Текст книги "Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]"

Автор книги: Бу Бальдерсон

Соавторы: Г. Столессен,Андре Бьерке
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

Глава девятая
ЧЕРДАК В ПАСТОРСКОЙ УСАДЬБЕ И ПЯТЕРО ЛЮБОПЫТНЫХ

Вскоре Арне и Моника ушли домой, им хотелось поговорить наедине. Я испуганно проводил их глазами, что там сейчас произойдет, прощальная сцена? Уж не я ли тому причиной? Они держались друг с другом холодно и отчужденно. Но мне показалось, что иногда в глазах у них вспыхивали искры. Почему-то мне вспомнился красный сигнал светофора.

После их ухода мы продолжали предаваться восхитительному безделью. Эбба задумчиво рассматривала свои ноги с ярко-красным лаком на ногтях. Вдруг она обратилась к Карстену:

– Карстен, ты человек здешний, все знаешь. Тебе не кажется, что этот Флателанд человек весьма состоятельный?

– Да, говорят, деньги у него водятся, – ответил Карстен. – При этом он не вполне равнодушен к земным соблазнам. А почему тебя это интересует?

– Он сказал, что в деньгах, собранных для Дёрума, есть и его лепта. Но как-то не верится, чтобы этот доморощенный проповедник был склонен к благотворительности. Он скорее питает слабость к доброй старушке мамоне. Во время разговора он так перебирал пальцами, как будто считал купюры. Знаете, у меня появилась своя версия относительно того, что здесь происходит.

– Выкладывай, Шерлок Холмс! – Танкред приподнялся на локте и с одобрительной улыбкой посмотрел на жену.

– Мне кажется, Флателанд спит и видит, как бы самому заполучить эту усадьбу. Помните, когда Арне только намекнул на это, лицо Флателанда сделалось каменным. Я уверена, что именно он в первую очередь финансирует выкуп усадьбы. Дёрум подставное лицо, он, так сказать, символизирует собой моральное право. Если Арне уступит Дёруму усадьбу, ее истинным владельцем окажется Флателанд, и он расположится здесь со всей своей свитой.

– Но неужели он настолько глуп, чтобы верить, будто Арне откажется от этой золотой жилы? – спросил я. – Тем более что купил он ее за бесценок. Арне должен быть для этого круглым дураком.

– Вот тут-то и кроется самое Главное. Я думаю, что роль привидения в доме играл Флателанд. Либо один, либо с кем-нибудь из своих верных помощников. Цель ясна, а средства весьма эффективны. Надеюсь, вы согласны со мной? Он пугает Арне, чтобы тот стал сговорчивым и захотел поскорее отделаться от этой усадьбы. Сейчас Флателанд заслал первый пробный шар. Я так и вижу, как Каперская усадьба превращается в величавый молельный дом, а то и в маленький Ватикан, резиденцию папы Александра I Хейландского. Однако он недооценил наши нервы.

Карстен покачал головой.

– Милая Эбба, ты весьма вольно обращаешься с фактами, – сказал он. – Разве может обычный человек проходить сквозь стены и влезать в закрытые окна? Как ты объяснишь случай с комодом? Или то, что случилось нынче ночью?

– «Тайна шагающих сапог». Согласись, неплохое название для романа. – У Эббы на носу появились насмешливые морщинки. – Это, конечно, загадка. Хотя однажды в цирке я видела, как женщину положили в ящик и вместе с ящиком распилили пополам. Все эти фокусы имеют очень простые объяснения.

– А вот и новый гость! – объявил я.

На этот раз пришла Лиззи. Издали она помахала нам рукой.

На ней было короткое цветастое платье, которое очень шло к ее живому облику. Перепрыгивая с камня на камень, она весело балансировала руками. Сегодня она была очень хорошенькая. У Карстена засветилось лицо. Мне вдруг почудилось что-то извращенное в том, что эта очаровательная девушка замужем за таким старым чудаком, как Пале.

– Я так и думала, что вы здесь купаетесь, – сказала она, подходя к нам. – Можно составить вам компанию?

– Располагайтесь и будьте как дома, – сказал я. – Кстати, а не перейти ли нам на «ты». Меня зовут Пауль.

– Вот хорошо! – обрадовалась она. – Когда обращаешься на «вы», люди кажутся такими чужими. У меня в Хейланде совсем нет друзей, и иногда мне бывает невыносимо одиноко. Сегодня мой муж уехал в Лиллесанн и вернется только вечером. Мне не по себе одной в этом большом пустом доме, и я решила прийти к вам.

– Мы всегда тебе рады, – сказала Эбба.

Лиззи села рядом с Карстеном, она обхватила руками колени и смотрела на море. В глазах у нее, как всегда, была тревога, что-то, видно, томило ее.

– По правде сказать, мне хотелось попросить вас об одной услуге, – нерешительно начала она. – Может, вам это покажется смешным… Я узнала, где мой муж прячет ключ от чердачной комнаты…

Наступила пауза, мы вопросительно смотрели на Лиззи. Карстен прикоснулся рукой к ее плечу.

– В которую тебе нельзя заходить? Там еще твой муж часто сидит по ночам?

– Да. Мне необходимо узнать, что он там делает. Эта таинственность очень разделяет нас. Я во что бы то ни стало должна в нее заглянуть… Сегодня у меня есть шанс это делать. Но… я боюсь идти туда одна. Поэтому я и хотела просить вас…

– Пойти с тобой? – договорил за нее Танкред. – С великой радостью, милая Лиззи, с великой радостью! Честно говоря, я сгораю от любопытства. Если бы не твое предложение, боюсь, я бы залез в ваш дом и сам выведал тайну этой комнаты. А что скажут другие?

– Разумеется, мы тоже пойдем с тобой! – подхватила Эбба. – Таинственные чердаки – это моя страсть!

– А удобно ли? – нерешительно заметил я. – Может, это… как бы лучше сказать… немного нескромно с нашей стороны? Что мы скажем Пале, если он вдруг…

– Да ведь он только вечером вернется домой! – нетерпеливо перебила меня Лиззи. – Господи, уж не думаете ли вы, что я совсем сошла с ума? Впрочем, может, так оно и есть. Но постарайтесь меня понять: я делаю это не от недоверия к мужу, напротив, я уважаю его и даже очень. Настолько, что боюсь вызвать его презрение. Но я должна избавиться от всех сомнений. И я буду вам очень благодарна, если вы мне поможете. Карстен, ты считаешь, что я поступаю дурно?

– Ни в коем случае. – Карстен встал и собрал свою одежду. – Ты поступаешь самым разумным образом!

Прости за выражение, но мне тоже хочется заглянуть в карты твоего мужа!

Через несколько минут мы были готовы. Сперва я досадовал, что наша пляжная идиллия была нарушена – неужели нельзя хоть на время отдохнуть от всей этой чертовщины? Но вскоре общее любопытство заразило и меня. У меня появилось то же чувство, которое я испытывал в детстве, зачитываясь «Островом сокровищ».

– Давайте заглянем домой и позовем с собой Арне и Монику, – предложила Эбба. – Чтобы экспедиция была в полном составе.

Однако Арне и Моники дома не оказалось, должно быть, они пошли прогуляться. Мы оставили им записку и поспешили в Пасторскую усадьбу. Погода для такой прогулки была самая подходящая: живописная петляющая дорога очаровала нас всех. Не то что в первый раз, когда мы ехали по ней под проливным дождем. Вскоре она вывела нас к пустошам.

Мы с Эббой опередили других.

– Мне совершенно ясно, что Лиззи до смерти боится своего мужа, – сказала Эбба и сбила одуванчик, который рос на обочине. – Бог его знает, что он за человек. Ты читал «Ночного соловья» Агаты Кристи? Про женщину, которая без ума влюбилась в приезжего донжуана и вышла за него замуж. Она ничего не знала о его прошлом, и ее мучили мрачные подозрения. Наконец в один прекрасный день она узнала, что он убийца. В ящике комода она обнаружила пачку газетных вырезок, в которых сообщалось о судебном процессе над ним. Некоторые убийцы любят хранить свидетельства своих преступлений, чтобы иногда освежать приятные воспоминания. Может, и тут такой же случай?

– Скажешь тоже! – воскликнул я. – Но, честно говоря, я и сам побаиваюсь Пале.

Я невольно вспомнил свой сон. Он во всех подробностях стоял у меня перед глазами: фотография в медальоне Моники, останки лошади, лицо Пале, посеребренное лунным светом.

– В чем дело, Пауль? О чем ты задумался?

– Ночью дурацкий сон приснился. До сих пор осадок. Попробуй расшифровать его, ведь ты изучала Фрейда.

– Давай рассказывай.

Я рассказал почти все, только начало сна подверглось легкой цензуре, я не хотел, чтобы Эбба догадалась о моих чувствах к Монике.

– Вообще-то нельзя расшифровать сон, когда не знаешь, что ему предшествовало, и приходится свободно толковать его элементы. Однако в данном случае это допустимо. Твой сон можно назвать хрестоматийным, в нем действуют самые прозрачные символы. – Эбба приняла строгий профессорский вид, ей не хватало только белого халата и очков в роговой оправе. – Итак, держись! Маленький золотой медальон – это женский сексуальный символ, он представляет Монику как сексуальный объект. Во сне ты открываешь медальон и находишь там фотографию поднявшегося на дыбы жеребца. Так?

– Откуда ты знаешь, что это был жеребец, а не кобыла?.. – начал было я.

– Конечно, жеребец. То есть мужской сексуальный символ, который в данном случае представляет Арне. Ведь Моника его фотографию носит в медальоне…

– А вот этого я не знаю. – Я понял, что мне не следовало затрагивать эту тему.

– Ты – нет, а подсознание знает. Не прерывай меня. Другими словами, это значит, что Арне – любовник Моники, и это соответствует действительности. Но твой сон говорит о том, что и ты к Монике неравнодушен. Ведь ты открыл медальон, чтобы найти в ней свою фотографию, верно? Ты хочешь, чтобы она принадлежала только тебе. Следовательно, ты постараешься, чтобы твой соперник лишился жизни. Потом ты увидел плавающие в воде останки лошади. Символ подтверждается – ведь это, по сути дела, были останки Арне. Сон говорит о том, что ты желаешь ему смерти.

– Ну, а Пале? Он-то почему мне приснился?

– А это своеобразное повторение вчерашнего эпизода возле конюшни, когда его испугалась лошадь. Этот человек символизирует для тебя страх. Ведь так? Ты сам только что сказал, что боишься его. Тебе видится в нем что-то таинственное, мефистофельское. Когда человек во сне нарушает запрет, он часто испытывает страх, и этот страх символизируется появлением того, кого человек боится. Вспомни, когда в детстве ты совершал какой-нибудь проступок, тебе мерещился трубочист, или тролль, или дьявол…

– Никогда! – запротестовал я. – Я получил здоровое воспитание и никогда не был суеверным. Давай оставим эту тему. Ты обвинила меня во всех смертных грехах. Я и распутник, и мизантроп, и убийца… Кто еще?

Эбба засмеялась.

– Не отчаивайся, милый Пауль. Во сне мы все хищники и злодеи. Сон – это своеобразная отдушина, понимаешь? Надо же нам иногда освобождаться от подавляемых влечений. Зато, проснувшись, мы ведем себя примерно.

Я дал себе слово больше никогда никому не рассказывать свои сны, во всяком случае тем, кто изучал психологию. Самое печальное было в том, что она уличила меня в желании нарушить десятую заповедь. Каковы будут последствия? Эбба угадала мои мысли!

– Чего ты смутился? Не бойся, я никому не скажу,^-что ты влюблен в Монику. Психоаналитик обязан соблюдать профессиональную тайну. А вообще могу тебя порадовать – она к тебе тоже неравнодушна.

– Я знаю, что она ценит нашу дружбу, но ведь ты не хочешь сказать…

– Именно это я и хочу сказать: она тоже в тебя влюблена. И тут уже мой вульгарный психоанализ ни при чем, мне это подсказала моя безошибочная женская интуиция. Выше голову, мальчик мой!

– Но как же мне себя вести? Ведь Арне мой друг…

– Разумеется, тебе не хотелось бы терять его дружбу, даже если ты и убил его во сне. Думаю, твои притязания на Монику восторга у него не вызовут. Но его отношения с Моникой, судя по всему, исчерпаны, разрыв может произойти в любую минуту. Главное, не торопись. Терпеливый своего дождется.

Мы подошли к узкой расселине, по которой проходила дорога. Солнечные лучи проникали сквозь нависшие над дорогой деревья и радовали глаз причудливой игрой света. Нам казалось, что мы идем по зеленому аквариуму. Над нашими головами кружили две большие желтые бабочки. Вокруг царила тишина – природа погрузилась в послеобеденный сон.

Карстен, Лиззи и Танкред наконец догнали нас.

– Как раз на этом месте лошадь прошлый раз стала, – сказал Карстен.

– А там, впереди, уже Пасторская усадьба? – спросил Танкред у Лиззи.

Она не ответила. Оцепенев от ужаса, она смотрела в сторону дома.

– Боже мой, опять он! – воскликнула Лиззи.

На крыльце у парадной двери стоял человек. Он, видимо, только что постучал и в ожидании, пока ему откроют, поглядывал на окна второго этажа. Я его сразу узнал, это был рыбак Рейн. Должно быть, услышав наши шаги, он обернулся. Даже за сто метров я ощутил на себе его безжизненный взгляд.

– Не понимаю, почему он продолжает приходить к нам? – прошептала Лиззи. – Моему мужу больше не о чем говорить с ним.

– А вот я был бы не прочь потолковать с этим человеком, – заметил Танкред. – Если он, конечно, не возражает. Впрочем, он предпочитает удалиться.

Рейн, по-видимому, не хотел встречаться с нами. Он быстро пошел по дороге и, когда мы поднялись на крыльцо, уже скрылся за поворотом.

– Видно, совесть у него не чиста, – заявила Эбба. – Ой, что это?

В придорожных кустах что-то зашуршало, я успел заметить черную тень, которая сквозь кусты быстро бежала вдоль дороги.

– Какой-то зверь, – сказал я. – И немаленький. В Хейланде водятся лисы?

– Этот зверь больше похож на рысь, – заметил Карстен. – Повадка как будто кошачья. Да это же черный кот! Какой здоровенный! Вон, вон…

Он показал на дорогу. Теперь мы все увидели этого кота, он пробежал по дороге и скрылся за поворотом следом за Рейном. Это была образцовая особь из семейства кошачьих. Я вспомнил, как Арне описывал кота, которого видел в Желтой комнате: огромный, лохматый, не кот, а настоящий медведь.

– Уж не тот ли это кот, который приходит в Каперскую усадьбу, – предположил я. – Может, это и есть тот мифический зверь, который напугал бывшего управляющего и разодрал собаку? Мы же видели на трупе следы кошачьих когтей.

– А почему бы и нет? – сказал Танкред. – По описанию, это вполне мог быть один и тот же кот. Тот самый черный кот, который участвует в нашей драме в роли статиста.

– Он побежал за Рейном. Может, это его кот?

– Не исключено. Этот человек все больше и больше начинает интересовать меня. Лиззи, он приходил к вам когда-нибудь с эти котом?

– По-моему, нет… Не знаю… кто же водит с собой котов? Но может, кот ждал Рейна возле дома? Заходите, прошу вас, пожалуйста.

Лиззи открыла парадную дверь, и мы через прихожую прошли прямо в гостиную.

– Подождите минутку. Я возьму керосиновую лампу. На чердаке темно.

Пока мы ждали, меня опять охватило тягостное чувство. Какое ребячество с нашей стороны, чтобы не сказать прямо – наглость, шпионить за посторонним человеком. По какому праву мы врываемся в чужую личную жизнь? Правда, нас попросила об этом хозяйка дома: мол, мы тем самым окажем ей большую услугу. Может быть, у Лиззи пошаливают нервы, но какие-то основания для беспокойства у нее несомненно есть. Я сам видел, как Пале помыкает ею; за его мягкостью и любезностью кроется что-то неясное и зловещее. Любопытство Лиззи совершенно оправдано: жена должна знать, чем занимается муж в их общем доме.

– Какая замечательная гравюра, – сказал Танкред.

Он с видом знатока изучал пожелтевшую гравюру в углу гостиной. Мы подошли к нему. Гравюра висела в нише – ее не сразу можно было заметить. На ней был изображен человек в пасторском облачении. За его спиной простирался старинный город с забавными островерхими крышами деревянных домишек, он немного напоминал город Крагерё в его прежнем виде, в котором он представлен в музее на Бюгдё. Все детали были тщательно проработаны, почти как на японской акварели. Особое внимание художник уделил рукам пастора, сложенным на коленях, – изящные, небольшие, они в то же время напоминали щупальца насекомого, было в них что-то отталкивающее. К сожалению, гравюра была испорчена – ее покрывали большие коричневые пятна, одно из которых почти целиком пришлось на лицо пастора.

– Жаль, не видно лица, – посетовал Танкред. – Мне бы очень хотелось взглянуть на него.

– Интересная гравюра, – пробормотал Карстен. – Очень интересная. Его руки похожи на…

– Простите, что задержалась! – Лиззи вошла с зажженной лампой. – Пришлось наливать керосин.

– Кто здесь изображен, Лиззи? – Танкред кивнул на гравюру.

– Йёрген Уль, каперский пастор, первый хозяин этой усадьбы. Он сидит на фоне Лиллесанна, каким он был в 1810 году. Терпеть не могу эту гравюру… Знаете что, идемте сразу на чердак, мне хочется поскорей покончить с этим делом. А потом я угощу вас кофе с ликером, воду я уже поставила.

Следом за Лиззи мы поднялись по узкой лестнице, ступени которой были почти стерты, и оказались на просторном старинном чердаке. Дневной свет едва проникал сюда сквозь небольшое пыльное оконце. Лиззи повела нас куда-то в темноту, наши тени, словно кривляющиеся химеры, скользили за нами. К лицу у меня вдруг что-то прилипло, я выругался и стер с лица паутину. При свете керосиновой лампы я увидел огромного паука, который пробежал вниз по стене и исчез.

В конце небольшого коридорчика Лиззи остановилась перед дверью, на которой висел ржавый кованый замок, и отставила лампу. Потом вытащила из кармана такой же ржавый ключ и вставила его в замочную скважину, но повернуть почему-то не решилась.

– Вот эта комната, – прошептала она. – Только я боюсь заходить первой. Может, кто-нибудь из вас пойдет вперед?

– Позволь мне, – сказал я и подошел к двери.

Я никогда не отличался особой отвагой. Но порой любопытство побеждало во мне врожденную осторожность, к тому же я всегда был неравнодушен к темным коридорам и глухим чердакам. В двенадцать лет я предложил моим друзьям новый вид спорта – обследовать подвалы. Никто не сумел побить поставленный мною рекорд – только в района Майорстюэн я обследовал сто двенадцать подвалов, из которых один, на Сумсгатан, оказался особенно интересным. Сколько раз мне приходилось вместо подвала подниматься на лифте, когда я сталкивался с сердитым комендантом, решившим в силу своей ограниченности, что я просто зашел справить в подвале нужду. Но это не убило во мне спортивный азарт – сталкиваясь с очередной тайной, я всегда испытывал благородный пыл исследователя.

Вот и теперь меня охватило знакомое чувство. Впрочем, то же, судя по их лицам, испытывали и другие. Даже флегматичный Танкред, несмотря на напускное равнодушие, выглядел сейчас двенадцатилетним мальчишкой. Я повернул ключ и открыл дверь. Потом поднял лампу и вошел. Все последовали за мной.

Комната была квадратная, с небольшим окном на потолке. В первую очередь мне бросился в глаза немало послуживший на своем веку стул и допотопный секретер, занимавший середину комнаты. На нем стоял высокий подсвечник и старинный письменный прибор с чернильницей и серебряной песочницей, на откинутой доске лежала толстая стопка исписанной бумаги. В целом комната скорее напоминала чулан. Возле стен были сложены какие-то предметы, все они без исключения имели отношение к судоходству.

В углу стоял большой ржавый якорь, по обе стороны от него – два старых судовых компаса. Словно в музее, здесь были выставлены два весла, фонарь с красным стеклом, морской бинокль, стопка лоций и ящик с талями. На одной из стен висело несколько спасательных кругов с разных судов. Справа от секретера через всю комнату был протянут канат, на котором висели всевозможные робы. От них шел тяжелый сладковатый запах.

Комната может производить либо приятное, либо гнетущее впечатление, все зависит от атмосферы, которую привнесли в нее обитающие в ней люди. Эту комнату вполне можно было бы принять за чулан добродушного старика шкипера, где он хранит свои реликвии и любит посидеть с трубкой, погрузившись в воспоминания, если бы не ее атмосфера. Что-то противоестественное, неживое ощущалось среди этих стен, и, несмотря на это, она как будто хранила следы недавнего пребывания в ней человека. Наверное, такое же чувство возникает у водолаза, попавшего в каюту затонувшего судна.

Лиззи остановилась у порога, она стояла, как статуя, скользя взглядом по комнате.

– Не понимаю, – проговорила она. – Зачем он собрал здесь весь этот хлам? И почему мне нельзя было это видеть?

– Эксцентричные коллекционеры собирают и не такое, – сказал я. – Я, например, знал человека, который собирал пряжки для волос и ракушки. В остальном он был совершенно нормальный, но сокровищ своих не показывал никому, даже жене. Бывают такие чудаки.

Я понимал, что мое объяснение звучит малоубедительно, я и сам в него не верил.

– Не мог все это собрать мой муж, – сказала Лиззи. – Как бы он притащил сюда этот якорь? Я уверена, что все эти вещи лежат здесь еще со времен Йёргена Уля.

– Однако здесь есть и вполне новые экспонаты. – Танкред указал на стену. – Например, тот спасательный круг. Последний направо.

На стене висел белый спасательный круг, на котором большими буквами было написано: «ТАЛЛИНН».

– Это же… Это же круг с эстонского судна! – вскричала Эбба. – Что за чертовщина?

Наступило тягостное молчание. Я пытался собраться с мыслями. Самые невероятные догадки и объяснения рождались у меня в голове.

– Может, он сам написал это? – предположил я.

– Нет! – Эбба подошла к спасательному кругу. – Это не подделка. Краска старая и изъедена солью. По-моему, этот круг совсем недавно побывал в море.

– Браво, Шерлок Холмс! – Танкред бесцеремонно заглянул в рукопись, лежавшую на секретере. – «Некоторые соображения в связи с культом сатаны в XIX и XX веках», – прочитал он. – Как тебе нравится название, Карстен?

Карстен не ответил, его почему-то заинтересовали робы, он внимательно рассматривал их, одну за другой. Ни дать ни взять придирчивый покупатель в магазине готового платья.

– Пожалуйста, не трогай ничего! – взмолилась Лиззи. – Он не должен догадаться, что здесь кто-то был. Пошли лучше вниз, мы уже все посмотрели!

– Одну минутку, Лиззи. – Карстен достал робу из самой середины. – Я обнаружил кое-что весьма интересное…

– Я вижу, вы добрались до моего обиталища!

Даже если бы на меня вылили ведро ледяной воды, я бы не так испугался, как сейчас. Резко обернувшись, я увидел в дверях Пале, он едва уловимо улыбался, как древнегреческая статуя. Его появление подействовало на остальных примерно так же. Никто не слышал, как он вошел, он возник как будто из воздуха.

– Насколько я понимаю, Лиззи просветила вас относительно моего тайного убежища. Любопытство – это такая человеческая черта, правда, дружок?

Лиззи смертельно побледнела, глаза у нее остекленели, казалось, она вот-вот лишится чувств. Карстен подошел к ней.

– Вы… вы… пожалуйста, простите нас за вторжение, – заикаясь, проговорил я. – Мы поступили дурно. – Лицо у меня стало пунцовым, положение было мучительное.

– Помилуйте, дорогой Риккерт. Мой дом находится в полном распоряжении наших гостей. Здесь нет ни взрывного устройства, ни капканов. – В голосе у него слышалась добродушная ирония. – Это вы простите великодушно, что напугал вас своим неожиданным приходом. Я уладил свои дела в Лиллесанне быстрее, чем ожидал. Ну, раз уж вы раскрыли мою маленькую тайну, самое время кое-что объяснить вам.

Он достал большой белоснежный платок и не спеша вытер губы. Потом продолжал:

– Собственно говоря, эта комната – мой рабочий кабинет, и большая часть вещей тут – это трофеи, которые Йёрген Уль привозил из своих каперских походов. Он несколько раз бывал дома с тех пор, как стал матросом на «Раке», и до того, как пропал навсегда.

Теперь Пале медленно вытирал себе лоб. У меня создалось впечатление, что он нарочно тянет время.

– Какой жаркий нынче день. Да, так на чем мы остановились? Ах, да… Вам, конечно, известно, что у каждой комнаты имеется своя аура, – во всяком случае, вам, Карстен, это наверняка известно. Все эти старые предметы способны поведать нам о своих владельцах. В настоящее время я работаю над главой, в основе которой будет лежать предание о капитане-капере. Это единственная комната в доме, которая поможет мне перенестись воображением в эпоху каперских походов. В темноте ночи предметы обретают дар речи. Мне чудится, что прошлое еще живо в этих предметах, в этих стенах, что за сто лет тут ничего не изменилось…

– Но почему же ты не разрешал мне?.. – начала Лиззи.

– Я объясню. Причина, по которой я хотел сохранить эту комнату только для себя, в том, что современные люди, и ты, Лиззи, тоже, могут легко нарушить эту хрупкую ауру. Даже неодушевленные, казалось бы, предметы, могут проявлять повышенную чувствительность, они закрываются, когда на них устремляется слишком много глаз, отказываются впускать в свой мир. А я хотел бы выведать все их тайны, и чтобы мне при этом никто не мешал. Я стремился войти в доверие к этой комнате. Понимаете ли вы, что я имею в виду? Уж не обессудьте, но я бы предпочел продолжить этот разговор в гостиной…

Только теперь Эбба и Танкред представились ему. Даже эти самоуверенные люди выглядели несколько смущенными. Один только Пале держался как ни в чем не бывало. Пока мы шли по чердаку, я осмелился задать ему вопрос:

– Пале, а этот спасательный круг с эстонского судна, каким образом он…

– Ну, наконец-то! Я ждал этого вопроса. Круг я нашел на одном из островков, кажется, в апреле. Ну, и присоединил его к коллекции, мне показалось, что там он будет на месте. Ведь история с «Таллинном» как бы оживила вновь старое предание. Вода, наверное, уже вскипела, надеюсь, вы не откажетесь выпить с нами по чашечке кофе?

– Не могу понять, – сказала Эбба, когда мы через полчаса возвращались домой, – то ли этот человек действительно незаурядная личность, то ли просто шарлатан.

– А может быть, и то и другое, – предположил Танкред. – Это не исключено. Если все свои объяснения он придумал с ходу, то это великолепный импровизатор. Поэма в прозе. Шедевр.

– Но Лиззи я все равно не завидую, – заявила Эбба. – Я предпочитаю такого мужа, как ты, хоть ты звезд с неба и не хватаешь.

Карстен шел по краю обочины, лицо у него было сосредоточенное.

– Ну а ты сделал какое-нибудь открытие? – спросил я.

– Целых два, – ответил Карстен.

– Рассказывай.

– Во-первых, Пале присоединил к своей коллекции не только спасательный круг. Я изучил фабричный знак на робе, которая висела в самой середине.

– И что же это был за знак?

– Оказывается, роба эстонского производства. На знаке стоит слово «Таллинн». Одним словом, роба принадлежала одному из матросов с судна «Таллинн».

Карстен выразительно замолчал, предоставив нам самостоятельно переварить эту новость.

– Мы недооценили тебя, Карстен! – с восхищением сказала Эбба. – А что еще тебе удалось разнюхать?

Карстен не спешил с ответом. Наконец он сказал:

– На второе обстоятельство вы должны были сами обратить внимание. Когда Пале вытирал лицо платком, это сразу бросалось в глаза. Вас не удивило сходство между его руками и руками пастора на старой гравюре?