми, кроме любознательной Карен, которая и притаилась теперь возле маленькой деревянной дверцы, ведущей в спальню и прикрытой снаружи гобеленом.
Сердце юной госпожи Фалькенберг билось часто и громко, пока приложив ухо к дверным доскам, ставшим тёплыми от её дыхания, та прислушивалась к происходившему в помещении…
Старший брат хмуро смотрел на младшего, который легко вбежал вслед за ним в комнату, служившую принцу-консорту кабинетом. Стефан счастливо улыбался – юный, державшийся прямо и гордо, не сгибаясь под грузом забот.
Кертиц-старший очень любил своих братьев, но сейчас чувствовал нарастающее раздражение – пока он, не жалея сил, пытался привлечь к борьбе с Карлом новых союзников, Стефан развлекался на охотах и пирушках в замке. Да ещё и спутался с хозяйской дочерью, что вполне могло повлечь за собой новые проблемы.
Стефан, не обращая внимания на мрачное настроение брата, принялся с воодушевлением расписывать свои планы, в которые входила женитьба на той самой прилипчивой рыжей девчонке «как только будут разбиты войска узурпатора», а помолвка – так и вовсе в ближайшие дни.
– …Надеюсь, Альбрехт, ты дашь своё благословение нашему союзу. Хоть мы с Карен и знакомы не так давно, наши чувства сильны, глубоки… и, как я узнал сегодня – полностью взаимны, – завершил он прочувствованную речь, чуть запнувшись от смущения.
Младший из Кертицев сейчас был похож на радостно виляющего хвостом щенка, и Альбрехту необходимость разбить вдребезги мечты брата не доставляла удовольствия. Но сделать это всё равно пришлось бы.
– Нет, Стефан, – размеренно произнёс Альбрехт, и эти слова словно мгновенно возвели между собеседниками стену. – Я не дам разрешения на твою свадьбу с дочерью Фалькенбергов – ни теперь, ни после.
– Но почему?! Она дворянка, и я не вижу никаких преград…
– Она не принесёт в качестве приданого ни золота, ни войска. А я очень надеюсь, что твой брак поможет заключить более прочный союз с одной из влиятельных семей Севера. С Эррейнами, например. У Франчески Эррейн есть уже почти взрослая дочь и две незамужние племянницы.
– Мне не нужна в жёны дочь болотной жабы! Я люблю Карен! – выкрикнул Стефан, в ярости сжимая кулаки.
Но Альбрехт лишь спокойно ответил:
– Не дерзи мне. Я – глава семьи, так что хочешь не хочешь, ты обязан мне подчиняться. А если услышу ещё твои рассуждения об Эррейнах в подобном тоне, то клянусь милостью Создателя, ты будешь наказан. Я могу не любить Франческу, могу не доверять ей до конца. Вот только род её покойного мужа древнее нашего, да что там – даже императорского – на целые столетия. Хотя бы поэтому она достойна уважения.
– Я не маленький и могу говорить что захочу!
– Тогда, во имя Троих, и не веди себя как неразумное дитя!.. Война уже началась, Стефан, сейчас не время потакать своим желаниям. Помни о долге перед семьёй, Севером и империей!
– Я и не забывал, – сдавленно отозвался Стефан. Лишь в глазах его всё ещё мелькала тень затаённой обиды. – И долг свой я исполню, чего бы мне это ни стоило.
– Вот и прекрасно, – Альбрехт готов был во весь голос славить Создателя и Двоих за то, что его младший брат оказался не таким безрассудным, как можно было ожидать. Хотя до отъезда всё равно стоило присматривать за Стефаном повнимательнее… – Я только надеюсь, что ты не успел во время лесных прогулок заделать ей ребёнка, потому что бастарды нашему роду совсем ни к чему.
– Как ты мог такое подумать?! – алые пятна за мгновение расцвели на щеках Стефана, и в голосе его звучало поровну гнева и смущения. – Чтобы я, до свадьбы…
– О, честь и хвала строгому северному воспитанию, – Альбрехт не смог удержаться от короткого смешка – его самого война сделала куда более циничным по отношению к женщинам, но Стефану ещё только предстояло обрести этот опыт. – И, кстати, я рассчитываю, что ты избавишь меня от общения со своей… Карен и лично сообщишь ей, что свадьбы не будет. У меня нет никакого желания лишний раз общаться с нашими гостеприимными хозяевами на тему их любимых отпрысков. Мне и так пришлось в знак расположения сделать своим оруженосцем этого долговязого недотёпу, Эриха Фалькенберга, чтоб его черти взяли…
– Я охотно это сделаю, брат, – откликнулся Стефан. Уже уходя, он вдруг обернулся к Альбрехту и быстро сказал: – А в том, что касается бастардов, ты бы лучше беспокоился не обо мне, а о Бернхарде. Если и остались в Сосновом Утёсе служанки, чьи подолы он не успел задрать, то отнюдь не из-за того, что сам Берни мало усердствовал в этом деле.
Прозвучало это так едко и неожиданно – особенно из уст зелёного юнца – что Альбрехт не сумел найтись с ответом, прежде чем тяжёлая дубовая дверь захлопнулась за его младшим братом.
…В своём потайном закутке Карен пыталась не зареветь в голос, скорчившись так, словно её грудь раздирала дикая боль. Все мечты, такие близкие к воплощению ещё утром сегодняшнего дня, безнадёжно рассыпались в прах, и как она сможет это пережить, Карен совершенно не представляла.
***
Следующие дни показались Карен наполненными муками самой Бездны. Юная госпожа Фалькенберг старалась увиливать от бесед с матерью, которая уже начинала подозрительно коситься на дочку – времени до отъезда гостей из замка оставалось всё меньше, а о помолвке никто по-прежнему не заводил речи.
Ещё с большим усердием Карен избегала встреч со Стефаном, особенно наедине, хотя тот постоянно пытался с ней поговорить. Однако, ей удавалось ускользать от несостоявшегося жениха в самый последний момент, исчезая в очередном боковом коридоре или внутристенном переходе, как только она видела Стефана.
Но утром того дня, когда императрица Гретхен и её окружение должны были начать своё путешествие в Сосновый Утёс, Карен, погружённая в мрачные мысли, не сразу заметила своего упорного преследователя. Когда же она увидела его, было уже поздно – никаких ниш или лазов, куда можно было бы незаметно юркнуть, поблизости не наблюдалось, а Стефан оказался настроен решительно.
– Карен! – воскликнул он, преграждая беглянке путь к узкой лестнице, ведущей на первый этаж. – Все эти дни я ищу случая поговорить с тобой, но ты…
– Нам не о чем с вами беседовать, господин Кертиц, – она старалась, чтобы голос звучал холодно и отстранённо, но губы невольно кривились, а глаза пекло от подступающих слёз. – Прошу, пропустите, мне надо… Надо идти, я тороплюсь…
– Нет, уж теперь я тебя так просто не отпущу! – Стефан схватил Карен под руку, увлекая за собой.
Он дёрнул одну из дверей, выходивших в коридор – та не поддалась. Попытался распахнуть следующую, и тут ему повезло больше – маленькая, бедно убранная комнатка с узкой кроватью и сундуком возле неё оказалась не заперта. Стефан втолкнул – не то что бы грубо, но уверенно – Карен в помещение и шагнул следом, захлопнув дверь за собой.
– Что это всё значит, Карен?! – осведомился он у настигнутой, наконец, добычи, безвольно опустившийся на застеленную потрёпанным лоскутным одеялом кровать. – Я вот-вот уеду, а ты не хочешь даже позволить мне попрощаться с тобой?!
– Я всё знаю, – потупив взгляд, Карен произнесла это так тихо и невнятно, что Стефану пришлось тоже усесться на постель и придвинуться поближе, чтобы разобрать слова собеседницы. – О том, что его высочество не согласился благословить наш союз. Потому я ведь нищая и от брака со мной никакой пользы, и… – Карен принялась тоненько всхлипывать, оборвав фразу на полуслове.
– Так, ясно, – Стефан на мгновение прикрыл лицо ладонями, пытаясь сообразить, кто же мог сообщить Карен о том проклятом разговоре. – Но скажи, откуда ты…
– Я подслушала!.. Там, рядом с комнатами её величества и его высочества, есть ход… – Карен, видимо, решила, что терять ей уже нечего и, перемежая свою речь рыданиями на груди у Стефана, рассказала ему правду. Она думала, что после этого Стефан с презрением покинет её, но утешения как-то незаметно переросли в поцелуи и объятия.
– Нет, я не могу, – сказала Карен с новым всхлипом, отталкивая Стефана. – Я знаю, обо мне говорят, что я обольщаю мужчин… Но это всё не так, совсем не так! И раз уж нам не быть мужем и женой, то лучше давай просто распрощаемся – раз и навсегда!
– Дурочка, – Стефан отвёл с её раскрасневшегося лица яркую прядь волос, – разве я сказал, что не собираюсь брать тебя в жёны?
– Но ведь его высочество…
– Моему брату придётся смириться с тем, что я уже сделал выбор, – в голосе Стефана звучала страстная убеждённость. – Послушай меня, Карен! Мы не можем объявить о нашей помолвке, но перед ликами Троих я клянусь хранить тебе верность и возвратиться за тобой в Соколиное Гнездо, как только узурпатор будет разбит! Война на то и война, чтобы на ней было множество поводов отличиться – и я не упущу их! Альбрехту придётся признать и мои заслуги, и моё право самому решать свою судьбу. А каждое выигранное сражение я стану посвящать тебе!.. Скажи, ты веришь мне? – спросил Кертиц-младший, прежде, чем поцеловать руку своей – как он теперь считал – наречённой.
– Я верю, верю! – не менее пылко ответила Карен. Она снова плакала, но теперь уже – растроганно, а не горестно. – Я тоже клянусь ждать тебя и хранить верность!
– Увы, у меня нет для тебя кольца, – огорчённо покачал головой Стефан. – Но в знак того, что с этого дня я считаю тебя своей невестой, возьми хотя бы это, – он отстегнул от своего плаща большую серебряную фибулу в виде головы барса. Карен со смущённой улыбкой забрала вещицу, крепко сжав в ладони гладкий металл.
…Когда её семейство стояло во внутреннем дворе замка, провожая в дорогу высоких гостей и их свиту, Карен уже почти забыла своё недавнее отчаянье. Она подмечала тёплые взгляды Стефана, предназначенные – пусть никто об этом не догадывался – именно ей и украдкой отвечала ему улыбками.
И даже проводив глазами последнего выехавшего из ворот Соколиного Гнезда всадника, Карен не впала в уныние. Она слышала, как отец говорил с кем-то из знакомых дворян о том, что война не должна продлиться долго. Как знать, может уже через несколько месяцев Стефан вновь въедет в стены её родного замка – с вестью о победе над узурпатором и предложением руки и сердца для дочери Фалькенбергов.
========== Глава 24. Глядя в Бездну ==========
Небо сияло яркой голубизной – меж кронами деревьев не виднелось ни облачка, будто бы Лавиния всё ещё пребывала в землях своей жаркой родины, а не по другую сторону Иррейских гор – на мидландском юге. А вот землю уже устилал густой ковёр из пожухлых листьев, напоминая о том, что до осени оставалось недолго.
Идея отплыть на Хрустальные острова не из Фиорры или любого другого эллианского порта, а из имперского Шильдштадта принадлежала Адриану Фиенну. Это должно было оградить тайное посольство от возможной слежки и сократить путь по бурным океанским водам, непростой даже для корабля, имевшего в своём экипаже стихийных магов. Да и мидландские дороги считались одними из самых удобных и безопасных на континенте.
Правда, глядя, как её эдетанская охрана сноровисто перетаскивает в ближайший овраг трупы, Лавиния начинала сомневаться в последнем. Вздыхая о том, что приходится задерживаться в пути, она задумчиво пинала валявшийся у обочины камешек, когда над ухом послышался молодой мужской голос:
– Надеюсь, вас не слишком напугало это происшествие? Возможно, ваша светлость хочет отойти чуть подальше от дороги, пока тут не… приберутся? Мне очень жаль, что вам пришлось стать свидетельницей подобного.
Обернувшись, Лавиния столкнулась взглядом с худощавым мужчиной, чья недлинная чёрная бородка обрамляла симпатичное, только какое-то слишком бледное для эдетанца лицо. Один из новичков среди бойцов дома Фиеннов – но, видимо, достаточно проверенный в деле, чтобы властитель Фиорры отрядил его в поездку вместе со своей дочерью.
– Меня не смущают мертвецы, Диего. Они вообще очень тихие и спокойные. Если поблизости нет некромантов, конечно.
Позволив себе улыбнуться, Лавиния с любопытством раздумывала, к чему относится изумление молодого наёмника – к самим её словам или к тому, что она знает его имя.
Последнему – запоминать имена, прозвища и привычки простых воинов —Лавиния научилась у Тиберия, которого солдаты просто обожали. Она слышала, как однажды он сказал: «Эти люди умирают за нас слишком часто, чтобы мы не оказывали им уважения», – и отчего-то эти слова остались в памяти надолго.
– Линарес, не докучай герцогине, – голос Хосе раздался предостерегающим ворчанием большого пса, к хозяйке которого подошли непочтительно близко. – Иначе я подумаю, что дорога для тебя выходит чересчур лёгкой, и в дозоре будешь стоять вне очереди.
– Не стоит, Хосе, – одёрнула того Лавиния. – Он ни в чём не виноват, всего лишь беспокоился обо мне.
– Как скажете, госпожа.
– Я только надеюсь, что это и вправду были простые разбойники, а не кто-то ещё, – она с облегчением разрядила свой арбалет и стала закреплять его у седла беспокойно прядавшей ушами лошади. Всё-таки, оружие, пусть и компактное, сделанное специально под её руку, долго держать было ужасно неудобно.
Арбалет ей подарил Габриэль – предварительно неплохо поднатаскав Лавинию в стрельбе из другого, куда более тяжелого и неудобного. Учителем он был терпеливым, но не особо снисходительным – на нытьё о сбитых пальцах, обломанных ногтях и усталости отвечал сестре весьма ехидными шуточками, которые очень скоро отбивали желание жаловаться.
Правда, Рихо эти уроки не нравились. Он считал, что женщин подпускать к оружию – кроме разве что изящных кинжалов – нельзя ни в коем случае. Но с Габриэлем спорить было бесполезно. Стоило Рихо начать возражать, как его друг рявкнул в ответ: «Мы не всегда будем рядом, чтобы её защитить!», а ещё – что-то короткое и нецензурное про Арренц.
Об Арренце Лавиния знала лишь то, что там произошло какое-то религиозное восстание. И спрашивать о подробностях у своего возлюбленного или брата не рискнула. Но стрелять научилась – пусть не слишком метко, но сносно и быстро. Впрочем, сегодня этого делать не пришлось…
– Скорее всего, именно они, госпожа, – поддержал разговор Хосе. – Мерзавцы явно не ожидали встретить отпор… Если только кто-то нанял таких же недоумков, как те, что напали на дом вашего отца.
Лавиния нервно сглотнула. Вспоминать о покушении и особенно – о том, что случилось после него – не хотелось.
– В любом случае, господин Ксантос это выяснит, – продолжал её собеседник.
Одному из разбойников не повезло – эдетанцы схватили его живым, и брат Лавинии быстро уволок того подальше за деревья, отказавшись от какой-либо помощи в допросе.
– Думаю, да, – Лавиния поправила выбившийся из причёски светлый локон, разобравшись, наконец, с арбалетом. – Схожу проверю, как он справляется.
Кивнув Хосе, она направилась к опушке, но тут дорогу загородил Диего.
– Не стоит туда идти, ваша светлость. То, что вы увидите, вам точно не понравится, – неожиданно решительно сказал он.
Вот что-что, а назойливость и лишнюю опеку Лавиния терпеть не могла. Поэтому сказала, глядя в глаза проявившему неуместную заботу наёмнику:
– Это уж точно не ваши проблемы. Хосе, кажется, тебе стоит ещё поработать над дисциплиной подчинённых… Потому что я, конечно, прощу такую дерзость. Но только в этот раз, – и быстро зашагала к лесу.
Придерживая подол тёмно-серого дорожного платья – сшитого из дорогого тонкого сукна, но очень простого и сдержанного, ничуть не напоминавшего её обычные наряды – путница осторожно переступала коряги и ветки, в изобилии встречавшиеся на неровной лесной земле. Длинные юбки изрядно мешали, норовя зацепиться за ветки густого подлеска, и Лавиния с сожалением вспоминала бытовавший у эллианских женщин обычай путешествовать в мужской одежде. Увы, в землях более северных такой наряд привлекал бы слишком много внимания.
На самом деле, она испытывала что-то подозрительно похожее на радостное предвкушение, когда на дорогу перед их маленьким отрядом высыпал десяток крепких мужчин. Потому что пока вокруг лилась кровь и сталь ударялась о сталь, опасность полностью занимала Лавинию. И тогда в мыслях не оставалось места для терзавшего её страха за Габриэля и Рихо. Страха, ставшего в последнее время ещё более мучительным из-за того, что к нему примешивалось чувство вины.
Ведь если бы герцог Альтьери не любил жену так страстно и не ревновал так яростно, Габриэлю не грозила бы теперь медленная мучительная смерть!.. О том, что у офицера Чёрных Гончих и без расставленной Винченцо ловушки было немало шансов попасть под тёмное заклятие, Лавиния как-то не задумывалась.
Ксантос, разумеется, заметил её ещё издали – тихо передвигаться по лесу его сводная сестра вряд ли умела, а сам зеннавийский убийца всегда оставался настороже.
– Госпожа, – согнулся он в почтительном поклоне.
Вот только взгляд Лавинии невольно приковал не сам Ксантос, а плоды его трудов. Привязанное к стволу дерева, тело – теперь уже несомненно мёртвое – слишком густо заливала кровь, чтобы различить все покрывавшие его раны. Но то, что смерть разбойника не оказалась лёгкой, можно было понять и по его искажённому гримасой лицу.
Лавиния смотрела на труп и думала: несколько лет назад такое зрелище испугало бы её. Но теперь она не испытывала ничего, кроме брезгливости.
Разлука с семьёй, смерть первого мужа, собственное ранение и потеря ребёнка, проклятие, которое сломало жизнь Габриэля, убийство оказавшегося предателем Винченцо… Каждое из этих событий делало ещё один кусочек её души омертвевшим, словно кожа, разошедшаяся лохмотьями вокруг рваной раны. Возможно, скоро Лавиния вообще перестанет что-то чувствовать. Но пока что любовь к близким заставляла её сердце сжиматься от тревоги, а опасность – биться чаще.
– Это действительно были всего лишь грабители, ваша светлость, – прошелестел мягкий голос Ксантоса. – Они приняли нас за купцов, едущих за товарами, и рассчитывали поживиться крупной суммой.
– Ты уверен? – ей нравилось поддразнивать брата – словно бы совать испачканную в тёплой крови руку в клетку с леопардом. При этом зная, что зверь – ручной, слижет всё до капли, не задев клыками тонких пальцев.
– Вы сомневаетесь в моём искусстве?.. – обида на его юном смуглом лице выглядела даже трогательно. – Поверьте, есть боль, которую не сможет вынести ни один человек… так что можете не опасаться – он сказал мне правду.
– Я верю, верю, – Лавиния улыбнулась, касаясь плеча Ксантоса затянутой в светлую перчатку ладонью. – Ну что, идём?..
– Ступайте, ваша светлость. Мне нужно… привести здесь всё в порядок, – он сделал нетерпеливый жест в сторону трупа.
– О!.. Тогда не буду тебе мешать, – его собеседница торопливо кивнула, решив, что ей и вправду не стоит здесь задерживаться – то, что хотела, она уже выяснила.
Порой Лавинию пробирала дрожь, когда она начинала размышлять о страсти Ксантоса к насилию. Только вот что было взять с мальчишки, которого вместо детских игр обучали нести смерть и заставлять жертву молить о ней?..
Лавиния знала – Габриэлю с Рихо тоже доводилось убивать людей не только в бою. Но понимала она и то, что они относились к этому совсем иначе – как к неизбежному злу, а не чему-то естественному и достойному похвалы.
Однако, по пути обратно к опушке невольная зрительница «шедевра» Ксантоса уже не задумывалась о наклонностях брата – её одолевали совсем иные мысли.
Она старалась не терять веры в то, что на Хрустальных островах, с их древней и сильной магией, должно найтись средство, способное излечить Габриэля. Только вот её то и дело настигали сомнения – а что, если она попросту не успеет вернуться вовремя? Или не сумеет убедить островитян помочь?..
После отъезда из Фиорры ей уже несколько раз снился одинаковый кошмар. В нём Лавиния то стояла на скрипевших и покачивавшихся досках корабельной палубы, то шла по мостовой из тёмного камня, плавно ведущей к какому-то возвышению. А ночь вокруг наполняли крики умирающих и отсветы пожара.
Но не это пугало Белую Львицу Фиеннов. Она уже привыкла к опасностям – сумеет пережить и войну, и другое бедствие. Куда страшнее было пронзительное, всепоглощающее горе, которое охватывало Лавинию в том сне. Потому что, просыпаясь, она каждый раз думала – причина у этого горя могла быть только одна…
Вдруг внимание Лавинии привлёк раздававшийся поблизости негромкий голос, который повторял монотонные фразы. Они звучали неуловимо знакомо, хотя различимы были с трудом.
Она постаралась приблизиться к говорившему тихо, но, кажется, в этот день ей не суждено было стать умелой лазутчицей. Когда Лавиния подошла к стоявшему под раскидистым вязом Диего, тот давно уже замолк и теперь с непроницаемым выражением лица смотрел на то, как она пробирается сквозь кустарник.
– Ваша светлость, – поприветствовал её наёмник. Голос его звучал слегка напряжённо, но это была скорее тревога за свою госпожу, чем страх быть застигнутым за чем-то неуместным.
Вот тут-то Лавиния и увидела, в каком именно месте они с собеседником находились. Совсем рядом с выступавшими из земли мощными корнями дерева вниз уходил поросший мхом и ярко-зелёной травой склон оврага. Того самого, в котором обрели не слишком надёжный покой убитые разбойники.
И куда уже – благо погода стояла тёплая – начинали слетаться привлечённые кровью и потрохами мухи. Их низкое гудение невольно напомнило Лавинии едва отзвучавшую речь. Но уже через мгновение, она поняла, что за слова повторял Диего.
– Ты молился? За… них?! – взмах тонкой руки в сторону оврага вышел резким. Неожиданная набожность её спутника напугала Лавинию больше, чем художества Ксантоса. – Они вообще-то хотели нас убить!..
– Они были людьми, ваша светлость. Почитали Троих, а не служили тьме. И хотя бы поэтому заслужили, чтобы о них кто-то молился.
– Говоришь, как священник. Но главное – меч в руках держать умеешь, на остальное мне плевать, – нарочитой грубостью Лавиния пыталась заглушить испуг. – Надеюсь, ты закончил и проводишь меня обратно.
– Разумеется, ваша светлость.
К дороге они двинулись не разговаривая и думая каждый о своём. А когда подошли к остальным эдетанцам, которые дожидались свою госпожу возле лошадей, Лавиния поманила к себе Хосе вместе с успевшим выбраться из леса Ксантосом и сказала им:
– Мы отправимся в Шильдштадт другим путём. Сделаем небольшой крюк и завернём по дороге в Боэнну. Как раз попадём туда за пару дней до коронации нового мидландского императора.
– Вы собираетесь посетить коронацию? – в отличие от Ксантоса, Хосе сохранять невозмутимость удавалось с трудом – он косился на Лавинию с изумлением.
– Нет, на коронацию мы не останемся. Но на неё прибудет мой брат, архиепископ Эрбургский. Я хочу его увидеть, прежде чем отправиться к гиллийцам.
«Я хочу ещё хоть раз увидеть его живым. И боюсь не успеть этого».
– Хорошо, госпожа. Значит, отправляемся в Боэнну, – с готовностью ответил Хосе – кажется, его такое пояснение вполне удовлетворило. Ксантос же только кивнул сестре, ничего не говоря.
Когда их маленькое посольство тронулось в путь, Лавиния вновь погрузилась в размышления. Этот новичок в отряде, Диего что-то – или кого-то – ей напоминал – но смутно. Его молитва на безупречном эллианском, знания о пытках, не слишком обычная для наёмника манера держаться – вежливая, но в тоже время – чересчур смелая по отношению к своей нанимательнице… Все эти черты по отдельности явно говорили о чём-то хорошо ей знакомом, но в общую картину складываться не желали. Возможно, потому, что в голове и без того хватало противоречивых мыслей.
С удовольствием подставляя лицо ещё не успевшему стать по-осеннему тусклым солнцу южного Мидланда, Лавиния пустила свою серую кобылку чуть быстрее, поравнявшись с Ксантосом, который ехал во главе отряда. Впереди лежал нелегкий путь, но Белой Львице было ради кого переносить его трудности.
«Скоро я буду с вами, мои дорогие… Скоро я увижу тебя, Габриэль, и сама скажу тебе, чтобы ты не смел – никогда не смел – оставлять меня одну. Если будет нужно, я зубами выгрызу твоё спасение, только дождись меня!»
***
Эрбургское лето плавно, но неизбежно перетекало в осенние хмурые дни – и накрапывавший мелкий нудный дождик был тому лучшим подтверждением. Но даже плохая погода не помешала мидландскому императору с утра отправиться наблюдать за отправкой войск в мятежную Лерию – а на самом деле – любоваться парадными мундирами солдат и офицеров, лошадьми и начищенным оружием. Не слишком-то разбираясь в военном деле, Карл с пылкостью мальчишки, дорвавшегося до новой коробки с солдатиками, обожал его внешние атрибуты.
И такая увлеченность любовника подготовкой к – как её уже успели назвать столичные болтуны – Южной кампании пришлась на руку Луизе. Монаршие покои оказались в полном её распоряжении.
Вернее – в её и Вилли, который после вчерашних событий точно заслуживал награды. Сейчас он разлегся на застланной алым тонким покрывалом постели и даже не пытался прикрыться чем-то, кроме наброшенной на плечи батистовой рубашки.
Луиза понимала, что её сегодняшняя смелость граничит с наглостью. Хоть на подступах к императорской спальне и дежурили верные своему капитану гвардейцы, но принимать здесь любовника всё равно было рискованной затеей. Зато Луизе дарила мстительное наслаждение возможность отдаваться Вилли именно на том ложе, где её брали уже два мидландских императора – упокоившийся в пышной гробнице старик и пока некоронованный мальчишка.
Тем более, что в качестве любовника Вилли оказался и вправду хорош. Сейчас, пристроившись рядом с ним и ещё отчётливо помня, как сладко до боли было ощущать его в себе и делить с ним общую вспышку жгучего, словно кипящий яд наслаждения, Луиза думала, что избавляться от Вилли будет немного жаль. Но сделать это надо в ближайшее время – дважды предатель слишком опасен, чтобы играть с ним в долгие игры.
Взгляд Луизы скользил от взъерошенной макушки к породистому, немного вытянутому лицу, которое не портил даже переломанный нос. И ниже – к тонкому шраму на груди, плоскому животу и тёмной поросли внизу него. В такие моменты императрице становилось жаль, что она – не одна из аристократок Первой Империи или даже – мифической древней Соланны, Царства Двух Океанов – которые могли невозбранно держать в своих домах молодых рабов, развлекавших их в постели. Определённо, она бы тогда выбирала невольников, похожих на этого отпрыска семейства Эццоненов.
Вздохнув, и чувствуя, как по телу проходит горячая нарастающая волна, Луиза представила себе Вилли прильнувшем ртом к её лону и такого же красавца, одновременно с этим ублажающего её поцелуем. Ах, это могло быть славно, жаль, что в реальности Вилли вряд ли согласиться взять к ним в постель ещё одного мужчину!..
Полная сожаления о своих несбыточных фантазиях, Луиза сладко потянулась, невзначай коснувшись рукой бедра любовника. Но стоило Вилли попробовать притянуть её к себе, как Луиза легко вспорхнула с кровати и направилась к стоявшему у стены креслу, обитому тёмно-бордовым бархатом. На нём оставались лежать сваленные в беспорядке предметы гардероба, принадлежавшие как Вилли, так и самой императрице. Но Луиза сейчас потянулась отнюдь не к своему платью или нижнему белью.
Её внимание привлёк алый с золотым шитьём мундир Вилли, который она и накинула на плечи. А после медленно повернулась к любовнику с лукавой улыбкой на губах:
