Текст книги "Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]"

Автор книги: Бу Бальдерсон

Соавторы: Г. Столессен,Андре Бьерке
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

Я хочу обратить внимание на то, что ты сам назвал пробелами в твоей гипотезе. Ты пытаешься, так сказать, залатать их своими предположениями. По-твоему, судно было куплено и оснащено где-то за границей и команда состояла из банды американских гангстеров, главарем которых был Пале. Эти банды берутся у тебя прямо из воздуха по мановению волшебной палочки. Ведь бунт на «Таллинне» тоже устроила мифическая банда? Признайся, это звучит не очень убедительно. А главное, ты даже не попытался объяснить, кто же такие Пале и Рейн. Я хочу попробовать восполнить твои пробелы.

Давайте обратимся к Пале. Кто он? Бывший богослов, сделавший делом своей жизни изучение сатанизма. И это даже не дело, это воздух, которым он дышит, без которого жить не может. Его познания в этой области неисчерпаемы. В остальном он производит впечатление самоуверенного, опытного человека, много повидавшего на своем веку. Кроме того, он обладает странной гипнотической властью над женщинами. Даже такая трезвая женщина, как Эбба, чуть не поддалась его гипнозу. Но разве вы не слышали из его же уст рассказа о другом человеке, обладавшем теми же качествами? Он тоже имел богатый жизненный опыт, был богословом, но всецело посвятил себя черной магии и тоже был эротоманом, подчинявшим женщин своей власти. Пале описал его так живо, потому что знал его досконально.

Мы никак не могли решить, сколько лет Пале, – определить его возраст было невозможно. Но когда Эбба оказалась в подвале с ним наедине, когда он в красном облачении склонился над ней, ей вдруг показалось, что он бесконечно стар и лицо у него, как у мумии. Пале действительно старше, чем все мы здесь вместе взятые. Он ровесник сатанинскому пастору Иёргену Улю, потому что он и есть Йёрген Уль.

Только признав этот факт, можно заполнить пробелы в твоей гипотезе, Танкред. Тогда многое становится ясно: и эксцентричность Пале, и тот безотчетный страх, который он нам внушал, и присутствие брезентовой робы со спасательным кругом с «Таллинна» в коллекции сувениров на чердаке Пасторской усадьбы. В качестве помощника капитана «Рака» он сам участвовал в ограблении «Таллинна». Для меня очевидно также, что Рейн и Юнас Корп одно и то же лицо.

План Арне заключался в том, чтобы вывезти из дома все ценные вещи и осуществить свою махинацию со страховкой. Но при этом он нарушал старый запрет что-либо менять в Каперской усадьбе. Он навлек на себя месть со стороны темных сил, против которых я неоднократно предупреждал его. Для осуществления замысла ему требовались помощники. По иронии судьбы, он вступил в союз именно с теми людьми, которые явились, чтобы разрушить его планы. В результате Арне пал жертвой мести капитана Юнаса Корпа. В ту ночь капитан забрал свое имущество. Судно, которое ушло и скрылось в тумане, на самом деле было «Раком». В мире не стало на одну оккультную тайну меньше, как раз наоборот.

Может, моя гипотеза звучит дико, но опровергнуть ее, Танкред, ты не сможешь. В отличие от твоей гипотезы в ней нет пробелов. Есть три вопроса, на которые ты вряд ли сможешь ответить. Первый: как ты объяснишь тот факт, на который я обратил ваше внимание, а именно сходство между руками Пале и человека, изображенного на гравюре? Второй: почему Пале забрал о собой именно эту гравюру, стопку старых книг о магии и лишь некоторые реликвии из чердачной комнаты? Третий: почему лошадь так испугалась Рейна? И почему она была испугана в тот раз, когда Пале стоял за стеной конюшни?

Карстен сидел, закинув ногу на ногу, и вызывающе покачивал ногой. На лице у него было написано: «Ну что, сдаешься?» Танкред смущенно улыбнулся.

– Должен огорчить тебя, но я могу ответить на каждый из трех вопросов, – сказал он. – Что касается таинственного сходства, оно существует только в твоей фантазии, Карстен. Никто из нас его не заметил. Гравюру и книги Пале взял с собой по той простой причине, что эти вещи представляли собой наибольшую ценность и их легче всего было увезти. Гравюра – шедевр, а книги – редкие, старинные издания. Вещи с чердака забрали, потому что они понадобились для плавания и в брезентовых робах преступникам было удобнее совершить задуманную акцию. Теперь о лошади…

Танкред помолчал, словно не знал, что сказать. Эбба тут же поспешила ему на помощь.

– Разреши, я объясню! – воскликнула она с жаром. – Это уже касается психологии, то есть по моей части. В последний раз лошадь испугалась вовсе не Пале, а Дёрума, который раньше ее истязал. Мы знаем, что Дёрум всегда ходил в брезентовой робе, даже в ясную погоду. Не нужно быть специалистом по психологии животных, чтобы понять – лошадь боялась всех людей, одетых в робы. Эта одежда ассоциировалась у нее с истязаниями. В таких случаях и дети, и животные реагируют одинаково, это доказано бесчисленными экспериментами и называется условным рефлексом. Этим же условным рефлексом объясняется и страх лошади при виде Рейна, то есть она пугалась не человека, а его одежды.

– Браво! – воскликнул Танкред. – Я еще раз убедился, что не ошибся в выборе жены. Сгорела твоя последняя оккультная соломинка, Карстен. Теперь тебе придется признать рациональное происхождение этой истории.

– У тебя нет доказательств, чтобы опровергнуть мою гипотезу. – Карстен стоял на своем. – Мое объяснение более рационально, чем твое, уж коли на то пошло.

– Вот увидишь, подтвердится гипотеза Танкреда, как только полиция задержит Пале и Рейна, – сказала Эбба. – А сейчас давайте поговорим о чем-нибудь более приятном.

– Давно пора, – поддержала ее Моника. – Между прочим, что вы подарите нам с Паулем на свадьбу?

В некотором смысле последнее слово осталось за Карстеном. Пале и Рейна так и не нашли. С той памятной ночи никто никогда больше не видел судна, на котором они скрылись. Их приметы были сообщены полиции большинства европейских, а также заокеанских стран, но нигде, ни в одной картотеке не были зарегистрированы похожие на них люди. Дело давно уже закрыто, но Танкред и Карстен до сих пор уверены каждый в своей правоте.

Я часто думал, а не написать ли мне детективный роман, где множество нитей запутываются в один не поддающийся распутыванию клубок, где будут происходить самые невероятные события и читатель будет себя спрашивать: как, интересно, автор выкрутится из всей этой путаницы? Такой роман должен заканчиваться фразой: это дело так и не было раскрыто. Конечно, после выхода такой книги пришлось бы на годик уйти в подполье во избежание мести разъяренных читателей, но ведь истинное искусство требует жертв.

Можно считать, что, написав о драматических событиях, девять лет назад разыгравшихся в Каперской усадьбе, я исполнил этот замысел.

Б. Бальдерсон
Министр и смерть
(Пер. со швед. Б. Ерхова)

Действующие лица

Министр – хороший семьянин и никудышный политик

Маргарета – жена Министра и моя младшая сестра

Беата Юлленстедт – престарелая вдова нобелевского лауреата

Барбру Бюлинд – учительница, носит одежду серых и бежевых тонов, племянница Беаты

Магнус – губернатор, долговязый и тощий субъект

Сигне – его пухлая жена

Кристер Хаммарстрем – профессор медицины и главный врач

Стеллан Линден – художник

Хюго Маттсон – министр юстиции, хозяин замечательного туалета

Ева Идберг – яркая женщина в разводе, специалист по лечебной гимнастике

Бенни Петтерсон – полицейский комиссар

Вильхельм Перссон – школьный учитель, адъюнкт, повествователь

1

Наконец-то на лестнице Дома правительства появился Министр.

На фоне выщербленных временем колонн, несущих на себе этот храм власти, он казался обманчиво молодым и неиспорченным. Вот он двинулся вниз, сделал первый шаг к летней даче, птичьему щебету и быстрой череде зловещих убийств. Именно им на этот раз суждено было потрясти правительство и народ, придать особую остроту борьбе перед выборами и взвинтить тиражи вечерних газет до невиданно рекордных высот.

– Ты долго ждал? – крикнул он. – Премьеру вдруг приспичило просмотреть текст моей речи. Я буду читать ее на открытии выставки – ну той, сельскохозяйственной, кажется, она называется «От сохи и плуга». Он сказал, что, не увидев ее, не найдет у себя в Харпсунде ни минуты покоя. А где адъюнкт?

Слова были адресованы шоферу в форме, стоявшему по стойке «вольно» у борта черного, сиявшего лаком правительственного лимузина.

– Надо же! Я и не заметил! Он же, как всегда, сзади, сидит дремлет. А ну, выходи!

Несмотря на мои жалобные протесты, он выволок меня наружу и грубовато-панибратски, в своей типичной манере, обнял. Потом ловко и привычно при помощи специальной системы ремней пристегнулся к сиденью водителя, а на меня надел пузатые наколенники (они, кстати, испортили мне стрелку на брюках) и белый защитный шлем.

– Так-то будет лучше. Теперь – на волю! Расслабимся! – И наш величественный экипаж влился в поток послеобеденного уличного движения.

Но я знал, что расслабиться, по крайней мере мне, в течение ближайшего часа не удастся. Ведь Министр принадлежит к той редкой породе людей, которые даже такую простую, как автомобильная поездка, вещь умудряются превратить в событие, о котором долго потом вспоминаешь, просыпаясь среди ночи в холодном поту.

Уже подготовительные манипуляции с ремнями безопасности и защитными латами, как всегда, вызвали у меня панику. Когда же мы выехали на автостраду, Министр, явно с целью еще большего устрашения, предпринял кое-какие дополнительные действия. Скорость он особенно не превышал, он просто опустил боковые стекла, отчего воздух стал врываться в салон с оглушительным, режущим барабанные перепонки свистом. Разговаривать теперь стало невозможно: чтобы тебя услышали, требовалось кричать во все горло. Сам Министр, согнувшись над рулем, изображал из себя человека, преодолевающего при ходьбе бурю. Помимо шлема, он надел на себя большие круглые очки-консервы вроде тех, какие носили авиаторы в эпоху младенчества нашего века. Спидометр показывал не больше 100 километров в час, но грохот автострады, свист врывающегося ветра и устремленная вперед фигура человека в маске сдавливали грудь судорогой животного страха. Я знал: с недозволенной, с непростительно недозволенной скоростью мы мчимся навстречу увечью или смерти.

В зеркале заднего вида я мельком уловил фигуру нашего шофера. Он вцепился в ремень мертвой хваткой, а взгляд его выражал твердую решимость как можно скорее уйти со службы.

Шум удалось перекричать только тогда, когда мы, заметно снизив скорость, влились в поток машин на конечном участке автострады. Как всегда, я прежде всего сказал, что такое ребячество не пристало его высокому положению. Министр засмеялся:

– Плевал я на положение…

И он говорил правду.

Министр был бизнесменом, хотя никаких коммерческих дел никогда не предпринимал. Он был политиком, хотя политических амбиций не имел, и он же был отцом четырнадцати детей, хотя порой казалось, что сам он младше их всех.

Или, может, лучше сразу же познакомить читателя с его историей? Не скрою, мне, преподавателю истории и обществоведения, она кажется поучительной.

Еще будучи очень молодым, Министр унаследовал от родителей самую настоящую промышленную империю с отделениями, разбросанными во всех частях света. Когда он женился на моей сестре и окончил университет, родственники определили его на место простого служащего в одну из его собственных фирм, чтобы он набрался на этом посту ума-разума, необходимого, по расхожему мнению, человеку, которому в недалеком будущем предстояло осуществлять твердое и полновластное руководство своими предприятиями. Предполагалось, по-видимому, что, поддерживаемый доброжелательными тычками в спину, он быстро пойдет в гору. Но не прошло и несколько месяцев, как его должность упразднил, а его самого уволил американский специалист по рационализации, находившийся, очевидно, в счастливом неведении относительно того, кому на самом деле принадлежит контрольный пакет акций фирмы, в которой он служит.

Когда через какое-то время близкие обнаружили случившееся и занялись поисками своего господина и слуги, его отыскали в одном из министерств, покидать которое он отказался наотрез. По его логике выходило, что, если он потеряет и это место, он никогда больше не сможет закрепиться на другом. И потом, он так ловко научился формулировать тексты законов, что заслужил похвалу самого министра!

Жена энергично поддержала мужа. Родственники капитулировали, и руководство мощными концернами передали в руки толстокожих наймитов, а контакты молодого собственника с его империей отныне ограничивались ежегодной прогулкой по одному из крупных заводов и стрижкой купонов, которые приносили их владельцу сказочные по размерам и, главное, совершенно незаслуженные доходы.

– Ты знаешь, как делается первый пинок по мячу в футбольном матче? – спросил вдруг Министр, обрывая мои ретроспективные думы.

– Нет. И называется это не первый пинок, а, кажется, первый пас.

– Наверное, – подтвердил Министр. – Я в этом ничего не понимаю. Меня, ты, может быть, знаешь, сделали председателем Шведской футбольной ассоциации. «Председателем должен быть деятель в ранге министра, – сказал премьер, – а мы уже так долго сидим в правительстве, что потеряли гибкость суставов. Ты же – молод и здоров». Я пробовал объяснить ему, что совершенно не разбираюсь в футболе, и просил назначить меня председателем теннисного союза – у меня в самом деле очень хороший удар справа у сетки, – но они только посмеялись. «Теннис – спорт белой расы господ! Спорт королей и Валленбергов! С таким же успехом ты можешь кататься на яхте во Флоридской бухте с герцогом и герцогиней Виндзорскими! Нет, ты будешь у нас председателем футбольной ассоциации! Это создаст тебе имидж в народе!» Но я ровным счетом ничего в футболе не понимаю. В последний раз, когда я делал первый пинок – кажется, это была игра против сборной Дании, – я попал по мячу только с третьей попытки. Два раза я разбегался, трибуны надо мной ревели, и в результате пинал… воздух! Потом рядом со мной на трибуне маленький мальчик сказал отцу: «Папа, он бежал, как большая корова!» Скоро новый чемпионат страны, и мне, скорее всего, снова придется пинать мяч. Как же все-таки это делается?

«Да, как же все-таки это делается, – думал я, глядя на плюшевого тигра, скалившегося на меня через заднее стекло ехавшей впереди автомашины. – Как всего за один день из простого начальника отдела делается министр, и серый неприметный чиновник становится руководителем крупнейшего в стране ведомства, не обладая ни нужными знаниями, ни убеждениями, ни даже честолюбием?»

Не могу сказать, что не представлял себе, как устроен хитроумный лабиринт современной политики. Мне известно, например, что можно достичь высшей в стране должности, не имея никаких выдающихся заслуг, а всего лишь усердно служа правящей партии. Мне известно, кроме того, что можно стать министром по старой дружбе или же по причине общепризнанной незлобивости характера.

Все это, как я уже сказал, мне известно. И все же я никак не могу понять того, что произошло с моим родственником.

Мой зять Министр стал министром из-за калош. Он носил слишком большие, не по размеру, калоши.

Однажды, уже довольно много лет назад, скверным дождливым утром нынешний Министр, и он же – тогдашний начальник отдела, прошаркал по коридорам Дома правительства в свой кабинет. Он снял шляпу и плащ, бросил на стол утреннюю газету, просмотренную по дороге в трамвае. Вспомнив карикатуру на первой странице, начальник отдела улыбнулся. Потом поднял ноги: естественно, сначала одну, а потом другую, и калоши послушно падали с его ног. Они были непомерно ему велики. Он уже много раз собирался заполнить в них пустоты чем-нибудь подходящим, но каждый раз вспоминал, что читал где-то: все вещи и предметы, часто попадающие в воду, от этого понемногу сжимаются, и все откладывал и откладывал задуманное с одного дождливого дня на другой в надежде, что чудодейственные силы природы сами поработают за него. В сущности, калоши нравились ему и большими, такими, какие они были. Они так удобно снимались и надевались. Правда в то утро, о котором сейчас идет речь, начальник отдела заметил, как остановился в коридоре и посмотрел ему вслед заместитель министра. Выражение лица у него при этом было несколько озадаченное. Начальник отдела не замедлил сообразить: внимание его превосходительства привлек его необычный способ передвижения. (Известно: человек в слишком больших калошах приобретает при ходьбе характерную шаркающую походку из-за того, что боится их потерять.) Твердо решив высочайшего внимания к себе более не привлекать, начальник отдела пошарил в карманах, надеясь выловить из них пару носовых платков, и, естественно, нашел только один. Когда он шагнул к столу, чтобы взять ножницы и разрезать платок надвое, взгляд его упал на газету с карикатурой, и он решил использовать вместо платка ее. Он развернул газету, еще раз скользнул взглядом по сатирическому рисунку и принялся раздирать номер на части.

В этот миг в кабинет без предупреждения вошел премьер-министр.

Можно представить, как глубоко он был взволнован. Одна из влиятельных утренних газет поместила в тот день передовую с самыми наглыми личными выпадами. Статья обвиняла его в раздувании инфляции и грабеже престарелых граждан страны. С той же полосы кричала иллюстрирующая передовую аллегорическая карикатура. Премьер был изображен на ней в виде кота, лакающего молоко из чашки, по канту которой бежала надпись: СБЕРЕЖЕНИЯ ПРЕСТАРЕЛЫХ. (Всякий, кто знаком с изображением премьер-министра в виде кота, не может не признать, что оно его не украшает, – складки в уголках рта придают морде животного выражение хитрости и какого-то хищного вероломства.) Облако зигзагообразной штриховки, выплывающее из носа кота, очевидно, намекало на довольное урчание животного. Но и этого мало. На заднем плане виднелась кошка. С кислой миной на морде она украдкой смахивала накопившуюся в уголке глаза слезу. Проницательный читатель легко угадывал в ней сходство с матерью премьера, которая была тогда еще жива. В довершение ко всему, написал статью властитель дум того времени – многолетний лидер шведской социал-демократии, незадолго перед тем покинувший партийные ряды с шумным скандалом.

Понятно поэтому, как нуждался премьер-министр в сочувствии и поддержке. То, что он увидел, войдя в комнату, должно было обрадовать и утешить его.

А увидел он склонившегося над столом и терзавшего в пух и прах ненавистную карикатуру чиновника – сотрудника, который, как подумалось тогда премьеру, всегда казался ему необыкновенно симпатичным и компетентным. Лицо чиновника перекашивала гримаса неистового гнева. (Надо сказать, что физиономия Министра, когда он рвет что-нибудь, всегда приобретает особые натужные черты. В такие минуты он похож на человека, решившего голыми руками сокрушить телефонный справочник.) От переизбытка эмоций на глазах у чиновника выступили слезы. (От самой площади Норрмальмсторг в лицо ему хлестал дождь.)

Столь спонтанное проявление преданности способно растрогать даже самую деловую и сухую натуру.

Чувство тут же породило идею. Премьер воскликнул:

– Вы – член партии?

Начальник отдела, только теперь заметивший присутствие высокого начальства, оторопев от неожиданности, просипел «нет».

– Тем лучше! – выкрикнул премьер-министр. – Лучше искренне сочувствующий нашим идеалам беспартийный, чем десяток виляющих хвостом подхалимов! Я отдам тебе министерство внутренних дел! Можешь называть меня запросто – Таге!

Впоследствии Министр не раз утверждал, что на этой стадии переговоров он энергично противился назначению, хотя, скорее всего, ему удалось выдавить из себя только пару бессвязных и путаных слов, которые, вероятно, и были восприняты главой правительства как благодарное изъявление согласия занять предложенный пост.

Когда позже в тот же день новое назначение было обнародовано, поседевшие на службе газетчики заметались по редакционным кабинетам с одним и тем же вопросом на устах: «Откуда, черт подери, взялся этот малый? Кто он?» На дерзость решился даже официальный правительственный орган, поместивший передовую, в которой говорилось о «тонкой оригинальности и смелости премьер-министра, сделавшего подобный выбор», а сам новоиспеченный министр описывался как «еще не написанная страница в истории нашей внутренней политики». Газета констатировала также, что «новые таланты восходят на наш политический небосклон с умопомрачительной быстротой».

Хотел того премьер-министр или не хотел, но своим актом он привил к правительственному древу промышленную ветвь, не уступающую богатством Рокфеллеру. Когда ужасная весть об этом разнеслась в партийных кругах, было срочно созвано экстренное совещание партийного руководства. Уже первое самое поверхностное слушание показало: новый министр владеет большей частью электротехнической промышленности страны. Второе слушание выявило: кроме того, в руках у него находится контрольный пакет акций отечественного автомобилестроения, а также значительная доля капитала нефтяной и машиностроительной индустрии США. Третье слушание решили не проводить.

Раз нельзя отрицать, попытайтесь объяснить. Это единственный выход из любого безвыходного положения. Крупнейшие ученые-экономисты партии предложили: давайте намекнем общественности, что свое состояние Министр выиграл в лотерею или на бегах: ведь удача и везение в игре пока еще не считаются предосудительным способом стяжания богатств? На это один министр, известный острым, как лезвие бритвы, интеллектом, возразил: будет трудно убедить массы, что хоть кто-то – пусть даже министр-социалист – может сорвать в виде куша за один заезд всю электротехническую промышленность страны. После скоротечной и возбужденной дискуссии предложение ученых отклонили и пришли к единодушному решению поступить проще: сказать правду. Свое барахло Министр получил в наследство и лично ни в чем не виноват. Как выразился один высокопоставленный партийный функционер: «Единственное, что во всем этом безобразии утешает, малый и пальцем не пошевелил, чтобы заработать свои миллионы».

Сомнению подверглась также и чистота политической веры нового министра. В самом деле, разве способен столь отягощенный собственностью человек исповедовать истинно пролетарское учение? Премьер, которому одному был явлен свет истины и пути божественного провидения, быстро развеял остатки сомнений. Закрывая заседание руководства, он буквально в следующих словах заявил: «Назначение, которое я сделал, является, по существу, крупнейшим до сих пор шагом на пути обобществления средств производства. Остается включить в правительство Валленберга, и полный контроль над промышленностью будет установлен».

Тем временем вызвавшая такой переполох в правящих кругах персона сидела за столом в своем новом служебном кабинете и прилежно заучивала наизусть ответ на парламентский запрос об уставе полиции, любезно подготовленный для него служащими министерства.

Через неделю взгляду постороннего наблюдателя явилась странная, тянущаяся от Дома правительства процессия. Провожали Министра. Он отправлялся в риксдаг на боевое крещение.

Шествие возглавлял заместитель и показывал дорогу. Министр до этого был в ригсдаге всего один раз, да и то на школьной экскурсии. Сопровождал Министра и следовал за ним практически весь персонал его ведомства – туча начальников отделов, советников и экспертов, нагруженных шпаргалками, памятными записками и заготовленными заранее спонтанными репликами для дискуссии на случай, если злокозненная оппозиция вдруг вздумает устроить новому назначенцу унизительную обструкцию. Дебатов удалось избежать: сразу после выступления с заученной наизусть речью Министра вывели из зала и послали обратно в министерство овладевать трудными приемами сложной науки управления.

Прошло много лет. Кое-чему Министр научился, кое-как министерство справлялось со своими обязанностями. Посвященные знают – никакого секрета тут нет: просто у Министра были дельные помощники. Оппозиция время от времени задавала ему трепку и прилежно грызла – но не злее и не чаще, чем требовали того парламентские приличия. За исключением нескольких особых случаев, социал-демократическая пресса привычно воздавала ему хвалу и гладила по головке. Все шло своим чередом. Единственный странный факт – я не помню случая, когда бы имя Министра упоминалось в числе других возможных кандидатур на должность главы правительства…