Текст книги "Паршивая овца [Мертвецы выходят на берег.Министр и смерть. Паршивая овца]"

Автор книги: Бу Бальдерсон

Соавторы: Г. Столессен,Андре Бьерке
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)

2

Я простоял в подворотне несколько часов. Туфли промокли, ноги замерзли, а я сам начинал терять терпение.

Уже давно зажгли уличные фонари, и шел дождь. Особенно неуютным пребывание на Нэстегатан делал ветер с Пюдде-фьорда. Было по крайней мере сто других мест, где я бы согласился оказаться в эти минуты с большим удовольствием.

Дом на противоположной стороне улицы на протяжении всего времени не подавал ни малейшего признака жизни. Это был четырехэтажный старый деревянный дом с рассохшимися рамами и болтающейся на одной петле входной дверью. Он выглядел так же гостеприимно, как концентрационный лагерь.

Но именно этот адрес Сирен дала сестре. Может быть, она появится здесь, когда совсем стемнеет. А может быть, и нет.

Сирен принадлежала к тому типу одиноких молчаливых детей, которые внезапно могут отважиться на самые удивительные поступки только ради того, чтобы на них обратили внимание. Зато когда что-нибудь случалось, именно она становилась козлом отпущения.

Я помнил ее задумчивой девочкой, которая жила своей собственной загадочной внутренней жизнью. К ней было очень трудно подобрать ключик, но в прошлый раз мне это удалось. Однако я сомневался, что смогу сделать это еще раз. Подобрать ключ к тридцатилетней женщине обычно гораздо труднее, чем к пятнадцатилетней девчушке.

Да и тогда, много лет назад, мне это удалось далеко не сразу. Она часто убегала из дома, но каждый раз старалась остаться поближе к Бергену. Первый раз мне пришлось ехать за ней в Копенгаген, второй – уже только в Осло и в третий – всего лишь в Хаугесюнд. Теперь же – четырнадцать лет спустя – она убежала на соседнюю улицу – Нэстегатан, но ведь теперь ей было уже тридцать, и никто не мог взять ее за руку и привести домой.

Я до сих пор отчетливо помню ее, когда она убежала в Хаугесюнд. Темно-зеленая огромная, как палатка, военная куртка, протертые джинсы, старые сандалии, грязные волосы до плеч и настолько бледное лицо, что на нем с успехом, как на листе чистой бумаги, можно было написать письмо домой. Она была плоской, как пустой конверт, и скорее походила на худого мальчишку, чем на пятнадцатилетнюю девушку. И мне не оставалось ничего другого, как написать на ее лице письмо, заклеить конверт и отправить ее домой.

И вот теперь я вновь оказался на улице с конвертом в руке, пожелтевшим письмом и фотографией взрослой женщины.

Внезапно я заметил движение в доме напротив. В одном из окон на третьем этаже мелькнул слабый огонек. Я выругался про себя. Когда действуешь в одиночку, не всегда удается избежать ошибок. Например, невозможно уследить за всеми выходами из дома одновременно.

Естественно, в таком здании был черный ход со двора, и естественно, что друзьям Сирен он нравился больше. Ведь какой-нибудь глупец вроде меня мог следить за парадной лестницей.

Теперь у меня был выбор. Либо продолжать стоять и мерзнуть на улице, либо перейти улицу и войти в дом. Подняться по лестнице, и что тогда? Найти Сирен! А если нет?

Решающим аргументом в принятии решения оказались замерзшие ноги и мокрые туфли. Если бы я все-таки остался на улице, то у меня не было иной перспективы, кроме простуды, а может, и чего посерьезнее.

Я посмотрел сначала налево, затем направо и перешел улицу. Я, безусловно, уже давно вышел из того возраста, когда принимают в члены Детского клуба знатоков правил уличного движения, но вдруг им захочется послать мне на Рождество открытку. В этом случае у меня будет хоть одно поздравление.

Я постоял перед входом. Кто-то сломал замок и выбил дверь, и теперь она покачивалась на одной петле, как грустное напоминание о поспешном прощании.

Я осторожно толкнул ногой дверь. Она открылась внутрь – в темноту, которая с успехом могла быть началом Царства мертвых. Слабый свет уличного фонаря ничем не мог мне помочь. По затылку барабанили холодные пальцы дождя. В доме завывал ветер. Добро пожаловать в Преисподнюю. Гардероб направо. Плата за вход взимается сразу же.

Я проскользнул в дверь и замер, прислушиваясь к звукам дома.

Издалека доносились приглушенные голоса, должно быть, с банкета мертвецов. Ни смеха, ни аплодисментов, только унылое монотонное бормотание.

Я подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и тогда смог различить очертания лестницы, давно разбитых ящиков для писем на стене слева и старую рекламную газету в углу. А может, в Преисподней тоже получают бесплатные рекламные газеты?

Воздух был пропитан запахами плесени и затхлости. От гнили и смерти этот дом не спасло бы даже жаркое солнечное лето. И скорее всего, его участь давно уже была решена, а на картах Коммунального управления поставлен красный крест сноса. Может быть, через несколько дней дом проснется от грохота больших машин и бульдозеров. А может быть, и нет.

Я подошел к лестнице. Мне показалось, что рядом со мной кто-то крадется вдоль стены. Я остановился и услышал быстрый топот маленьких лапок. Значит, крысы все еще не покинули тонущий корабль.

Где-то наверху закашлялись. Вряд ли это могли быть крысы.

Я схватился за гладкие, круглые, покрытые пылью поручни лестницы и посмотрел наверх. Почувствовал под ногами стертые ступени и осторожно стал подниматься.

Мне удалось добраться до второго этажа без проблем. Голоса стали отчетливее.

Я продолжал подниматься. Теперь я мог с уверенностью сказать, откуда они раздаются. Из квартиры слева на следующей лестничной площадке. Но разобрать слова было все еще невозможно.

Я уже почти добрался до цели, когда произошло самое неожиданное.

Голоса стали громче, дверь распахнулась, кто-то вылетел из квартиры, бросился вниз по лестнице и со всего маху налетел на меня.

Он был удивлен ничуть не меньше меня. Мы оба испуганно вскрикнули, потеряли равновесие и помимо воли вцепились друг в друга.

Я должен заметить, что в объятиях незнакомца преодолел путь вниз гораздо быстрее, чем наверх. Проехав на спине по лестнице и пересчитав головой ступени, я сравнил свои ощущения с ощущениями тряпичной куклы на стиральной доске. Для моего партнера спуск был намного приятнее – ведь он-то ехал на мне верхом. Добравшись до конца лестницы, он поблагодарил меня за прогулку профессиональным ударом колена под дых и бросился дальше. Не думаю, чтобы ему было нужно это делать. Я и так находился в полубессознательном состоянии.

В темноте я не смог рассмотреть ни его фигуры, ни лица. Но я был уверен, что это мужчина. Отсутствовали мягкие округлости, удар был слишком силен и беспощаден, да и тяжелые шаги незнакомца громовыми раскатами разнеслись по коридору.

Я перевернулся на живот, встал на колени и наконец смог подняться. Наверху он был явно не один. Если еще кто-нибудь вылетит оттуда с такой же скоростью, то у меня нет ни малейшего желания попасться ему под ноги еще раз. От резких движений у меня закружилась голова и подступила тошнота. Я сглотнул.

Я смотрел в темноту. От боли ломило все тело. Я чувствовал себя леммингом в стаде, несущемся в пропасть.

Тишина.

Голоса наверху смолкли.

Внезапно меня охватил страх. Я не мог пошевелиться. Время замерло. Перед глазами вспыхивали яркие пятна, как будто меня ослепили ярким фонарем. Я осторожно потряс головой. Болел затылок. Тошнило. Проку от меня сейчас было мало.

Я вновь начал подъем по лестнице. Все правильно: как я и предполагал, колеса начали пробуксовывать. Я прислонился к стене, постоял и только затем смог медленно и осторожно продолжить путь наверх.

По-прежнему тихо.

Я во второй раз приблизился к заветной двери и остановился передохнуть, жадно ловя воздух открытым ртом. Яркие точки перед глазами почти исчезли, но все еще подташнивало.

Я приложил ухо к двери. Ни единого голоса, только что-то похожее на всхлипывание.

Внезапно я почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, пытающимся пробраться в кинотеатр без билета через пять минут после начала фильма.

Я нажал на ручку, и дверь медленно открылась внутрь.

Она сидела в дальнем углу у окна. На ее встрепанные волосы падали полоски света сквозь забитые досками окна. Глаза стали еще больше, а лицо совсем истончилось. Она пережила столько горя, что уже никогда не смогла бы заплакать. Но я узнал ее.

И она узнала меня.

Она приоткрыла рот и с трудом произнесла: «Ве…» Затем прикусила губу и замолкла.

У нее на руках лежал молодой темноволосый мужчина, похожий на утопленника. Собственно, я вряд ли взялся бы определить цвет его волос, так много было в них седины. Слишком много для его возраста. Красивое изможденное лицо художника было искажено, тело сотрясали судороги. По всей вероятности, он видел одну из своих самых ужасных картин. Она так крепко обняла его, словно боялась, что он может исчезнуть в любой момент в мире окружавшей их темноты.

На полу валялся использованный шприц.

Я вошел в комнату.

– Сирен! Что…

Внезапно у меня в глазах потемнело. Удар по голове окончательно вывел меня из равновесия. Уже падая, я подумал:

«За удовольствия надо платить».

Затем я утратил и способность думать.

3

Я проснулся с привкусом собственной смерти во рту. Ощущение, признаться, отвратительное.

Не знаю, что вернуло меня к жизни – запах дыма или звук сирен.

Я лежал лицом вниз на дне шахты, погребенный под четырнадцатью тоннами бетона.

Осторожно приподняв голову, осмотрелся. Комната была пуста. Они унесли даже шприц.

Я потряс головой. Я все видел как в тумане и только через несколько минут понял, что дело тут вовсе не в моих глазах. Сирены приближались. Комната была полна дыма.

Я встал. Лето в саванне выдалось жарким – под ногами хрустела сухая трава.

Я добрел до двери и открыл ее. Лицо мне попытались лизнуть языки пламени. Дом был охвачен огнем. Шансов на спасение у меня оставалось не больше, чем у мухи, увязшей в кипящем варенье.

Я отшатнулся и захлопнул дверь. Пол выгнулся и нанес мне сокрушительный удар по голове. Я обернулся, но слишком быстро, о чем мне тут же напомнил желудок. От этого еще больше заболела голова. Я направился к окну. Глаза слезились. Я закашлялся и подумал о разбитых окнах нижних этажей. Мои легкие были, наверное, похожи сейчас на сморщенные носовые платки. Наконец мне удалось дойти до окна.

Оно было забито несколькими досками. Стекла разбиты, но в рамах остались их большие острые куски. Внизу на улице, на расстоянии пятнадцати метров, я увидел стоящие в беспорядке пожарные машины с включенными сигнальными фонарями и мечущихся по тротуару людей. Они разматывали шланги и поднимали пожарные лестницы.

Я собрал последние силы и попробовал вышибить доски. Но тут же упал на пол.

Задохнулся. Откашлялся. Поднялся на ноги.

Доски треснули. Чуть-чуть. Еще один бросок. И еще одно падение на пол. Доски поддались. Но у меня возникло ощущение, что и моя голова треснула вместе с ними.

В окно полилась вода. Я слышал приглушенные звуки. Интересно, знает ли кто-нибудь, что я внутри?

Я оглянулся. Жара становилась почти невыносимой. Дверь была окружена красной полоской пламени, которое стремилось прорваться в комнату. На стенах появились, в прямом смысле этого выражения, огненные надписи. Пол трещал. Ничто не горит так быстро, как старые деревянные дома в Бергене. Я чувствовал себя рождественским гномом, который перепутал время и решил спуститься с подарками вниз по печной трубе на два дня раньше сочельника.

– Здесь кто-нибудь есть? – внезапно заорали перед окном.

Я заколотил по нижней доске.

– Поберегись! – услышал я в ответ.

Я отпрянул от окна, и тут эффективно заработал топор. Несколько ударов – и в окно заглянул человек с черным шлемом на голове.

Еще несколько ударов, и окно свободно.

– Быстро! Иди сюда!

Я вдохнул дым и словно на неустойчивых роликовых коньках подкатил к нему.

Меня обхватили сильные руки и вытащили из окна. Внизу на улице зааплодировали. С громким треском в том самом месте, где я стоял, провалился пол. Взвился рой искр. Из глубин дома вырвался тяжелый вздох, как будто только сейчас он понял, что все кончено.

Дождь размазывал по лицу гарь. Я хватал ртом воздух, как после марафонского бега.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил пожарный. – Там были еще люди?

В ответ на оба вопроса я лишь покачал головой.

Наконец мы достигли земли. Мне помогли спуститься.

– О черт! Да ведь это же Веум! – услышал я голос.

Другой, более низкий голос ответил:

– Веум? Тогда мы приехали слишком рано.

Я открыл глаза и посмотрел вверх. Старший инспектор полиции Данкерт Мюус собственной персоной с плохо скрытым презрением смотрел на меня сверху вниз.

– Испытавший боль никогда ее не забудет, – пробормотал я и закрыл глаза.

4

В отделении реанимации все происходит очень быстро – либо вы умираете сразу же, либо вас переводят в обычную палату, где процесс умирания занимает несколько больше времени. Хотя возможно, что вас сразу отсылают домой.

Во рту у меня по-прежнему сохранился привкус дыма, но по слегка подгоревшим бровям и покрасневшему лицу вполне можно было решить, что я просто-напросто уснул в солярии. Девушка в белом халате, которая, похоже, выросла на бананах и чипсах, не была настроена растрачивать свои улыбки на мужчин старше сорока и поэтому без лишних эмоций принесла мне прозрачный, как рентгеновский снимок, кофе и бутерброды с раздавленными сардинами в томатном соусе, некролог которым был тут же на месте написан на кусочках белого сыра. Я спросил, нет ли у нее сегодняшних газет. Нет, у нее их нет. Тогда я включил радио. По первому каналу вещали о финансовых дебатах в Стортинге. По второму каналу меня оповестили о пробках на подъездах к Осло. Я переключился на местную станцию, но и тут мне поведали о пробках – но теперь уже в Бергене. Таким новостям я предпочел тишину.

Утренний обход пронесся мимо меня подобно экспрессу. Я был выписан прежде, чем они успели увидеть меня. Я облачился в свою собственную одежду, от которой за километр пахло дымом, и с трудом расчесал волосы. За последние две недели я не был более близок к смерти, чем сейчас. Затылок до сих пор ощущал жар пламени.

Спустившись в большую приемную, я тут же купил парочку газет. Я красовался на первой странице обеих, что мне совсем не понравилось. «Страшный пожар на Нэстегатан. Варг Веум, частный сыщик, был вынесен из горящего дома в последний момент». Вышеупомянутая персона висела в лучших традициях умирающего Карлсона, который живет на крыше, на руках бравого пожарника-констебля.

«Преднамеренный поджог?» – вопрошала другая газета. Вопрос был явно рассчитан на доверчивую публику, но ни на первой, ни на какой другой страницах, ответа не давалось. «Пострадавшего несут в машину „скорой помощи“», гласила подпись к фотографии. Но слава Богу, никому из журналистов хотя бы этой газеты не пришла в голову идея выяснить, что именно представлял собой пострадавший.

Я оглянулся, чтобы убедиться, что никто в приемной не узнал меня. Представители моей профессии не очень любят, когда их лица тиражируются на первых страницах газет в большом городе. Но мне не стоило огорчаться. Большинство спешивших мимо людей никогда не смогли бы узнать самих себя на газетных фотографиях. У всех них были обычные лица посетителей больниц, говорившие: «Только не подумайте, что мы сами больны. Мы здоровы как… быки».

У меня не было с собой денег на такси, и я направился на автобусную остановку на северной стороне тоннеля Хаукеланд. Над районом Ульрикен низко проплывали облака, шел дождь, и листва на мокрых улицах уже почти превратилась в кашу. На душе от этой мерзкой погоды становилось совсем тоскливо. Из канализационного люка исходил запах, словно от мертвеца.

Когда норвежцы стоят на остановке в ожидании транспорта, то почти никто из них не стоит под навесом, даже если идет дождь. Места под козырьком хватает только для двоих. Остальные остаются под дождем, как будто двое в укрытии больны заразной болезнью и к ним опасно приближаться.

Я нахально попытался стать третьим, но это закончилось весьма печально для пожилого господина в темно-сером дорогом пальто и желтых перчатках – ему пришлось очутиться под дождем.

Женщина, с которой мне довелось делить остановку, наверняка приехала в Берген из самой глубинки Западной Норвегии. Взгляд ее был прикован к асфальту, уголки рта опущены вниз, а на всем облике лежала печать отверженности и глубокой тоски, как будто она только и мечтала вернуться к земле, от которой ее оторвали. Солнце ее детства уже давно зашло за горизонт и никогда больше не появится из-за океана.

У стоящих под дождем в ожидании автобуса людей лица вообще были совершенно невыразительны, а черты лица нарисованы простым карандашом, и казалось, что в любую минуту их может смыть дождем.

Когда из тоннеля показался желтый рейсовый автобус, мы все сразу бросились к нему и, ворвавшись внутрь, постарались сесть как можно дальше друг от друга. Веселенькое утреннее сборище. Если бы кто-нибудь предложил нам сейчас исполнить радостную песенку, он был бы немедленно послан обратно в психушку, благо она была за поворотом.

Я вышел из автобуса около Центрального почтамта с чувством человека, выписавшегося из больницы после долгой тяжелой болезни. Я отправился в Полицейское управление и поинтересовался, на месте ли Данкерт Мюус. Да, на месте, но не испытывает желания видеть меня.

– Тогда ему придется закрыть глаза, – улыбнулся я плешивому дежурному и направился к лифту.

На четвертом этаже в своем кабинете Мюус пытался вдохнуть побольше воздуха, докуривая очередную сигарету. Увидев меня, он взорвался:

– Неужели не понятно, что я не хочу тебя видеть? – прорычал он.

– Я боялся, что ты изменишь свое решение. – И с этими словами я направился к его столу и уселся на стул.

Несколько секунд мы мерили друг друга взглядами. Если большинство людей с годами становятся все меньше и меньше, то с Мюусом было наоборот. С каждым годом он приобретал все большее и большее сходство с неотесанной квадратной глыбой гранита. Но на голове всегда была одна и та же неизменная шляпа, которую, вероятно в качестве наказания, Бог предопределил носить ему до смерти.

Он был в сером костюме, черных туфлях, белой рубашке и рыже-красном галстуке.

– Ты выбрал самый свой симпатичный галстук, – сказал я.

Он передвинул окурок в другой уголок рта и выдохнул:

– Я стал слишком рано радоваться. Нам нужно было подождать всего пять минут…

– Да уж, с поджогом вам придется повозиться. Не то что с обычным пожаром в старом деревянном доме…

На его губам промелькнула слабая улыбка.

– Я бы не стал называть это поджогом. Простая разборка между своими. И расследовать такое преступление мне доставит истинное удовольствие… Ты меня понимаешь, надеюсь?

– Все понятно. В своем деле ты уже не тот, что раньше.

Он уставился на меня. От его сигареты шел противный запах. От дыма у меня начало пощипывать кожу.

– Я был не один в доме.

– Нет? – Последовала долгая пауза. – А мы-то думали, ты переехал туда насовсем. – Новая пауза. – Что именно в таком обществе ты чувствуешь себя своим. – Он пошевелил языком во рту и сделал недвусмысленное движение, чтобы показать, что от разговора со мной его тошнит. Затем протянул руку за блокнотом и карандашом и сказал:

– Ну, Веум, кто же там был кроме тебя?

– Минимум четыре человека. Один сшиб меня на лестнице, другой огрел по голове – и еще двое.

– Веселая компания, как я погляжу. Никто случайно не танцевал канкан?

– Один парень, похоже, видел призрак смерти, и девушка.

– Девушка… – Он раскрыл рот, и я был почти восхищен тем, что сигарета не упала на стол. – Именно за ней-то ты и охотился, если я действительно знаю тебя.

Я твердо посмотрел на него.

– Это моя работа. Мне поручили найти ее, узнать, как ее дела, и…

– И…

Я попытался представить ее лицо, но я видел его всего лишь несколько секунд, и в памяти ничего от тех секунд не осталось.

– Меня ударили по голове сзади чем-то тяжелым. Когда я очнулся, то дом уже горел.

– Сейчас он казался более заинтересованным.

– Как долго ты был без сознания?

– Не знаю. Во сколько вы приехали?

Он порылся в бумагах на столе.

– Вот… сообщение о пожаре поступило в… 22.35. Пожарная команда прибыла на место в 22.39. Мы – на две-три минуты позже.

Я подумал.

– Было около десяти, когда я вошел в дом. Кто-нибудь должен был заметить, как убегал тот парень, что сшиб меня. И другие. Если только… Вы ничего не обнаружили на пожарище?

Он отрицательно покачал головой и лишь продолжал постукивать карандашом по поверхности стола.

– Эта девушка… У нее есть имя?

Я кивнул. Большинство людей имеют имена.

Он посмотрел на меня своим каменным взглядом, но так ничего и не сказал.

Я быстро продолжил:

– Если ты хочешь его узнать, я должен сначала позвонить ее сестре, моему клиенту.

Он снисходительно улыбнулся и фыркнул:

– Звони хоть папе римскому, только назови мне имя.

Я набрал номер Регистра жителей. Карин сняла трубку и прежде, чем я успел объяснить, в чем дело, выпалила:

– Господи, Веум! Я пыталась дозвониться тебе. Я читала сегодняшние газеты. Что случилось? Что! Надеюсь, Сирен не было в доме? Как ты себя чувствуешь?

– Да-да. Ночь в реанимации, и я в отличной форме, как и старший инспектор, – ответил я. – И – нет. Она успела убежать, скажем так.

Мюус прищурился.

– Значит, она все-таки была там.

– Да.

– Ты поговорил с ней?

– Мы успели обменяться парочкой взглядов, прежде чем кто-то ударил меня сзади по голове.

– Ударил? Господи, какой кошмар!

– Полиция так не считает!

– Где ты сейчас?

– В полицейском участке.

– В поли…

– Именно поэтому я и звоню тебе. Они хотят знать имя твоей сестры. Я не могу назвать его без твоего разрешения.

– Если только они не пойдут к матери, то…

– То тогда все в порядке?

– Да. Ты перезвонишь мне? Я должна узнать…

– Я позвоню. Пока.

Я положил трубку и посмотрел на Данкерта Мюуса.

– Все в порядке.

– Имя?

– Сирен Сэвог.

Он медленно записал имя и долго смотрел на него. Затем лихорадочно принялся разрывать залежи важных бумаг на своем столе.

– О черт… – Он посмотрел на меня и расплылся в улыбке. – Интересно… Очень интересно. – Своим толстым указательным пальцем – одним из самых известных указательных пальцев в городе – он ткнул в кнопку селектора. – Мне нужна информация на Сирен Сэвог! – приказал он. – Возраст… – Он посмотрел на меня.

– Двадцать восемь лет.

– Двадцать восемь лет, – повторил Мюус. – Внешние приметы…

– Может, будет лучше, если я сам… – И я сделал движение по направлению к селектору.

Мюус прорычал:

– Я свяжусь с вами позже. – Он отключил связь и обратился ко мне. – Когда будешь уходить, скажи дежурному ее приметы. Я хочу знать все детали – цвет волос, прическа, одежда, особые приметы, словом, все, что может нас заинтересовать. Ты и сам знаешь.

– Но… Откуда вдруг такой интерес?

Он в задумчивости посмотрел на меня.

– У нас был уже подобный случай полтора года тому назад.

– Ну и что?

Он ядовито посмотрел на меня.

– В прошлый раз погиб один человек. Меня привлекло то, что у него и у этой девушки одинаковые фамилии.

– Ты думаешь о… Имя того человека… Асбьерн Сэвог?

Он опустил свои кулачищи на стол.

– Вот это уже ближе к делу, Веум! Почему ты сразу же об этом не рассказал? Значит, у тебя есть еще кое-что рассказать?

Я покачал головой.

– Нет. Это ее муж. Тот случай заставил ее приняться по новой за наркотики.

– И ты не считаешь это странным? Что ее муж сгорел полтора года тому назад, а она вновь замешана в похожем пожаре сегодня?

– Вчера.

– Ну да! – Он со злостью посмотрел на меня.

Да. Сейчас, когда он спросил меня, я нашел это действительно странным. Я должен не забыть напомнить ей о совпадении при нашей следующей встрече. Но если учесть, что все полицейские этого города охотятся за ней сейчас, то наша встреча может состояться не так уж и скоро.

– А тот пожар расследовали?

Он порылся в бумагах.

– Не так чтобы очень. Не было сделано никакого окончательного вывода. Может быть, на этот раз нам это удастся. Если только мы заполучим эту… Сирен Сэвог.

Сейчас я мог наблюдать процесс формирования мыслей в его голове. Сам рот растянулся в стороны, а уголки опустились вниз, как на портрете директора музея, сделанного Карлом Барксом.

– А ты, Веум, должен держаться от этого дела на безопасном расстоянии. Сейчас это наше дело. Мы сами отыщем Сирен Сэвог, а ты…

– Я? Что ты хочешь мне предложить?

Он перегнулся через стол и уставился мне в глаза.

– Делай что хочешь, черт бы тебя побрал, Веум, только держись от нас подальше. До тех пор, пока не найдешь для меня очередной труп. Пока не найдешь труп, Веум…