Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

VIII

Смирнов задержался у командира и начальника штаба полка и теперь торопился в батальон. Шел с таким чувством, будто его подталкивало: «Скорей, скорей!» И он повиновался этому чувству.

А ночь подходила к концу, – безлунная ночь с почерневшим небом и меркнувшими пожарами. Доносился запах горелой травы. Вокруг стояло глубокое безмолвие, какое бывает в степи перед рассветом. Чуть приметно между туч проглядывали редкие звезды, над низинами стлался влажный туман.

«Как все-таки сказать Тамаре Сергеевне о требовании Ткаченко?» – думал Симонов, раздражаясь на самого себя, чувствуя, что ему будет трудно подобрать для этого слова. «Как ей рассказать об этом? Пусть сама в этом разберется, когда дойдет до нее требование Ткаченко».

– Андрей Иванович… ты ли? – раздался голос Рождественского.

– А ты здесь как очутился? – отозвался Симонов.

– Был в политотделе… Забежал в хозвзвод к Дубинину.

– А меня комдив вызывал, вот возвращаюсь…

– И заблудился? – засмеялся Рождественский. – Ну, рассказывай: что, боевую задачу поставили?

– Придется до поры до времени посидеть в окопах.

– Оборона, значит?

В тоне его вопроса Симонов расслышал разочарование.

– Командование предупреждает, что против каждого нашего батальона Руофф, пожалуй, способен выставить полк, – угрюмо пояснил майор.

– Не количественное превосходство, Андрей Иванович, тут должно стать решающим.

– Опять же скопление вражеской техники…

– Но пойми же, командир, немногого мы добьемся, сидя в окопах!

– Сидение в окопах не означает, что мы лишены решимости. Будет приказ – мы поднимемся. У нас хватит смелости. Но следует подумать, как лучше, разумнее применить солдатское мужество. Поутру танки врага будем встречать из окопов.

– А если танки не появятся на нашем участке?

– Против Северной группы войск Закавказского фронта Клейст двинул 3, 13 и 23-ю танковые дивизии. Где-то они должны появиться! Он продолжает считать Кавказскую операцию прежде всего танковой операцией. Беляев, начальник штаба дивизии, рассказывал, что ухарский этот генерал похвалялся: «Если на пути к нефти и возникнет оборона русских, я врежусь в эту оборону, как раскаленным железом. Где пройдут мои танки, от русских останется смрадный след!»

– Скорей от его танков смрад останется, – сказал Рождественский.

– Нужно, чтобы было так, Саша. И чтобы не только от танков, но и от пехоты!

– Признаться, я ждал другого приказа: думал, нагрянем мы на рассвете внезапно, решительно, передовые отряды сомнем… Но командованию видней, как поступать. Случалось, мы были уже наказаны за слабое наше знакомство с врагом. Это случалось. Однако теперь мы не те, что были. – Рождественский перевел дыхание и тихо добавил: – Надо проверить каждый окоп, надо самим увидеть, как люди окапываются.

Словно покачнув землю, во тьме внезапно прогрохотал взрыв. Багровое пламя пронзило ночь раскаленным острием, скользнуло по небу. Отшатнувшись, Симонов произнес тревожно:

– Из наших, что ли, напоролся кто-то?

Послышалась нарастающая трескотня автоматных очередей, слившаяся затем с гулом гранатных взрывов. Наконец, донеслось яростно «ур-ра-а!», призывно огласившее затаившуюся степь. Со стороны противника в небо взметнулись оранжево-фиолетовые сполохи ракет.

В траве, будто суслики перед дождем, засвистели редкие пули.

– Это не просто стычка – настоящий бой! – озадаченно проговорил Симонов. – Черт, хоть ползком…

Глядя на вражеские ракеты, Рождественский, усмехаясь сказал:

– Собака стойку делает. Обнюхивает воздух.

Стрельба и взрывы так же неожиданно прекратились, как и возникли.

– Ты угадываешь что-нибудь, Андрей?

– Ни черта не пойму, что там произошло.

Они одновременно поднялись и бросились бегом, инстинктом угадывая расположение командного пункта батальона. Из тьмы знакомый голос окликнул Симонова:

– Товарищ майор, это вы?

Симонов узнал лейтенанта Мельникова.

– Что здесь? – он запыхался от бега. – Что произошло, Мельников? В расположении какой это роты? Черт возьми! Ну, что вы, лейтенант, точно мочалку жуете?

– Товарищ майор, вражеская автоколонна слишком близко расположилась. Понимаете, тут наша первая рота как раз…

– Дальше?

Мельников мялся, переступая с ноги на ногу. И вдруг отчетливо доложил:

– Атака произошла так неожиданно, что немцы не успели даже опомниться.

– Опять этот Петелин, чубатый дьявол! – с досадой произнес Симонов. – Вызвать ко мне командира первой роты лейтенанта Петелина.

– Товарищ майор, – не выдержал Мельников. – Явный успех! Автомашины сгорели, гитлеровцев к ногтю! А у нас никаких потерь! Петелин с Бугаевым отлично провели эту операцию.

Наклонив голову, Симонов уставился на лейтенанта.

– Командование не интересуется частным успехом, – резко сказал он. – Благодаря этому «успеху» они обнаружили наше прибытие. А корпус не успел занять выгодную оборону, как это положено. Выполняйте приказание, Мельников!

Рождественский предусмотрительно посоветовал:

– Давайте уж после поговорим с Петелиным, командир. А вы расскажите, Мельников, как это могло произойти?

Мельников стоял молча, опустив руки. После длительной паузы, глядя в упор на лейтенанта, Симонов спросил:

– Что же ты, Мельников, не слышишь?

С той минуты, как в отсутствии командира и комиссара Мельников сказал Петелину по телефону: «Действуйте сообразно обстановке!», он взял на себя всю полноту ответственности за их действия. Мог ли он предполагать, что эти действия не будут оправданы?

Чувствуя, как поднимается в нем озлобление на Петелина, лейтенант процедил сквозь зубы:

– Да, товарищ майор, я виноват. Петелин пристал, бормочет по телефону: «Матросы из окружения вышли, рассказывают, что немцы совсем близко и чувствуют себя здесь, как дома. В другой раз может не представиться такого случая!» Ну, я ответил: «Действуй…» Случай, действительно, был подходящий! Разгромлена автоколонна.

– Та-ак! – протянул Симонов. – Неважное у вас начало, Мельников. – И тяжело думая о чем-то, майор отошел в сторону. Когда к нему подошел комиссар, Симонов сказал негромко:

– Неизбежна, комиссар, бо-ольшая нам с тобой неприятность.

IX

Магура не в первый раз ожидала начала боя, – это было очень часто и под Москвой, и под Тулой, и в других местах, – но никогда еще ее не охватывало такое нетерпение, никогда она не была в таком возбуждении, как в это тревожное утро. Там, в районе Тулы, сильнее чувствовалась близость тыла, прибывали свежие воинские части, больных и раненых в госпитали отправляли по железной дороге. Здесь же, как ей казалось, был близок конец советской земли. И она испытывала такое чувство, словно теперь наступил тот великий час, когда непременно должен решиться вопрос: победа или поражение!

Готовясь к приему раненых, Тамара Сергеевна внимательнее, чем обычно, приглядывалась к своим санитарам, – не проявляют ли они страха, неуверенности. Сама проверяла содержимое санитарных сумок, приказывала переложить все так, чтобы при перевязке быстро и без суеты находить нужные средства первой помощи. Затем она решила идти на КП батальона, чтобы лично уведомить по телефону каждую роту о расположении батальонного медсанпункта.

– А уж лучше бы я пошел, – предложил военфельдшер Вася Шапкин, – вам лучше бы здесь… Я же мужчина!

– Мужчина! – насмешливо повторила Тамара Сергеевна, и Шапкин понял, что в его словах ей послышалось что-то обидное. – Ведь вы, мужчина, выстрела еще не слышали! Впрочем, сказать откровенно, я второй год уже служу и почти все время на фронте, но такой же чудачкой осталась, будто впервые это мне: не могу спокойно ожидать начала… – Взглянув в подслеповатые, постоянно смеющиеся глаза Шапкина, она приказала: – Проверьте носилки. Если найдутся ненадежные, свяжите ремнями.

И она пошла золотисто-буроватой степью, утопая в стелющейся траве. В глубоком небе ветром выметало последние обрывки сероватых туч. Уже сейчас чувствовалось наступление дневной жары.

На КП она застала Симонова у телефона. Не ее просьбу о разрешении позвонить в роты он только кивнул на связиста, продолжая разговор с Рождественским.

– У наших накопилась потребность действовать, – сказал он, – а противник воздух обнюхивает.

– Долго принюхиваться они не будут, Андрей Иванович, – откликнулся Рождественский. Он энергично писал в блокноте. – Свою технику да пехоту приволокли они сюда не для того, чтобы повернуть обратно!

Разговаривая по телефону, Магура заметила, что Симонов строже обычного поглядывает на нее из-под насупленных бровей. «У него сегодня недобрый взгляд», – подумалось ей.

– А вы, Тамара Сергеевна, не волнуетесь? – вдруг спросил он, и в его прищуренных глазах она заметила насмешливый огонек.

– Я думаю, что перед боем никто не остается равнодушным, – сказала она. – Если угодно, назовите это волнением.

– Правильный ответ, Тамара Сергеевна, – поддержал Рождественский, уважающий врача. Ему нравилось, как Магура отражала насмешки Симонова.

Магура часто встречалась с Симоновым, ей было приятно видеть его смуглое, всегда спокойное лицо. Он иногда подшучивал над ней, но относительно дружелюбно, с ним было хорошо и спокойно. Она скучала, когда по целым дням не видела комбата. Но почему ей было скучно без него, – об этом она себя не спрашивала.

Она окончила телефонные переговоры и стояла в окопе, одной рукой придерживая брезентовую сумку с красным крестом, а пальцами другой барабаня по пряжке широкого офицерского ремня. Магура была в новенькой гимнастерке цвета хаки и в такой же короткой юбке, серые бумажные чулки плотно обтягивали ее стройные ноги, обутые в хромовые сапоги с коротенькими голенищами. К ее загорелому продолговатому лицу с прямым носом очень подходил синий берет с маленькой пятиконечной звездой. Из-под берета на крепкие ее плечи тяжело обвисал туго стянутый узел темных волос.

– Возвращайтесь на санпункт, Тамара Сергеевна, – сказал майор, почему-то спеша припрятать ласковые нотки за торопливой усмешкой. – А то как бы вам тут на орехи не досталось.

– Это же от кого на орехи? – с деланным удивлением спросила Магура.

Заметив на себе пытливый взгляд ее глаз, комбат ощутил какую-то неловкость. Ее глаза приводили его в смущение всякий раз, когда Магура была обеспокоена чем-нибудь, – они тускнели вдруг, глядя почти холодно. Сейчас она стояла вполоборота с Симонову, лишь повернув в его сторону лицо с тонкими нежными чертами и с плотно сжатыми губами, тронутыми сверху золотистым мягким пушком. Симонов неожиданно отметил, что у нее между темными бровями, почти соприкасавшимися над ровным, правильным носом, залегли две морщинки.

– Немцы, быть может, начнут артподготовку, – ответил майор.

– Непременно начнут. На войне, Андрей Иванович, не бывает безопасного места…

– Разумеется… однако же место ваше не здесь. Идите на санпункт, – строго сказал Симонов и отвернулся, пряча неожиданную для него самого улыбку.

– Я вам мешать не стану, – негромко проговорила Тамара Сергеевна.

Она ушла, чувствуя на себе вопросительный взгляд Симонова. Она была уже не так молода и не могла обманывать себя, будто Рождественский не замечает странных отношений, установившихся между нею и комбатом.

Симонов же совсем не заметил ее смущения. Глядя ей вслед, он думал о том, что, кроме жены, умершей два года назад, никакая женщина не была для него такой привлекательной и чистой, как Тамара Сергеевна. И сейчас, перед боем, на него вдруг повеяло чем-то ласковым и добрым.

Телефонист протянул трубку:

– Товарищ гвардии майор, третья вызывает.

– Бьюсь об заклад: Метелев спросит – почему это немцы молчат? – положив цигарку на край окопа, проворчал Симонов. – Третья, слушаю! – И сейчас же прикрыл трубку ладонью. – Ну точно!.. Метелев, ваша задача крепче заколачивать в землю огневые ячейки, – сдержанно заговорил он. – Ясно для вас? Не ясно?.. – Симонов схватился за бок, как всегда делал в раздражении. – А вы пошлите парламентеров, спросите: «Почему вы вдруг приостановили наступление, господа?» Что?.. Не послушают? Какого же вы черта зарядили про одно и то же!..

Положив трубку, прикуривая, он сказал Рождественскому:

– Снова спрашивают: «когда же?..» Будто наше от нас уйдет…

Вставая, Рождественский заявил:

– Иду в роты, Андрей Иванович.

– В этом сейчас нет нужды, – возразил Симонов.

– Считаю полезным в такой момент обязательно побывать у людей. Буду нужен – позвоните.

Симонову хотелось сказать: «будь осторожен», но он знал, что эти слова вызовут у Рождественского лишь усмешку.

– Послушай, комиссар, – сказал майор, поглаживая голову, будто собираясь с мыслями, – пусть политрук Бугаев повлияет на Петелина.

– Что-то ты уж больно грозен, Андрей Иванович…

– Подожди, – продолжал майор. – Если бы не петелевский прыжок, может быть, немецкое командование не раздумывало бы сейчас так долго.

– Не раздумывало бы, конечно, – согласился Рождественский. – Петелин поторопился, это так.

– Указание нам дано совершенно иное: затаить дыхание – ждать! Все должно подчиняться железному распорядку, воле командования.

Комиссар усмехнулся:

– Бугаев мне рассказывал, как Петелин отзывается о вас: «комбат наш будто бомба замедленного действия!..»

Симонов тоже улыбнулся:

– «Бомба!..» А уж Петелин – сплошная пиротехника… За мелким успехом гонится и самое главное теряет из виду. И, наверное, еще воображает, будто им сделано доброе начало. Не-е-ет!.. Так не пойдет!

Как только Рождественский ушел, Симонова вызвали из штаба дивизии к телефону.

– Я получил ваш рапорт, читаю… – сказал комдив. – Вы сообщаете, что рота лейтенанта Петелина атаковала противника в тот момент, когда вы возвращались из штаба полка…

– Так точно.

– А что, если у вас и дальше так пойдет? – медленно, глухо спросил Василенко.

– Товарищ гвардии подполковник, – ответил Симонов, стараясь придать спокойствие своему голосу, – в рапорте на ваше имя я считал своим долгом донести обо всем так, как все это было.

– Так ли?.. Я считаю необходимым расследовать случай.

– За действия лейтенанта, как и за действия каждого солдата, всю ответственность я принимаю на себя.

– О-очень благородный поступок, – иронически проговорил комдив, дуя в трубку, обдумывая что-то. – Вы торопитесь авансом признать свою вину: ругайте меня, но не очень!

Обвинение против меня не лишено основания, товарищ гвардии подполковник.

– Добре. Мы разберемся, – закончил Василенко и положил трубку.

Симонов снял с телефона руку и, хрустнув пальцами, привалился к краю окопа.

«Не доверяет мне подполковник», – подумал он. Потом взглянул на Мельникова, – тот сидел с приоткрытым ртом, подавленный, и растерянно смотрел на комбата.

– Я вам очень обязан, Мельников, – сказал Симонов. – Даже комдив благодарит за вашу «находчивость».

– Разрешите, товарищ гвардии майор? – решительно заговорил Мельников. – Я допустил ошибку, это моя вина.

Симонов промолчал, мучительно сознавая, что Василенко мог бы говорить с ним иным тоном, с большим доверием к нему.

* * *

К окопам Рождественскому пришлось пробираться ползком. На возвышенности он задержался, рассматривая раскинувшуюся впереди степь. Она томилась в сизоватой дымке, желтея буйными травами, то ровная, то холмисто-покатая, с чернеющими пятнами выжженной травы. Но отыскать в этом просторе зеленый квадратик сада, в котором спрятался саманный домик матери, ему не удавалось. «Стоит ли по-прежнему белая хатенка со скошенной на заднюю стенку крышей, как со сбитой на затылок шапкой? Все так же блестят ли под солнечным светом стекла окон, полузакрытых диким виноградом? Кто сейчас в той хатенке, в которой родился я, вырос, в которой так приятно пахло свежеиспеченным ржаным хлебом?»

Он слегка приподнялся, чтобы осмотреть размещение батальона и всю оборону по фронту. Но расположение дивизий стрелкового корпуса невозможно было охватить взглядом. Позиции растянулись на много километров от Терека на север.

Не поднимая головы, Рождественский пополз дальше. Окунув лицо в траву, он точно плыл в теплых зарослях, оставляя за собой след примятой полыни. Яснели степные дали, голубело небо, а солнце все сильней припекало затылок, нагревая пропотевшую гимнастерку. Издалека доносилось глухое бормотание вражеского самолета, нарушившее степную тишину.

Первый окоп, похожий на цифру восемь, Рождественский обнаружил в густой траве. Он подполз к нему с тыла и поэтому не был замечен. Из окопа слышался разговор:

– … Сам Петр здоровенный был, в косую сажень. И дальше перед солдатами так он речь держал: «А о Петре ведайте, солдаты, что ему жизнь его не дорога, только жила бы Россия!» Карл шведский понапер войска – пропасть! Другой испугался бы, а Петр – ничего! И пошли русские полки!.. И пошли, эх!.. Русских ежели растревожишь, ка-ак пойдут, как жахнут и в хвост, и в гриву, никакой враг не устоит…

Рождественский подумал, слушая: «Голос глухой, и даже немного вялый, а слова ясные, от души». Он кашлянул. В окопе притихли. В траве показалось дуло автомата. Из соседнего окопа прозвучал предупреждающий голос дежурного солдата:

– Спокойно! Это же наш товарищ капитан.

Из окопа высунулись три стриженные головы.

– Здравствуйте, товарищи! – тихо произнес Рождественский. Старший сержант Холод поздоровался во весь голос. – Тише! – заметил ему Рождественский. – Так и немцев перепугать можно! Ну, как вы устроились? Чем заняты?

– Отлично, товарищ капитан! – весело ответил Холод. – Поутру была коротенькая работенка, а в данный момент, по правде сказать, что-то скучновато.

– И с чего бы это она, скука? – с удивлением спросил Рождественский.

– Скрывать не приходится, – продолжал Холод, улыбаясь. – Войны мы тут не чувствуем. И чудно как-то получается: невозможность какая-то, тишина кругом!

– Потерпите, руки наши найдут полезное применение. У нас ведь изрядный должок перед Родиной…

– Должок изрядный, – согласился Холод, – мы не забываем о нем.

– Командующий верит гвардейцам, но он и спросит с них вдвое. Слабонервных среди нас не должно быть…

– Один или два на роту, пожалуй, могут и обнаружиться, – возразил Холод степенно. – Бывает, сробеет некоторый по несознательной жалости за свою шкуру. А у других и вывих от буйности характера объявиться может, вполне даже. – Он помолчал, поглядел на товарищей, убежденно сказал: – А в общем осечки не будет! Вот и сегодня некоторые из моих ребят плечи поразвернули. Ничего себе, плотно ложится приклад по зубам фашисту!

Ветром донесло гул вражеского самолета. Где-то совсем недалеко прошил длинную строчку станковый пулемет. В ответ, подбадривая соседей, раздались автоматные очереди.

– Не пойму, откуда начали? – Рождественский вглядывался в оживающую степь. – Не пойму! – повторил он.

По свежему песку соседнего окопа шаркнула пулеметная струйка. Подскочил кверху стебель полыни, срубленным концом осел вниз и воткнулся в песок. Рождественский чуть отодвинулся. Холод проговорил настойчиво:

– Товарищ капитан, пожалуйста, спуститесь в окоп!

– Нет, мне нужно побывать и у других, – ответил Рождественский, исчезая в высокой траве.

Чья-то голова неосторожно выглянула из-за бурьяна. Рождественский подумал: «Как мало требуется, чтобы этот чубатый был прошит из автомата!» он подполз ближе. Петелин повернулся к нему лицом.

– Товарищ капитан, прошу вас, к нам пожалуйте. Шальная зацепить может.

Не смущаясь молчанием Рождественского, после короткой паузы он спросил возбужденно:

– Слышите, как загуркотело? Вся степь зашевелилась. Значит, начинаются горячие денечки?

Рождественский отмечал каждое движение командира роты. Ему хотелось потребовать: «Прежде всего, лейтенант, доложите о ночной вылазке». Однако он тихо и сдержанно спросил:

– Как справилась рота с оборудованием индивидуальных огневых точек?

Бугаев уже знал от Мельникова, что ночная вылазка расценивается командованием, как шаг, повредивший началу общей операции. Он сидел в углу окопа, отяжелевший и мрачный, глядя на своего непосредственного начальника, как на только что нахлынувшую грозовую тучу. Он почти не слушал, что отвечал Петелин, а ждал… вот сейчас Рождественский остановит на нем холодный взгляд и скажет: «Вы провалили план начала всей операции!»

Но комиссар, выслушав Петелина, заговорил об обороне.

– Надо помнить, что каждая огневая точка – это как гвоздь, забитый по самую шляпку. Этот гвоздь должен быть хорошо замаскирован, чтобы его трудно было разыскать на местности. Противнику нелегко будет попасть снарядом в окоп. Но учтите, траншейка в виде продолговатой шпалы всегда уязвима. Немецкие танкисты в разрез окопа направляют одну из гусениц и быстро делают разворот. Легко представить, что остается от людей в таком окопе. – Взглянув на Бугаева, он добавил: – Политрук, об этом должен знать каждый боец! С коммунистами поговорите.

– Есть! – Бугаев смотрел на Рождественского. Казалось, у того прояснилось лицо. Бугаев всмотрелся внимательнее. Нет, на лице Рождественского он прочитал только сдержанный немой упрек.

Прислушиваясь к нарастающей трескотне, все молчали. Рождественский неожиданно сказал:

– За ночную операцию первой роты представить к награде отличившихся.

Бугаев почувствовал как с него словно спадает груз.

– Какая уж там награда! – сказал он и с досадой махнул рукой. – Влопались мы…

– Вам никакой, а бойцам – да!

Петелин немного привстал.

– Таким, как старший сержант Холод! – Рождественский видел, как к лицу Петелина прилила кровь. – Может, из-за этого старшего сержанта и мы с Бугаевым влипли! Матросы из окружения вышли, рассказывают: совсем рядом авторота бросила якорь. Холод проверил это сообщение. Прибегает, просит, захлебывается. Ну, и другие за ним…

«Что за чепуху несет!» – подумал Рождественский. И сказал:

– Можно подумать, будто не вы командуете ротой, а рота вами.

Петелин смолк. В этот момент он был охвачен тем неистовством молодости, когда хочется плыть против течения или бежать навстречу буйному ветру. Он совсем не хотел переложить свою вину на бойцов. Наверное, говоря о старшем сержанте Холоде, которого он любил, он хотел показать лишь, как рвутся его люди в бой.

– Такие вольности больше не повторятся! – дрогнувшим голосом сказал Петелин.

Думая о близкой, горячей схватке с врагом, Рождественский постарался перевести разговор на другую тему.

– Для нас не исключена возможность перехода в контратаку. Сигнал к этому – три оранжевые ракеты. Подъем должен быть дружным, решительным. Оставайтесь здоровы. Мне нужно побывать в другой роте.

– Разрешите, я провожу вас? – отозвался Бугаев.

– Мне хорошо известно, где расположена вторая рота, – ответил Рождественский.

Провожая комиссара взглядом, сбив за затылок пилотку, Петелин проговорил в раздумье:

– Лучше бы уж причастили без исповеди.

– Очертя голову кинься еще разок! – сердито сказал Бугаев. – Симонов этого не забывает…

– Симонова я знаю. Он не поймет… У майора его собственное «я» выше простых человеческих чувств! Что же, в его руках главное кадило…

– Слушай, Вася, – Бугаев пододвинулся ближе, – держи-ка свое «я» при себе, а командиру оставь его собственное. Вот ты еще не понял, что мы преждевременно нашумели! Симонову нужно сохранить все силы для решительного удара. Помнишь, он говорил, что надо учиться воевать не на случаях, подвернувшихся под руку, а последовательно, с учетом общего плана!

– Это ты, Павел, говоришь от себя?

– Я говорю за комбата.

– Нет, я хочу понять тебя точно.

– Поймешь, наберись терпения.