Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

IV

Еще днем, как только полковник Егоров осознал неизбежность отступления, – это было сразу после того, когда ему доложили о численности прорвавшихся танков в прошлую ночь за Ледневым и Капустиным, в его голове укрепилась одна и, как он считал, правильная мысль: нужно вытянуть из угрожаемой зоны все, что еще возможно было спасти. Он верил в помощь командующего северной группой войск Закавказского фронта, но считал, что эта помощь будет слишком поздней.

С самого утра железной дорогой близко к месту боя подкатывались бронепоезда. Они тотчас же из всех своих орудий гремели залпами по гитлеровцам. Поддержка бронепоездов была той самой реальной помощью, которую Червоненков обещал и которую он мог сейчас оказать полковнику Егорову в его неравной борьбе с врагом.

К полудню бронепоезда стали останавливаться на полустанке, что в семи километрах от станции Терек. Отстрелявшись, они уходили к Червленной, в зону предмостного укрепления, под защиту зенитных орудий.

Пустел полустанок, вчера еще оставленный постоянными жителями. Только дед Опанас Соломкин со своею женою и остались здесь, с горьким чувством ожидая чего-то страшного. Старик ходил по баштану и прикрывал арбузы.

Жена же его, бабка Дарья, с приближением фронта сразу обмякла, все у нее валилось из рук. Вот и сейчас, сгорбившись, она сидела на краю колодезного сруба, вросшего в землю, и, сморкаясь в свой передник, причитала сквозь слезы:

– Всю жизнь мы тут. Трудов-то сколько положено. Присматривали каждую шпалу. То, бывало, на мостике смолкой краек бруса подмажешь, а то к насыпи дернушек с травкой приложишь…

– Несчастные мы, верно, да только наше несчастье не станет ни большим, ни меньшим, какую б ты, старуха, ни пускала слезу. Не больно-то слеза твоя важка, – добавил дед, повысив голос.

Встав, потоптался возле колодца, помолчав некоторое время, как бы раздумывая о чем-то, глянул на жену раз-второй, недовольно поморщился, потом сказал:

– М-да-а… хозяйство мы исправно держали. А теперь вот видим, как рушится все. Невесть к чему эта глупая война!

Он вслушался, и бабка Дарья увидала, что вой пролетавшей мины заставил его пригнуться к самой земле.

– Ложись, ложись, за колодец! – крикнул старухе.

Еще не осыпался бурый столб пыли, поднятый взрывом, а дед уже ворчал, выглядывая из-за грядки:

– Жили, как тебе хочется, а придут анафемы, придется жить, как прикажут. Не жизнь, а потемки! Для воров хорошо, а куда податься рабочему человеку, у кого защиты просить?

Из-за угла домика выбежали четверо бойцов. Первым во дворик вышел сержант. Он снял пилотку и вытер ею потное лицо.

– Разрешите, бабуся, водицы холодной?

– Вот что?! Холодной водицы ему захотелось… Хвост зажат между задних ног и бегут, бегут!

Сержант опешил от такого неожиданного приема, отступил на шаг.

– Что ты такая свирепая, старуха? Не понимаешь маневра, а судишь.

– Если бы ваши ноги пятками наперед повернулись, тогда бы я поняла. То как же понять старухе такие вот маневры?

– Грех тебе, бабка, швыряться такими словами.

– За меня, мил-человек, беспокоишься зря. Ты лучше перед матушкой-Родиной о своих-то грехах подумай. Стонет вся земля, кровью смоченная. А вы по ней все трусцой да трусцой! Куда же уходите? На кого вы народ оставляете? Водицы вам дай!

– Ну, извините, – опуская глаза, глухо проговорил сержант, – обойдемся…

– Да разве воды жалеем? – вмешался дед Опанас. – Чего же это получается, голуби вы мои? Бежите с родной земли, а? Бежите?

Дарья не унималась:

– В какие страны путь-то держите?

Вступаясь за сержанта, рядовой Цымбалко сказал:

– Слухай, бабусю, у мене самого маты залышылась на Вкраини. Та шо ж робыты? Ты, диду, заспокой стару свою. Вона ж стратегию не розумие.

– А что и розуметь-то, сынок? От разумения такой вашей стратегии на душе не легче, – сердито ответил дед, опираясь на палку.

Дарья спустила в колодец бадью и достала воды.

– Пейте, – сказала она, плача. – Своих двое… Может быть, так вот, как вы…

Напившись, вытирая пилоткой губя, сержант ответил в раздумье:

– если уйдем, скоро вернемся, бабуся.

– Обязательно! – подтвердил Цимбалко.

– Знаю, вернетесь, – согласился дед. – Да кого застанете? – Он наклонился, вслушиваясь в свист мину. – А вчерась тут гнали овец, и запустил в них немец с ероплана. боже ж ты мой, где шкуры клок, куда отлетела голова с рогами. А большей частью – поранило.

– Это что, тоже ваши? – спросила бабка?

Медсестра Лена Кудрявцева вела к полустанку раненого солдата. Сержант бросился навстречу.

– Коля, жив?

– Жив, – простонал Рычков и потянулся рукой к повязке.

– Мыкола, друже мий, жывый? – Цимбалко дотронулся до окровавленного бинта, вздрогнул и отдернул руку.

– Голова у меня словно бронированная. Вторая царапина… И все рядом.

Медсестра опустила раненого на траву и, тяжело дыша от усталости, провела по своему разгоряченному лицу дрожащими пальцами.

– Хороша царапина, – сказала она. – Один миллиметр, и поминай как звали. Лежи спокойно, сейчас перевяжу заново. Воды бы надо, товарищи…

Поднося ведро с водой, Дарья взглянула на рану, всплеснула руками:

– Господи, кровь… кровь-то сочится как!

Сжав губы, Рычков приподнялся. Переждав, пока успокоилась боль, спросил:

– Кто остановил танк над моим окопом и закрыл мне выход?

– Я, – отозвался красноармеец Ершов.

– Ты? – удивленно воскликнул Рычков. – На твоем месте я так не поступил бы… Никогда!

– Не пропускать же танк к себе в тыл. И автомат твой замолк. Я думал, что уже…

– «Уже!» Глупо швырять гранаты в бок танку! – воскликнул Рычков.

– Перестань же ворочаться! – прикрикнула Лена. – Мешаешь мне перевязывать… Больно?

– Во рту гадко. Быстрей перевязывайте, некогда, не вовремя здесь мы…

– Это от контузии, пройдет. И не торопи меня!

– Господи, у него кровь, а ему некогда! Да куда же ты, сердечный, годишься теперь? – причитала старуха. – Отлежись малость, да в госпиталь. Муки такие!

– Буду прикрываться бинтами, вы думаете, – усмехнулся Рычков. – А товарищи? Они драться будут, а меня в госпиталь? Не-ет!

Как только Лена закончила перевязку, он поднялся на ноги, но, почувствовав сильное головокружение, зашатался. Попов и Лена подхватили его под руки.

– Присядь, Коля, – предложила Лена. – Не нужно тебе нервничать.

Рычков упрямо держался на ногах.

– Вы еще не видели мучений от этой войны, бабушка, – сказал он, стараясь приподнять руку и пощупать бинт, сквозь который уже проступала кровь. – а мы-то видели. Да, видели, бабушка.

Дел Опанас притащил арбуз, разбил его о колено и протянул Рычкову:

– Поешь, сынок, подкрепись. Арбуз холодный. На день прикрываю листками.

С жадностью откусив арбуз, медленно пережевывая и морщась от боли, Рычков продолжал:

– От самого Харькова с боями. Насмотрелись. Свежий пример, в Алпатове было. Наша рота отступала раньше других, чтобы новую оборону подготовить. И вот слышим из кустов: «Ай, ай!..» Мы с сестрицей туда, выяснить, что случилось. А там казачка и дробных детишек с нею трое. Девочка была, Анютой звали, прехорошенькая девчурка – стонет. Оказывается, в дороге она захворала. Легкие воспалились. Лежит на сырой земле, принимает муки. Посмотришь – в груди заноет. Ведь умерла же девчурка на руках у сестрицы.

Над полустанком прогудел снаряд, ухнул где-то вблизи.

Дрогнул накаленный воздух, заколыхались ветви тополей, кругом все покрылось дымом и пылью.

– Ложись! – приказал сержант.

Но когда залегли, грохот затих. А из клубившейся пыли вдруг вынырнули два моряка. Скуластый матрос, с обожженным солнцем лицом, воскликнул:

– Хо!.. Друг мой, Сеня! Беспокоился, что мы остались одни. Смотри, к тихой пристани пехота пришвартовалась.

– Братишки, привет, – более сдержанно сказал второй, взмахнув бескозыркой. – Митя, глаза промоем, что ли?

– Хо, водица! – скуластый схватил бадью и с жадностью приник к ее краю. Пил он долго, не переводя дыхания, потом, уступив место другому, спросил:

– Пехота, вы чего ожидаете? Время давать задний ход.

– А вы этот задний ход уже дали? – спросил Рычков, и его губы перекосились в усмешке.

– Из нашей черноморской осталось двое. Обсудили на «военном совете», решили с товарищем Серовым вывести из-под огня боевые силы.

– «Решили», – невесело усмехнувшись, заметил сержант, – удрать, когда тут дорог каждый человек.

– Не будете и вы тут прохлаждаться, дружки мои, не будете, – вяло возразил скуластый матрос. – Волей или неволей, но драпанете! У Митьки Вепрева что-то нет желания отдать свою шкуру Герингу на абажур. Мне моя тоже еще пригодится. Наступит зима, холодно воевать без шкуры. А война впереди!

– Далече думаете вытягиваться? – поинтересовался Рычков.

– Не дальше Каспия, а там на корабли!

– До Каспия! – Рычков побагровел от бешенства. Лена взглянула на него строго. – Немцам очистить дорогу до Каспия! Ну, бегите, трусы. Нас гоготом не запугаешь. Сто раз приходилось замирать под гусеницами… Драпайте!

Лена Кудрявцева думала о том, что Николаю сейчас нельзя так волноваться. Она сжимала его руку, готовая удержать его от неосмотрительного движения. И вдруг Лена увидела, как Вепрев, наклонив голову, медленно пошел на Рычкова. Она шагнула вперед и преградила матросу дорогу.

– Куда напираете? – строго сказала она. – Человек правду сказал.

Вепрев остановился в раздумье, сжимая огромные кулаки.

– Не был бы ты раненный, показал бы я тебе, какие мы трусы. У этих трусов кожа на животах потерлась. Ползем от самого Дона. Сорок дней и ночей беспрерывно под немецким огнем. Погляди, тельняшку кортиком не прорубишь. Осталось полдиска патронов на брата! Взбирались мы на «формарс», – он указал рукой на телеграфный столб, – видели, с кем предстоит «свидание». Полудремавший до сих пор солдат Андрей Звонарев насмешливо бросил:

– Испугались «свидания»? В прохладу, в кустики торопитесь?

Вепрев подскочил к нему, схватил его за плечо.

– За подобный намек нечаянно скулу сворачивают на сторону, – проговорил он, поднося кулак к лицу Звонарева.

– Должниками не останемся! – спокойно ответил тот и, сбросив руку Вепрева со своего плеча, сказал: – Кулак фашисту покажи!

– Разошлись наши тропки, а жаль, – произнес сержант. – А я ведь знаю вас. Вы батарейцы.

– Ну и что же?

– Топайте. По добру говорю. Топайте своей дорогой. А бросаться на людей – это не к чести вам.

– Не пугайте!

– Згыньте с наших очей! Зараз згыньте! – закричал вдруг Цимбалко, снимая автомат. – Бо я за себя не ручытыся не можу.

Сержант предупреждающе приподнял руку:

– Спокойствие, товарищ Цимбалко.

– Товарышу сержант, це ж боягузы! Що з нымы балакаты? Бач, яка мрия у людыны? Де ще Каспий, а воны сердцем вже там. Хай воны топають, трясця их матери!

– Приветствую, рыцарь! – Серов отвесил низкий поклон, сгибаясь до самой земли. – Жаль, не будем знать вашей могилки – цветов бы занесли к подножию вашего праха, когда фашистов по этой самой степи будем гнать с Кавказа… Митя, полный вперед!

Как только матросы ушли, сержант приказал:

– Фляги наполнить. Через час наши начнут выходить из-под огня. Лейтенант приказал окопаться. Будем сдерживать немцев, пока рота не займет удобную оборону позади нас. Проверьте оружие. Коля, как себя чувствуешь?

– С вами иду, товарищ сержант.

– Эх, друже мий Мыкола, бильшого лыха не буде, як було. Пишлы. Тильки як же голова у тебя?

– Колю надо отправить в госпиталь, – посоветовала Лена. – Рана у него и контузия. Не выдержит он… но даже если и выдержит, зачем это?..

Сказав, Лена украдкой поглядела в круглое лицо Рычкову. И тотчас заметила принужденную улыбку. Хотя он в ответ ей ничего не сказал, но глаза его оживились и стали ярче. Она поняла, что на госпиталь он все равно не согласится.

Дед Опанас, молча наблюдавший со стороны за пехотинцами, повернувшись к жене, сказал:

– Напрасно ты на них, старуха! Не гнутся они перед злодеем. Надо им в дорогу еще арбузиков… – И заковылял на баштан.

Нагрузившись арбузами, пехотинцы ушли. Лену задержала Дарья. Точно боясь, что кто-то может услышать их разговор, она взяла Лену за руку и отвела к крыльцу:

– А тебе, милая ты моя, не страшно? Огонь! Не ровен час, и подстрелить могут? А молода и красива. Жить бы да жить!

Лена порывисто вздохнула. В словах Дарьи послышалась сдержанная материнская тревога. Она стала ближе к стене. Ее грязная гимнастерка лоснилась в скупом освещении потухающего дня. Из-под пилотки выбивались светло-русые пряди волос. Стояла она перед Дарьей стройная, ростом чуть ниже среднего, и, как показалось старухе, очень хрупкая.

– Бывало и такое думала, когда мы только начали отступать от Харькова: «Ах, как бы выйти живой!» думала об этом, не скрою.

А отступали с боями. Потом и сама не заметила, как перестала думать. Ко всему человек привыкает, поверьте. Из огня раненного вытащишь, перевяжешь его, опять ползешь. А где-то в дыму уже кричат: «Санитара сюда!» Давно я махнула рукой: что будет, то и будет. И вот, жива!

– И слава богу, девочка. Слава богу! А там, может, подмога вам будет. Сколько намучились, выстрадали. И жарынь-то стоит! Ни отдыху вам, ни покоя. Измучилась, по лицу вижу, вот и нос заострился, и щеки впали, – мягко продолжала Дарья, вызывая у Лены желание высказать все наболевшее.

– Жара – это верно, бабушка. А вот нас как-то в бою захватила гроза. Хлынул дождь, земля под ногами как будто тает и ползет, заливает наши окопы, все слилось, грома не отличить от взрывов немецких мин. Так и кажется: вот сейчас провалишься куда-то под землю. Ан не страшно – «ну и пусть!»… Подмоги ждем. Мы давно ее ждем. Полк наш тает в боях, а теперь уж… – Лена грустно опустила глаза. – Ну, мне пора, бабушка. Прощайте.

– Подожди минутку, – поглаживая руку Лены, попросила Дарья. – Я вот о чем порасспросить хотела. Девочку, что умерла на твоих руках, Анютой звали?

– Да, Анютой, а что? – удивилась Лена.

– Как же она, мать Анюты… плакала?

– Тяжело вспоминать это, поверьте. Девочка умерла, а двое осталось. Маленькая ротик открыла и заходится в крике. А мать – ну, как помешанная. Губами прильнула к холодным ножкам Анюты и так застыла я плачу, а она молчит. Заревела бы, тяжесть свою слезами смыла, может, было бы легче ей. Не может. Видно, и слезы пыль дорожная да тоска выели. Из Ростова она бежала – такая даль.

– Молчит? – переспросила Дарья, качнув головой.

– Да. Встала она, шатается, шагнуть не может. А тут самолеты бомбить стали, я под стену вместе с трупиком. Она с детьми пошла, не оглядываясь. Мальчик, Яшей зовут, приятный такой, глядим, вернулся, бежит. Прежде крепился, а теперь поцеловал Анюту, заплакал… – Лена вздрогнула. – Прощайте, бабушка, мне время. Всего не перескажешь, что видели. Прощайте!

Лена ушла. Почти тотчас же на полустанке снова появились два матроса. Вепрев и Серов неуверенно подошли к старику.

– Куда девалась пехота? – спросил Вепрев.

Щурясь и почесывая реденькую бороду, старик испытующе заглянул матросу в воспаленные глаза.

– Зачем вам понадобилась пехота? У нее своя стежка-дорожка, а у вас своя.

– Понадобилась, коли спрашивают. А дорога у нас одна.

Старик с оживлением воскликнул:

– Да ну ж ты? Как же это одна дорога? Вы ж туда, а пехота сюда. Не пойму я что-то…

– На прения, дед, у нас регламент ограничен. Показывай, в каком направлении двинулись пехотинцы!

– Поддержать решили, – вставил Серов.

– Вот оно как! – удивленно проговорил старик. – Гуртом, стало быть, воевать решили! Правильно. Фашист хотя и зверюка, а перемочь его можно. Дружно чтоб, тогда оно – сила! А так, что же расщепляться, словно полено на лучины.

– Дед! – крикнул он. – Хватит, показывай!

– А вот сюда и пошли, – старик неопределенно махнул рукой. – Может, и сыщете, а может…

К домику приближались две женщины и мальчик. Впереди в коричневом измятом платье, с серьгами в ушах, шла молодая красивая женщина с измученным лицом. Она крепко прижимала к себе русоволосую девочку. За ней еле поспевала старуха, которую тащил за руку мальчик.

– Марийка?.. – всплеснула руками Дарья и бросилась им навстречу. – Да куда же это вы? Кругом завируха такая!

Женщина на миг остановила блуждающий взгляд на матросах, пытаясь вспомнить, где она их видела. Вепрев, толкнув в бок Серова, торопливо и тихо сказал:

– Сеня, узнаешь?

– Как же? В Тихорецкой я давал им хлеб и консервов. Но где же еще девочка, Анюта?

Обращаясь к деду, Мария сказала:

– Когда же окончится это мученье? Что делается, дедушка, где же казаки наши?

– А вот они, – не задумываясь, указал старик на матросов, – плутаются по степи.

– Пошли, Сеня! – прошипел Вепрев. – Нечего тебе ртом ловить комаров. Эх, дернуло же нас сорваться!

Но Серов не мог отвести взгляд от исхудавшего лица казачки. Губы ее дрожали, пышные каштановые волосы беспорядочно падали на загорелую шею.

Когда Вепреву удалось увести Серова, тот спросил:

– Как ты думаешь, успеет она перескочить через Терек?

– От тебя зависит. Давай вперед!..

– Вы не пойдете с нами? – спросила Мария у стариков.

Дед Опанас покачал головой:

– Ноги мои перестали слушаться… Куда же бежать?

Сгорбленная старушка молча смотрела себе под ноги, поспешно смахивая с морщинистых щек слезы, будто боялась обжечь о них руки. Подставив ухо, она спросила у Дарьи:

– Про что это вы?

Мария схватилась за грудь.

– Кровь моя стынет, мама, когда я гляжу на вас. И тут нельзя вас оставить беззащитную, и бежать с вами, далеко ли уйдешь?

– А я так думаю, может, Сашка где встретит нас, – сказала старуха. – Вот только дорога мулкая, пяткам больно. Задыхаюсь, не поспеть мне за молодицею. А Яшка, здоровенький козлик, все тянет меня за руку, даже не успеваю за ним.

Яша держался особняком. Он выглядел старше своих двенадцати лет. Обожженное и закопченное его лицо казалось почти юношеским.

Глаза его смотрели из-под русых бровей.

– Мама, зря мы время теряем. Пойдемте! – заговорил он глуховатым голосом, поведя взглядом в ту сторону, куда предстояло бежать им.

Движения мальчика не были порывистыми, но становились быстрыми. Было видно, что он волнуется, прислушиваясь к отдаленному гулу стрельбы и взрывов.

У Марии с сыном были только им понятных их дружеские взаимоотношения, только им понятные интонации их голосов в разговоре между собой. Таинственное угадывание мыслей друг друга с каждым днем все сильнее сближало и крепило их дружбу, которая несколько даже ставила в равное положение мать и сына в суждениях.

Яша скептически поморщился, еле заметно подернув плечами. Нетерпение мелькнуло в его глазах, глубоко сидевших под насупленными бровями. Наблюдая все это, стараясь заглушить в себе мысль о том, что ожидает ее впереди, Мария, как бы подражая сыну, тоже поморщилась и передернула плечами, содрогаясь чуть заметно от внутренней боли. Яше подумалось, что мать не выдержит и заплачет сейчас. В мгновение она побледнела, но затем опять покраснела и замерла, чуть вздрагивая губами, перед ответом бабке Дарье. Но прежде чем ответить, Мария крепче прижала к груди девочку, целуя ее в лобик, затем положила руку на плечо Яше, сказала решительно:

– Нет уж! Старшенькую потеряла дорогой. Хватит с меня. Поспешать буду, чтоб этих спасти. Пошли, мама, Яшенька, милка ты мой, узел тебе мешает? Тяжко, сыночек?

– Мне? Я могу и Леночку взять на руки. Идемте уж, мама.

Мария с гордостью посмотрела на сына. Затем низко поклонилась старику и решительным шагом двинулась в сторону станции Терек, уводя за собой старуху и сына.

V

Солдаты сержанта Попова поспешно оборудовали индивидуальные огневые точки. Нужно было торопиться, потому что скоро должен был начаться отход всех подразделений, как сказал полковник Егоров. Попов со своими солдатами оставался в траншеях до тех пор, пока отступившие не оборудуют новых позиций. Таков приказ полковника, – любым способом и средствами, но задержать или замедлить продвижение противника.

* * *

Кудрявцевой скоро пришлось, как и предполагал Рычков, искать убежище. Но попала она не к нему, а к Звонареву – худенькому и веснушчатому солдату. Принял он к себе в окоп медсестру с чувством радости.

– Ой, как тоскливо одному тут, товарищ Лена, – быстро говорил солдат, ухмыляясь и потирая руки.

– Ну, кажется, сейчас больше не будет времени для томлений, – быстро ответила девушка, выглянув из окопа. Лицо ее в это мгновение преобразилось.

Низко над степью от Терека стлался белый туман. Теперь, когда стала быстро наступать темнота, более видимыми сделались над землей огни горевшей травы. Сейчас все здесь казалось нелюдимым, загадочным и страшным. При мысли о том, что они забыты, брошены на произвол судьбы, сжималось сердце. Только в короткое мгновение ей приходило в голову: выпрыгнуть из окопа и опрометью броситься в сторону востока.

В мгновение показалось, что вблизи окопа кто-то чиркнул спичкой. Лена быстро осмотрелась кругом. Вдали снова слабо сверкнуло.

– Алеша, почему это гитлеровцы бьют по пустому пространству? – в недоумении спросила Кудрявцева, впиваясь взглядом в темнеющие дали.

Но только солдат хотел ей ответить: «Не бесцельно тратят они снаряды, – дорогу себе расчищают», – как над окопом рвануло ураганом ветра, ударило оглушительными взрывами. У Лены даже пилотку с головы сорвало, она бочком съехала на дно траншейки. Сразу ей подумалось, что она ранена. Но затем, постепенно приходя в себя, стала осознавать, что боли не чувствует. Приподнявшись тихонько, опять выглянула из окопа. Левее, в той стороне, где находились сержант Попов, Цымбалко и Ершов, мигнуло еще несколько взрывов. Потом грохот стало относить в тыл. В это время на правом фланге послышался топот бежавшей группы людей. Раздался негромкий, встревоженный и вопросительный голос Рычкова. Ему торопливо ответили из темноты: «Всем, всем приказано выходить!»

– Новые позиции будем занимать за станцией Терек, – на ходу крикнул кто-то другой. – Не мешкайте!.. Не то, друзья, в тылу у немцев очутитесь.

Кудрявцева рывком схватила Звонарева за руку своими цепкими пальцами, но голос изменил ей. Она тяжело вздохнула и медленно присела на корточки, обхватив голову руками. Собравшись с силами, проговорила:

– Столько потерь, столько жертв!.. И все, чтобы теперь, бросив сопротивляться, бежать неизвестно куда!

Прошло несколько минут… Лена не двигалась. Она не заметила или не обратила внимания, как из окопа выскочил Звонарев и бросился к сержанту. Вскоре он вернулся и сказал: «На месте их окопов осталось две воронки…»

– Алеша! – проговорила Лена и тотчас умолкла.

– Мы выходить отсюда должны, – угрюмо заявил солдат. – Надо выбираться не больно-то медля! Слышите, как у немцев, чтоб им провалиться, загудели моторы?

И действительно, вся степь наполнилась гулом. Звонарев и Кудрявцева лишь успели добежать и спуститься в окоп к Рычкову, как против них на грунтовой дороге показалась на мотоциклах вражеская мотопехота. За мотоциклами катились огромные тупорылые грузовики.

– Надо степью!.. Глубокой степью надо выходить. Чтобы все время держаться от дороги подальше, – посоветовал Звонарев.

– Да кругом уже, кругом немцы! – проговорила Лена, дрожа. – Может, лучше бы попробовать к Тереку?..

– Вода в нем больно быстра, – степенно, но решительно возразил Рычков. – Его нам не переплыть.

Затем они все втроем несколько минут молча пережидали, взором провожая вражеские автомашины.

– Кажется, время нам, – медленно и тяжело сказал Рычков. Подумав, он затем поддержал предложение Звонарева: – Алеша прав: нам надо углубиться в степь. Вот там, может, и прорвемся как-нибудь.

– Не на «как-нибудь» мы должны полагаться, а на веру в самих себя, – жестоко сказала Лена и отвернулась от Рычкова, поправляя на плече у себя полуопустевшую санитарную сумку. – Нам придется теперь думать и за себя и за противника, вот тогда мы не попадем к нему в руки.

– Да я и сам знаю об этом! – запротестовал Рычков. – На войне удачу для себя одного никто не может заказать. Но лечь костьми законное дело.

Лена не ответила ему.

Она еще постояла немного, то наматывая на палец лямку своей сумки, то нервно и быстро разматывая ее, все прислушиваясь. Затем, ступая осторожно, она первой тронулась с места, устремляясь в ту сторону, где над землей, чернея, выступала железнодорожная насыпь.

Оба солдата тихонько и осторожно пошли следом за нею, сдерживая дыхание и оглядываясь. Степь уже стала чужой, каждая темнеющая рытвинка сулила всякие неожиданности. Даже в отдалении от переднего края все здесь казалось притаившимся и угрожающим.