Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

ХХХ

О наступлении войск генерала Червоненкова в штабе фон Клейста в первые дни знала лишь небольшая группа старших офицеров. Размякший и подавленный генерал-полковник счел за лучшее до поры до времени умалчивать об этом. Он даже с Редером, уже съездившим в Берлин и невесть для чего вернувшимся опять и досаждающим теперь командующему своей любознательностью, стремлением узнать и увидеть что-то новое как в ходе событий войны, так и в самом фон Клейсте, не говорил о поражении группировки Руоффа. «Не-ет, этот брюзга нефтепромышленник неспроста подстерегает каждый мой шаг, – с раздражением думал он, – неспроста у него такой интерес ко всяким, казалось бы, несущественным подробностям превратностей моей судьбы. Его присутствие в моем штабе вызвано предубежденностью ко мне со стороны определенных лиц и ничего хорошего не предвещает».

В действительности Редер явился в штаб Клейста как представитель немецких промышленников, уже начавших исподволь искать путей новых ориентаций в большой государственной политике. Ему и самому надоело «торчать» здесь, как он говорил, – «около действующего вулкана, из которого того и гляди начнет извергаться расплавленная лава». Но дело остается делом, – быть может, здесь случилось далеко еще не самое худшее… Он даже иногда подумывал: а может, Клейст прав, когда говорит, что проигранное сражение в сорок втором можно будет переиграть в сорок третьем году? В его обязанности входило доложить о том, что нужно изменить во всей гитлеровской машине, чтобы обеспечить именно такой оборот событий.

Но постепенно Редер все больше убеждался, что каждое новое заявление командующего не вытекало из внутреннего убеждения его в правильности сказанного и задуманного, и теперь вообще все, что говорил Клейст, представитель промышленников ставил под сомнение. Он и тот самый широкоплечий немец, который прибыл сюда с ним еще осенью, вечером сидели в ресторане гостиницы и ожидали ужина. Здесь все было сделано щедро, почти пышно… С потолков свисали большие хрустальные люстры, в их свете еще богаче выглядел мрамор колонн. Но панели до того лоснились грязью, что вделанную в полированный каштан замысловатую инкрустацию невозможно было отличить глазом. И голубой бархат свезенных сюда из музеев и театров кресел, и лепные орнаменты потолка, окаймленным золотыми жгутиками, – все здесь не располагало к себе Редера и не успокаивало.

Сидя за столиком напротив стоявшей в небольшой кадочке пальмы, глядя на ее верхушку, он так запрокинул голову, что кадык выдавался, словно в пищеводе у него что-то застряло. С каким-то отупелым вниманием и грустью глядел он на лапчатые и пожелтевшие, уже сохнущие, уныло склонившиеся книзу листья пальмы. Затем устремил блуждающий взор в окно, за которым виднелся подъезд соседнего дома с двумя гранитными львами при выходе, – звери тоже выражали собой какое-то горестное недоумение, и особенно Редера раздражали их премерзко раскрытые и запорошенные снегом каменные рты.

– Когда же, наконец, нам подадут нашу яичницу с ветчиной?! – наконец возмутился широкоплечий немец, позванивая вилкой по пустой тарелке.

– Успокойся, Макс, – еле расклеивая жирные губы, сказал Редер, – может статься, яичницы вовсе не будет.

– То есть – как?.. А что же мы будем есть?

– Виноваты куры, господа, – заметил насмешливо офицер, сидевший за соседним столиком. Другой офицер, молодой и тщедушный, в чине лейтенанта, называл его капитаном Лихтером.

– Почему – куры? – повернувшись не спеша к офицерам, с подчеркнутой солидностью спросил широкоплечий Макс.

– Как почему! – невозмутимо продолжал Лихтер явно издевательским тоном. – Нести яйца – монополия кур. А кому, как не вам, знать, что такое есть монополия? К примеру – монополия по добыче кавказской нефти!

Сказав это, Лихтер сутулыми плечами откинулся к спинке стула и обжигающим взглядом садиста уставился в Макса. Капитан Лихтер старался сохранить надменный вид. Но он уже не был таким холенным, каким Лена Кудрявцева видела его в Ищерской на квартире у Насти. Он поседел. Синеватые мешки под глазами отвисли ниже, и лицо приняло выражение, какое бывает у озлобленного неудачами человека.

Редер почувствовал, что Макс сейчас вспылит или, в лучшем случае, начнет свое неуместное внушение: «Но что это за тон у вас? В нем совершенно отсутствуют интонации воодушевления!» и т. д. и т. п. «Кому это теперь нужно», – подумал он и поспешно вмешался в разговор:

– Монополии, господин капитан, не прихоть и не политика какой-нибудь небольшой кучки людей, и не временный тактический ход или расчетливый прием для обогащения предпринимателей, но неизменная генеральная линия империи.

– О, да! – негромко воскликнул Лихтер. – Формула правления, предначертанная самим богом, разумеется?

– От закона традиций никуда не уйдешь, – сурово продолжал Редер. – Форма экономической структуры – это фактор могущественный. Да. И существующая у нас разумнейшая форма государственного правления без него была бы лишена своей действенной силы.

– О, безусловно! – все так же ехидно воскликнул капитан. – Разумеется.

У Макса в груди бушевала буря, но под предостерегающим взглядом Редера гасла без грома и молний.

– Да, да, – тоном уже дружелюбия продолжал Редер, – без нашего уменья руководить экономикой – даже высокие идеи нашей партии оказались бы скомпрометированными. Так что вы напрасно, я бы сказал, совершенно неосмысленно критикуете монополии, молодой человек.

– А разве я критикую монополии? – издевательски возразил Лихтер. – Монополии критиковать равносильно тому, что лить воду под ветер – все равно сам будешь мокрый!

Редер отвернулся и достал сигару, закурил, делая вид, что больше не обращает на Лихтера никакого внимания. А Макс в это время встал и начал ходить между столиками, время от времени скашивая взгляд на капитана и тщедушного лейтенанта, который что-что нашептывал своему старшему другу. И хотя ему минутой раньше очень хотелось есть, он как-то вдруг позабыл и о ветчине, и о яичнице, – пытался и никак не мог разобраться, что же все это означает? Настроение и слова офицера войск СС поразили его.

Не менее подавляюще подействовали они и на Редера. В сущности ничего неожиданного в словах капитана представитель деловых кругов не находил, что-то в этом роде он уже слышал от военных, но сейчас коробил его сам тон, каким все это было сказано. «Да, нерадостные симптомы, – они ставят перед необходимостью как можно скорее и окончательно определить свою позицию по отношению к руководству войсками на этом чертовом Кавказе», – с раздражением думал он.

Когда, наконец, ужин был подан, Макс, присев к столу, тихо заговорил:

– Господин Редер, позвольте спросить: не кажется ли вам, что слишком определенно начинает обозначаться расхождение между словами наших теперешних политических руководителей и реальным положением дел на фронте? Наших общих дел, черт побери!

– Я не люблю оценивать положение дел по всяким досадным частностям, мой друг, – помолчав, степенно ответил Редер, подвязывая себе салфетку, – хотя и не могу отрицать, что среди войск налицо вредные настроения, – добавил он, кивнув на Лихтера.

В это время в зал ресторана вошел новый посетитель – военный в форме танкиста, как-то сразу своим растерянным и измятым, заросшим лицом привлекший внимание Редера. Не снимая грязной шинели, он присел к столику и охрипшим от простуды голосом заказал ужин. Когда он снял свой шлем, Редер вгляделся в его лицо, в его будто неровно, словно каждую прядь подрезали отдельно, постриженную голову. И Редер мысленно невольно ахнул от изумления, – перед ним был полковник Зик, с которым он познакомился в штабе 13-й танковой дивизии три недели тому назад. Это было в слякотную ночь и при слабом мерцании ручных фонариков. Командир дивизии доктор Кюн тогда сам объяснил обстановку на фронте, а начштаба дивизии Зик делал некоторые дополнения к тому, о чем докладывал Кюн.

И любопытство, и злость внезапно овладели Редером. И в то же время он почувствовал, как все тело его немеет от хлынувших в него волн холодного страха. «Почему этот вдруг здесь очутился, покинув фронт? И кто? Начальник штаба боевой танковой дивизии?».

– Полковник Зик, если мне не изменила память? – негромко обратился он от своего столика к танкисту. – Неужели это вы?.. И в таком виде!..

Быстро обернувшись и холодно уставившись на Редера, Зик силился вспомнить, где же он видел этого толстого, с двойным подбородком господина в военной форме?

– Господин Редер?.. Глава миссии нефтепромышленников! – Помолчав, Зик вздохнул с горькой усмешкой. – А я думал, вы уже удрали из этого пекла.

– Позвольте, что это за интонации? – порывисто вмешался в разговор широкоплечий Макс. – В вашем голосе, господин полковник…

Не дослушав его, Зик только махнул рукой и, бесцеремонно отвернувшись, начал молча, жадно поедать свою ветчину, глядя только перед собой.

– Оставьте его щепетильность, Макс, – примирительно сказал, поднимаясь, Редер и, захватив со столика бутылку с вином, грузно переваливаясь, двинулся к столику подполковника.

– С вашего позволения, подполковник, – присев и наливая в бокалы вино, заговорил он, проницательно глядя в осунувшееся и ставшее остроскулым лицо Зика. – Вы надолго сюда? Как вы там в своей обороне коротаете зиму?

Приподняв на Редера удивленный взгляд, Зик воскликнул:

– Вы что, с луны скалились? – И, не ожидая ответа, схватил бокал и с жадностью выпил вино.

Вокруг них воцарилось гробовое молчание, – все разглядывали подполковника. Редер закурил и молча ждал, попыхивая сигаретой. Он сдерживал любопытство и не сдержал.

– Вы по делу сюда? – спросил после небольшой паузы.

– А как же, привез сюда пачку документов… Это все, что осталось от танковой дивизии, господин Редер.

– Вы, вероятно, шутить изволите?! А где же дивизия, ваша знаменитая, тринадцатая?!

– Осталась где-то там, – поморщась и взмахом руки показывая куда-то за спину себе, сказал подполковник, – вся закопанная в землю, теперь уже запорошенная снегом. Где-то та-ам, возле черных кавказских гор, – уныло повторил он.

– Отступаете?!

– Что вы, как можно! Мы «вытягиваемся для эластичности линии фронта»!

– Оставляя закопанные в землю танки? – подавленно усмехнувшись, продолжил его тираду Редер.

– Я слыхал – русские говорят: «Техника без людей мертва»! – вмешался со своего места Макс. – Это, пожалуй, общее правило. Но вот, оказывается, среди наших военных есть такие люди, которые могут умертвить любую технику! – Помолчав немного, не обращая внимания на то, как вздрогнули брови Зика, он продолжал: – Я хотел бы знать – такое состояние дел на фронте является исключением или это становится общим правилом?!

– Так что же вам стоит съездить туда? – издевательски спокойно сказал Зик.

– Господа, не надо бы между собой таким тоном!.. – попросил Редер и снова повернулся к подполковнику: – Что же, однако, произошло, мой дорогой? Неужели отступаете?

– Нет, делаем видимость, что отступаем.

– А на самом деле?..

– Бежим! Русский генерал Червоненков накопил достаточно сил, чтобы вышвырнуть нас с Северного Кавказа… если вовремя не будут приняты какие-нибудь решительные меры в верховной ставке, – спохватившись, предусмотрительно добавил Зик. – Вот это все, что я могу вам сказать. Еду в какой-то Горячий Ключ, в горы, к Черному морю еду, – получил назначение командовать стрелковым полком.

– Вы же танкист, – удивленно произнес Редер. – Почему же назначили вас так нерационально?

– Танкист, но попробуйте доказать это командующему, – он вам скажет, что ему лучше знать, где теперь больше нужны кадровые офицеры. Мы ведь теперь становимся недефицитным товаром… без танков… – Помолчав, подполковник продолжал задумчиво: – Ставится задача: задержать русских в горах. Необходимо закрыть им выход оттуда в Кубанскую степь.

– Иначе? – полушепотом спросил Редер.

– Русские могут отрезать путь нашего отступления на Новороссийск.

– Это командующий так сказал?

– Если бы командующий и не говорил, то это и так понятно, – здесь может получиться Сталинградский «котел» в миниатюре, второй по счету, господин Редер. А они мастерски научились это делать.

– Но можно же было через Дон?

– Поздно! – нахмурившись, сказал Зик. – Советское командование из-под Сталинграда бросило свои войска в направлении Ростова. Для нас единственный путь – Новороссийск и в Крым.

Редер повернул голову и загадочно взглянул через плечо на Макса, по-прежнему сидевшего в одиночестве, склонив над столом взлохмаченную квадратную голову. У него был такой вид, словно его мучило какое-то страшное предчувствие.

– Вы слышите, Макс? – с тревожным изумлением проговорил глава миссии. – Слышите, как складываются дела?

Но занятый собственными думами, Макс не слушал его.

Тогда, склонившись над столом, Редер начал шептать что-то бессвязное и непонятное Зику. Съев свою ветчину, Зик нахлобучил на голову шапку, поднялся. Постоял с полминуты, ожидая, когда этот обрюзгший старик придет в себя. Когда взоры их встретились, подполковник тихо сказал:

– Я советую вам, господин Редер, не терять времени. Отправляйтесь, пока не поздно, поближе к своему дому!

– Трудно представить что-нибудь глупее, чем ваши слова, подполковник, – заметил подошедший в это время Макс. – Едва ли вы сами сознаете, что говорите!

– Да замолчите же, черт побери! – обрывая компаньона, прикрикнул на него Редер. И, нахмурившись, снова погрузился в думы, продолжая рассерженно что-то шептать, еле шевеля лоснящимися дряблыми губами.

Это длилось какую-нибудь секунду, после чего он снова вперил взгляд своих маленьких, теперь свирепых глаз в Зика.

– В советах, разумеется, я не нуждаюсь, – молоды вы давать их мне, господин подполковник! – сказал он.

Зик пожал плечами, усмехнулся, вскинул к шапке руку и молча вышел из ресторана. Проводив его взглядом, Макс состроил будто скептическую гримасу, но усмешка с его лица тотчас исчезла: он почувствовал, как Редер тяжело положил ему руку на плечо.

– Пройдемте в номер, Макс, – тихо предложил глава миссии. – Одному из нас придется сегодня-завтра отбыть в Берлин.

* * *

А в номере, расхаживая с закинутыми за спину руками, Редер рассуждал, тяжело произнося каждое слово:

– Подумать только! Столько времени имперским промышленникам вообще, и деловым кругам нашей отрасли в особенности, были фактически преграждены пути к лучшим внешним рынкам и сырьевым источникам! Англосаксы подавляли нас в своих колониях. И вот, наконец, повеяло свежим ветром. Мы начали выходить из заточения. С вышины тех богатых приобретений, которые нами сделаны в России, мы, как с трамплина, могли бы прыгнуть в любую часть света… И вот именно теперь… Да, именно теперь нам говорят, что мы снова можем очутиться за дверями. Да, при таком положении дел на фронте это вполне реально!

– Дела не важны, – тупо пробурчал Макс. – Нужно что-то предпринимать.

– Прежде всего надо поступиться тем, чего мы все равно не получили бы! – решительно заявил глава миссии. – Поступиться Ираном и всем нерусским востоком. Как ни велико было желание пробиться поглубже в эти страны, но отказаться от них гораздо легче и практичней, чем потерять то, что уже почти в нашем кармане. Необходимо успокоить американских промышленников, оторвать Америку от этого противоестественного союза с Россией.

– Вы правы, господин Редер, – охотно согласился Макс. – Но как мы станем призывать к логике того, у кого ее не было и нет?

– «Призывать», – зло повторил за ним Редер. – Разве не мы сами правим империей?.. Лишь вот такие, как эти лихтеры и зики, и всякие там другие запуганные людишки, лишь только они воображают, что фюрер – это бог. С нами этот бог обязан разговаривать иначе. Он должен понять, что нам сейчас важен сепаратный мир с союзниками России. Один деловой человек, очень высокопоставленное лицо в Америке, в определенных кругах заявил: «У немцев – замечательные солдаты. Приходится сожалеть, что Соединенные Штаты воюют против них, а не бок о бок с ними против Красной России». Неплохо ведь сказано?

– Меня несколько пугает такой вопрос: на каких правах мы можем оказаться в союзе с Америкой? – сказал Макс. – Это немаловажно для нас, господин Редер.

– На равных, – я же только что сказал, что им нужны наши солдаты. Наши солдаты – а их вооружение!.. Езжайте, доложите о плачевном состоянии дел на фронте, Макс! Объясните, что с таким командующим, как Клейст, мы не добьемся победы и будем разгромлены на Кавказе!

Затем Редер погрузился в думы. Он сидел на своем излюбленном месте в своей излюбленной позе – развалясь в мягком кресле, несколько напоминая собой поваленный, набитый сеном мешок. Свет в номере они не зажигали. Как Редер, так и Макс – оба они немного проговорились друг перед другом и теперь старались сделать вид, что неудобные слова были сказаны ими вопреки их настоящим точкам зрения, под влиянием волнения нервов.

– Да, – не вытерпев тягостного молчания, заговорил Макс, – этот сумасшедший Клейст – ученик фюрера – напоминает мне одного персонажа из некой поэтической чепухи. Позвольте, я расскажу вам? Однажды я слышал какую-то балладу, кажется, под таким названием – «Ученик чародеев». Этот ученик проникал в тайны учителей и обладал сверхъестественной силой: мог, например, приказать венику отправиться с кувшином за водой. Но от обилия власти он потерял чувство меры, а затем и голову, потому что оказался не в состоянии справиться с вызванными им магическими силами. Как бы не случилось чего-нибудь такого и с нашим Клейстом! Еду, добьюсь его отстранения! Я докажу, что он не то, что для третьей империи нужно сейчас!

– Докажите, Макс, что Клейст – бездарность!

XXXI

Похудевшее, бледное лицо Рождественского почти сливалось с белой наволочкой. Он лежал, вытянув поверх одеяла руки, продолжая свой обычный, ежедневный разговор с лечащим врачом.

– Больше месяца, доктор, как я с повязкой. Хотя бы на короткое мгновение вы могли представить мое положение, тогда поняли бы…

– Но вы отказываетесь понимать меня, капитан… Прошу вас, наберитесь терпения. Ведь у доктора есть и свое положение…

– Мне всю жизнь приходится сдерживать самого себя, и вот живу, как на тормозах. А наши уже погнали врага… Не в силах я, ну, понимаете, я не могу так дальше… Скажите, когда же?

– Через неделю мы снимем повязку. Но ведь все равно сразу не выпишу же я вас, не могу я так поступить…

Помолчав, кусая губы, Рождественский спросил:

– Так это точно, что я буду видеть?

– Всем сердцем желаю…

Вечером Рождественский сидел у окна и слушал, как с шумом и грохотом проходили поезда со стороны Баку. Ему казалось, что движение к фронту с каждый днем все нарастало. И от этого усиливалась тоска, не давали покоя большие, горячие мысли: «Что же, что будет с глазами? Неужели я оторвусь, потеряю дивизию, отстану от батальона?».

Несколько дней подряд Рождественский улавливал слухом чье-то близкое дыхание, а иногда и шорох одежды. Ему казалось, что словоохотливая медсестра Ануш в эти минуты разговаривала с ним с какой-то подчеркнутой вежливостью. И в то же время ее тон становился бесстрастным. Сейчас повторялось то же.

– Ануш, кто здесь, кроме тебя? – неожиданно спросил капитан.

– Никого нет, – ответила сестра, помолчав. – Я одна.

– Но я слышу… дыхание… Не твое дыхание, Ануш…

– Вам показалось, что вы…

– Вблизи дышал кто-то. И вот, почудилось что-то знакомое. Странно…

Смутившись, медсестра скорбно смотрела в лицо больного. Она не находила, что ответить. Тем временем, мягко ступая на носках войлочных тапочек, девушка в больничном халате поспешно скользнула из палаты в коридор. И все же комиссар уловил шорох жесткого госпитального белья. Даже эта легкая поступь показалась ему знакомой.

– Допустим, что мне почудилось, Ануш, – сдержанно проговорил он. – Но зачем постоянно открывается дверь в мою палату?

И снова медсестра не нашла что ответить.

Когда Ануш ушла, Рождественский встал. Выкидывая перед собой трость, он начал исследовать палату. Наткнулся на вторую табуретку и сразу понял, что здесь засиживался кто-то, наблюдая за ним. Но кто? На второй день любопытный посетитель не появился. Все следующие дни Рождественский караулил, ждал, что услышит чье-то дыхание, вслушивался, но в палате было тихо. Ануш не задерживалась и говорила с ним, будто делала усилие над собой.

– Сегодня шторм на море? – спросил Рождественский.

– Да, товарищ капитан, очень сильный шторм.

– Бушует, – улыбнувшись, сказал Рождественский. – Неугомонная сила это море.

– Вы тоже неугомонный, – усмехнулась Ануш.

– А меня не обманывает доктор, что завтра?..

– Нет, не обманывает. Завтра они снимут повязку.

– Я немного волнуюсь, – признался Рождественский.

– Напрасно. Вам бы крепиться следовало.

– Завтрашний день для меня – это все!.. Завтра решится судьба моя. А как хочется, милая Ануш, видеть, видеть… Все видеть!

– Я вас понимаю, еще бы!..

– Мне хочется в общую палату, сестрица.

– Но вы просили оставить вас одного!

– Это прошло. Я хочу поближе к людям.

– Придется потерпеть. В общих палатах нет места. Есть у нас выздоравливающие, скоро их выпишут, тогда можно будет, переведем.

– Хорошо, я подожду. Быть может завтра… Ануш, но тогда и меня скоро выпишут?

– Нет, лечение будет продолжаться.

– А долго?

– Не знаю, но придется… полежать.

На пороге появилась девушка в полосатом больничном халате.

Ануш с упреком покачала головой, взглядом отсылая больную обратно. Но девушка продолжала стоять, прислонясь к косяку дверей. Она словно стремилась проникнуть взглядом сквозь марлевую повязку на больных глазах Рождественского. Ее очень обрадовало, что его губы вновь налились здоровой кровью, такие знакомые и подвижные… эти губы. Она сделала робкий шаг, чтобы подойти ближе, чтобы стать рядом с ним. решительным движением медсестра преградила ей дорогу.

– Все же волнуетесь? – продолжала Ануш, стараясь отвлечь настороженное внимание больного.

– Странно это слышать от вас, – воскликнул Рождественский. – Представьте – через год, может быть, немного позже, война окончится…

– Все может быть.

– Не «все может быть», а так должно быть, сестрица. И снова будет радость на этой родной земле, поля зазеленеют и зацветут сады… А если с моими глазами плохо…

– Напрасно вы говорите так, поверьте! – неожиданно прозвучал голос Лены.

Лена решилась. Она шла к нему, еле передвигая дрожавшие ноги. Медицинская сестра снова пыталась преградить ей дорогу.

– Извините, – умоляюще сказала Лена, обходя Ануш. – Ну, извините меня, пожалуйста. Я не могла совладать с собой…

– Лена! – чуть слышно произнес Рождественский, протягивая к ней руки. – Ты, Аленка?!

– Но мне же нагорит от врача! – растерянно проговорила Ануш. – Больному запрещено… Вы обещали молчать.

– Аленка!

– Я, Александр Титыч, это я – Аленка…

Она ткнулась лицом ему в плечо. Его руки мягко опустились на ее пушистые волосы. Он тихо заговорил:

– Как я хочу увидеть тебя. Но не вижу… Нет, не вижу, Лена.

– Увидите.

– Но может и так быть…

Он сказал это неспокойно, а Лена затрепетала от страха. Ей показалось, что он уже не верить в прозрение и уже подготовил себя к страшному часу.

– Нет, нет! – запротестовала она. – Завтра!..

Помолчав, Рождественский ответил:

– Если во что-то утрачивается вера, человек должен создать себе новую веру. Потерять зрение очень страшно, но я не складываю оружия и не считаю себя побежденным. Найду я, Лена применение своим рукам…

– Напрасно вы так говорите. Подождите. Только ночь… Завтра… Наши громят противника, Александр Титыч!

– Знаю.

– Гитлеровцы отходят с Северного Кавказа.

– Знаю, у меня бывает помполит госпиталя. Я в курсе дела, Лена.

– Ну вот, что же еще вам сказать?..

Она действительно не знала, что же ему сказать. Разве о том, что Мария пропала без вести, как сообщает Рычков? Нет, нет – об этом пока что ни слова!

– А как твое здоровье, Аленка? – поинтересовался Рождественский.

– Была контужена. Воздушной волной ударило по ногам. Уже все прошло. Скоро выпишусь. Меня лечили в этом же госпитале, Александр Титыч…

– Больной, – умоляюще проговорила Ануш, – мне же нагорит от врача, войдите в мое положение.

– Да, да, не будем подводить сестрицу.

– Ну, до свиданья, – тихо проговорила Лена.

– До завтра.

Лена остановилась у дверей, пристально вглядываясь в лицо Рождественского. У нее не хватило сил перешагнуть порог, оставить его одного. Но напротив стояла неумолимая Ануш, указывая глазами на коридор. Глубоко вздохнув, Лена вышла. Она торопливо спустилась этажом ниже, в терапевтическое отделение.

– Чем вы возбуждены так? – спросила ее медсестра отделения. – На вас лица нет, больная!

Лена что-то ответила, сама не поняв что. Шмыгнула под одеяло, отказавшись от ужина. «Он не отдает себе отчета, что говорит, не понимает, он не хочет понять, как страшен мрак… если вдруг…» – шептала она, а по ее щекам катились и катились слезы.

Утром Лена спешила в палату Рождественского с твердым намерением сказать, что она никогда не оставит его. Что бы ни случилось, я с ним! – думала она, торопливо поднимаясь на третий этаж. И вдруг мысленно спросила у себя: «То есть как это с ним?». И перед глазами точно встала Мария, встала во весь рост. Она смеялась не зло, а с сожалением, как смеются люди, знающие цену каждому человеческому поступку, затем будто склонилась и жарко шепнула ей в лицо: «Не надо так!». Но кто-то другой, невидимый, тихонько подтолкнул Лену: «Скорей!».

Однако Лена опоздала. Ануш уже выводила Рождественского из палаты. Он зацепился ногой за порожек и пошатнулся, взмахнув свободной рукой, ища опоры. Он двигался по коридору с поднятой головой, плотно сжав губы, упрямый и напряженно сосредоточенный.

Сколько раз, когда мы скитались в песках ночью, голодные, без питьевой воды, он говорил мне: «Ничего, ничего, девушка, – крепись, переживем!» – вспоминала Лена. Она подошла и плечом прислонилась к его плечу, шагая рядом.

Он взял ее пальцы в свою горячую руку, тихо сказал:

– Подожди меня здесь… подожди.

– Я у дверей в коридоре подожду, – ответила Лена дрогнувшим голосом. И отступила в сторону под строгим взглядом Ануш. – Желаю счастья, – прошептала еще она.