Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

XXII

В ночь перехода на новые позиции над землей висела белая пелена тумана. Симонов с ротой Петелина шел впереди батальона. Солдаты помнили его команду: «Не курить, не разговаривать и не бряцать оружием». Туман был до того густ, что в трех шагах оказалось невозможным различить человека. Петелин шел рядом с Бугаевым. Под ногами пружинила мягкая почва, по сапогам хлестали какие-то стебли.

– Павел, – обратился он к Бугаеву. – Кустарник тут, что ли?

– Это не обычный кустарник.

– А что за чудо?

– Хлопковые поля – хлопок.

– Подумать… И мы топчем его…

Бугаев промолчал. Ему хотелось поскорей добраться до назначенного места, чтобы начать изучение новой позиции. Из тьмы захрипела лошадь, потом показалась ее голова.

– Симонов, – раздался голос невидимого верхового, – ты?

– Я, – ответил Симонов, узнавший по голосу вновь назначенного командира полка майора Булата. – Скоро ли конец этому маршу?

– Противник слева у вас в полукилометре. Располагайся вправо по фронту. Да тишина, тишина должна быть. Там в окопах соседи должны бы оставить своих людей – они покажут…

– Проведешь вперед?

– Для этого жду вас.

Симонов подошел к Петелину.

– С тебя начинаю. Нужно сначала пустить мелкие группы. Осторожненько так. По фронту растягивайся метров на четыреста. Там я оставлю третью роту.

– Понятно!

Обращаясь к Бугаеву, Симонов посоветовал:

– Вам, пожалуй, с первой надо остаться.

– Есть!

Минут пятнадцать Петелин с Бугаевым располагали роту по фронту; началось осторожное движение вперед. Петелин спросил полушепотом:

– Неужели соседи передвинулись уже?

– Да, минут пять назад. Смотри, смотри! – схватив Петелина за руку, зашептал политрук. – Кажется, постройка? Откуда тут?

Стараясь не цепляться за кусты хлопчатника, они подошли к низкому, местами сломанному плетню. Мгла по-прежнему окутывала все окружающее.

– Пригнись, молчи и слушай! – шепнул Бугаев.

Петелин перекинул ногу через плетень. Бугаев его не останавливал, но сам пригнулся, держа автомат наготове. Петелин утонул в белой мгле. Даже шагов его не было слышно, точно ступал он по мягкому ковру. Откуда-то наплывал еле уловимый гул, словно таинственная ночь дышала. Из тьмы мелькнула бледная полоска света и тотчас же погасла. «Ну, черт, – досадовал Бугаев, – зачем он пользуется фонариком?»

Вернувшись, Петелин сообщил:

– В хатке обнаружил рваную бумагу, окурки. Наши были, видимо, штабные.

– Значит ли это, что немцы еще далеко?

Петелин пожал плечами.

– Ну, где же эти – от соседей? Ушли они, что ли?

Идя дальше, пригибались пониже. Потом поползли, ломая кусты хлопчатника, втаптывая коробочки в мягкие песчаные грядки. Бугаев оборвался в яму. Он даже не охнул, хотя головой и ударился о что-то твердое.

– Окоп, слышь? – сказал он шепотом.

– Наш, что ли? – так же тихо спросил Петелин. – Что в нем нащупал?

– Нащупал? Кажется… а черт его знает! Ящик из-под патронов. Наш будто. На! – политрук подал лейтенанту коробку. – Легкий, чувствуешь? Отечественный. Из оцинкованного железа.

– Надо сигналить, – твердо сказал Петелин.

– Пожалуй, – согласился Бугаев. – Но знаешь, ракетой не годится.

Донесся звук отдаленного выстрела, потом, еле-еле пробившийся сквозь хлопья сырого тумана, послышался второй выстрел.

– Взводные раньше нас сигналят, Павел. Значит, встретились со связными бывших наших соседей. – Петелин швырнул на землю металлический ящик. Тот слабо звякнул.

– Тише ты, баламут! – зашипел Бугаев.

– Это кто баламут? – с напускной строгостью спросил Петелин. – Не забывайтесь, вы в гостях у меня в данное время. Могу и попросить отсюда. Испугались, что коробка звякнула, да? Черт с ней, не услышат, вероятно, дрыхнут, как барсуки.

– Еще поднимут пулеметный…

– Не беспокойся, туман расстреливать не станут.

Бугаев притянул лейтенанта к себе.

– Эх, навернуть бы тебе по загривку!

– По какому поводу? – весело спросил Петелин. – Кто тебя таким нежным манерам обучил?

Через некоторое время донеслось еще несколько выстрелов. Противник, по-видимому, забеспокоился. В небо взметнулись тусклые ракеты. Петелин торжествовал.

– Павлуша, ты обрати внимание, – говорил он, сидя на корточках, – как все получается складно. Они ведь сами помогают нам.

– Светят, это отлично.

– А черта с два увидят. Пусть светят!

– По-моему, ракеты сигнальные.

– Возможно, – согласился Петелин. – Внимание, дескать. Русские сейчас наступать будут. Это же замечательно. Ночь прободрствуют, а под утро задрыхнут. А батя наш на рассвете и полезет! Он так ведь сказал, майор-то? Э-эх, чесануть, чтобы, не оглядываясь, до Моздока порты поддерживали.

– Ладно, хватит. Давай подумаем, кого в разведку?

От командного пункта батальона телефонные провода разбегались по ротам, на противотанковую батарею Игнатьева, на командный пункт полка. Симонова вызвал к аппарату командир полка.

– Н-ну? – начал он, что означало: доложите!

– Все в порядке, – тихо ответил Симонов.

– Разведка?

– От каждой…

Они говорили нарочито короткими фразами, из которых, если бы кто и подслушал, ничего бы не понял.

– Сразу же подробности.

– Будут… Я ожидаю.

До восхода солнца было еще далеко. Думая тяжелую думу, Симонов заговорил со своим связным:

– Как мыслишь, Пересыпкин, начать ли нам штурм, или посоветуешь подождать? Чтобы посветлело немного?

Разговор Симонов завел лишь для того, чтобы время ожидания разведки не тянулось так нестерпимо долго.

– Товарищ майор, туман-то какой! Если учесть, что эти пройдохи спят в спокойствии, надо бы сейчас, ей-богу. А там – как хотите. Худо бы только не было, если днем? Нагрянуть бы на сонных…

Симонов вгляделся в редевший туман, потом заговорил с расстановкой:

– Худо ли, хорошо ли – все равно надо. Да чтоб пройти по костям наших врагов.

– Ну, конечно, товарищ майор. А я что же сказал? Борьба!

– Все же об одном ты мне не сказал, почтенный, – как бы рассуждая сам с собой, продолжал Симонов.

– О чем, извиняюсь?

– А вот ты говоришь – «борьба», ба-бах! И рассыпался в прах, кончились гитлеровцы. А если сами наткнемся? Людей положим. Ну, что ты скажешь, Пересыпкин?

Пересыпкин не мог ответить. Ни на мгновение ему не приходила в голову мысль, что командир всерьез интересуется его мнением. И все же от поставленного вопроса он растерялся. Хитроватыми, немного раскосыми глазами исподлобья взглянул на Симонова, кашлянул в сжатый кулак и, уклоняясь от прямого ответа, сказал:

– Мое дело такое: на завтрак, скажем, кто должен добыть холодного вареного мяса? О вашем здоровье и так далее – кто должен позаботиться?

– Ограниченно мыслишь. А еще земляком называешься. Меня, почтеннейший, не пугают постные дни. Обойдемся и без холодного мяса. А вот как же все-таки наступать будем?

– Не могу знать, товарищи майор.

– А вот я должен знать, Пересыпкин. Я тоже, как ты, до войны жил себе в своем родном городе Кирове. Строил дома, школы – чтобы детишки учились. Был же, опять-таки, как ты, сугубо штатским. А теперь вот размышляю, как выбить противника с высоты. Крепко должны мы подумать, как это сделать и не положить дорогих товарищей, понял?

– Понял, товарищ майор.

Заметив вынырнувшего из тумана командира третьей роты, лейтенант Мельников сказал:

– Вот и Метелев, товарищ майор.

Метелев мерным шагом подошел к Симонову, доложил устало:

– Командир третьей роты, старший лейтенант Метелев прибыл по вашему приказанию.

– Опаздываете! – угрюмо сказал Симонов, меряя Метелева строгим взглядом.

Метелев подправил пилотку, потуже затянул ремень. В движении его рук Симонов заметил вялость.

– Доложите, что вам известно о противнике на новой позиции.

– Молчат, товарищ гвардии майор.

– А вы бы пошевелили.

– Пробовали, но трудно… неглубокую разведку. Но в такой темноте установили немногое.

– Трудно? – Симонов подошел ближе. – Я знаю некоторых командиров в своем батальоне, для которых «трудно» не имеет значения. Чувство ответственности за вверенные им человеческие жизни сильнее всякого «трудно».

Он внимательно смотрел в лицо и на широкий лоб Метелева. Он понимал, что «трудно» не Метелеву, а людям его роты.

– Товарищ гвардии майор, – переводя дыхание, произнес старший лейтенант. – Жду, когда станет немного светлее.

– Потом? – спросил Симонов.

– Разведаем. Может быть – боем. Врага почувствуем утром, если пойдем в атаку.

– Уже утро, – возразил Симонов. – Одно положение почувствовать врага, а другое – знать заранее, где он тебя может ужалить. А вы с пустыми руками ко мне пришли. Теперь всю задачу придется решать стремительным темпом. Ступайте в роту, я скоро буду у вас. И наблюдайте, непрерывно наблюдайте за противником.

Симонов взглянул на небо, оно совсем просветлело, но низом, над сонной степью, продолжал стлаться туман.

– Мельников, что ты узнал от соседей?

– Говорят – начнем поутру, потихонечку, полегонечку.

– Этот номер не выйдет. Поздно будет, надо сейчас.

Пересыпкин торжествовал. Он еще больше обрадовался, когда узнал, что комдив ответил согласием и что в атаку идут всем полком.

Легкий лиловый туман, низко висевший над необъятными хлопковыми плантациями, казался сотканным из воздуха и ранних солнечных лучей. Им как прикрытием и решил воспользоваться майор, чтобы незаметно подобраться к переднему краю противника. Сначала все шли пригибаясь, но по мере углубления в ложбину люди выпрямлялись, стремительно и почти бесшумно приближаясь к высоте, по которой проходила линия обороны противника.

В стороне заколыхалась узорчатая ткань тумана, – пламя гранатных разрывов выжигало кусками ее пелену.

Трудно было разобраться и предположить, что сильней подействовало на противника: взрывы и автоматная стрельба или могучее, грозно раздавшееся «ура-а!». Но окопы были заняты почти без боя.

Позади осталась в синеватой дымке станица Калиновская. Стояла прекрасная теплая погода, но воздух был отравлен запахом гари. Дивизионные тылы ежечасно подвергались жестокой бомбежке «Юнкерсов».

Булат вызвал Симонова по телефону.

– Ну, как? – спросил командир полка.

– Думаю, время шабашить, товарищ гвардии майор. До утра, в общем…

– Хорошо. Людей береги, Симонов.

– Товарищ гвардии майор, случаем пользуюсь, скажите мне…

– О комиссаре? – догадался тот.

– Да. Беспокоюсь, что с ним?

Булат помедлил. Симонову подумалось, что он наводит справки.

– Перестаньте об этом, Симонов, – жестко сказал он.

XXIII

Судьба Рождественского для Симонова по-прежнему оставалась загадкой. В дивизии и в полку знали, что делают разведчики, но отмалчивались, на симоновское беспокойное домогательство не реагировали.

Под вечер Симонов сидел в полуразрушенном глинобитном домике. Погруженный в раздумье, он смотрел через пролом в стене на кусты, обросшие лишаями.

В одиночестве было тоскливо. Симонову захотелось поговорить с кем-нибудь. Но вблизи, кроме связистов, возившихся в окопе под окном, никого не было. Неожиданно в полуразрушенный домик, раскрасневшийся и разгоряченный, вошел Бугаев. Майор обрадовался, встал и пошел навстречу. Его потянуло к новому комиссару.

– Ну, проходи, садись, комиссар, – сказал он.

Политрук был не робким человеком, но еще не вошел в свою новую роль.

– Сажусь, сажусь, Андрей Иванович. Будто бы и мало ходил, а пятки горят…

– Говоришь, горят пятки? Переобуйся, а лучше всего – разуйся на часик. Ну, как там Петелин?

– Подошла кухня, обедают, – уклончиво ответил политрук.

– Чарку бы им лишнюю, заработали, – сказал Симонов. – Но где ее взять?

– Обед отличный, а чарки вовсе нет. Люди устали, некоторые в окопах спят мертвецки.

Бугаев говорил пониженным голосом.

– А я все думаю, – сказал Симонов, – неужели наши погибли, неужели мы больше не увидим нашего комиссара? Как ты смотришь на этот счет, политрук?

– Трудно сделать определенный вывод, – уклончиво ответил Бугаев, ступая босыми ногами по полу. Он явно стремился не говорить о комиссаре и поэтому поспешил переменить тему разговора. – Хочу просушить портянки, – сказал он. – От пота истлели, – жара!

– У меня есть запасная пара. Явится Пересыпкин – даст тебе. – Закурив, Симонов продолжал: – Конечно, гадая на кофейной гуще, не сделаешь правильного вывода, но вот предположим, что они фронт перешли удачно?

– И встретились с разведчиками дивизии, – дополнил Бугаев.

– Да, но рация у них испортилась, допустим.

– Возможно, – подумав, согласился Бугаев. – Это тоже могло случиться.

– Можно же было перебросить на нашу сторону хотя бы одного из разведчиков? Ну, что ты скажешь, политрук?

Бугаев сам очень тревожился за судьбу Рождественского, и переживания Симонова еще больше раздражали его.

– Не былинка же наш комиссар, не затеряется.

– Уж не утешаешь ли ты меня? – спросил Симонов.

– У нас нет основания слезу пускать, Андрей Иванович.

– Почтеннейший, я не нуждаюсь в няньке, проворчал Симонов.

Помолчал немного; потом, швырнув в пролом окурок, продолжал:

– Я лично не могу пребывать в полном спокойствии, пока не добьюсь ясного ответа. – Он тяжело поднялся, шагнул к пролому, спиной прислонился к стене. – Я не успокоюсь, пока не узнаю правду.

Бугаев подошел к Симонову.

– Товарищ майор, все же вы неправильно поняли меня, – проговорил он виновато. – В каждой роте, в каждом взводе спрашивают: какие новости о комиссаре? А я, разве я не любил Александра Титыча? Но что же мы можем сделать? Придется ждать.

От далекого Терека донесся грохот рвущихся авиабомб. Обвальным огнем крушили ночь глухие удары зениток. По темному небу в отдалении взбрызгивало множество колючих огненных искр. Трепетные клубки взрывов относило в сторону тыла противника.

– Вот это здорово, слышь! С оживлением вскрикнул Бугаев.

– Чему ты радуешься? – удивился Симонов.

– Нет, вы обратите внимание. Дают жару, а? – восхищался Бугаев. Какая фантастическая картина!

– Товарищ майор, вас к телефону, – крикнул телефонист. – Из полка просят.

Едва коснувшись ухом телефонной трубки, Симонов сразу узнал возбужденный голос гвардии майора Булата.

– Симонов, ночка, ночка-то хороша, а?

– Не имею оснований радоваться. В чем дело?

– Эх, ты – тоже!.. Наши бомбили немцев у Микенской. И знаешь, по чьим данным?

– Нет, не знаю.

– Рождественский на полном разбеге! Действует наша разведка!

– Ну-у! – радостно закричал в трубку Симонов.

Положив телефонную трубку, он потянулся рукой в карман за кисетом, молча улыбаясь.

XXIV

Ночь закончилась спокойно, штаб батальона по-прежнему находился вблизи хатенки с проломом в стене. Наступил жаркий удушливый день. Симонов читал газету, сидя на пороге домика, словно глотая горячий воздух. К нему подошел санитар, протянул записку, сложенную треугольником.

– От военврача Магуры, – пояснил он. – Она просила ответа. Разрешите ожидать?

– Не будет ответа, – громко сказал Симонов, но сейчас же спохватился и поспешил смягчить свой тон. – Идите в санпункт, письменного ответа не будет.

Как только санитар ушел, Симонов прочитал записку: «Товарищ гвардии майор, – писала Магура, – имеете возможность увидеть интересного человека. Срочно приходите, жду. Магура».

Симонов поймал себя на том, что ему не безразлична эта записка. «Ладно, нечего упорствовать, – подумал он, – выяснить надо наши отношения, чтобы до конца все было».

Но не пройдя и трехсот метров, он остановился. Он готов был повернуть обратно, однако уже было поздно. Навстречу ему шла Магура, а рядом с ней вышагивал стройный и подтянутый, рослый красавец майор Ткаченко.

– Здравия желаю, – еще издали закричал Ткаченко. – Що, разопрели? Ось у вас жара, аж вуха сверблять.

– А у вас что, прохладней, наверно?

– Та мой же батальон северней расположен. У нас климат пивничный. Приходь охладиться – гостем будешь.

– Спасибо, – поблагодарил Симонов и пообещал: – вот, может, война кончится скоро, а тогда уж к тебе на галушки…

– Та нащо ждаты, по чарке горилки и зараз бы за будущую победу – приходь.

Симонову не нравился наигранный тон Ткаченко, явно старавшегося помешать Андрею Ивановичу спросить у него: «Вы к нам по делу?». Впрочем, Симонов и не намеревался поставить Ткаченко в такое затруднительное положение.

– Так не прийдешь, ни?

Симонов не ответил. Ткачеснко щелкнул каблуками, вскинул руку к пилотке и четко повернулся. Он ушел, покачиваясь на высоких стройных ногах, не оглядываясь.

– Самоуверенный человек, – сказала Магура, жмурясь от солнца, взглядом провожая майора Ткаченко. – И все-таки он интересный человек. Правда, Андрей Иванович?

– Кому что нравится… О вкусах не спорят, – молвил Симонов. «Что же это, – подумал он, – надо мною смеяться вздумала она, что ли? Интересного мужчину показать решила!»

Они направились к медпункту. Идя в ногу с майором, Тамара Сергеевна продолжала:

– Странный какой-то этот Ткаченко… Как вы думаете, Андрей Иванович?

– Мне кажется, вы сами странная, Тамара Сергеевна.

Помолчав немного, она сказала:

– Искренне удивляюсь тому, что не питаю отвращения к этому Ткаченко. А ведь следовало бы, навязчив он до невозможности. Порой глядит на меня маслеными глазами, потом вдруг задумается. У вас вот, Андрей Иванович, усики щеточкой, седеть начинают, а у него еле-еле намечаются – светлорусые, почти золотистые. Вы не обратили внимания?

– Нет, – сдержанно ответил Симонов. – Его усами не интересовался. Невдомек было, что «золотистые» усики со временем привлекут внимание…

– Вы смеетесь, Андрей Иванович?

Медленно шагая рядом с Магурой, Симонов глядел перед собой. В душе у него кипело.

– Не смеюсь я, Тамара Сергеевна. Очень внимательно слушаю вас. Слушаю и думаю, что иногда с человеком может твориться такое, с чем он справиться, совладать бессилен, будто им управляет чужая, а не его воля. Зачем ему надо, этому человеку, обманывать себя? Вырастет у него чувство к другому человеку – вместо того, чтобы честно признать это, он продолжает прятаться, двоиться… К чему?

– Да что вы! – отмахнулась Магура. – Откуда оно могло взяться, чувство такое?

– Может быть, это и не чувство, а игра? – вдруг сказал Симонов и быстро, пытливо заглянул Магуре в лицо.

Но Магура, очевидно, не поняла вопроса. Все с той же простотой и равнодушием она продолжала:

– Всякой женщине, так же, как и мне, наверное, приятно, когда за нею ухаживают. Но это же совсем, совсем не то, о чем вы подумали, Андрей Иванович. Очень интересно наблюдать, когда у вашего брата разыгрывается воображение.

Симонов не любил отступать, не умел исправлять резко высказанное. Он никогда не хлопал по плечу солдата или командира ради того, чтобы расположить их к себе. Перед близкими ему людьми не произносил слова «извините», если даже делал им больно. Но угадывалось, что за внешней его грубостью всегда скрывается искреннее чувство. Вот и сейчас он спросил напрямик:

– Зачем вы хотели свести меня с майором Ткаченко?

– Свести с майором – никогда! – запротестовала она.

– А что означает ваша записка? – Симонов полез было в карман. – Как вам известно, я вышел из такого возраста, чтобы в кошки-мышки играть. Я покажу вам…

– Не трудитесь, – строго сказала Магура. – Интересного человека увидите. Идемте быстрей.

«Интересный человек» сидел на носилках, слегка наклонившись набок и выставив вперед забинтованную ногу, придерживая ее повыше колена. Хотя лицо его казалось застывшим, сам он всем телом точно нарочно выказывал свою психическую неуравновешенность, – плечи его подергивались, пальцы рук нервно шевелились, весь он был словно наэлектризован. Взглянув на майора, пленный офицер рванулся с носилок. Но Магура помешала ему встать.

– Сидите! – сказала она, повелительно указывая на носилки. – Эта необходимость для раненых у нас совершенно исключается.

– Разве он говорит по-русски?

Магура утвердительно кивнула головой.

– Танкист? – спросил Симонов.

Глядя на Симонова во всю ширину воспаленных глаз, пленный молчал.

– Тамара Сергеевна, когда он попал к вам?

– После танковой атаки.

– А как он попал?

– Расскажите, Шапкин.

– Разрешите, товарищ гвардии майор, обратился военфельдшер Шапкин. – Я знаю, как он попал.

Шапкин поправил на голове пилотку и начал залихватским тоном:

– Танк этого, – он кивнул на пленного, – выворотился из-за бугра. Вглядываюсь, – на броне белой краской слон намалеван. Режет с ходу прямой наводкой. А тут батарея наша… Лейтенант Игнатьев пушечку круть стволом к этому слону – ба-бах! Прямо в бок – искры, мать честная… – Слон-то, как слепой, водит хоботом. А ему второй раз – ба-бах! Эх, пламя-то из этого слона… А Игнатьев кричит: «Еще разок по башне!» Врезали ему в третий раз – тут прислуга и поперла из танка.

– Это интересно, Шапкин. Вот как офицер попал?.. Прислуга же перебита была?

– Товарищ гвардии майор, оказывается, что не вся перебита. Командир добрался до высоты. Удрать хотел – не вышло, осколочное ранение в ногу. Го-ордый, со мной не разговаривает.

– Что же это вы, господин прекрасный, не желаете говорить с военфельдшером? – обратился Симонов к пленному.

– Я есть офицер немецкой доблестной армии, буду говорийт русский старший офицер.

Симонов многозначительно подмигнул, обмениваясь с Магурой взглядом.

– А я и есть старший русский офицер, – холодно бросил комбат.

Откинув голову, пленный долго глядел на майора.

– Что я должен говорийт?

– Когда ваш чертов Клейст будет убираться с Кавказа?

– Когда ему разрешийт фюрер!

– Никак не раньше?

Пленный промолчал.

– А какие пехотные части стоят против нас? И какие переброшены за Леднево в пески?

Пленный не отвечал. Лицо его с синеватыми прожилками было обращено к майору, но холодные, остекленевшие глаза смотрели куда-то вдаль. Темные, испачканные мазутом волосы слиплись и торчали в разные стороны острыми колючками. Злой рот был крепко сжат, и губы вздрагивали.

– Думаешь, что ты у нас первый? Хочешь, я расскажу, какие у вас здесь части?

Офицер упрямо отмалчивался.

– Чем же он «интересный человек»? – повернувшись к Магуре, с упреком спросил Симонов. – Ну, молодчик, придется тебе заговорить в другом месте. Тамара Сергеевна, отправьте в штаб полка.

– Есть отправить в штаб полка! – она уже хотела распорядиться, как пленный вскрикнул:

– Что я должен говорийт?

– Тамара Сергеевна, быстро его доставить в штаб. – Отведя Магуру в сторону, Симонов добавил: – Он сейчас как раз там нужен, поторопитесь.