Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

Руммер мысленно констатировал: «Потребность в нефти становится трагической. Посмотрим, что нам даст новое направление».

Полковник морщился и хмурил брови, слушая, как произносились торопливые фразы, словно здесь уточнялись только детали дальнейшего наступления. «Они смакуют желаемое, заранее считая, что все это уже не вызывает сомнений, все будет так, как здесь говорится», – с возмущением думал он. Но каково же было его удивление, когда Клейст вдруг заявил:

– Прежде было очевидным, что русские теряют голову и теряют почву под ногами. Нация рассчитывала получить на Кавказе нефтепромыслы неразрушенными. Мы не слишком смутились, когда нам не удалось организовать добычу майкопской нефти. Но совершенно нетерпимо, что вместо нефти в Малгобеке мы захватили пламя и дым! В это трудное время Грозный питает высококачественным бензином авиацию большевиков. Я приказал бомбить нефтеперегонный завод и нефтехранилища. Грозненскому заводу мы вынуждены нанести такой удар, чтобы никто не смог использовать его до нашего вступления в город!

Генерал Макензен испуганно и недоуменно взглянул на Клейста. «Бомбить? – подумал он изумленно. – Но ведь это означает уничтожить самую мечту, к которой мы так стремились! Допустим, – продолжал он рассуждать в уме, – в данной обстановке такая необходимость назрела. Но сможем ли мы, захватив Грозный, немедленно организовать переработку нефти?». Макензену хотелось вскрикнуть: «Я протестую!». Осторожность же сдерживала этот порыв. Генерал опасался, как бы Клейст не бросил в ответ: «Вы делите шкуру неубитого медведя. Вас ослепила перспектива стать акционером грозненских промыслов…».

От Клейста не ускользнуло выражение неудовольствия на лице командующего танковой армией. Его пристальный взгляд задержался на Макензене. И сумрачная тень проползла по раздраженному лицу командующего.

– Я не сомневаюсь, многие из вас, господа, отлично понимают, что у меня есть основания выразиться более ясно, – произнес Клейст тоном человека, обладающего властью.

Казалось, взглядом Макензен спрашивал вызывающе: «Что вы хотите этим сказать?». И Клейст ответил:

– Я имею в виду неоправданные надежды и печальный итог операции под Малгобеком.

Старик Руммер торжествовал.

«…Песок, в котором утопают наши кованые каблуки, давно перестал быть надежной почвой, – думал полковник. – Я не приобщен к тайным планам командования, к тем планам, которые исходили из ставки Гитлера, и тем не менее мне была ясна авантюристичность затеи корпорации выскочек и недорослей. Наконец и Клейст почувствовал, что армия наша, прежде упругая и стройная, делается рыхлой, расслабленной».

Однако торжествовать полковнику Руммеру пришлось недолго. Из дальнейшей установки явствовало, что теперь придется рассчитывать на удвоение силы удара за счет подъема духа солдат. «Этот дух уже растворился в неопределенной, в бесформенной линии фронта от Азовского моря и до Ногайских песков», – мысленно иронизировал старый полковник. – «Фюрер сказал!», «Фюрер потребовал!», «Все или ничего!». «Так легко только балаганить, но с ефрейторскими военными познаниями невозможно победить русских…».

* * *

По окончании совещания, ожидая возвращения Клейста, вышедшего вместе с фон Макензеном, полковник Руммер раскрыл окно. Облокотившись на подоконник, он смотрел вдаль задумчиво и печально. В саду, на пожелтевшей листве, догорали отблески предвечернего солнца. Вдали над горами рдело небо, обведенное багровой каймой у горизонта, чужое, холодное, враждебное небо. И даже шумливый ветерок, играя листвой, нагонял грусть.

Когда командующий вернулся, полковник встал. Но Клейст указал рукой на стул и тяжело опустился сам на второй стул рядом. Он заговорил тоном упрека:

– Скажите, полковник, что задерживало вас? Почему вы не явились по моему первому вызову?

В усталом тоне командующего Руммер расслышал просьбу говорить начистоту. И все же полковник счет нужным спросить:

– Вы позволите мне, как старому солдату, как вашему другу детства, говорить откровенно?

– Я слушаю вас, мой старый друг, – сказал генерал-полковник.

– Нам посчастливилось захватить в плен одного русского. Мне так и не удалось узнать, в каком он чине. Вполне возможно, что он рядовой. Пленный сорвал знаки различия. При нем не оказалось никаких документов. По его взглядам, по умению говорить обо всем, кроме того, что интересовало нас, я предположил, что он офицер.

– Чем же все-таки он запомнился вам? – с усмешкой спросил Клейст.

– С моими офицерами он отказался говорить, а меня удостоил своим «почтением». Я сказал: «Вы будете немедленно расстреляны!». Пленный ответил: «Зачем вы так громко кричите? Разве я об этом не знаю?». Я все же рассчитывал, что он в последние минуты жизни кое-что может сказать. Перед расстрелом я спросил его об этом. «Да, – ответил пленный, – я хочу рассказать один пример из жизни охотников. Позволите?». За всю войну я не встречал более нахальной физиономии. У меня явилось желание лично расстрелять его. И я разрядил в него свой пистолет.

– И не позволили ему высказаться?

– Он это успел сделать.

– Что же он рассказал?

– Двух охотников за медведями пленный назвал немецкими именами. Первого Гансом, второго Фрицем. Охотники пошли в русский лес ловить медведя. Вдруг Ганс кричит из своей чащи: «Фриц, я медведя поймал!». Фриц отвечает издалека: «Веди его сюда!» – «Да он не идет!» – «Ну тогда иди ко мне сам». А Ганс отвечает сквозь слезы: «Да меня же медведь не отпускает!..».

Командующий деловито-спокойно спросил:

– Кто же… вас не отпускал?

Закуски и вина на столике так и остались нетронутыми присутствовавшими на совещании. Руммер мрачно посмотрел на стакан, потом взял его, налил вина и выпил. Не закусывая, вытирая клетчатым платком костлявые сухие руки, он ответил Клейсту:

– Меня удерживали русские! Командир стрелковой части полковник Рубанюк и командир танковой бригады майор Филиппов. Они сжимают мои фланги. Они пропускают через свои боевые порядки наши танки, но ни разу моей пехоте не удавалось проникнуть за танками в тыл врага! Русские расстреливают в упор моих автоматчиков. А потом уничтожают танки. Вероятно, у нас еще очень мало войск, чтобы сломить силу этого русского медведя!

– На Малгобек в лобовой штурм я вынужден был бросить лучшую свою дивизию «СС-Викинг»! Ее боевые качества похлеще выдержки вашего пресловутого медведя!

– Имею честь чувствовать левым плечом поддержку дивизии «СС-Викинг». И все же вместе с ней нас постигла неудача. В районе Малгобека нас крепко побили!

– Я не допускаю мысли, чтобы вы, полковник, личную неудачу в операции под Малгобеком связали с вопросом вашей жизни?

– Мне чужды мысли, заключающиеся в вашем намеке, – ответил Руммер, и костлявая рука его с пожелтевшей кожей задрожала. – В этой войне я пешка на шахматной доске. Вы позволите продолжать откровенно?

Клейст сидел, склонившись, поддерживая ладонью выпуклый лоб. На вопрос Руммера он не ответил, а лишь выразительно взглянул на полковника.

– Всю свою жизнь я вложил в создание боеспособной немецкой армии, – продолжал Руммер. – Довольно успешно мы прошли по Украине. Но вот неожиданно враг перестал отступать!

– Великая важность! Лениво вставил командующий, не изменяя позы.

– Я полагаю, что – да!

– Вам холодно, полковник, укройтесь… Вы дрожите.

– Простите, я не способен застегивать свой плащ повыше глаз. Давным-давно я выжег из своей души чувство страха. Я не хочу слушаться своего сердца. Но мои глаза… Прошу вас, не ставьте мне в вину, что я откровенен. Может быть, скоро, очень скоро вы сами убедитесь, как я был прав, когда говорил вам по-дружески: мы утопаем в этих проклятых степях!

Клейст резко отдернул ладонь ото лба, но Руммер сделал вид, что не заметил нервного движения командующего. Полковник продолжал запальчиво:

– Я люблю немецкую армию! Но ради чего мы скажем солдатам: умрите?

– Этого требуют интересы отечества. Земля, политая кровью, лучше родит!

– Увы! Эта земля будет родить не для нас, – почти неслышно возразил полковник. – Кого-то донимают страсти величия. А я не могу, я не в состоянии больше выставлять напоказ одну только внешнюю сторону дела. К моему несчастью, я сохранил способность видеть!

– Видеть превратности судьбы империи?!

– Видеть, что судьба повернулась спиною к нам. Будьте осторожны, медведь встал на задние лапы, он разъярен. Он становится страшным в такие моменты.

– Воткните ему рогатину в бок!

– Рогатина с двумя концами, – с грустной улыбкой сказал полковник. – Я хорошо помню времена гражданской войны в России. В конечном итоге тогда мы получили рогатину в бок!

Клейст нахмурился. Но полковника не смутил взгляд командующего. Она слегка отступил назад и стоял, долговязый и тонкогрудый, с выпиравшим сквозь полы зеленого кителя животом. Большая продолговатая голова с седыми редкими волосами, ежиком торчащими над сухим черепом, слегка покачивалась на тонкой жилистой шее.

Шумно поднявшись, Клейст подошел к столу, морщась, как от зубной боли. Повернувшись лицом к полковнику, он заложил руки за спину, оперся ими о край стола.

– Государственный механизм нации настолько совершенен, – сказал он, – что вам и таким, как вы, не остается иного выхода, как только подчиняться. Поглубже спрячьте свои обветшалые чувства, полковник. Это будет на пользу вашей семье, если о самом себе вы уже не изволите думать. Как это все же неожиданно! – уже мягче продолжал он, склонив голову, рассматривая Руммера тускловатыми глазами. – Ваше своеобразное мнение, расходящееся со взглядами всего нашего командования – парадокс! Но в низах вы способны ослабить кое-чью волю к победе. Вы стали опасны, полковник!

– В таком случае меня следует отправить в концентрационный лагерь, – вспылил Руммер. – Многие мои друзья лишились службы, а иные и головы… Что ж, я готов. Я не умею кричать «Хайль Гитлер!».

– Не знай я вас, полковник, я мог бы подумать, что вы не командир пехотного соединения, а сумасшедший!

Клейст выпрямился, его суставы хрустнули. Руммер почувствовал: «Беседа начистоту закончилась». Он тоже вытянулся, выше поднимая голову, подбирая живот.

– Командование передадите своему начальнику штаба. Приказываю вам, полковник Руммер, принять командование батальоном смертников.

– Разрешите идти? – спросил полковник, чувствуя, как от бешенства задрожала его челюсть.

– Не забывайте, в операциях под Грозным вы можете проявить себя.

– Для того чтобы заслужить ваше доверие? Благодарю вас! Я не могу принять на себя обязательств, превышающих мои силы! Или, вернее: наши общие возможности, генерал!

– Машина пущена! – в бешенстве закричал командующий. – И ничто не остановит нашего движения вперед! Богом начертано нашим армиям в огне и крови пройти на Восток!

– Ваше превосходительство, мы потеряем армию. А для меня без армии нет отечества.

– «Пророк»! – Клейст жестко взмахнул рукой. Его брови сошлись над багровеющим носом. – Идите вон!

На миг полковник плотно сжал в раздумье сухие губы. И вдруг, резко выпячивая грудь, выбросил вперед обе руки и хрипло крикнул:

– Хайль Гитлер!

III

О окончании допроса пленного, пригласив Рождественского позавтракать, Киреев сказал:

– Однако противник по-прежнему плохо нас знает. По-прежнему наряжает в серенькую одежду своих будничных представлений.

– Вы обратили внимание, товарищ полковой комиссар, как этот Эгерт проговорился: «Наше командование ошиблось, рассчитывая на поддержку внутри вашей страны!» – напомнил Рождественский.

– Да, обратил, – они рассчитывали на антисоветские элементы. Вздумали подковать мертвую лошадь!

Пока девушка накрывала походный стол, Киреев продолжал:

– У них еще сильная организованность. Пусть даже механическая, но все-таки организованность. Бездумная исполнительность оболваненного солдата не один раз создавала нам серьезную угрозу. Угроза и сейчас может возникнуть в любой момент. Помните об этом, Александр Титович. Ну, а по рюмочке как же? Теперь ведь можно.

– Не откажусь, – согласился Рождественский.

Разглаживая газету, постланную на стол вместо скатерти, Киреев улыбнулся глазами.

– Вы заслужили похвалу, товарищ гвардии капитан. Я тоже с удовольствием выпью за ваше возвращение.

Помолчав немного, он сказал многозначительно:

– По приказанию комкора, мы должны отправиться в Грозный. Капитана Рождественского желает видеть командующий группой.

– Зачем я ему нужен? – удивился Рождественский.

– Наивный вопрос! Каждая ваша шифровка попадала в штаб нашей армии. А затем в штаб группы войск. Но то была бумага, а генерал хочет видеть живого человека.

– Мне бы не минуту к своим, – попросил Рождественский. – Что там у нас в батальоне?

– Батальон никуда не денется. Пока что собирайтесь в Грозный, – решительно возразил Киреев. – В шестнадцать ноль-ноль вылетает самолет. Аэродром расположен к юго-востоку от станицы. Но прежде побрейтесь, приведите себя в порядок. Обмундирование вам доставят прямо сюда, переоденетесь.

Час спустя на Киреевском «виллисе» Рождественский уже катил к Наурской.

На импровизированном аэродроме к нему подошел один из дежурных.

– Это вас нужно доставить в Грозный? – спросил он.

– Да. Вы полетите?

– Нет, оттуда скоро подойдет У-2. Он сразу на обратный курс ляжет.

– В Грозном не бывали, как там после бомбежки? – спросил Рождественский.

– Нет, не приходилось, на земле я – редкий гость, – сказал летчик. – А скоро ли наша пехота поднимется во весь рост?

– Не за горами такое время.

– Верю, да хочется знать, когда это будет, наконец?

– Нам хочется того же, но знает об этом только командующий. Назреет пора – прикажет – встанем.

Вскоре прилетел У-2. В воздухе до Грозного пробыли минут сорок. Летчик сбавил обороты, мотор стал рокотать мягче, и самолет коснулся земли. Рождественский рассчитывал сразу же отправиться к командующему, но встречавший его офицер сообщил, что генерал внезапно выехал и ему, капитану Рождественскому, придется подождать до завтра.

Но и на следующий день в штабе группы дежурный офицер сказал Рождественскому, что командующий все еще не вернулся с фронта.

– Я доложу о вашем прибытии, – заявил он и удалился.

Рождественский следил за ним взглядом – офицер приоткрыл одну из дверей, что-то сказал и сейчас же вернулся.

– Вас ожидает полковник Сафронов, прошу! Четвертая дверь налево.

С первой минуты, когда Рождественский вошел в это здание, ему показалось странным и удивительным царившее здесь спокойствие. И тихий шелест карт, и ровный говор штабных, – все было здесь так непохоже на жизнь переднего края. В дверях показалась плотная, немного угловатая, рослая фигура полковника Сафронова.

– Капитан Рождественский? – баском, с надсадинкой в голосе спросил он.

– Так точно! – четко ответил Рождественский.

– Входите, – сказал Сафронов и возвратился к генералу, рассматривавшему карту у письменного стола. – Прибыл разведчик, Алексей Гордеевич…

Медленно разгибая спину, прищурясь, генерал поглядел Рождественскому в лицо.

– Я с удовольствием послушаю вас, капитан, – звонким тенором сказал генерал. – Воспользуюсь случаем, так сказать. Хотя я не очень-то верю в романтические тайны, но и меня заинтересовало ваше открытие. Все, что делается у противника в районе Ищерской, пусть изучает ваш Мамынов. Но, дорогой мой, расскажите-ка поподробней, что творится в глубоких песках?

Сафронов указал на карту.

– Начнем с дислокации войск Фельми, товарищ гвардии капитан, – предложил он.

– Слушаюсь, – проговорил Рождественский, неожиданно растерявшись. – «О дислокации!.. Разве я ее знаю полностью?» – подумал он, чувствуя пристальный взгляд голубых маленьких глаз кавалерийского генерала.

– Вам нечего смущаться, капитан, – одобряюще заметил генерал. – Мы понимаем, начальник штаба корпуса Фельми, подполковник Рикс Майер, не мог наделить вас картой. Доложите о том, что видели…

– Корпус генерала Фельми – маневренное, совершенно самостоятельное соединение со всеми родами войск, – начал Рождественский. – По тем данным, которыми мы располагаем, в состав корпуса входят следующие воинские части…

Обойдя стол, Сафронов присел и быстро взял лист бумаги, исписанный и исчерканный красным карандашом.

– Каждый гренадерский стрелковый батальон, – говорил Рождественский, – по своему численному составу и по вооружению более похож на стрелковый полк.

Сафронов торопливо наносил на страницы письменного доклада пометки красным карандашом. Отойдя в сторону и прислонясь плечом к оконному косяку, генерал как будто не обнаруживал особого любопытства. Однако Рождественский уловил быстрый, сосредоточенный его взгляд.

Продолжая доклад, стараясь не пропустить ни одной детали, вплоть до познавательных знаков на рукавах солдат, Рождественский все время поглядывал то на полковника, то на генерала.

– Этот корпус призван послужить лишь ударной группой прорыва в Иран, – продолжал он. – Рассчитывая разгромить советские войска на Кавказе, фон Клейст уже начал формировать армию для похода в Аравию и Индию.

– Вон как! – проговорил полковник. – Алексей Гордеевич, слышите, куда они метят?

– Веселые замыслы, – отозвался генерал, продолжая стоять у окна. Только подумать: не ближе, не дальше – в Индию. И через Советский Кавказ! – Резким движением он оторвался от косяка, прошагал к двери и обратно, блестя голенищами начищенных сапог, звеня шпорами. – Я полагаю, что Фельми уже отказался от Бакинского направления.

– Возможно, поскольку Клейст массирует войска к прорыву нашей обороны в районе Эльхотова, – согласился Сафронов. – Вполне возможно, – повторил он.

– А в районе Орджоникидзе Военно-Грузинская магистраль. Вот Фельми и начнет прорываться к этой дороге.

Полковник сообщил тихо:

– Получен приказ Верховного Главнокомандующего, Алексей Гордеевич…

– Я знаю о нем. Командующий ознакомил меня с поставленной задачей.

Генерал щелкнул портсигаром, закурил. Сосредоточенно посмотрел на карту.

– В главной нашей ставке поразительно угадали наши замыслы и обобщили их в этом приказе… Нам нужно проникнуть в глубину песков, чтобы нависнуть над левым флангом моздокской группировки Клейста.

– Главная идея состоит в том, – сказал полковник, – чтобы не позволить Клейсту снять несколько дивизий с левого фланга и перебросить их в Кабарду. Фон Клейст сейчас очень нуждается в усилении группы прорыва в Северную Осетию. Нельзя давать свободно маневрировать корпусу Гельмута Фельми!

– Да, именно – Фельми! – порывисто сказал генерал. Если этот «африканский» корпус и оставит район теперешнего его сосредоточения – казаки должны наступить ему на пятки, чтобы связать его дальнейшее движение.

– Кубанцы уже на марше в песках, – заметил Сафронов.

– Полагаю, донцы не отстанут, – прищурясь, усмехнулся генерал. Донские кони не хуже кубанских, полковник. Только бы команда им была – догонят они дивизии Кириченко.

* * *

Вернувшись с фронта, командующий Северной группой войск генерал-лейтенант Червоненков в своем кабинете беседовал с членов Верховного Совета дивизионным комиссаром Русских.

– Фон Клейст отлично понимает, – говорил Червоненков, откинувшись широкими плечами к спинке кресла, что шумиха, поднятая вокруг безуспешных попыток прорваться к Грозному, подрывает его авторитет. А ведь еще недавно многие в высших гитлеровских военных кругах поддерживали его, как теоретика танковых блицкригов.

– Конечно, – подумав, согласился Русских. – Клейст не страдает душевной глухотой. Он не может не слышать нарастающего ропота и не испытывать раздражения. Человек он с повышенной эмоциональностью.

– Может ли Клейст допустить, – продолжал командующий, – чтобы неудовольствие его неудачами разрасталось? Нет, не может. Он побоится, как бы не отпугнуть своих поклонников. Из страха за свою судьбу он дойдет до «бесстрашия». Тут-то и проявится его лихость.

Так как Червоненков сделал длительную паузу, Русских спросил:

– Вы имеете обобщенный вывод?

– Проясняется новое исходное положение противника, – сказал генерал-лейтенант. – Правда, рано еще называть это выводом, но я ставлю перед собой такой вопрос: как может поступить фон Клейст, ныне облеченный властью, если он уже стал чувствовать, что эту власть расшатывают его же личные неудачи? И учтите, неприятность возникает как раз тогда, когда его погоня за популярностью только что увенчалась успехом.

– В большей мере поступки Клейста будут зависеть от его характера, – несколько неопределенно ответил Русских.

– А мы кое-что уже знаем о характере этого человека.

– Например?

– Хотя бы прошлую жизнь фон Клейста, сказал Червоненков, легонько постукивая карандашом по ногтю своего пальца. – Она у него протекала в сомнительных в смысле честности приключениях. Сейчас он ищет возможностей, как укрепить пошатнувшийся авторитет, как бы восстановить доверие к себе, как сохранить положение, которым, кстати, он очень дорожит. Ему нелегко далось продвижение по службе.

– В прошлом фон Клейст – авантюрист, об этом я знаю.

– Авантюрист никогда не перестанет быть авантюристом, даже если ему вверили колоссальное государственное дело, дивизионный… Употребляя власть, такой командующий не становится принципиально объективным полководцем.

– Короче говоря, вы предвидите, что фон Клейст безрассудно рискнет, предпримет что-нибудь отчаянное?

– Гитлер требует нефти… фон Клейст пойдет на любой риск, лишь бы выслужиться перед своим фюрером.

– Но не рискнет же он, не утруждая себя продумыванием до конца – к чему риск может привести?

– Данные разведки убеждают, – сказал командующий, – что в ближайшие дни повторится решительная атака на наши войска. Клейсту нужно выслужиться, повторяю. Он все поставит на карту, даже самое главное, что у него есть: бросит танковую армию под лобовой удар наших бронебойщиков.

Русских поглядел в лицо генерал-лейтенанту.

– Думаю, Клейст это сделает в районе Орджоникидзе. Вполне возможно, что от плана прорыва Эльхотовских ворот он откажется. Но определенно где-то в том районе следует ожидать проявления его очередной авантюры.

– У меня такое же предположение, – сказал командующий. – Но догадки следует подкрепить дополнительными данными разведки.

– Предположение остается предположением, – согласился член Военного Совета, – но предосторожность не кажется мне излишней – донской кавкорпус нужно оставить там же.

– Этот вопрос мы решим несколько позже, – возразил командующий. – Я хочу повидаться с капитаном Рождественским. Важно знать, куда Гельмут Фельми нацеливается. В каком направлении он намерен двинуть «африканский» корпус?

Червоненков снял телефонную трубку, приказал полковнику Сафронову:

– Ко мне зайдите! Что? Разве он уже здесь? Отлично. Нет, сначала зайдите сами, его пригласим потом… – Положит трубку, он сказал: – Оказывается, Рождественский вчера еще прибыл. Полковник говорит – есть дополнительные, очень важные сведения.

Вскоре Рождественского вызвали к командующему.

Войдя в кабинет, он предстал перед смуглолицым, высоким и широкоплечим, несколько грузноватым генералом, сверху вниз холодно глядевшим на него большими глазами. С минуту генерал хранил молчание и как будто старался вспомнить, кто он, этот Рождественский. Под этим испытующим взглядом Рождественскому стало как-то не по себе, хотя о своем прибытии он доложил четко, без тени смущения.

Однако стоило Червоненкову произнести несколько слов, какие обычно говорят в начале приятного знакомства, как Рождественский сразу осмелел. Он почувствовал, что перед ним не только строгий начальник, но и обаятельный человек большой душевной силы и простоты. Правда, командующий не пытался обласкать его, он даже не предложил ему сесть, но и сам слушал стоя, не отводя взора, словно старался запомнить облик разведчика.

Куда девалась сдержанность Рождественского, когда он живо и просто, короткими фразами второй раз в этот день стал рассказывать о том, что видел в песчаных бурунах Ногайской степи, и о показаниях капитана фон Эгерта.

Лицо генерала было почти равнодушно. Такое спокойствие невозможно изобразить только по необходимости, чтобы по долгу службы показать подчиненным, как легко человек владеет собой.

Червоненков уже знал все, о чем Рождественский доложил полковнику Сафронову, но терпеливо, до конца выслушал капитана, – на доклад потребовалось около получаса.

– Все? – наконец спросил он. – Значит, по вашему мнению, в районе Ищерской гитлеровцы не готовятся к штурму наших войск?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

– А какие признаки послужили вам основанием такого утверждения, товарищ гвардии капитан?

– В Ищерской, – сказал Рождественский, – разобран не один бревенчатый сарай. У линии железной дороги срезаны телеграфные столбы. Даже шпалы выкопаны… весь этот материал завезен к переднему краю. – Помолчав некоторое время, он в раздумье продолжал: – Из станицы гитлеровцы гоняли народ на отработку траншей. Возвращаясь домой, люди видели построенные убежища, блиндажи, приспособленные огневые гнезда для минометных батарей, закопанные в землю подбитые танки. Словом, устраиваются так, словно они зимовать собираются в окопах. И в то же время некоторые части постепенно оттягиваются с переднего края. Куда-то их переводят… Почти вся третья танковая дивизия переброшена на правый берег Терека.

– А как, по-вашему, куда генерал Фельми нацеливает свой «африканский» корпус? Не было ли заметно передвижения частей этого корпуса к фронту? – спросил Червоненков. – И в каком направлении?

– Нет, «африканский» корпус стоит на месте. Фельми ждет, пока Клейст прорвет нашу оборону.

Русских, стоявший у раскрытого окна, заметил с усмешкой:

– Без вмятин в боках, целехоньким хочет прямо в Иран…

– Очевидно, так, – проговорил Рождественский.

Переступая с ноги на ногу, он продолжал:

– Где бы Клейст ни прорвался, – что к Гудермесу, что к Орджоникидзе, – на этих маршрутах почти одинаковое расстояние до теперешнего расположения «африканского» корпуса. Может быть, поэтому Фельми и держит свои части на одном месте. Окружает себя таинственностью…

Червоненков несколько раз прошелся по кабинету, затем вернулся к своему креслу, прислонился к спинке, усмехаясь про себя, глядя на карту. Затем, как бы в раздумье, молвил:

– Фельми все пыжится, надеется окружить свой корпус таинственностью, но я не думаю, что сам он верить в эту романтику. Однако к решению вопроса о судьбе «африканского» корпуса вернемся позже. Скажите, вы женаты, товарищ капитан? Где ваша семья?

– А Ростове жила, товарищ генерал-лейтенант, а теперь… – Рождественский пожал плечами. – Мать жила на хуторе, это недалеко от станции Терек. Но и о ней не знаю… Возможно, у дочери, – сестра моя в Моздоке. Она агрономом работала, – возможно, у нее, но я не знаю об этом…

«И этого человека терзают открытые душевные раны, – подумал Червоненков. – Но в опасный для жизни момент, в разведке, едва ли он думал о том, что ему, возможно, не удастся увидеть свою семью».

– Сколько у вас ребятишек? – спросил он.

– Было трое…

Командующий хотел спросить: «Почему – было?», но сдержался. Он подошел к Рождественскому и протянул ему руку.

– Вы сделали много, капитан… Благодарю!

Рождественскому навсегда запомнилась эта минута, и крепкое пожатие теплой руки, и открытый, уже не холодный, улыбающийся взгляд внимательных глаз командующего. Словно исчезла на какое-то мгновение огромная разница в званиях, которая их разделяла, и с особой, волнующей торжественностью он понял, что оба они равны душевно, оба – люди одной великой семьи коммунистов.

Это волнующее, озарившее его чувство как-то сразу преодолело и внутреннее напряжение, и усталость. Он знал, что это чувство сохранится у него навсегда.

Уходя, Рождественский услышал, как Червоненков, обращаясь к Русских, энергично сказал:

– Вот теперь, дивизионный, мы продолжим наш разговор о замыслах Клейста…