Текст книги "Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]"

Автор книги: Бу Бальдерсон

Соавторы: Г. Столессен,Андре Бьерке
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

2

Силы, дремавшие в автомобиле, наконец-то по-настоящему проснулись, щебенка и камешки застучали о днище, и мы на высокой скорости, повторяя все изгибы шоссе, вылетели на побережье. Мимо проносились прекраснейшие пейзажи. В садах тут и там сверкали стеклами аккуратные домики, а по обоим сторонам волновалось лоскутное желтое и зеленое одеяло нивы, подоткнутое вдали зубчатой кромкой темно-зеленого сосняка.

Я улыбнулся про себя и подумал: нет, я отнюдь не против красот природы, лишь бы не пришлось продираться через них самому. Мне доподлинно, из собственного опыта, известно: идиллически прекрасная издали, вблизи природа может встретить тебя довольно неприветливо. Место может оказаться сырым, пыльным, ветреным, полным муравьев или досаждающим еще какой-нибудь пакостью – природа, как мы знаем, неисчерпаема на выдумки. К тому же я ехал на Линдо – один из самых дальних островов прибрежного архипелага, где, так или иначе, все равно придется жить в окружении самой что ни на есть дикой природы и вряд ли удастся избежать хотя бы одной из ее прелестей.

Я отправился на остров по той же причине, что и много раз прежде. Мне позвонила моя младшая сестра-министерша и вмиг меня совратила. Она обещала всячески ухаживать за мной, напомнила о моем любимом рыбном суфле, телячьих котлетах и омлетах по-французски – блюдах, чрезвычайно полезных для моего желудка. А потом она стала описывать мне свежесть воздуха по утрам, прохладу в тени берез в жаркие солнечные дни, покойную тишину вечеров. Как раз в этот момент солнце припекало мне затылок, отпечатывая на нем очертания оконной рамы, за окном подросток заводил мотоцикл, и я собирался идти на кухню, чтобы завтракать вареными яйцами третье утро подряд. Я тут же вспомнил, что кафе Оперы закрыто, все мои знакомые разъехались. А Маргарет добавила, что дети очень скучают по своему дяде и что она была бы очень-очень рада, если бы я согласился приехать, ведь она так одинока (что, надо сказать, странно слышать от матери четырнадцати детей). Я что-то бормотал, что-то мямлил, а она воскликнула: «Вот и хорошо! Машина заберет тебя внизу у подъезда!» Я закричал ей, что в любом случае поеду только поездом, но она уже положила трубку, чтобы через секунду поднять ее снова, позвонить мужу и попросить его захватить с собой в пятницу на дачу немного острого выдержанного сыра из магазина Арвида Нордквиста и шурина Вильхельма с улицы Бастугатан (тоже выдержанного, но не такого острого).

Дорога долго шла по насыпям, пока не вынесла нас на узкий белый мост, протянувшийся с материка на остров. Я увидел внизу море, лежавшее спокойно, лучезарно и соблазнительно. Правда, я тут же осудил себя за сентиментальность, вспомнив о туманах, поднимавшихся над ним и накидывавшихся на меня каждое божье утро, когда я гостил в этих краях в последний раз. (Я помню еще времена, когда мост существовал только в виде выцветших от времени синек проекта-призрака, кочевавшего из одного доклада правительственной комиссии в другой. На остров же ездили на старом сторожевом катере, цепляясь одной рукой за дымовую трубу, а другой лихо придерживая шляпу. Однако как только Министр пришел к власти, дело пошло. Уже к лету того года гордый желто-голубой штандарт спустили, а сам катер распилили на дрова.)

Первой на острове нас встретила бензоколонка, потом асфальтовая дорога перешла в гравийное шоссе. Мы прокатили последний отрезок пути, примерно с километр, по мрачному и неприветливому сосновому бору и остановились перед зданием, прежде называвшимся Торговым домом Линдо, а теперь – просто кооперативной лавкой.

Меня освободили от шлема и наколенников и помогли выпутаться из ремней. Асфальтированная площадка перед лавкой оказалась, к моему удовольствию, безлюдной. Мне не раз уже случалось выходить здесь из машины на глазах у многочисленной молодежной публики под ее бесцеремонные комментарии по поводу моего возраста, дорожного снаряжения и перспектив моей будущей карьеры гонщика.

– Я забыл купить сыр, – сказал Министр. – Ты зайдешь со мной?

При входе нас встретил одобрительный гул приветствий. Как торжественно объезжающий свои владения король, Министр милостиво здоровался за руку с каждым и панибратски беседовал с рыбаками и фермерами. Меня всегда удивляло, как свободно и бесстрашно общался Министр с аборигенами и оставался при этом живым и невредимым. Ведь еще совсем недавно местные жители совершенно свободно сдавали данные им от Бога и унаследованные от родителей земли в аренду стокгольмцам, получая от этого неплохие барыши. Теперь же, после принятия закона о прибрежной полосе, их благословенная земля стала бесплатным местом игр беззаботных автокочевников-горожан. Местные не могли не знать: закон о прибрежной полосе был принят по прямой инициативе правительства. Правда, Министр ни разу и ни за что еще в жизни не поплатился. Наверное, жители Линдо считали закон таким дьявольски коварным, а Министра – таким безобидным, что не могли даже представить, что они могут быть связаны между собой.

– Нормальный мужик, – пробормотал осторожно пробиравшийся мимо меня от полки с пивом фермер в синем комбинезоне, – никакого тебе зазнайства или социализма.

Не очень искренне я промямлил что-то вроде согласия, взял бутылку минеральной воды (на случай, если жидкость в колодце на даче у Министра по-прежнему сохраняла свой оригинальный вкус и цвет) и двинулся к мясному отделу, где, как мне показалось, замаячила знакомая спина. Спина в самом деле принадлежала губернатору Магнусу Седербергу, выбиравшему колбасы. По-видимому, он не доверял стеклу витрины и, переломав надвое свое худое долговязое туловище, заглядывал за прилавок и изучал колбасы едва ли не носом. Когда я добрался до него, он, очевидно, решил отказаться от попыток что-либо рассмотреть, как, впрочем, и от колбасы тоже, выпрямился и попросил дать ему два пакета макарон.

Голубые глаза за стеклами на тонких дужках уставились на меня и с растерянностью и недоумением замигали.

– Добрый день, добрый день! Так вы наконец приехали? Очень приятно.

У него было худощавое удлиненное лицо. То же относилось к прочим частям и деталям его фигуры. Косматые седые остатки волос несообразно торчали вокруг красных ушей, обрамляя их, как мох – рождественские тюльпаны. Любой мог бы сказать: за плечами у этого человека годы изнурительной работы. После первых успехов на поприще политической экономии его взяли в правительство, где, упорно работая, он очень быстро добился повышения в чинах и удлинения рабочего дня. Потрудившись семь лет секретарем на бездельника-министра, он заработал инфаркт, от которого оправился только благодаря назначению на губернаторский пост и награждению орденом Северной Звезды. Северную Звезду он выпросил себе сам – физически ослабев за проведенные на вершине власти годы. Психически и морально он остался несломленным либералом. Единственное, что связывало его с губернией назначения, была проживавшая там его престарелая тетя. В интервью по поводу своей инаугурации он много распространялся о тете, пока не выяснилось, что она мирно скончалась вот уже два года назад. Но и без того все знали: назначение – отнюдь не поощрение его глубокой заинтересованности делами губернии, а просто плата за тяжкие подвиги чиновника в Доме правительства. Став губернатором, Магнус сохранил дачу на Линдо, где проводил каждое лето еще со времен босоногого детства, когда дружил и играл здесь с Министром, теперь часто с одобрением отзывавшимся о нем: «Магнус – первый губернатор, которого я назначил».

Магнус пригласил меня на следующий день к себе в дом. Праздновался день рождения его жены Сигне, после чего я воссоединился с Министром у сырного отдела. Маленькие, завернутые в целлофан сырки, казалось, всем своим жалким видом патетически заявляли о явном несоответствии аппетитам семейства Министра, и, по-видимому, быстро это сообразив, продавец вынул откуда-то громадную голову сыра. «Хватит им?» – спросил он так, словно речь шла об изголодавшейся львиной семейке.

Выходя из лавки, мы столкнулись еще с одним должностным лицом – министром юстиции Хюго Маттсоном. Он тоже принадлежал к кругу местных дачевладельцев, и мне еще ни разу, даже во время самых коротких наездов на остров, не удавалось избежать встречи с ним. Одежда министра, как всегда, привела меня в крайнее замешательство. Не смею утверждать, что он никогда не менял ее, однако, так или иначе, ему неизменно удавалось добиваться почти полного сходства с бродягой-дальтоником, направляющимся на сдачу зачетов по плаванию в одежде. В этот день на нем были синие, туго стягивавшиеся на животе шорты, зеленая трикотажная безрукавка и грязно-желтого цвета спортивные тапочки. Тонкие ножки Маттсона с рельефно вздувшимися венами, по-видимому, символически свидетельствовали о его долгих странствиях по пустыне Юриспруденции, но голова придавала ему видимость если не достоинства, то, во всяком случае, сановитости. Тронутые серебристой сединой волосы и ухоженные короткие усики были как будто срисованы матерью-природой с рекламного плаката, на котором Умудренный-Опытом-Старший-Товарищ-По-Работе обменивался мнениями со своим Младшим-Собратом об употребляемом после бритья одеколоне.

– Слуга покорный! Слуга покорный! – завопил он, едва увидев Министра. – Я как увидел лимузин, сразу понял, что это вы. Будь у меня личный шофер, я бы не позволил ему храпеть на заднем виденье! Их что, так и не выучили стоять по стойке «смирно» и отдавать честь начальнику?!

Воздав должное власти и славе, он соблаговолил заметить меня.

– Ага, господин учитель, вы тоже решили порадовать нас присутствием? – Выражение «господин учитель» прозвучала в его устах даже оскорбительнее, чем «адъюнкт», что очень непросто. – Я всегда говорил, зимой лучше быть крестьянином, а летом – учителем! Ха-ха!

Отпустив эту на редкость изящную шутку, он снова повернулся к сгибавшемуся под тяжестью сыра Министру.

– Ты придешь завтра к Сигне? У нее день рождения. Уже 51-й, – с удовольствием, подобно верной своему предназначению вечерней газете, сказал он. – Хотя выглядит она старше. Кстати, ты знаешь, чем похожа Сигне на свод законов? Задницей! Она у нее тоже с каждым годом становится толще! Хорошая мысль. Обязательно поделюсь ею завтра при поздравлении. Смотри не разболтай! Ха-ха!

– Крупная скотина! – вздохнул Министр после того, как, загрузив сыр в машину, мы расположились на передних сиденьях. Я не сразу понял, что или кого он имеет в виду: сыр или министра юстиции?

– Его назначили членом Верховного суда в мое отсутствие, я был тогда в отпуске, – продолжал он, устранив двусмысленность. – Правда, я все равно не смог бы этому помешать, – философски закончил он и завел машину. Неприятно дернувшись, она выехала на дорогу. Министр еще поработал рычагами и педалями, и автомобиль спокойно и пристойно, подобно гигантскому жуку, пополз вперед. Мы проехали мимо почты (открыта с 10 до 16) и маленького домика, в котором ютилась велосипедная мастерская. «Говорят, ее хозяин – социалист!» – со сладострастием заговорщика сообщал обычно Министр своим пассажирам, вращая при этом глазами и вздрагивая (он все время забывает, в какое разношерстное общество забросила его судьба).

Мы уже миновали деревню и спускались вниз к заливу, когда на неприятно крутом повороте едва не сбили одетого в белый костюм велосипедиста, ехавшего посередине вдоль разделительной линии. Велосипедист поздно заметил опасность и в панике скатился в засыпанный гравием кювет, где, немного повиляв рулем, ему кое-как удалось остановить свою машину.

По широкой спине и белым брюкам я сразу узнал его. Человек, едва не ставший украшением нашего радиатора, был светилом науки и главным врачом хирургической клиники. Своими смелыми и успешными операциями по пересадке почек Кристер Хаммарстрем вызывал удивление всего медицинского мира. (Путешествуя на Линдо, вы словно перелистываете страницы «Еженедельного журнала» и все время натыкаетесь на какую-нибудь знаменитость.) В данный момент славное лицо знаменитости искажала гримаса бешеного гнева.

– Ага, ты, значит, сторонник Народной партии! – ни к селу ни к городу заорал Министр. – Держишься центра, а чуть что, так в кусты, – кидаешься влево! Но у нас в стране, слава Богу, правительство решительное и плевать хотело на мнение народа – движение пока правостороннее!

Когда за рулем машины профессор обнаружил соседа, взгляд его черных глаз смягчился и мышцы лица расслабились. Однако даже лишенное выражения злости его широкое, смуглое, скуластое лицо казалось высеченным из твердого, не поддающегося резцу скульптора дерева. Непроницаемое лицо очень соответствовало облику этого человека. Неожиданно я вспомнил, что, хотя мы встречались с ним почти каждое лето уже многие годы, о его личной жизни и судьбе я знал очень мало. Он всегда избегал слишком личных тем. Имя его никогда не всплывало в колонках светской хроники. А в немногочисленных интервью он отвечал только на профессиональные вопросы. Я знал, правда, что несколько лет назад он потерял в автокатастрофе свою жену, когда сам сидел за рулем. Несчастье случилось на крутом повороте с плохой видимостью, где произошло столкновение с машиной, ехавшей по встречной полосе. После катастрофы он стал еще более замкнутым и немногословным. Однако, как я вскоре обнаружил, в отличие от других врачей, обсуждать в свободное время медицинские вопросы он не отказывался. И недостатка в темах для разговора мы с ним не испытывали. Будучи узким специалистом в области почечной хирургии, особенной скаредностью на советы он не отличался и охотно консультировал меня, когда я жаловался на пошаливающее сердце или на каверзы, которые устраивал мне желудок. С Хаммарстремом на острове я чувствовал себя много увереннее, чем без него. Вряд ли даже запасы лекарств аптеки на улице Эстербюкарл давали большее ощущение безопасности.

Хирург дружески погрозил нам кулаком, однако от предложения подбросить его до дома отказался, сославшись на то, что проехать ему оставалось всего несколько сотен метров.

Для нас тоже путь почти закончился. Мы свернули с шоссе и под стук и шуршание веток, скребущихся о крышу автомобиля, затряслись по ухабам лесной дороги. Мимо проплыли белые ворота, выкрашенные красной краской пристройки, мы еще раз скользнули вниз по последнему неровному съезду и оказались на вилле Бьеркеро – летней резиденции Министра.

Я считаю ее на редкость безобразной. Министр часто говорит, что другого такого дома в стране не сыскать. И тут я полностью с ним согласен. Самое первое и незабываемое – это две крытые листовым железом башни, наполовину просевшие, в основном корпусе. Они придают зданию какой-то ущербный вид, который ничуть не скрашивает мешанина из застекленных веранд, черепичных крыш и деревянных резных панелей. И все-таки именно с этим домом связаны дорогие сердцу Министра воспоминания о его босоногом детстве. Потому он наотрез отказывается воспринимать любые критические замечания по поводу его архитектуры и отвергает все предложения по его модернизации.

Впрочем, мои эстетические размышления длились недолго. Едва Министр нажал на ручной тормоз, как площадка перед домом превратилась во что-то напоминающее школьный двор во время перемены. Дети, неисчислимое количество детей, запрыгали, закричали и забегали вокруг нас. Моя сестра родила их своему супругу целых четырнадцать. Но и это число каждое лето увеличивалось за счет приглашенных в гости – способ размножения в семье Министра, на мой взгляд, совершенно излишний.

– Их так много, – осторожно начал я.

Министр взглянул на кипение ребячьей толпы.

– При тебе нет съестного? Могут вцепиться. Помню, у премьера, когда он к ним вышел, лежал в кармане пакет тянучек… Потом, наверное, он очень подробно описал здешнюю обстановку на заседании кабинета. Приехавший сюда через пару недель Пальме был одет во что-то типа панциря, который, конечно же, по своему обыкновению, он разукрасил галунами. Пошли!

– Привет, Вилли! Здравствуй! – загалдели дети и, не останавливаясь перед грубым рукоприкладством, насели на меня. Каждый, насколько хватало ему сил или роста, здоровался со мной за колено, за бедро или за руку, хватая их не вполне чистыми ладошками или восторженно мутузя кулачками. Однажды после такой церемонии я целый вечер удалял пилочкой для ногтей остатки двух или, возможно, даже трех жевательных резинок с брюк и пиджака, и все это время рядом стоял малыш и горько плакал, жалуясь, что я испортил его субботнее лакомство. Костюму так и не удалось вернуть прежний вид, и я надеваю его только в дни дежурств по школьной столовой.

– Осторожнее с Вильхельмом, дети!

Я заметил пробирающуюся ко мне с младенцем на руках Маргарету.

– Осторожнее, кому говорю! Дядя останется у нас на неделю! Успеете поздороваться.

Дети согласно тявкнули что-то в ответ и с той же сосредоточенностью и пылом переключились на Министра, процедура приветствия которого никакими правилами не регламентировалась. Через секунду он исчез под ползающими по нему во всех направлениях малышами. Жена с удовлетворением наблюдала за этой картиной.

– Ему полезно подвигаться, он все время сидит в своем министерстве.

Потом, словно сраженная внезапной мыслью, она добавила:

– Конечно, он не привез сыр?

Я тут же успокоил ее на сей счет.

Дети не обошли вниманием и шофера. Маленькая толстушка, по-видимому обознавшись, изо всех сил страстно молотила его по коленке разгоряченными кулачками и кричала: «Папа! Папа!» – что, очевидно, досаждало ему много больше, чем чисто физическое неудобство.

По садовой дорожке мы направились к дому. Тут и там между узловатыми вишневыми деревьями появлялись все новые детские орды, встречавшие нас своими простодушными приветствиями. Но добраться до меня им было сложно. Я шел в толпе, посередине. На лестнице я остановился. Дачный участок полого спускался к берегу. За ним расстилалась ширь и грозная синева залива. За горизонтом неясно проступали контуры материка. Открывающимся отсюда видом обычно восхищаются, но меня он угнетает. Я, конечно, притворился, что тоже в восторге от него и даже промямлил: «Сколь волшебный вид!» – но на самом деле просто хотел выиграть время, чтобы успеть собраться с мыслями. Через секунду сестра спросит, в какой из гостевых комнат я предпочел бы остановиться, на верхнем этаже или на нижнем? И как мне умудриться сказать ей, что я не хотел бы жить ни в одной из комнат и что мое единственное желание сейчас – как можно скорее уехать обратно в город на машине, вести которую будет настоящий шофер?

Верхняя комната для гостей расположена довольно высоко. Правда, я затрудняюсь сказать, на каком этаже – на втором или на третьем, – архитектура дома до сих пор преподносит мне сюрпризы… Чтобы попасть в нее, нужно преодолеть подъем по лестнице, а это означает дополнительную нагрузку на сердце и легкие. Окна здесь выходят на юг и на запад, и в солнечные дни в комнате душно, как в печи. В нижнюю комнату вход прямо со двора, но окна ее выходят на северную сторону, и здесь холодно и сыро, а деревянные полы настелены на цементное перекрытие, сразу под которым в подвале раньше находилась прачечная: оттуда вверх поднимается скопившаяся за зиму в фундаменте сырость. Выбирать приходилось из двух зол.

– Где ты будешь ночевать, наверху или внизу? Занимай любую комнату!

Я вздрогнул, как от озноба, немного поколебался и безвольно дал завести себя в ближайшую – ту, что над прачечной. Оказавшись внутри, я чихнул, немного принюхался и явственно распознал запах сырости. Сестра тем временем говорила мне: «Не беспокойся, полы здесь, конечно, вымыты, и вся мебель протерта». Я смыл с себя дорожную пыль в примитивной ванной, где дети уже успели заменить мыло плоским камешком и использовали гостевое полотенце в целях, о которых я не смел даже догадываться.

Ужин прошел спокойно – настолько спокойно, насколько этого можно ожидать, сидя за столом с десятью детьми (четверо старших отдыхали за границей), с их примерно двадцатью товарищами, кухаркой, прислугой, няньками и двумя закаленными родителями, реагировавшими лишь на самые грубые нарушения столового этикета. Хотя, должен сказать, телячье фрикасе и мороженое были восхитительные, и сквозь общий шум до меня доносился голос сестры Маргареты, хвалившей сыр и доказывавшей, насколько он лучше, чем незамысловатый товар из местной лавки. Слушая ее, Министр хитро подмигивал мне поверх салфетки.

Сразу после позднего ужина я уединился у себя в комнате, не забыв прихватить электрокамин. Но прежде, чем погасить свет, прочитал две главы из «Древних народов Вавилона» – книги, которую взял с собой из дома, чтобы коротать с ней долгие летние дни в удобном кресле-качалке. «Возьмите с собой что-нибудь интересное, но не слишком захватывающее», – посоветовал мне лечащий врач, и мой выбор пал на «Древние народы Вавилона».