Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

XXVI

В направлении Орджоникидзе Клейст отказался от плана прорыва к Грозному, но продолжал удерживать рубеж от Терека до Черных гор. Линия обороны противника проходила через селения Дур-Дур и Змейскую. Против дивизии Василенко зарылись в землю солдаты противника потрепанной 2-й румынской горнострелковой дивизии генерала Думитреску, остатки недобитого особого полка «Бранденбург» и поредевшие полки 13-й танковой дивизии.

Правей сосредоточились полки дивизии «СС-Викинг», а слева в горах сидела дивизия «Эдельвейс». Стянутые к рубежу вражеские артбатареи и минометные дивизионы беспрерывно обстреливали наши тылы и нашу линию обороны. Как только небо прояснялось, в воздухе появлялись «Юнкерсы» неудачливого генерала Фибиха.

Над обороной бушевала метель, сплошь застилавшая равнину. По ночам над окопами струился дымок с запахом испарений и подгоревших портянок. У печурки шевелились люди, поочередно отогревавшие руки, – одни приходили в крытую землянку, другие расходились траншейками. Два раза в сутки к траншейкам приползали батальонные повара с горячей пищей и не менее горячими новостями.

Теперь все в окопах заговорили о наступлении советских войск под Сталинградом. Это огромное событие вызвало у гвардейцев невиданно радостное возбуждение. Но в первом батальоне никто еще толком не представлял полного размаха и всей величины начавшейся грандиозной битвы.

Зная о том, что против лавины немецких войск, подкатившихся к Волге, выступили свежие силы советских армий, многие из сидящих здесь, в окопах, уже говорили, что происходящее сражение неизбежно повлечет за собой бегство войск Клейста. Гвардейцев не мог не волновать вопрос, как отразится на Кавказской группе немецких войск битва под Сталинградом.

– Андрей Иванович, какой целью задались немцы? – спрашивал Мельников, начинавший утрачивать терпение. – Здесь, в нашем секторе?

– Первое, – шутливо отвечал Симонов, – выбросить на нашу оборону весь запас авиабомб, мин и снарядов. Это им нужно, заметь. С Кавказа удирать будет легче.

Они сидели в землянке. Здесь был и Бугаев, снова исполнявший обязанности комиссара батальона.

– Чего-то противник ждет, – продолжал Мельников.

– Это самое «чего-то» – ясное дело, – сказал Симонов, посасывая цигарку. – Под Сталинградом наши перешли в наступление. Клейст и выжидает – чего же там произойдет? Авось все обойдется благополучно.

– Тогда что же?

– Тогда? Об этом надо у Клейста спросить. А сейчас для него главная задача – оборона. Почему? Да очень просто. Клейст сдерживает нас потому, что боится, как бы мы не вышли в тыл Моздокской группировке. Опять же этот, как его, да – Фельми, со своим африканским корпусом. Он и так от казаков харкает кровью, а тут бы еще мы. Клейст попытается, конечно, не пустить нас в Кабарду.

– В этом вся суть, – заметил Бугаев. – Так и полковой комиссар рассказывал на инструктаже.

– Говорил ли Киреев, что творится в районе Моздока? – поинтересовался Симонов.

– Оборона. Немцы держатся у станицы Стодеревской. Клейст подтянул туда 3-ю танковую и 111-ю стрелковую дивизии. А на Западном Кавказе, от Индюка под Туапсе, в сторону Горячего Ключа и до Новороссийска, противник, как и здесь, сильно стал укрепляться.

– А как с этим, с Фельми, в печках?

– На него наседают кавалерийские корпуса – казаки – донцы и кубанцы.

– Это я знаю, но вот держится же пока.

– Макензен в поддержку африканского корпуса послал танковые батальоны. Поэтому и держится. Наша конница спешилась. Идут ожесточенные бои. Поднявшись, потирая руки, Симонов спросил:

– А что слышно о нашем наступлении? Не говорили об этом?

Бугаев подвинулся ближе.

– Возвращаюсь в штаб дивизии, смотрю, – мать честная, – артбатареио, «катюши», – ждут, запорошенные снегом. Видел и танковые подразделения, тоже ждут. Но когда конец этому ожиданию?..

– Полагаю, недолго ждать. Наступать мы будем… Да, вот какая новость: письмо от Рождественского я получил. Он в Дербенте – тоскует, бедняга. О главном же, о своем зрении – молчит. Да и не сам он писал – почерк женский какой-то. – Симонов обернулся к Мельникову: – А ну, подай-ка карту.

Он ткнул обкуренными пальцами в надпись на карте.

– Видишь, – проговорил он, словно указывал не на стрелки, а на скрученные звенья траншей и окопов, пролегающих между горами и Тереком, – на всем протяжении фронта гитлеровцы зарылись в землю, зарылись и огрызаются, как затравленные псы. А думаете, будет необходимость повсеместно выбивать их? Произойдет что-то интересное… Они побегут сами, побоятся отстать…

– От кого?

– От тех, кто наутек бросится первым.

– Нельзя забывать, Андрей Иванович, на Кавказе у Клейста все еще тридцать дивизий.

– Полагаю, и Клейст не забывает об этом. От Сталинграда до Ростова всего километров триста пятьдесят.

В сознании Бугаева с трудом вырисовывалось представление о боевых действиях на Кавказе. Он жил той обстановкой, которая ежедневно складывалась, его впечатления дополнялись боевыми действиями, в которых он принимал непосредственное участие.

– Андрей Иванович, думаешь, с падением Ростова Клейст будет лишен путей отступления с Кавказа?

– Не знаю, как это ухитрится Клейст не застрять здесь со своими тридцатью дивизиями.

– Они могут шарахнуться в Крым, если наши возьмут Ростов, – возразил Бугаев.

– Пожалуй, так оно и будет, – согласился Симонов. – Однако же через Керченский пролив не просто перекинуть тридцать дивизий. А что они с техникой будут делать? Подрывать? Вот только бы у наших под Сталинградом не произошло заминки, а уже тогда Клейсту капут. Не дадим мы ему так это легонько прогуляться в обратном направлении с Кавказа.

* * *

На рассвете Симонова вызвал Василенко. В штабе дивизии Симонов встретился с майором Ткаченко.

– Андрей Иванович, мабуть, довольно сидеть в траншеях, наступать пора, – заговорил Ткаченко своим обычным веселым тоном.

– Ты так говоришь, будто это от нас с тобой зависит. А большой хозяин дома?

– Не бачив, должно быть, дома.

Они вошли в дом. Симонов сразу же приступил к последовательному рассказу о жизни батальона. Это у него получилось как-то не по-военному. Но Василенко, несмотря на свою приверженность к четким и коротким рапортам, весело рассмеялся.

– Ох, и длинно, Симонов – это же исповедь! Воюешь, уважаемый, отлично! Но докладывать… – он покачал головой. Потом вдруг подмигнул Кирееву, сидевшему у столика, на котором была развернута обыкновенная карта европейской части СССР. – Слышал, комиссар?

Киреев медленно поднял голову и, чуть сощурив глаза, с улыбкой смотрел на Симонова.

– Я думаю, можно будет принять рапорт и в неотредактированном виде, Владимир Петрович, – сказал он. – День сегодня такой, что никому из своих не хочется портить настроение. Пусть все торжествуют!

– Но, но, комиссар, – шутливо сказал Василенко. – Это еще не значит, что мы вприсядку в пляс пойдем. Долг прежде всего… – Он опустил руку на плечо Симонову. – А день у нас, Андрей Иванович, действительно… Но обо всем Сергей Платоныч расскажет, подождем остальных. Кстати, по чарке поднимем…

Симонов насторожился:

– Не мучьте, Владимир Петрович! Что-то произошло?

– Нет, подождать придется. Слишком велика и радостна новость. Потерпите немного, скоро подойдут другие комбаты…

Симонов взглянул на Ткаченко – тот подмигивал, кивая ему головой, как бы говоря – уйди же ты с дороги. Наконец он подошел к Василенко и четко отрапортовал. Василенко был в веселом расположении духа и не преминул шутливо заметить:

– А этот очень лихо! Я бы сказал, слишком уж лихо… В кавалерии тебе служить бы, слышишь, Ткаченко?

Вошел адъютант и что-то шепнул комдиву.

– Товарищ полковой комиссар, – быстро проговорил Василенко, – ваше начальство… Дивизионный комиссар, член Военного Совета армии, встречайте!

Спокойно поднявшись, Киреев вышел за двери. Через некоторое время он вернулся с худощавым человеком.

– Здравствуйте, товарищи гвардейцы! – громко произнес член Военного Совета армии. – Поздравляю с победой советских войск под Сталинградом!

Симонов глубоко вздохнул, словно с его плеч свалился груз. «Но, собственно, нас-то за что поздравлять?» – подумалось ему.

Он слушал разговор члена Военного Совета армии с Киреевым и Василенко, боясь пропустить хотя бы одно слово, и его словно озарила волнующая радость. «Ведь это же победа не одних сталинградцев, а всей нашей Родины! Как это сразу мне невдомек!..». Он шагнул ближе к столу, взглянул на карту.

– Вот здесь, – говорил член Военного Совета, указывая на карту, – бои продолжаются. За нами слово, готовьтесь. Да, да – война свои сроки диктует, – готовьтесь! Приказ о всеобщем наступлении может быть дан совершенно неожиданно.

Он радостно улыбнулся:

– Потрясающая новость… Лихо же наши пошли!

XXVII

Зная понаслышке о том, что совсем недалеко совершаются важные события, Серов обсуждал их с Серафимовым, а тот постоянно высказывал свои желания, выдавая их за неизбежное. Внезапно, раздраженный неуязвимой уверенностью приятеля, Серов пробасил угрюмо:

– Хотя бы то, о чем ты говоришь, исполнилось приблизительно… ну, в некотором смысле…

Серафимов пожал плечами.

– Исполнится. Как наши попрут на Ростов, тут и клейстовцы зашкандыбают. Вот поглядишь, как Филька был прав.

– Ну, пророк! – недоверчиво усмехнулся Серов. – Если соврешь…

Филька лежал на дне траншейки и тоже посмеивался, обнажая редкие зубы.

– Эх!.. Семен, на Кубань пойдем…

– Это мне не резон – Кубань.

Серафимов спросил хитровато:

– А слышь, куда б ты хотел?

– В моей голове твердая линия – Берлин! Туда, откуда исходит война. Мы ее там и закончим.

– А дорогу ты знаешь? Заблудиться не мудрено. Или ориентир по ветру?

В траншею спрыгнул Метелев.

– Товарищи, – выпалил он, – наша взяла! Большая победа под Сталинградом, товарищи! Девяносто четыре тысячи убитых и семьдесят две тысячи четыреста немцев взято в плен!

Когда Метелев перечислял захваченные трофеи, Серафимов озябшими, растопыренными пальцами торжественно взял под козырек. Он даже прослезился, глядя помутневшими глазами Метелеву в небритое лицо, запорошенное снегом.

– И это, товарищи, только с 13 ноября по 11 декабря. Бои продолжаются. Теперь дело за нами! Майор Симонов мне приказал: подготовить роту к атаке немецких окопов.

Серов хлопнул себя по бедрам.

– Самый полный вперед! Мы как есть готовы, товарищ старший лейтенант. Хотя бы сейчас на абордаж!

– Только б «нз» получить. Тогда до Ростова, – вставил Серафимов.

– Помолчи-ка, «нз» у немца добудем.

Метелев пробежал дальше, а Серафимов не без гордости сказал Серову:

– Ну, что, не говорил я тебе?

– Брехал – помню.

– Как это – брехал? – возмутился солдат.

– И совсем не в таком роде получается… Сталинградцы уничтожают гадов на месте, а ты излагал, что на Ростов погонят. Стратег из тебя, как недоквашенный пирог.

– Сеня, а не все ли равно?

– Нет, Филиппка, совсем не все равно, – смягчаясь, сказал Серов. – Давай, дружок, прикрути-ка у себя… чтобы все потуже. Придется отдать концы, пойдем в дальнее плавание!

– Приказ на то будет.

– Знаю. Но в боевой готовности состоять надо.

XXVIII

Приказа о наступлении все еще не было. В долгие зимние ночи немцы и румыны рыли и утепляли окопы. Из показаний пленных можно было сделать вывод, что Клейст намерен до самой весны ждать благоприятных условий для наступления.

Не оборону гвардейцев по-прежнему рушился ураган артиллерийского и минометного огня.

Симонов перевел Рычкова в первую роту. Здесь не хватало людей, а Рычков привык обходиться без второго номера, и ему радостно было сознавать, что он управляется один, исполняя обязанности бронебойщика, автоматчика и, в некотором смысле, даже командира огневой точки. Высовываясь из-за кромки окопа, он окидывал взглядом заснеженный ровный простор, и хотя вокруг было мрачно и тускло, ему хотелось петь и кричать – пусть же бушуют ветры!

Он верил, что скоро раздастся команда – вперед! Против вражеской силы встанет гвардия. Стоя на коленях, он часами всматривался вперед, – мокрый от снежных хлопьев, он не чувствовал холода.

На западе сквозь редкую метель светился кирпичного цвета закат. Слышались орудийные залпы, рвались снаряды. По широкому фронту артиллерийская дуэль то разрасталась, то затихала. От Филимонова Рычков знал, что к полю сражения в Орджоникидзевском направлении Клейст стянул до восемнадцати артдивизионов.

С наступлением тьмы метель почти прекратилась, ослабел и ветер. Рычков отчетливо услышал, как близко захрустел снег. Оглянувшись, он просиял: перед ним вырос Симонов.

– Андрей Иванович… товарищ гвардии майор, – спохватившись, полушепотом проговорил бронебойщик. – Вы?!

– Не спите? – одобрительно спросил Симонов.

– Невозможное это дело в ночь… Что же это мы сидим, товарищ гвардии майор, не наступаем?

– Не торопитесь, товарищ Рычков. Сила наших войск уже направила события по новому пути. Так что не тужите… Мы, защитники Кавказа, не отстанем от сталинградцев.

– Значит, встанем во всю величину?

– Встанем, и очень скоро. Обязательно встанем! Здесь не дадим им праздновать Новый год.

– Сегодня 22 декабря, товарищ гвардии майор… Когда же все-таки?

Симонов и сам не знал знаменательной даты, но каждый час он ждал приказа о всеобщем наступлении. В эту ночь, невзирая на рвущиеся снаряды и мины, он побывал во многих окопах. Сотни солдат и десятки командиров его батальона предчувствовали великие события, бодрствовали, ждали… Это напряженное ощущение не давало и ему уснуть.

Только к концу ночи Симонов вернулся в штабную землянку. В узком ходе сообщения стоял часовой. Он посторонился, пропуская майора – тот стал рядом, направил на часового луч фонарика. Солдат заморгал, жмурясь.

– Вы почему не спрашиваете, кто к вам идет? – строго спросил Симонов.

– Я вас издали заприметил, товарищ гвардии майор.

– Заприметил! – упрекнул Симонов и прошел в землянку.

От волны хлынувшего воздуха в сумраке заколыхалось карбидовое пламя светилки, стоявшей на столике. Около стенки, на ящике из-под патронов, сидел лейтенант Мельников. Он спал, склонив голову на ладони, локтями упершись в колени. У ног его стоял котелок с застывшей кашей. В полумраке, на полу, застланном брезентом и сеном, под плащ-палатками спали Бугаев и писарь Зорин. Друг против друга сидели два телефониста, дежурившие у аппарата.

– Из штаба полка никого не было? – спросил Симонов, стряхивая снег с ушанки.

– Нет, не было, товарищ гвардии майор, – ответил старший телефонист.

– Тише, тише, – предупредил Симонов. – пусть люди поспят. И я провалюсь на часик. В случае чего – будите меня…

– Есть разбудить.

Растянувшись на соломе и положив на вещи голову, Симонов почувствовал под ухом у себя что-то твердое. Он приподнялся, полусидя, опершись на локоть, развязал вещевой мешок, сунул руку в него – замер вдруг, нащупав губную гармошку Пересыпкина. Задумался… Его густые седоватые брови сдвинулись и почти сошлись над переносицей, на лбу образовались угрюмые складки от тяжелого воспоминания: «Ребятишкам своим увезти собирался!» – мысленно произнес Симонов. Вытащил гармошку и поднес ее к лицу, к самим глазам – теплым воздухом подул на нее, затем насухо вытер рукавами шинели и, завернув в свой носовой платок, положил обратно.

– Будет доставлена по назначению, – тихо, но решительно проговорил он, – доставлю, Никита, дорогой… – повторил он, завязывая вещевой мешок. – Эх ты, Никитка, Никитка!..

Симонов снова прилег, – услышал, как где-то недалеко разорвался снаряд. Звук, подхваченный заунывно подсвистывающим ветром, унесся в пространство.

– Черт бы побрал их – все бьют! – полусонно проговорил Мельников, поднимаясь.

Он без шороха перешагнул через спящих, вышел под открытое небо и сразу словно окунулся во тьму. Ветер усиливался, в стороне гор неумолчно шумел деревья, они словно хлестали друг друга оголенными ветвями. Тяжелые, разбухшие тучи поднялись выше. В просветах скупо мерцали звезды.

И вдруг Мельников услышал, как Симонов с кем-то заговорил по телефону. Он вернулся в землянку.

– Да, да! – повторил Симонов в телефонную трубку. – Я понял вас, товарищ третий. Есть!

Мельников слегка приоткрыл рот, стоя с затаенным дыханием, и ждал, что скажет сейчас Симонов.

– Товарищи! Командир полка приказал подготовить батальон к большому штурму.

Вскакивая, Бугаев спросил скороговоркой:

– Всеобщее наступление, Андрей Иванович?

– Наконец-то мы дождались – наступление всеми средствами и всеми силами Северной группы Закавказского фронта! Начинаем на рассвете… вставайте!

XXIX

Наступления ждали все, и ни один из старших командиров не удивился тому, что в последние недели сорок второго года военные события на Северном Кавказе развивались медленными темпами. Червоненков планомерно наносил удары, как бы расшатывая у противника оборону укрепленных районов, и постепенно, с учетом количественных факторов готовился к большому наступлению.

Сразу после гизельской операции Советское командование, не распыляя сил по всей линии фронта, основной удар нанесло над группой генерала Руоффа. Когда же в районе Ищерской вражеская оборона пала, генерал Червоненков принялся рассекать со лба главные узлы обороны противника уже по всей линии фронта, уничтожая его опорные пункты, и начал обход моздокской группировки вражеских войск с правого фланга.

Кроме того, ему не нравилось заметное оживление в глубине Ногайской степи – в районе базирования спецкорпуса Фельми. Кавкорпусам – Кубанскому и Донскому, генералов Кириченко и Селиванова, было приказано проникнуть в глубокий вражеский тыл и навязать бой «африканскому» корпусу. Тогда, ослабляя оборону на основном моздокском направлении, Клейст вынужден был в поддержку Фельми бросить несколько танковых батальонов из дивизии Вестгофена. В конечном итоге таинственное сброд-воинство было разбито – добрая половина его уничтожена, а остальная часть обращена в бегство.

Но моздокская группировка гитлеровцев в районах Стодеревской и Малгобека еще держалась.

Советские войска, громившие группировку вражеских войск под Орджоникидзе, после гизельской операции оставались на занятых ими позициях, ожидая приказа о наступлении.

Червоненков усиленно готовился к решительному бою. Он был не из тех, кто отдает приказы и затем, проверяя ход работы, похлопывает по плечу своих подчиненных: давай, мол, давай – жми!.. Лицом он за последнее время стал еще суровее. Оглядываясь мысленным взором на проведенные бои, оценивая, он, как командующий, стремился с предельной точностью установить причины успехов и неудач в проведенных операциях. Ему казалось, что до малейших подробностей это им еще не раскрыто. Да, он должен разобраться абсолютно во всем, чтобы уяснить себе самому все условия предстоящей битвы, весь ход планирования которой должен проходить под его личным руководством. И он работал прежде всего сам, а вместе с ним работал и его штаб, буквально не выходя из помещения. Но больше всех доставалось начальнику разведки полковнику Сафронову, которому командующий нередко говаривал: «Темный бор никто не сможет оценить, если не побудет в нем. Точно так же мы не можем оценить силы противника, не побывав в их тылу и на переднем крае у него».

На первый взгляд Червоненков был не очень ласковый генерал, некоторые считали его не совсем удобным начальником для спокойной штабной работы, хотя он никого особенно и не отпугивал, а наоборот, умел располагать к себе людей. И прежде всего тем, что всегда оставался верен сказанному им слову. Подчиненных по службе офицеров выслушивал терпеливо, зато потом стоило ему сказать свое слово, все в штабе знали: это решение окончательное. Накануне большого наступления между ним и Наташей произошел следующий разговор.

– Папа, ты совсем позабыл, что у тебя есть дочь! – войдя к нему в кабинет, сказала она.

– Как так?! – строго спросил генерал, разогнув спину, и недоуменно приподнял одну бровь на похудевшем лице.

– Почему ты перестал являться домой? Я могу… могу умереть от тоски!

– Ты, кроме шуток, очень похудела, девочка, – заметил генерал, глядя на дочь, кивая головой и усмехаясь, причем Наташе не совсем было понятно, кому он кивает и почему усмехается, – его взор так и скашивался к оставленной на столе разрисованной пунктирами карте.

– Неужели ты не можешь заехать домой пообедать, поспать немножко?.. Ну, так же невозможно!..

– Замечание совершенно справедливое, Наталка, – тихо, как бы про себя, сказал генерал. – Не подумай, девочка, что я в самом деле не испытываю стыда от твоих справедливых упреков.

Его воспаленные от бессонницы глаза тепло смотрели на дочь. Наташа сердилась, подступала к нему, насупившись.

– Знаю, что ты занят большим делом, это я хорошо знаю и не могу требовать от тебя, чтобы ты являлся домой, когда мне этого захочется и на сколько захочется. Но я также не могу и молчать!.. Ведь заболеешь, папочка!

– Заболеть никак не имею права, – возразил Максим Михайлович и, обняв Наташу, тихонько повел ее к дивану. – Посидим немножко рядком! Значит, ты соскучилась?

– А как ты думаешь?

Он, не отвечая, взял ее теплые руки в свои большие ладони. Она успокоилась. Сидела молча некоторое время, глядя на него, как на что-то загадочное, не совсем понятное ей.

– Я верю, мы обязательно разобьем Клейста! – сказала она.

– Да, – убежденно сказал генерал. – Наш народ негодует и ненавидит оккупантов. Они оскорбили само достоинство человека. И советский солдат прекрасно понимает, какая на нем лежит огромная ответственность перед Родиной за ее великое будущее, за ее спасение от варваров! Он будет драться насмерть – да!.. Я побывал не в одном окопе, в блиндаже, в траншее; побывал не в одном большом и маленьком штабе; я знаю своих людей. Народ у нас высокопатриотичный: он будет драться насмерть во имя жизни! Благо – у нас теперь есть чем драться!.. Не те мы теперь, какими в августе были!

– Как жаль, что я не мужчина, – вздохнула девушка. – Я бы тоже… Я отомстила б гитлеровцам за маму!

Генерал грустно взглянул на девушку из-под своих густых седоватых бровей, затем отвернулся и словно мимоходом обронил:

– Надо было бы заниматься тебе в институте, Наташа.

– Зачем ты так говоришь, папа? Ведь мое присутствие около тебя необходимо! Помнишь, как в последнем письме мне писала мама: «Наташа, возможно, тебе придется подумать о том, чтобы позаботиться об отце. Береги его, девочка». Я это письмо знаю наизусть. И не пойми меня так, что я беспокоюсь за твое здоровье только потому, что люблю тебя!.. Нет, я немножко представляю, как заботой о командующем я могу помочь Родине. Когда ты хорошо покушаешь, хорошо отдохнешь, ведь ты тогда будешь яснее и дальше видеть, как нужно побить Клейста. Ведь верно, папа?

– Верно, девочка! – сказал он, глядя на нее и думая: «Да. Она у меня не из робких, а такой казалась меленькой и застенчивой».

– Ты мне очень помогаешь, – продолжал он. – Но ты не забывай того, что сама сказала, – у меня большое дело, большая ответственность, и это важнее и здоровья, и всего на свете…

– Папочка, почему ты никогда не рассказываешь мне: что делает командующий?

– Командующий, дочурка? А вот… Час за часом, день за днем, вооружившись циркулем и линейкой, карандашами, решаю характер предстоящего боя. И командиров надо расставить умело. Одни хороши в обороне: займут ее, точно каменная гора – не сдвинешь. Ударит по ней противник, искры полетят, а люди – ни с места!.. А другие лучше в наступлении. Мысленным взором они проникают в тыл врага, быстро схватывают любое изменение в обстановке, а такое умение совершенно необходимо командиру при стремительном броске вперед… Так что надо каждому наметить его роль в предстоящей схватке. – Он помолчал… – Затем продумывать приходится, например, такие вопросы – стоил ли везде лезть с одинаковой настойчивостью в лоб или все сделать так, чтобы противник без этого побежал. А мы ему по пяткам да по бокам с флангов ка-ак дадим!.. Он те боеприпасы, которые мог выпустить по нашим людям, и бросит, лишь бы легче было бежать ему. А дальше, доченька, наша задача уже не только в том, чтобы выбить немцев из обороны. Нужно еще и развить наступление – гнать их и гнать с Кавказа! Вот и планируем, какие соединения пойдут сначала, какие придут им на помощь, где нужно сосредоточить танки, куда подтянуть артиллерию, реактивные минометы. Все это командующий со своим штабом предусматривает за много дней до того дня и часа, когда начнется бой. Хорошо продуманный и спланированный оперативный план спасает сотни и тысячи жизней советским людям, доченька.

Наташа внимательно выслушала отца. Затем лукавая улыбка пробежала по ее лицу, шевельнула уголки полных губ, осветила большие, темные, как у отца, слегка дерзкие глаза.

Максим Михайлович взглянул на дочь, и тень досады скользнула по его лицу. «Опять что-нибудь выдумывает!» – подумал он и не ошибся. Девушка подвинулась к нему поближе и обе свои ладони сунула ему под руку повыше локтя.

– Папочка, а ты не скажешь мне, когда запланирован бой?

– Что за несерьезный вопрос? – рассердился генерал.

– Ну не злись! – попросила она. – Я хочу договориться: возьми меня с собой, когда ты поедешь к месту боя.

Генерал резко поднялся и прошелся по кабинету.

– Так договорились, а? – не отступала Наташа, думая про себя: «А, ты находишь мою просьбу неприличной, – ну что ж, а я все равно добьюсь – возьмешь! Я же знаю, что ты не откажешь мне!».

– Бой – это дело завтрашнего дня, – как-нибудь позже поговорим об этом, – наконец сдержанно сказал генерал. Он умолчал о том, что приказ о наступлении войскам уже отдан.

* * *

В частях и подразделениях только ждали установленного часа, – когда запламенеет рассвет.

Придя на командный пункт, Магура застала Симонова в странно приподнятом настроении. Она не хотела просить его – поберегись, Андрей, – но в то же время ей трудно было совладать с собой. И когда их взгляды скрещивались, глаза ее глядели на него прямо и вопросительно, но затем веки ее слегка щурились, взор тускнел.

Чтобы не выдать своего волнения за любимого, она отворачивалась от него. И в то же время все думала и думала: «Бой будет страшный, – неужели всему конец?.. О, жизнь, как ты легко можешь выскользнуть… из любимых, даже из самых крепких рук, – и нет тебя!.. Счастья было одно мгновение, и не станет его, – потом в страшном одиночестве обступят мучительные воспоминания…».

– Вижу – волнуешься? – вдруг тихо спросил Симонов.

Она виновато пожала плечами и, ничего не сказав, вышла из землянки. Было самое мучительное, напряженно-мучительное время перед началом боя. Над всем заснежено-морозным полем перед рассветом наступила странная, прямо оглушительная тишина. Магуре минутами казалось, что это она себе заложила уши ватой, что нередко делали на фронте, опасаясь простуды.

Когда Симонов вышел из землянки, Магура сидела на ящиках из-под патронов, подобрав под себя ноги и поглубже нахлобучив ушанку на лоб; ее вдруг сгорбившаяся фигура четко рисовалась на хмуром небе.

– Ну? – положит тяжелую руку ей на плечо, сказал он. – Ведь не в первый же раз!.. И вообще лучше бы о хорошем думать, – веришь – смелее действуешь. А это главный залог успеха.

– Знаю, но не могу не волноваться! – она быстро повернулась и ткнулась лицом ему в грудь. – Все же будь осторожней, Андрей! Тебе, конечно, нужно верить в себя… чтобы другие в тебя верили. Без веры и победы не может быть… и все же… будь осторожней. Пожалуйста, ради меня, Андрюша!

Она почувствовала, как вздохнул Симонов, по-видимому, собираясь что-то сказать ей. Но в это время его позвали к телефону. Правда, скоро он снова вылез из землянки. Быстрым шагом он подошел к ней, нагнулся и колючками своих усов коснулся ее озябшего лица: поцелуй был короткий и какой-то совсем неловкий. А Симонов уже отвернулся и тотчас словно провалился в мутноватом тумане.

Магура осталась сидеть на ящиках, вся похолодев, прислушиваясь, как замирают его шаги. «Начинается!» – мелькнула мысль. Спустя несколько минут ей показалось, что какой-то еле уловимый трепет внезапно пробежал вокруг. И уже можно было различить, как низом, в предгорье, плывет глухой гул. Затем утреннее молчание совсем расступилось, поле стало наполняться сначала тихим, но постепенно все нарастающим человеческим говором, шорохом нападавшего за ночь сухого снега под ногами. Но все это быстро было поглощено глухими ударами орудий, залпами реактивных минометов, гулом моторов и скрежетом гусениц. И хотя все существо Тамары Сергеевны уже наполнилось упругой напряженностью, словно она готовилась к прыжку, и от минутной расслабленности не осталось и следа, когда к ней подошел Шапкин, она еще сказала:

– Сто раз вот так, а я все не могу спокойно выносить ни одной этой идиотской ноты! – Затем встав, уже совсем спокойно добавила: – Пора браться за дело, – и подобрала под ушанку выбившиеся, немного заиндевевшие и поэтому казавшиеся седыми пряди волос.

И как раз в это время гулко застучали станковые пулеметы. Мелкая, частая дробь автоматной трескотни то вспыхивала слева, то с молниеносной быстротой перекидывалась на правый фланг. Далеко впереди появлялись и исчезали бледные отсветы снарядных взрывов, а реактивные мину точно отбивали чечетку на промерзшем помосте, где-то в светлеющем от необычайного рассвета поле.