Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

XII

На командном пункте лейтенанта Петелина, прислонясь плечами к стене окопа, сидя с полузакрытыми глазами, Рождественский слушал доклад парторга Филимонова.

Парторг рассказывал о проведенных беседах с солдатами, – говорил он короткими фразами, по-волжски окая. Он ждал замечаний. Ему казалось, что комиссар слушает его рассеянно.

Но Рождественский ловил каждое слово парторга, подмечая даже интонации.

– Филимоныч, – неожиданно сказал он, – вы все повторяете: «Главная задача, главную задачу…» и молчите о второстепенных. А их очень много. Мы должны помнить, что они всегда будут или помогать решению главных задач, или станут тормозом на пути к нашей главной цели, – он оторвал плечи от стенки и всем телом подался к парторгу. – В глубоком тылу день и ночь работают советские люди, – плавят металл, куют, чтобы армию вдосталь снабдить оружием. А ведь это не так сразу делается. Да и кто там делает это оружие! Мы должны понимать все это, Филимоныч.

Недоумевая, к чему комиссар клонит, Филимонов проговорил:

– Солдаты понимают…

– Еще бы не понимать, если оружие делают их матери, сестры, жены, отцы… И все же вы им скажите: солдат обязан беречь винтовку. Станковый или ручной пулемет, например, нуждается в особом уходе. Надо его прочистить, своевременно смазать, сменить нагревшуюся воду, чтобы не накалялся ствол. Вот об этом вы умолчали…

Говоря это, Рождественский как-то неуловимо менялся: сразу стал подтянутым и напряженно-сосредоточенным. Зеленоватая гимнастерка, туго перепоясанная ремнем, плотно облегала его широкие плечи. Повернувшись к Бугаеву, он сказал:

– И тебе, политрук, замечание: почему матросов не снабдил газетами?

– Я собеседовал с ними, а вот газетки… действительно… Надо доставить.

Петелин, молча оглядывавший расположение роты, вдруг проговорил с удивлением:

– Майор идет!

– Можно подумать, что вы испугались, – с усмешкой заметил Рождественский. Глаза его заблестели.

– Прокоптели вы здесь. Дыму, дыму-то сколько у вас! – Симонов сполз в окоп, присел. – Ну? – отдуваясь, кивнул он комиссару. – Побывал в третьей роте. Кто курит – прошу. Я по тебя, комиссар, хотел отслужить панихиду.

– Рановато еще, – так же шутливо возразил Рождественский.

– Четыре атаки отбили, не удивляюсь, – это дело случая.

– Пожалуй, Андрей Иванович, кто думает об этом, того подцепят скорей.

– Ну-ну, – с деланной строгостью проворчал Симонов. Он неторопливо насыпал в закрутку табак, закурил. – Впереди скопление вражеской пехоты, – доносит разведка. Ожидают, поди, нашей контратаки…

– Не знаю, чего они ждут… – ответил Рождественский. – А намерения нашего командования?

Тонкая шея Петелина вытянулась. Он повернулся к Симонову, насторожился. Но было достаточно беглого взгляда комбата, и Петелин потупился, отодвигаясь в угол.

– Принято решение, – спокойно сказал Симонов, затягиваясь табачным дымом. – Сегодня корпус переходит в наступление.

– Сегодня?! – почти выкрикнул Петелин.

– Выслушайте до конца, товарищ гвардии лейтенант, – заметил Симонов, доставая из планшетки карту. – Намечается главный удар на участке станции Терек. Но враг укрепился, одну из наших дивизий прижал к земле. А корпусное командование требует сегодня же взять эту станцию. Начало выполнения данной задачи поручено вашему батальону.

– Нашему? – с удивлением произнес Бугаев – Мы же в пяти-шести километрах правее железной дороги!

– Это начало мы пройдем первой и второй ротами, – продолжал Симонов. – Задача такова: выдернуть врага из окопов. Как думаете, лейтенант, сумеем немцев поднять?

– Сумеем, товарищ гвардии майор, – не задумываясь, ответил Петелин. – Я делаю вывод из своих наблюдений: оборона у них еще рыхлая.

– Я не рассчитываю, чтобы противник принял штыковой бой, но мы должны быть готовы и к этому, – заметил Рождественский. – А наше точное время, командир?

– Восемнадцать ноль-ноль. За полчаса легкая артподготовка. В прорыв пойдет первая группа наших танков.

– И танки?

– Да.

Рождественский приподнялся, выглядывая за насыпь. Вблизи черно зияла глубокая воронка. В задымленной земле торчал оперением кверху бомбовой стабилизатор. Вся степь, лежавшая перед затуманенным взором, была истерзана и размята гусеницами танков. «Где-то здесь, впереди, на хуторе, может быть, где-нибудь там, за солончаковыми сопками, жмутся в эти минуты друг к другу мои ребятишки, прячутся, ищут укрытия», – думал он, чувствуя, как больно сжимается сердце.

– Комиссар хотел спросить о чем-то? – негромко проговорил Симонов, пристраиваясь рядом.

– Да, хотел. Надо предвидеть возможную контратаку, – сказал Рождественский. – У нас идут две роты, и у них два командира. Нужно возглавить на обе роты одним человеком.

– Согласен. Но кем?

– Никто не знает лучше меня этих мест.

– Ты ищешь опасности?

– Я пойду впереди для того, чтобы жить! Я хочу, чтобы люди, вверенные нам, тоже жили, возразил Рождественский. – Ты сам говорил: «Главное – это стремительность». И верно. Я эту стремительность обеспечу.

Помолчав, Симонов сказал:

– Однако не суйся хотя бы в самую штыковую… Я с третьей ротой следом пойду. Достигнете опытного участка, закрепляйтесь. Дальше не лезьте. На завтра отложено. Имеются сведения, что в садах расположены основные резервы врага.

XIII

В окопе краснофлотцев Вепрев говорил комиссару:

– Да, шли мы по этой степи… Долго шли. Травишкой она покрыта, но редковато. Песок! Дрянь земля. А сейчас вся она, дорогуша, как слоенный пирог, эсэсами начинена!

В голосе Вепрева Рождественский уловил нотки безразличия. Это злило его.

– Из чего же состоит эта начинка? – спросил он.

– Из чего? – по лицу Вепрева скользнула хмурая тень, но сейчас же оно снова приобрело ироническое выражение. – Серые коробки, чугун! Из чего? Громыхало звучно, но мы особо не любопытствовали. Ногами работали. Такая у нас дорожка выдалась. Странствуем, суходолы кругом, пустыня… И горько на душе, и обидно, будто самое дорогое, вот это понятие: я краснофлотец! – оба мы утеряли…

– Надеюсь, в суходолах вы расширили понятие: я гражданин Советского Союза, – заметил Рождественский.

– А разве у вас в этом имелось сомнение? – даже отшатнувшись, спросил Вепрев, задетый его намеком.

Для долгой беседы у Рождественского не было времени. Он ушел раздосадованный. В одном из окопов он увидел незнакомого ему старшего лейтенанта. Это был молодой, красивый артиллерист с широкими плечами, плотно обтянутый френчем. Он только взглядом обменялся приветствием с Рождественским, продолжая молча прилаживать стереотрубу.

– Готовитесь? – спросил Рождественский.

– Да, готовимся, – сухо и чуть приглушенно ответил артиллерист.

– Я могу вам помочь.

– Чем же? – усмехнулся старший лейтенант.

– На расстоянии двух километров по фронту пришлось побывать в окопах. Наши ведут наблюдение за противником.

Артиллерист повел глазами и снова принялся за свое дело. Не глядя на Рождественского, он сказал:

– Для наблюдения надобно иметь опыт. Спуститесь в окоп, товарищ капитан, я кое-что покажу вам. – Помолчав, старший лейтенант продолжал: – Вот я корректирую огонь артобработки переднего края противника. Наша задача – подавить огневые точки врага. Верно? Но прежде нужно их разыскать! Посмотрите! – показал он вперед. – За кустиком замаскировался немецкий пулемет. А как он себя обнаружил? Пулеметчик не догадывается, что за ним наблюдают, дал очередь, поднял легкую сероватую пыль. Отстрелялся, осталась струйка белого дыма. Совсем недалеко второй пулемет, хотя улики и не совсем точны. Вон туда взгляните, за бугорок. К пулемету ходят, вероятно, подносчики патронов. Они пробираются полусогнувшись. Ящики их тянут к земле. Вот мы, артиллеристы, и составляем карту. Перед артобработкой нам надо определить направление на стороны горизонта – юг, север, восток, запад: узнать, кто нас окружает, название местных предметов, насколько эти предметы удалены от нас, в каком направлении лежит каждый из них. Во всем этом наш верный друг – карта.

– Карта, дорогой мой, отмечает только крупные предметы, – заметил Рождественский. – Одной карты недостаточно. Глаз! Нужно все видеть. Вот и я покажу вам: смотрите, во-он какой-то странный желтый куст! Он не колышется под ветром, омертвевший какой-то. А за кустом желтеет земля. Мы там давно приметили блеск стекла.

– И что же там, по-вашему? – с настороженным любопытством спросил старший лейтенант. – Пулемет?

– Нет, пулеметчик не вооружен биноклем.

– Наблюдательный пункт, думаете?

– Не то. С наблюдательного пункта блеск повторялся бы. Оттуда смотрели бы почти беспрерывно. Это не иначе, как противотанковая пушка. Командир мог в бинокль изучать местность перед позицией. И туда же приходили и возвращались немцы. В теперь все замерло… ждут!

– Да! – улыбнувшись, сказал артиллерист. – Ждут! Признаться, наши постовые обращали внимание на этот неестественный куст, но улик, какие сообщили вы, у нас не было. – Он взял телефонную трубку. – «Терек», «Терек», я – «Дон»! Занесите на карту: ориентир 5, вправо 12, больше – 2 противотанковая пушка под желтым кустом. – Артиллерист положил трубку. – Разрешите спросить, а как ваша фамилия, товарищ капитан?

– Моя фамилия – Рождественский.

– Комиссар первого батальона? Очень рад. А я командир батареи Кудрявцев. Благодарю за помощь, товарищ капитан. А что у вас еще для нас есть?

– Ну вот, видите, – усмехнулся Рождественский, – значит, нельзя пренебрегать помощью! Мы, оказывается, вполне можем и обязаны дополнять друг друга. Теперь обратите внимание на сопку. Во-он ту, что раздвоилась, как Эльбрус.

– А что вы заметили там? – спросил Кудрявцев, нацеливаясь биноклем.

– На таком близком расстоянии не советую вам пользоваться биноклем, – предупредил Рождественский. – За нами следят, конечно. И в первую очередь с этой же сопки. Кругом высоты по степи окопы. Я думаю, что это ложные окопы. Но вот справа, почти наверху, солнечные лучи падают на что-то стеклянное. Очень продолжительный блеск. Не думаю, что это был бинокль. Смотреть в бинокль так долго нельзя, устанут глаза и руки.

– Тогда там наблюдательный пункт? Немцы смотрят сюда в стереотрубу. А перестанут смотреть – приборы не убирают. Глупо, честное слово.

– Не торопитесь. Мы не уверенны, что там наблюдательный пункт, но так полагать есть основание. Понаблюдайте, может быть, найдете дополнительные данные.

– К сожалению, – Кудрявцев взглянул на часы, – не осталось времени для дальнейшего наблюдения. Начнем пристрелку. Основное орудие моей батареи дорасследует!

Рождественский подумал: «Навести орудие в видимую цель – дело нетрудное. Но батарея где-то за сопками».

– Товарищ старший лейтенант, сколько же потребуется снарядов, чтобы накрыть одну точку?

– Начинаем действовать, считайте, товарищ капитан.

В то время, когда Рождественский молча изучал юного комбата, тот отдавал приглушенным тоном по телефону последние указания своей батарее. И вдруг голос его изменился, стал резким и звучным.

– По… пулеметам! Гранатой. Взрыватель осколочный! Бусоль 45–00. Уровень 30–00. Прицел 64. Первому один снаряд. Огонь!

Телефонист быстро передал на огневую позицию команду, отвечая кому-то: «Да!». Через минуту он произнес отчетливо:

– Выстрел!

И сейчас же где-то над головой по воздуху зашуршал снаряд. А впереди, далеко от цели, из травы к небу взлетел столб черной земли и дыма.

– Промах! – с досадой вырвалось у Рождественского.

– Правее один сорок. Огонь!

Громыхнул второй снаряд, но и на этот раз мимо цели. Кудрявцев мысленно прикинул отклонение, взглянул на планшетку.

– Левее ноль тридцать – огонь!

И сейчас же последовала четвертая команда:

– Прицел 70. Батарея, огонь!

Воздух вздрогнул от взрывов. Глядя на окутанную дымом цель, Рождественский сказал удовлетворенно:

– Вот за это благодарность вам от пехоты! – и полез из окопа.

Возвращаясь в первую роту, он услышал, как в яростном гневе в разных местах взревели семидесятишестимиллиметровые орудия, затем пронзительно и злобно откликнулись противотанковые пушки. К чистому небу взметнулось черное облако дыма.

– Началось, что ли, товарищ комиссар? – закричал Бугаев, встречая Рождественского. – Землю-то как взметнуло! Ого-го-го!

Рождественский скатился в окоп, отряхнулся, одергивая гимнастерку. Стараясь казаться равнодушным, взглянул на передний край противника, и ему показалось, что пламя и клубы черного дыма неудержимо катится к нашему переднему краю.

– Наши опасались, что ударят по своим, – сказал Рождественский, – били сначала глубже, а теперь добираются к самым передним окопам врага. Правильная работенка!

Петелин восхищенно кивнул головой.

Пламя взрывов докатилось до вражеских окопов, заплясало, беснуясь, и, словно ударившись о стену, отскочило, потом снова побежало в глубину немецкой обороны, раскалываясь на дробные части.

– Товарищ гвардии капитан, майор вызывает! – крикнул телефонист.

Приложив к уху трубку, Рождественский подумал: «Симонов, вероятно, связался с комиссаром дивизии и добился, чтобы тот мне запретил…». Бугаев напряженно наблюдал за ним. На лице у Рождественского появилась улыбка. Он произнес отрывисто и тихо: «Да! Очень хорошо!». Положив трубку, сказал, все еще улыбаясь:

– Третью роту сажают на танки!

– Десант?

– Очень похоже. Симонов идет во главе. – Рождественский взглянул на часы. – Товарищи, осталась минута. Будьте готовы. Начало за нашей группой. Я уверен, товарищи, что мы…

Он не успел договорить – в небо взмыли три оранжевые ракеты.

– Винтовку мне! – почти шепотом произнес он. – Лейтенант Петелин, вперед! – и, выскочив на насыпь, потрясая над головой винтовкой, крикнул:

– Товарищи! – голос его сорвался от волнения.

Рядом стоявший политрук Бугаев продолжил команду:

– Вперед, товарищи! За нашу Родину, вперед!

И первый саженым прыжком бросился на насыпь. Комиссар окинул взглядом линию фронта. Слева от него шли два матроса с автоматами. Подавшись грудью вперед, они шагали навстречу хлынувшему вдруг горячему свинцовому ливню. Уже на бегу капитан подумал: «А ведь нашей атаки ждали!». Слыша яростный гул у себя за спиной и по сторонам, Рождественский не оглядывался на пройденное пространство. В яростном человеческом реве комиссар слышал и собственный голос, чувствовал близость этих людей, стремительно рвавшихся к вражеским окопам.

Но вот поднялись и фашисты. Наклоняя головы, сверкая штыками под солнцем, они двинулись навстречу.

Рядом с комиссаром бежал политрук Бугаев.

– Товарищ капитан, не вырывайтесь! – крикнул Бугаев.

И голос Петелина:

– Не имеете права, комиссар!

Политрук старался выдвинуться вперед, чтобы прикрыть собой комиссара. Но Рождественский не уступал своего места в первых рядах.

Ничейное пространство быстро сужалось. Уже отчетливо были различимы лица вражеских солдат. Слева мелькнула фигура Вепрева. Улыбкой и глазами матрос будто говорил:

«А разве у вас в этом имелось сомнение, комиссар?».

Шли уже, стиснув зубы, готовясь к яростному прыжку.

Неожиданно моряки в упор ударили из автоматов, вырывая вражеских солдат из плотного строя.

Встретились… наконец! Сперва Рождественскому послышался смутный, едва уловимый, надсадный стон, вырвавшийся из многих грудей, как тяжкий вздох. И закружилась пехота, с ожесточением работая штыками, самым страшным оружием. Вскрики сраженных растворялись в общем нарастающем гуле.

Немец в очках, с лицом, покрытым рыжеватой щетиной, с ловкостью фокусника повалил на землю молодого гвардейца. Отбыв нападение справа, Рождественский успел оглянуться. И тот же ловкач сделал выпад вперед и коротким ударом всадил штык в гимнастерку между рукой и грудью комиссара.

Рождественского обожгло яростное исступление:

– Дя-дя! То-ропишься! – крикнул он, и штык его мягко вошел фашисту в живот.

– Так-то вернее!

– Ребятки, не гнись! Впере-ед! – крикнул он.

Со стороны на него налетел второй фашист. Комиссару удалось отбыть удар, однако он почувствовал, что парировал слабо. Отскочив чуть в сторону, тот успел изловчиться раньше Рождественского. Он пригнулся, откинув левую ногу назад, и его широченный штык почти коснулся груди комиссара. Но чей-то сокрушительный удар автоматным прикладом в висок опрокинул фашиста. Нелепо взмахнув руками, он повалился под ноги Вепреву. Тот задержался на мгновение, выговорил:

– Разве имелось сомнение, комиссар?!

Схватив винтовку, оброненную немцем, Вепрев ринулся в гущу схватки, раскидывая врагов, пробиваясь на выручку комроты лейтенанту Петелину. У того слетала пилотка; легкий ветерок шевелил волосы; он отбивался от целой группы немцев, в спину его уже был занесен удар. Но и тут Вепрев подоспел вовремя. На помощь Петелину бросился и комиссар. Пробивая дорогу, он то выбрасывал вперед туловище, нанося удары, и тогда его портупея впивалась в плечо, то откидывался назад, обороняясь, под ремнем на спине у него обнажалась потная полоса.

Бои все разрастались. Из окопов противника выкатывались новые и новые группы пехоты. В едкой взвихренной пыли комиссар увидел, как ударом штыка Бугаев бросил на землю долговязого фашиста. Тучный немецкий офицер без фуражки, с оскаленными зубами ринулся на политрука сбоку. Сцепившись, оба они рухнули на землю.

Над Бугаевым заколыхалась тяжелая туша; длинные волосы гитлеровца упали на морщинистый потный лоб, концами почти касаясь синеющего лица политрука.

– Га-ад, не дамся! – задыхаясь, прохрипел Бугаев.

Гитлеровец засмеялся, склоняясь ниже, брызгаясь слюной. С судорожной быстротой изогнув руку, Бугаев ударил его в живот. Напряженный миг усилия – и гитлеровец свалился на землю. Но руки не разжались; еще сильнее стиснули они горло Бугаеву. Будто во сне политрук услышал сорванный голос комиссара:

– А-аг… Получай!

На лицо Бугаева брызнула кровь. Костлявые цепкие пальцы врага ослабли, разжались. Политруку легко стало высвободиться из мертвенной хватки гитлеровца.

– Вставай, Павел, – сердито, быстро проговорил Рождественский, мгновенно окидывая взглядом все поле боя.

Чтобы подняться, Бугаев напрягал ослабевшие силы. Он встал напротив капитана, расставив ноги, покачиваясь. Несколько тусклым и виноватым голосом сказал:

– Налетел сбоку. Если бы он не подножку…

– В бою комаров ловишь открытым ртом… подножку!.. Подними-ка свою винтовку!

Эти слова упрека комиссар произнес не злобно, но Бугаев покраснел от стыда. И он тотчас наклонился, чтобы скрыть смущение и в то же время взять оброненную им винтовку.

* * *

Всю рукопашную схватку Симонов наблюдал из окопа. Лейтенант Мельников, стоявший рядом, не мог разжать судорожно сведенных пальцев. Стиснутым кулаком методично ударял по земле. Глаза старшего адъютанта беспомощно блуждали от первой ко второй роте. Сначала исход этой схватки для него был не ясен.

Мельников заметил, когда офицер свалил Бугаева, и мучительно застонал, вскинув ладонь к глазам.

Симонов грубо дернул Мельникова за руку.

– Потрудитесь взять себя в руки, лейтенант! – и, отвернувшись, засопел сердито. – Враг не избирает тех кого он захочет. Сражает того, кто спиной подвернется.

– На него же напали сбоку!

– Будет вам!.. Сбоку! – оборвал Симонов. – Я видел…

Спустя несколько минут лейтенант зашептал радостно:

– Погнали! А-а-а… Молодцы петелинцы! Легко пошли! Вы посмотрите, Андрей Иванович…

Не оборачиваясь, Симонов ответил:

– Мы гоним врага из своего собственного дома, Мельников.

– Много, ох, как много полегло наших! – взволнованно проговорил лейтенант.

– Магуру сюда! – приказал Симонов. – Магуру, живо чтоб ко мне, на помощь к людям. Сигнальте, лейтенант!

Из-за изгиба траншеи послышался приглушенный голос:

– Андрей Иванович, я здесь, я жду.

– Нечего ждать… Видите, немцы уже начали отход против всего батальона… давайте!

Она повернулась и, взглянув на своих санитаров, приказала:

– За мною. Пошли!

Симонов провожал ее взглядом; по его лицу скользнула чуть приметная улыбка.

– Мельников, а что это за девушка выскочила из окопа? Вон она с санитарной сумкой побежала к раненым?

– Не могу знать, – ответил лейтенант, позабывший, что утром еще он приписал к численному составу батальона медсестру Елену Кудрявцеву.

– Ишь ты, какая! – удовлетворенно проговорил Симонов. – За перевязку сразу – расторопна, видать.

– Товарищ гвардии майор, – прошептал связист, тыча пальцем в телефонную трубку. – Ко-омдив!..

Симонов услышал голос подполковника:

– Сейчас двумя колоннами к вашей третьей роте подойдут наши танки. Сосредоточьте людей, приготовьтесь к десанту!

– Разрешите доложить: первая и вторая роты прорвались, товарищ гвардии подполковник. Вражеская пехота отступила на всем моем участке.

– Я видел, – сказал Василенко и, помолчав, признал с неохотой: – Начало положили хорошее. Приступаем к расширению прорыва. Обеспечьте прикрытие.

Симонов не успел ответить комдиву, как донесся гул танков. Машины показались из-за обгорелой сопки, а со стороны противника с шелестом пролетели снаряды, сметая воцарившуюся над передним краем тишину. Танки шли, ныряя с бугров в низины, словно плывя в высокой траве, поднимая серыми тучами пыль и пепел.

Сразу же за первой группой появилась вторая, затем третья. Симонов легко выскочил из окопа.

– Наша очередь, – сказал он и выстрелил из ракетницы.

Когда десант был посажен на танки и машины двинулись вперед. Мельников пережил минуты необычного возбуждения. Ему все казалось, что танки слишком громко грохочут, а движутся медленно. Бьющий в лицо свежий ветер постепенно успокаивал лейтенанта. Но больше всего успокаивал его невозмутимый вид командира батальона.

Устроившись за башней, Симонов сидел, хмуря брови. Казалось, он не слышал зудящего на фланге стрекота вражеских пулеметов. Еще вдали от сопок, там, где ему было указано занять оборону, Симонов увидел, как поднялась резервная пехота противника и покатилась наискось по ребристому склону, точно погнало ветром сухую полынь-траву. На ее пути то и дело поднимались дымные столбы разрывов. По всей степи виднелись зеленоватые холмики, – это были трупы вражеских солдат.

А мощное нутро танка рычало и грохотало. Слева, из травы, звонкой пулеметной струей ударило в броню, затем хлестнуло чуть выше. Сидящий рядом с комбатом боец схватился за плечо, но не вскрикнул. Он будто стыдился своего ранения. «Кажется, время», – подумал Симонов. Он дважды выстрелил из ракетницы. Люди зашевелились. Бег танков стал замедляться. Прыгая с танка, Симонов неловко плюхнулся на землю. Поднявшись, он увидел Сережу Новикова. Низкорослый и кряжистый политрук словно спрашивал глазами: «Ну, что? Скоро, товарищ майор?». Симонов оглянулся вокруг, пригладил растрепанные волосы, сказал отрывисто:

– Взвод Пантелеева, на правый фланг!

Его отяжелевшее, неподвижное лицо сразу ожило, в маленьких глазах вспыхнули суровые огоньки.

– Второй взвод очищает слева холм! – гремел уже его голос.

Но вот Симонов увидел, как в роте на какое-то мгновение перемешались люди отдельных взводов. Он сжал кулаки и протяжно крикнул:

– Ро-отный! – затем, словно не касаясь носками сапог желтой травы, легко, чуть подавшись грудью вперед, двинулся навстречу Петелину.

– Каша получается! – сквозь стиснутые зубы прохрипел он старшему лейтенанту. – Что это у тебя за порядок, люди…

Он уже готов был обрушить весь свой гнев на Петелина, но, взглянув через его плечо, увидел, как деловито справляются взводные с мгновенным замешательством, и, смягчая тон, сказал:

– Выполняйте задачу, Метелев!

Впереди третьей роты взорвалась граната, вторая, и затем сразу несколько. Было невозможно разобрать, чьи это. Потом поплыло протяжное: «А-о-о-о-р-ра!». Рота покатилась по склону. Симонов бежал между первым и вторым взводами.

– Ар-р-а-а!

– Ложат! – взволнованно произнес Симонов. – Ложат врага! Терпение наше иссякло!

В эти минуты хотелось ему вскинуть кверху свои тяжелые руки и закричать на всю степь так, чтоб до Терека было слышно: «Сыночки, вперед, соколики!». Но комбат знал, что уже наступило время окапываться. Все же он медленно подал сигнал. И было неловко перед самим собой, что ему лично не удалось увидеть живых эсэсовцев.

А наши танки, круто свернувшие к железной дороге, сливаясь цветом брони с горелым полем, скрылись в степной дали. Симонов остановился, подозвал Мельникова:

– Как думает старший адъютант, стоил ли нам дальше продолжать преследование?

Он раскрыл планшетку, доставая карту, а Мельников, глядя на него, думал: «Вот всегда так: задает вопрос, а сам уже принял решение. И чем больше стараешься узнать, что он думает, тем это труднее. Никому не дает проникнуть в свои мысли». В данный момент Мельников считал, что было бы преступлением выпускать врага из рук.

– Я думаю, – ответил он, – следует уничтожить разрозненные группы противника.

– Великое искушение! – вздохнул Симонов. – Однако, товарищ лейтенант, азарт не всегда нужен.

Он неторопливо развернул карту и стал отыскивать отметки, сделанные командиром полка.

– Тьфу ты! Все затерлось. Но вот дорога, – он показал рукой вдаль: – Видишь, впереди жиденькой лентой протянулся молодой ольшаник?

– Да, товарищ майор.

– За этим ольшаником должна пролегать дорога от полотна до оросительного канала «Неволька». Параллельно дороге от «Невольки» тянется глубокий безводный канал. Там наш рубеж, Мельников. На сегодня, конечно.

Передайте приказ: дорогу не пересекать. Канал временно использовать для обороны. Повторяю, временно.

Мельников отдал роте распоряжение через связных и снова склонился над картой. Симонов, водя по карте обкуренным ногтем, продолжал:

– Все наши танки, прорвавшиеся в тыл с правого фланга, сейчас действуют на главном направлении. По-видимому, там наши встретили мощное противодействие противника. Пока в направлении станции Терек они будут буравить толщу немецкой обороны, вся наша дивизия войдет в прорыв.

– А мы?

Спрятав карту в планшет, Симонов тряхнул головой; его взгляд упал на могильный курган.

– Пройдем, Мельников. Нужно наблюдательный пункт облюбовать. Наша задача: преградить дорогу резервам противника. Мы должны обеспечить свободное продвижение своей дивизии, обеспечить прикрытие.

На слизанной ветрами верхушке кургана скорбно шуршали высохшие и оголенные стебли полыни. У его подножья к земле поник потоптанный ковыль и буроватые космы татарника. Все кругом казалось Симонову безрадостно-тусклым. Впереди, правее кургана, зеленели сады опытного участка. Курган возвышался над окрестностью, как караульный.

– Надо закапываться поглубже, – сказал он адъютанту. – Удобный курганчик, но слишком заметен противнику. Налаживайте телефонную связь с ротами и полком. Правее должны подойти первая и вторая роты с капитаном Рождественским. Свяжитесь с ним, Мельников.

– Товарищ майор, – заметил Мельников, – смотрите! Совсем еще свежий.

С распластанными руками, животом кверху под откосом лежал труп немецкого солдата.

– Отвоевался, – с невольной усмешкой проговорил Симонов. – Не успел проделать «дранх нах остен». А ногами лежит на запад. Видимо, улепетывал, да не вышло. Покурим, Мельников, за упокой этого бедолаги.

Затем, пока Мельников деловито и озабоченно организовывал КП, налаживая связь с ротами, Симонов сидел на камне, дымя цигаркой. Он немного ссутулился, почерневшее лицо его словно окаменело, сузившиеся, сосредоточенно-задумчивые глаза не отрывались от желтеющего лица убитого. За спиной комбата связисты поспешно рыли окоп, но Симонов не замечал их, не слышал напряженной работы. Казалось, не мог он отвести взора от убитого немца. Немного удивленный, Мельников тихо спросил:

– Разрешите, я прикажу саперам оттащить подальше этого… почившего завоевателя?

А Симонову послышалось, будто Мельников спрашивал: «И что он вам дался, какой-то паршивец»?

– Отволоките, – проговорил он, поднимаясь. – Мне он больше не нужен.

– Не нужен? – изумился Мельников. – А разве он был «нужен»?

Симонов усмехнулся:

– На войне нельзя пренебрегать мелочами. Изучать приходится и запах гари, и… даже труп солдата противной стороны, – он вытер затылок. Склонил голову на левое плечо, глядя снизу вверх, продолжал: – Кропотливое занятие подсчитывать мелочи. А мне это прежде помогало, когда я работал строителем. И теперь поучительно сравнить, как, например, умирает наш советский солдат и как гитлеровский. Нет у нашего воина на лице такого животного страха, как вот у этого отслужившего. Наш человек за собой оставляет незримую, но крылатую славу. А что осталось за этим гитлеровцем? Позор!

Отвернувшись, Симонов тихо запел: «Ой, да ты калинушка…». Мельников понял командира: «Разговор окончен». Однако он продолжал стоять в прежней позе.

Старший адъютант лейтенант Мельников был среднего роста, немного сутуловат, но Симонову нравились его выправка, широкая грудь, крепкие длинные руки, свидетельствующие о физической силе. И еще нравились Симонову его тонкие, всегда сжатые губы, выражавшие деловитый, волевой характер. Он и был таким. При передаче распоряжений старшему адъютанту не требовалось ссылаться: «Командир приказал». Все в батальоне думали: командир и Мельников – это одно целое. Лейтенант работал много, вникая во все мелочи. Безупречно честный, прямолинейный, умеющий и в трудных обстоятельствах сохранять спокойствие, он во всем старался подражать Симонову. Ни один офицер или солдат не мог заставить лейтенанта повысить голос.

Симонов для старшего адъютанта служил образцом рассудительности хладнокровия, но в то же время он был единственным человеком в батальоне, способным вывести Мельникова из равновесия.

Закинув за спину руки, Симонов пошел в сторону третьей роты. Мельников подумал: «Сейчас будет разносить Метелева. Любит командир незаметно подбираться к людям. Но удивительное дело, – люди никогда не шарахаются от него; чем-то он удерживает их, привлекает».

В большом житейском опыте Симонова в батальоне никто не сомневался. В сухом формализме его обвинить не могли. Но никто не мог проникнуть в его чувства. Мельникову всегда казалось, что майор Симонов не был похож на других командиров.

С характерным шепотом над курганом пролетели три немецких снаряда. Мельников взглянул в сторону тыла, где уже встало черное облачко разрывов. Ближе к кургану рвануло вторичным залпом.

– Товарищ лейтенант! – крикнул связной Симонова Пересыпкин. – Они прощупывают нас с закрытых позиций. И вот всегда у них так: сначала ткнутся в наш тыл, а потом на себя потянут.

– Не на себя, а на нас, стараясь держаться спокойно, ответил Мельников. – А, комбат? – шепотом произнес он с тревогой.

Не ускоряя шага, все той же походкой вразвалку, Симонов приближался к окопам третьей роты. Правее, у подножья кургана, ухнула мина. «Началось!» – подумал Симонов. Он присел на мгновение, посмотрел, как взнесенная темная пыль медленно оседает на траву. Дымок разрывов тихо уплывал по степи, скручиваясь в завитки, тая в предвечерней мгле между сопок.