Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

«Может, тут вся танковая армия движется против нас?» – с тревогой подумалось Чухонину, тотчас оглянувшемуся назад. К неописуемой радости он увидел, как прямо против расположения их роты незнакомые артиллеристы выкатывали поближе к переднему краю две небольшие противотанковые пушки. Тут же бежали люди с длинными противотанковыми ружьями, потом где-то в нашем тылу вдруг грянули мощные залпы полковой артиллерии. А когда и противотанковые пушки начали стрелять, длинно и злобно взвизгивая, радости Чухонина не было предела. Позабыв о том, что минуту тому назад готов был прогнать Агеева, внезапно расхохотавшись, он хлопнул по широким плечам его, закричал возбужденно:

– Слышишь, даже «Малютки» стреляют по танкам? А ты гранаты в руки боишься взять. Еще огромный такой!.. Да ты собою мог бы танк в кювет повалить!

Агееву в это время стало на до обид. Глаза его чуть не удвоились от напряжения, но тем не менее все, что впереди видно было, теперь померкло, все исчезло в дыму и поднятой пыли. Только пламя от взрывов и указывало на места падения снарядов. И все же как ни плотен был заградительный огонь всех видов нашей артиллерии, из клубов вьющегося дыма показались, наконец, вражеские танки. Их количество все увеличивалось. Прорываясь к переднему краю, они шли широким фронтом – россыпью, то оседая в небольших низинах, то из них с гулом выворачиваясь, взмахивая длинными стволами орудий и стреляя с хода.

Не по себе делалось и Чухонину, хотя пулеметчик и не терял самообладания. То и дело он оглядывался назад, будто ожидая команды с батальонного наблюдательного пункта.

Лицо Чухонина просветлело, и на нем точно застыло радостное внимание. Ему явственно послышался долетевший сюда гул автомобильных моторов.

Все это потом замерло на короткое время, но скоро опять загудело и стало отдаляться. Вдруг до его слуха донеслось что-то визжащее, злобно заскрежетавшее, ухнувшее, – загремело еще и еще! Пулеметчик быстро глянул в сторону приближающихся вражеских танков. Он увидел, как от брони одного из стальных чудовищ внезапно отскочил искристый всполох взрыва, брызнувший в разные стороны бледными огоньками. На «виллисах» к переднему краю подошел истребительный противотанковый полк.

– «Инпатовцы»! – вскрикнул Чухонин, схватив Агеева за воротник гимнастерки и потянув к себе, точно он хотел расцеловать его. – Вовремя же они, ой как своевременно подоспели! Вот молодцы!

Но когда солдат вопросительно покосился на Чухонина, тот инстинктивно отшатнулся от него, брезгливо поморщась. Густая щетка рыжих усов, кирпичного цвета щеки, тяжелые и неуклюжие движения, – все, что он увидел в «необстрелянном» солдате, раздражало его. А только Агеев спросил, что такое «инпатовцы», вместо ответа пулеметчик закричал на него:

– Плюхайся на дно окопа, дед!

Это Агееву показалось унизительным, но все же принял за команду выкрик пулеметчика, хотя и медлил исполнить ее. Видимо, он боролся с охватившей его злостью, чтобы не сказать в ответ что-нибудь протестующее.

– Чего это на дно-то? – с нотками обиды в голосе спросил он.

– Ложись, говорю! – Чухонин кивнул на приближающиеся танки. – Отбивная из тебя получится. Ложись!

Сначала Агеев закусил губы, так что обросший волосами подбородок у него выдался вперед, затем решил безропотно подчиниться, лишь проворчав:

– Черт-те что получается, – за труса меня принимают!..

И покорно прилег ниц лицом, злясь на себя и на Чухонина. Пулеметчик в это время продолжал следить за ходом борьбы между нашей артиллерией и вражескими танками, которые уже начали разворачивать в обратном направлении.

Немного спустя Агеев почувствовал, как к плечу его притронулась рука пулеметчика.

– Вставай, – раздался голос Чухонина. – Атака отбита.

XX

С темнотой на земле как будто снова воцарился мир. Не было слышно ни выстрелов, ни грохота танков. Облазив весь передний край, Симонов, наконец, вернулся на командный пункт батальона.

– Мельников, – устало сказал он старшему адъютанту, – свяжись со штабом дивизии. Надо кое – чем спросить. Вызови к телефону гвардии майора Булата.

Симонов присел на край окопа, стянул с головы пилотку и вытер платком потный лоб. Его связной Пересыпкин подкатился с алюминиевой тарелкой.

– Товарищ майор, вот таскаю вашу холодную баранину…

Симонов отстранил рукой тарелку.

– Уберись ты с ней от меня, – сказал он с досадой.

– Это ж как так – уберись! Она для каких целей приготовлена? С лучком да, можно сказать, в собственном соку.

Симонов поморщился, словно от зубной боли. Пересыпкин спросил озабоченно:

– а вы не заболели? Если заболели, я живо Магуру прикомандирую. Больно вид у вас… Клюква, а не лицо, надо сказать.

– От тебя не мудрено заболеть, Пересыпкин!

– Это вы насчет меня, Андрей Иванович?

Симонов схватился за голову:

– Отстань, говорю!

Не так-то, однако, легко было отделаться от Пересыпкина. Он поставил тарелку на свежий песок, извлек из кармана брюк фляжку, потряс ею перед ухом, затем, вцепившись зубами в деревянную затычку, с усилием откупорил.

– Так что этакая жидкость, товарищ гвардии майор, бывает назло всем печалям… Ей-богу, не вру. И в животе огонь, и для души отрадно. Хватите-ка, а?

Симонов выпил стопку, взял телефонную трубку, заговорил с хрипотцой:

– Это я, Симонов. Что значит опять?! Интересуюсь, вот и спрашиваю. От них ни звука? Гм… Что бы означало все это? – он положил трубку, взглянул на старшего адъютанта. – Мельников, комиссар-то наш словно провалился сквозь землю!

– Неужели их схватили?

– Не знаю. – Симонов помолчал, будто прислушиваясь к чему-то, потом решительно встал: – Я, Мельников, пройдусь немного.

Старший адъютант только взглянул на него удивленно и промолчал.

Симонов шел к Магуре. Ему очень хотелось увидеть ее, посидеть с ней рядом, поговорить. Никогда раньше не испытывал он такой усталости, как в этот вечер.

Прохладные сумерки все сгущались над онемевшей степью. Из тьмы донеслось ржание лошади. Невдалеке прошли автомашины, тянувшие за собой кухни. Симонов не остановил их, не попробовал пищу, как делал это всегда. Он шел к санпункту.

Такой знакомый, близкий и в то же время такой далекий голос Тамары Сергеевны неожиданно прозвучал совсем рядом, заставив Симонова остановиться. Она говорила с легким смешком, рассказывая о боевом дне батальона, упоминая и фамилию «Симонов». Ей отвечал задорный тенор майора Ткаченко. Чем явственней доносился их разговор, тем более неловко и тревожно чувствовал себя Симонов. Он готов был провалиться сквозь землю, только бы не слышать их.

– Нет, почему же? – говорила Тамара Сергеевна. – Никого я не любила так, как своего мужа, но его уже нет в живых. А вот с Симоновым… мы так редко видимся…

Они отошли далеко. Что ответил Ткаченко – разобрать было невозможно. Симонов и не прислушивался. Он подумал: «Если она может так свободно говорить кому попало об этом, значит, ей не дорого все это».

Резко повернув обратно, он зашагал к переднему краю, не чувствуя ветра, бившего в лицо. Ему казалось, что теперь он уже совершенно равнодушен к Магуре. А он так искал ее дружбы! Дружбы искренней, теплой и чистой. И он надеялся, что эта дружба, может быть, со временем перейдет в любовь. «Когда мы вторично встретились на берегах Сунжи, – вспоминал Андрей Иванович, – я думал: надо побороть в себе отчужденность к ней. Надо проверить себя и ее, может быть, это как раз и есть то, что нужно мне в жизни… А вот теперь, оказывается…»

Словно очнувшись, он выругал себя, сердито сплюнул. «Друг ушел на верную гибель, а я тут лирику развожу. Ради чего, во имя чего, собственно говоря?!»

В степи все было глубоко безмолвно. В небе – ни единой звездочки, на земле мертвенно-тягостная пустота. Симонову вспомнилась жена. Он почувствовал, как крепко связан он с прошлым. Хотелось, чтобы это чувство, связывающее его с годами, проведенными в строительном институте, где он познакомился с Наташей, продлилось. Он остановился. Воспоминания юности всецело овладело им.

С того дня, как он вдовел, прошло два с лишним года. Жену он не мог забыть. Ярче всех отдельных воспоминаний, связанных с Наташей, вставала перед ним последняя ночь ее жизни.

Вечером он вернулся с работы. До полуночи больная жена металась, бредила в жару, порой ее глаза неестественно расширялись, и она с испугом глядела на него: «Андрей, Андрюша – я ведь умру!..» Он гладил ее руку, менял компресс. Наконец Наташа уснула. Он отошел к дивану и, стараясь не шуметь, прилег, не раздеваясь. Он даже не помнил, когда уснул. А проснувшись, ощутил тяжелую тишину – и некоторое время продолжал лежать с открытыми глазами. Потом протянул руку к столику и взял будильник. Было пять часов утра. Свет все заполнял и заполнял комнату. Симонов вскочил, подошел к кровати, взглянул на Наташу и сразу понял… Он не заплакал, – застонал, скрежеща зубами, скорее от бешенства на нелепую смерть, чем от горя, ворвавшегося в сердце.

На командном пункте Симонова поджидал Пересыпкин.

– Может, поспали бы, товарищ майор? – проговорил он просящим голосом.

– Попробую… Если что там… разбуди немедленно.

Он улегся в приготовленной для него землянке на сухое, сладко пахнущее сено, с наслаждением сомкнул глаза и скоро притих.

Когда Симонов проснулся, над степью серели предутренние сумерки. На переднем крае яростно стучал станковой пулемет, хотя он долго еще не мог уяснить, где именно…

– Мельников! – крикнул он. – Это у кого?

– В третьей, товарищ гвардии майор, – отозвался старший адъютант. – Метелев сообщает – ползут! Пулеметным огнем мы их прижали… Командир роты хвастался: «Назад уползти не дам!»

– Хорошо, пусть загорают эти «пластуны» на солнцепеке! Пересыпкин, воды!

– Есть! Умоемся, товарищ майор?

– А ты спал сегодня?

Поливая воду, Пересыпкин продолжал тараторить:

– Спал я или не спал? А может, это было невозможным делом? У телефониста книга обнаружилась в вещевом мешке.

– Опять читал?

– Если говорить откровенно, то да. Великолепный человек этот Спартак.

– Наверное, весь карбид израсходовал?

– А мы не пользовались карбидом.

– Тогда что же, мой фонарик доконал, да?

– Никак нет. у связистов имеется свой. Просвещение в групповом порядке. Бубнили попеременке. Жаль – конец ужасно нехороший. А вообще – душевная книга. Дрались-то как!

– Кто же тебе больше всех понравился?

– А все гладиаторы. И особенно Спартак. Жена-то Валерия любила его как, а?

Симонов взял с плеча Пересыпкина полотенце и, вытирая руки, спросил:

– Знаю, жена у тебя есть, а дети?

– А как же, товарищ майор, – трое! В Проснице – Кировская область. Жена – счетовод в колхозе, детишки – так себе, мелюзга, но подрастают. А забавные мальцы! Вернусь – пожалуй, батьку они не узнают!..

– Скучаешь?

Пересыпкин приложил руку к груди.

– Частенько свербит вот тут. Да ничего, я же такой не один. У каждого своя болячка.

Симонову нравилась словоохотливость земляка. Чтобы отвлечься, он иногда заводил с ним разговор. Даже спрашивал у него совета: «Потолкуем, что ли, Пересыпкин?»

Уже совсем рассвело. Дробь автоматных очередей со стороны противника не привлекала внимания Симонова.

– Мельников, давай штаб дивизии, – приглушенно распорядился он. – И живо!

Мельников и сам сгорал от нетерпения узнать, что же произошло с комиссаром Рождественским в прошлую ночь.

Но и на этот раз из штаба дивизии ответили коротко:

– Никаких сведений нет.

– Никаких сведений? – домогался Симонов. – Что-о? На меня комдиву пожалуешься? Слушай, гвардии… Булат… Слушай! – закричал Симонов и в сердцах бросил трубку.

– Ругается? – спросил Мельников.

– Душа у него есть, что ли? Балалайка, а не душа! «Все само объяснится, ждите». Легко сказать!..

Симонов свернул цигарку в палец толщиной и дымил ею, пока не обжег пальцы. Долговязый батальонный писарь Зорин не один раз порывался подать на подпись строевую записку. Но каждый раз Мельников многозначительным взглядом останавливал писаря. Однако Симонов не забывал порядка дня.

– Мельников, что вы тянете со строевой?

– Есть строевая!

Симонов подписал, не читая. Он посмотрел на восходящее солнце. Славный ветерок едва колебал траву. Но вот взор его снова упал на строевую записку. В глаза бросилась самая нижняя графа: «убитых за прошлый день восемь человек». Ткнув обкуренным пальцем в зловещую цифру, он тяжело проговорил:

– Мельников, это точная цифра?

– Товарищ майор… – он развел руками, переступая с ноги на ногу. – Вы же вчера еще знали…

XXI

Из-за сопок с северо-запада в расположение штаба дивизии доносилось гудение немецкого корректировщика, двухфюзеляжного «Фокке-Вульфа».

– «Жаворонок»! – с усмешкой пояснил подполковник Василенко немолодому майору с цветущим розовым лицом. – Он у нас точен до минуты – с угасанием зорьки тут как тут… Так где, говорите вы, формировали вашу войсковую единичку?

– За Камой.

– Уральцы?

– За малым исключением, все мои артиллеристы уральцы, товарищ гвардии подполковник.

На новом месте штаб расположился только с рассвета, – в стороне в земляные выемки еще вкатывались автомашины подразделения связи; возле бугорка солдаты еще швыряли из траншейки желтый песок, но в других окопах уже зуммерили полевые телефоны.

– Быстро вы к нам примчали, – продолжал Василенко. – Артиллерия теперь маневренней пехоты.

– С Урала до Каспийского моря зеленой улицей, – без остановки от узловой до узловой. Потом морем, а от его северной стороны – сюда уже своим ходом.

– Дня два назад моей дивизии придали крепенькое техническое подразделение, – сказал Василенко, обводя взором редкий кустарник и путаницу блекнущего бурьяна. Спасибо уральцам, помощь от них позабыть нельзя!

– Там тоже фронт, – негромко ответил майор-артиллерист.

– Это мы чувствуем, – согласился Василенко. – Да, собственно, только ли на Урале? Мы вот сдерживаем врага, а в тридцати километрах от нас грозненцы качают из недр земли горючее. Разве там не фронт?

– Безусловно, – проговорил командир-артиллерист. – Нас провожали рабочие. «Держитесь, – говорят, – Кавказа не отдавайте!» В Гудермесе моим тягачам подали две цистерны с бензином – вы понимаете… А если бы не было его?!

Подошел начштаба майор Беляев.

– Товарищ гвардии подполковник, из корпуса звонили: к нам должен прибыть полковник Мамынов. Он где-то на правом фланге сейчас.

– Ну, – Василенко вскинул руку, – до скорой встречи, бронебойщик. Заглядывайте, будете гостем…

Предупредив адъютанта, чтобы тот проследил и сообщил ему о приближении комкора, он спустился в землянку.

– Комкор прибывает, – сказал он Кирееву, – должно быть, с чем-то новым, а? как ты думаешь?

Проведя ладонью по карте, тот улыбнулся.

– День становится короче, вот с ночи и плывут новости. Когда прибывает полковник?

– Не знаю, – ответил Власенко.

В землянку вбежал адъютант.

– Хозяин! – полушепотом уведомил он. – Здесь уже!..

– Проворонил, эх! – вскочив, вскрикнул Василенко.

В этот момент вошел полковник Мамынов.

– Товарищ гвардии полковник, – начал было Василенко, но Мамынов, приподняв руку, остановил его:

– На чистом воздухе куда лучше рапортовать, подполковник.

– Я предупредил, но…

– Да, да – вы предупредили, а я появился не с той стороны. Садитесь, Владимир Петрович.

Мамынов присел на место комдива.

– Доложите, о чем сообщает капитан Рождественский.

– Разведчикам посчастливилось захватить мотоциклиста. Он оказался офицером из штаба армии генерала Руоффа. Разрешите подробно?

– По существу, Владимир Петрович.

– Основной ударной силой прорыва нашей обороны Клейст выдвигает первую танковую армию генерала Макензена. Эта армия состоит из третьей, тринадцатой и двадцать третьей полных дивизий. На левом берегу реки Терек в основном действует танковая дивизия генерала Вестгофена.

– Об этом мы знаем, – заметил Мамынов.

– Я в порядке хронологии, так сказать.

– Да, да, продолжайте.

– Расположение пехотных дивизий по северному крылу фронта капитану Рождественскому установить не удалось, но пленный утверждал, будто на Моздокском направлении сосредоточено до восьми стрелковых дивизий. Операция наземных войск поддерживается восьмым авиакорпусом генерала Фибиха.

– Дальше!

– Судя по тем приказам, которые исходят от генерал-полковника фон Клейста, пленный делает вывод, что главным направлением немецкое командование считает Моздокское направление.

– Моздокское! – с усмешкой произнес Мамынов. – Растяжимым стало это понятие, Владимир Петрович. Недалеко от Моздока на правый берег Терека примерно седьмого-восьмого сентября уже переправились пехотные и танковые части противника.

– Капитан Рождественский сообщает и об этом. Пленный заявил: цель переправы в районе Моздока – прорыв в Алхан-Чуртскую долину.

– Да, прорыв в Алхан-Чуртскую долину, – подтвердил Мамынов. – Это уже второе Моздокское направление.

– Об этом Рождественский сообщает, товарищ гвардии полковник.

– Какое настроение в войсках Клейста в связи со вступлением в бой нашего корпуса? Сообщает ли об этом капитан Рождественский?

Василенко пожал плечами.

– Не знаете? Значит, ваш Рождественский недостаточно тщательно допрашивал пленного. Я скажу вам: унылое настроение. Но они отнюдь не теряют надежды прорвать нашу оборону!

Мамынов достал портсигар, Взял папироску, звучно хлопнув крышкой.

– Несомненно, Клейст усилит группировку своих войск еще в одном направлении. Он попытается прорваться из Кабарды в Северную Осетию через Эльхотово. Но это не означает, что здесь Руофф прекратит массировать свои войска и огонь против нас.

– Разрешите?

– Да.

– Сегодня противник не произвел ни одной атаки, если не считать незначительной вылазки пехоты.

– Зато непрерывно атакуют соседнюю дивизию. Пробует в направлении Леднева, Владимир Петрович.

Мамынов взглянул на карту. Коротким жестом он пригласил своих собеседников:

– Смотрите сюда. Шаг за шагом мы продвигаемся вперед вдоль северного берега Терека. Ни танковые броски, ни атаки пехоты врага, поддерживаемые с воздуха генералом авиации Фибихом, не сломили у наших солдат воли к борьбе. Но враг, пользуясь отсутствием наших войск на севере, обходит корпус с правого фланга. Руофф нащупывает наиболее мягкую ткань нашей обороны. Вынуждает нас растягиваться и растягиваться.

– «Резиновое» положение, – задумчиво сказал Василенко.

– Я вынужден считаться с перспективой флангового прорыва. Придется удлинять линию обороны. Верно, создается «резиновое» положение.

– Значит – оборона? – спросил Василенко.

– Оборона, но по-прежнему подвижная. Кстати, есть надежда, что замыслы Руоффа сорвет кубанский кавкорпус. Некоторые его значительные подразделения уже в Ногайской степи.

Глядя на карту, Василенко пошарил в кармане. Достал папиросы, попросил разрешения у полковника. Тот кивнул утвердительно. Комдив зажег спичку, почесал мизинцем переносицу. И стоял задумавшись, пока спичка обгорела и обожгла ему пальцы.

– Товарищ гвардии полковник, вы больше осведомлены, – проговорил он, наконец, продолжая коситься на карту. – Какое сейчас положение под Сталинградом?

Мамынов взял карандаш. Василенко и Киреев увидели синюю стрелку, стремительно пробежавшую по карте от Котельникова на Абгонерово. На подступах к Сталинграду жирная стрелка рассыпалась колючими искрами, образуя подкову.

– Вот какое положение… – Он порывисто встал. Лицо его сделалось сосредоточенным и суровым. – Паулюс торопится. На остальных фронтах без перемен. Я лично уверен, что Сталинград не сдадут наши войска. Решительная инициатива кавказских войск послужит на пользу войскам под Сталинградом. – Повернувшись к Кирееву, он спросил: – А вы, Сергей Платоныч, что-то молчите все? Все думаете и молчите!..

– Я внимательно слушал вас, товарищ гвардии полковник, – отозвался Киреев. – Не только стоять насмерть должны наши дивизии, но и захватить инициативу.

– Конечно! – согласился Мамынов. – Когда мы были под Москвой, еще тогда верховная ставка поставила перед нами совершенно ясную боевую задачу: остановить продвижение войск Клейста! На нашем участке мы выполнили этот приказ. Но видите, какое здесь соотношение сил: когда мы говорим о наших задачах, пока что мы вынуждены все еще прямо противопоставлять их задачам Руоффа! А ведь он командует армией! В его распоряжении восемь дивизий. Кроме стрелковых дивизий, – танки, артиллерия, масса минометных подразделений.

– В Северной группе войск Закавказского фронта мы не одни, товарищ гвардии полковник.

– В нашем районе, здесь, в Моздокской степи, вся тяжесть вражеского удара приходится как раз по нашему корпусу!

– Но ответные наши удары у генерала Руоффа уже породили тревогу и сомнение в верности тактического расчета Клейста, – возразил Киреев. – Руофф уже начал искать выхода. Отказавшись от лобового штурма гвардейских войск, он часть сил – технику и пехоту – поволок в безводную степь. А мы…

– Да, мы, к сожалению, еще не можем подняться и пойти в решительную атаку, – нам не под силу, – сказал Мамынов. – Но наш командующий накапливает эту силу. – Помолчав немного, он продолжал, укоризненно взглянув в лицо Кирееву: – Нельзя не руководствоваться, не оперировать такими величинами, как техническая оснащенность, огневая мощь и число штыков. А пока что эти факторы в большом преимуществе на стороне противника.

С минуту в землянке длилось глубокое молчание.

Тяжело опустив на стол увесистый кулак, Киреев сказал:

– А мое мнение такое: невзирая на всякие фланговые маневры генерала Руоффа, продвигаться вперед! Не очень тогда смело клейстовские дивизии ринутся в Алхан-Чуртскую долину, если почувствуют угрозу своим коммуникациям в районе Моздока.

Мамынов усмехнулся.

– Мыслям всегда более просторно, чем деловому решению задачи. – Он взглянул на Василенко. – Доложите результаты расследования о нарушении приказа батальоном майора Симонова.

– Факт остается фактом, – ответил Василенко. – Приказ нарушен по халатности комбата.

– Какие же выводы вы сделали?

Намеревался отстранить от командования батальоном майора Симонова, но против такой меры категорически возражает мой комиссар.

– Не договорились?! – удивился Мамынов.

– Да, я против такой меры. Я считаю Симонова невиновным, – молвил Киреев.

– Но почему же командир дивизии иного мнения, товарищ гвардии комиссар?

– Владимир Петрович, я думаю, придерживается неправильного взгляда относительно некадровых офицеров.

– Очень интересные разговоры, – сказал Мамынов, поморщившись и пожав плечами.

– Разрешите мне высказать свое мнение?

– Пожалуйста.

Киреев и Василенко стояли рядом, холодно поглядывая друг на друга, в равной мере досадуя на то, что этот вопрос выходит за пределы их личных отношений.

– Я слушаю, – поторопил Мамынов.

– Симонов не является кадровым офицером. Он не обладает строгой подтянутостью, быть может, не успел заучить всю военную терминологию. Вот эти недостатки майора и кололи глаза Владимиру Петровичу. Я совершенно не согласен со своим командиром в такой поверхностной оценке Симонова. Таких людей воспитывать, растить надо, но не отодвигать их на задворки.

– Один ноль в пользу комиссара, – согласился Мамынов. – Но как ваш майор ведет себя в боевой обстановке?

– Думаю, что по долгу службы оценку комбату должен дать командир.

– Ты уж начал, – возразил Василенко, – говори до конца.

– Ну, что ж, скажу, – согласился Киреев. – Симонов серьезный человек. Он не герой, но и страху не поддается.

– Это лишь внутреннее его качество, – заметил Мамынов.

– Деловые качества являются проявлением внутреннего содержания человека. В боевой обстановке Симонов проявляет значительную инициативу. Человек он рассудительный, зря не бросит людей под огонь.

– Так, что ли? – спросил Мамынов, взглянув на Василенко.

– Пока что так, – с неохотой признал тот. Но тотчас же неопределенно добавил: – Поживем – увидим.

Мамынов понял, что Василенко только из самолюбия не желает признать себя побежденным. То же самое угадал и Киреев. Это возмутило его, и он решил воспользоваться случаем, чтобы высказать здесь Василенко свою неизменную и определенную точку зрения:

– Владимир Петрович! Не могу выносить ни одной фальшивой ноты, даже если я слышу это в голосе самого близкого мне человека! – «Поживем – увидим». Что означают эти слова? Только вчера мы беседовали, и вы сами сказали, что ошибаетесь в выводах о Симонове. Даже жаловались, что Ткаченко, мол, не то, что Симонов: в боевой обстановке не ищет новых приемов, а воюет по когда-то установившимся правилам, по шаблону! Разве не так?

– Я вижу, перечень вопросов, по которым командир и комиссар расходятся во взглядах, довольно обширен; – с неудовольствием заметил Мамынов и снова взял папиросу, хлопнув крышкой портсигара.

– Я не закончил своей мысли, – невозмутимо продолжал Киреев. – Собственно, мои слова не столько будут обращены к вам, товарищ гвардии полковник, сколько к Владимиру Петровичу. Вышло уж так, что в вашем присутствии я вынужден повторить то, что неоднократно уже говорил своему командиру. – Он в упор посмотрел на Василенко. Тот не выдержал его взгляда и отвернулся. По лицу его скользнула улыбка. А Киреев продолжал:

– Симонов – инженер-строитель по профессии, так сказать, сугубо гражданская личность. В оценке подполковника он выглядит таким плохим, что диву даешься, как это его могли сделать командиром батальона? Скажу откровенно: и я считаю, что он вовсе не идеальный комбат, но зато это хороший русский честный человек. Перед ним, как и перед кадровыми командирами, поставлена задача громить оккупантов. Естественно, что большие события от комбата требуют и больших дел, которые невозможны без умения не теряться перед лицом серьезных испытаний. У Симонова это умение есть, его действия соответствуют принципам и чувству долга советского патриота!.. На наших глазах, судя по патриотическим делам этого Симонова, растет хороший командир. А мы, как предложил было подполковник, – на задворки его?

– Вот что, – встав, сказал твердо Мамынов. – На это дело поставьте крест. Недопустимо только из принципа лишаться хорошего комбата. Вы правы, Сергей Платоныч, из сугубо гражданских людей надо умело растить командиров. Вашу дивизию я передвигаю за «Невольку», на участок соседней. А соседнюю подвинем севернее, против бурунов. Переход ночью. И давайте еще раз скажем себе: самое важное – беречь наши силы для будущих решительных ударов по гитлеровцам.

Появившись на КП первого батальона, Киреев застал там семинар парторгов. Он выслушал рапорт политрука Бугаева, поздоровался, разрешил всем присутствующим садиться и продолжать работу. Сняв пенсне, отвернулся, делая вид, что не интересуется вопросами семинара.

Смутившись, Бугаев заторопился. Потом раздал газеты, брошюры и объявил семинар законченным. Когда люди разошлись, Киреев сказал:

– Вы знаете, товарищ гвардии политрук, я человек сумрачный, признаюсь. Кстати, вы это и сами видите. Но даже мне скучно становится на таком семинаре. Очень скучно, – повторил он без признаков юмора. – Вы не привели ни одного характерного примера по поставленной теме. А сколько их, этих живых, быть может, памятных солдатам, примеров героизма вокруг! Нужно оперировать фактами, конкретными фамилиями. Да нашими же, собственными боевыми делами. – Неожиданно меняя тон, Киреев спросил подошедшего Симонова: – Вы получили приказ о передислокации? О том, что дивизия передвигается правее по фронту?

– Так точно, товарищ гвардии полковой комиссар, получили. Ждем установленного времени, – ответил тот.

Кивком головы Киреев пригласил подойти Бугаева.

– Нам стало известно, – сказал он, – что Гитлер уполномочил Адольфа Розенберга приступить к перестройке хозяйства Кавказа.

– Прохвосты! – громко вырвалось у Симонова.

– Не торопитесь, выслушайте. Фашистская печать разглагольствует, будто Кавказ – это попутный маршрут – куда? Их цель – Москва. Но наша разведка доносит: противник прежде всего стремится овладеть нефтью.

– Ясно.

– Руофф обходит наш корпус с Ногайских степей. Намечается еще примерно два новых направления: Орджоникидзе и Алхан-Чуртская долина за Тереком. Планирование раздела кавказских богатств подтверждает намерение Гитлера везде, где это будет ему доступно, прорываться к Грозному. Не исключены события, – заключил негромко Киреев, – при которых малодушные люди обычно теряют головы. Я говорю, чтобы вы знали, помнили об этом. Пусть вами ни на минуту не овладеет растерянность. Будьте готовы ко всяким неожиданностям – враг обходит нас на правом фланге.