Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Борис Беленков
Рассвет пламенеет

Посвящаю сыну Олегу и дочери Елене

Часть первая

I

У восточной окраины населенного пункта, к противоположной стороне которого рвались уже передовые отряды гитлеровского генерала Руоффа, остановился бронепоезд. Машинист прислушался… Издали все наплывал и наплывал безостановочный гул, словно где-то по устланной булыжниками мостовой катили огромные пустые бочки и в то же время бухали в барабаны. Он с тревогой поглядел в небо. Там медленным ветром гнало дымные облачка, а пониже, над грунтовой дорогой и над песчаной Моздокской степью, висели тучи едкой удушливой пыли. Кое-где уже полыхали пожары – горели копны сена и сложенная в большие скирды свежая солома. Легко вспыхивала сухая трава на поле. «Еще вперед!» – с раздражением крикнули с командирского вагона. Наконец раздалась последняя команда: «Стоп!»

Одна из дверей стального вагона открылась, и на землю молодцевато выпрыгнул краснощекий майор, затем мягко соскочил генерал-лейтенант в блестящих, с короткими голенищами, сапогах с позванивающими шпорами и с широкими красными лампасам на брюках. Это был высокий и широкоплечий, со смуглым лицом красивый мужчина лет пятидесяти. Видно было, что он постоянно брил голову, – кожа на ней стала такой же смугло-коричневой, как и на его озабоченном лице.

Сойдя с бронепоезда, он огляделся. На мгновение взгляд его темных холодноватых глаз задержался на большой, опустившейся на голом вагоне стае скворцов.

– Это ведь от нас, из дальних районов России, – негромко сказал он своему адъютанту, кивнув на птиц.

Не успел адъютант ответить, как на том месте, где прыгали и беззаботно посвистывали скворцы, ухнул снаряд, выгнав к небу столб земли и пыли.

– Небось наколотило, – усмехнувшись, сказал адъютант.

Генерал строго взглянул на него, и иронические морщинки побежали от прижмурившихся глаз к седеющим вискам. Так ничего и не ответив, он резко отвернулся и, немного сутулясь, пошел вдоль линии. Не доходя разрушенного здания полустанка, свернул в сторону группы небольших домиков. Пройдя еще немного, остановился у двух зенитных орудий, стоящих рядом с разбитой автомашиной и тягачом – тоже разбитым и поваленным на бок, – здесь столпились несколько солдат-артиллеристов.

Пока адъютант расспрашивал их, где помещается штаб обороны, командующий Северной группой советских войск Закарпатского фронта генерал-лейтенант Червоненков угрюмо рассматривал зияющие чернотой глубокие воронки от бомбовых разрывов, – по всему было видно, что вражеская авиация побывала здесь совсем недавно.

«Генерал Руофф пока что имеет возможность создавать более сильные группировки, чем я. На земле и в воздухе у него – перевес, – думал он. – Слишком еще велик перевес сил в пользу гитлеровцев, слишком…Но не долго будут они наносить такие, черт возьми, ощутительные удары. Нет, не долго… Я выбью у них инициативу, только бы подошли резервы…»

Червоненков, конечно, учитывал, что с его войсками на левом берегу Терека ведут бои только передовые отряды Руоффа. А во втором эшелоне у них идет двадцать третья танковая дивизия. Вместе с ней движутся и понтонные батальоны с плоскодонными суднами для наведения временных переправ через Терек, а где-то, еще у Моздока, как сообщает разведка, катятся караваны грузовиков с пехотой не одной еще дивизии, с радиосвязью, с боеприпасами и всяким другим воинским снаряжением. По дорогам урчат вездеходы, грохочут гусеничные тягачи, волоча за собой артиллерию разных марок и калибров. Много десятков тысяч враждебных и жадных глаз нацеливаются на советский восток.

Догадываясь, что перед основными, подтягивающимися сюда силами противника поставлена задача форсировать водный рубеж, Червоненков неоднократно спрашивал у себя: «Где же, где командующий войсками гитлеровцев генерал-полковник фон Клейст намерен прорываться за Терек, чтобы выйти в Гудермесскую степь?» Войска Червоненкова были расположены по фронту от горных районов в Северной Осетии до нефтеносного Грозненского района.

Червоненков понимал, что Клейст будет стремиться окружить их, прорвавшись в каком-то месте через Терек. Но вот когда и где он намеревается сделать это? Уже сейчас угроза прорыва обороны советских войск стала реальной. Даже передовые воинские части Руоффа по численности значительно превосходили силы обороняющихся.

До рассвета обычно били вражеские станковые пулеметы. Но как только из-за Каспийского моря вставало солнце, легким ветерком, бегущим над степью одновременно с первыми лучами, разгонявшими темноту ночи, доносило отзвуки взрывов. Не успевали они замереть, как уже слышался новый грохот… Сперва неясный, он затем все разрастался, и вскоре можно было различить рассыпчатый стрекот гусениц танков третьей танковой дивизии генерала Вестгофена. Они выползали из-за сопок, выставив вперед стволы орудий. Чаще они шли россыпью, облизывая нагревающийся воздух иссиня-огненными раздвоенными жалами, – звуки выстрелов слышались одновременно. За ними шла вражеская пехота. Румынская же кавдивизия все больше и больше начала забирать левее, в глубокие дали Ногайской степи, с задачей – обойти обороняющихся и отрезать им путь отступления на Кизляр и Астрахань.

Над степью плыл дым и дымная пыль, – вот под ним и текли обозы отступающих то у железнодорожного полотна, то параллельно с каналом имени Ленина, а по-местному «Неволька», пробираясь между увалов и сопок. К северу не забивались – степь с ребристыми надувными дюнами пугала солдата своим огромным тусклым пространством. Иногда обозников обгоняли артиллерийские упряжки, хотя где-то позади все еще гремели орудийные залпы по наступающим гитлеровцам. Советские части отступали с боями, нанося численно превосходящему противнику удары.

Когда генерал вошел в домик, навстречу ему встал среднего роста пожилой полковник – небритый, с седой головой, с отчетливо проступающими морщинами на обветренном и загорелом лице, с резко обозначившимися от худобы скулами и длинным заострившимся носом и таким же острым подбородком, – но при всем этом весь он был точно вырезан из одного куска прокаленной меди. Он встал из-за стола, возле которого сидел, устало и неторопливо сделал несколько шагов, доложил о том, что он полковник Егоров, командир отрядов, сведенных в соединение (он даже сообщил название своего соединения, вероятно, тут же придуманное), что его штаб эвакуируется… Да это было видно по тому, что у него на столе остался только один телефон да несколько клочков разбросанной бумаги, и по тому, что не было уже здесь штабных офицеров. Одиноко сидел лишь этот старик Егоров и думал о чем-то таком для него душевно тяжелом, что едва ли об этом он доложит командующему, на соединение с войсками которого он шел. Впрочем, Червоненков сам все понял. Он прибыл сюда, желая взглянуть на обстановку глазами не командующего, а солдата, которому приходится выносить основную тяжесть войны и которому он, командующий, завтра должен дать приказ: умри, но ни шага назад! – так требуют обстоятельства, Родина.

Выслушав раппорт… нет, даже не раппорт, а несложный рассказ о сложной обстановке на том участке, на котором в данный момент заняли оборону «полки» и роты сводного отряда, Червоненков попросил дать ему сопровождающего, чтобы тот мог ориентировать его на месте боя. Но как раз в это время в штаб вбежали сразу несколько запыхавшихся связных.

– Продолжайте управлять боем! – сказал полковнику командующий и вышел на крыльцо.

Перед тем, как спуститься с крыльца, Червоненков успел заметить, как за плетнем трое артиллеристов снимали замки с зенитных орудий. На лицах солдат было написано такое чувство, словно это они сами догола раздевались перед собственным расстрелом.

– Эти две зенитки бросаю, – угрюмо проговорил сзади полковник. – Даже подтянуть к подвижному составу не на чем! – добавил он с горечью и показал на зияющие воронки. – Вот только что… Минут за двадцать до вашего приезда.

– А они исправны? – быстро спросил генерал, кивнув на зенитки. Получив положительный ответ, приказал: – На руках, на-а руках, но на площадку!.. – и взмахом руки показал на бронепоезд.

– Слушаюсь!

– С артиллеристами, с боеприпасами!

– Слушаюсь!

В это время с бронепоезда по засевшему на подступах к станице противнику грянул первый раскатистый залп.

* * *

Вечерело. С крыши дома, на котором с биноклем в руках устроился генерал-лейтенант Червоненков, далеко видна была желтеющая степь. На первый взгляд там все казалось обыкновенным – и наши боевые порядки, и гитлеровская пехота вели обыкновенный пулеметный и оружейный огонь друг против друга. Немцы вели с укрытий стрельбу по атакуемым. Но генерал обратил внимание на то, что время от времени стрельба почему-то затихала. Противник словно ожидал своей очереди, молчал до тех пор, пока обороняющиеся не отстреляются. Но стоило только нашим замолчать, как гитлеровцы тотчас открывали огонь. Но стреляли они не по тем узлам сопротивления, которые уже были ими обнаружены, а по другим местам, как бы по пустоте.

– Вот оно как! – подумал генерал. И, быстро достав блокнот, стал что-то писать, то и дело сверяясь с картой. – Они провоцируют наших… Чтобы засечь все узелки сопротивления, а затем подавить их артиллерией. Или танками пройти подальше от них?.. Ну, хорошо же, концентрируйте свои танки, дайте погуще мне их… – Он сложил исписанный листок бумаги и крикнул своему адъютанту: – Доставьте на бронепоезд! Вызвать группу бомбардировщиков!

Противник хотя и меняет свою тактику, но во всех его действиях есть что-то однообразное, – любит он, чтобы было побольше шума. «Однако, – отметил про себя Червоненков, – кажется, они начинают уже поменьше применять лобовые удары. Определенно, сейчас они заняты поисками слабых местечек в нашей обороне. Не желают нести потерь вдали от решающих схваток. В этом вся суть, – да!»

Казалось, время тянется страшно медленно. И хотя командующий знал, что бомбардировщики к вылету всегда готовы и что они скоро появятся здесь со своим смертоносным грузом, – все же он испытывал чувство томления – успеют ли до наступления сумерек? И вообще, не поздно ли будет? Сердце словно замирало, слуху все время чудился осадистый гул самолетов.

А тем временем гул действительно донесся, но не тот, которого ждал генерал, и не с той стороны. Вскоре показалось и облако поднятой пыли. «Ч-черт! Подходят их танки!» – прошептал Червоненков, но вдруг неожиданно, по-детски радостно воскликнул:

– А вот и то, что нужно сейчас!

– Товарищ генерал-лейтенант, – с земли крикнул ему адъютант, – слышите – наши бомбардировщики приближаются!

– Слышу, дорогой мой, слышу, – откликнулся Червоненков и начал спускаться с крыши.

– Нам пора уже возвращаться, товарищ генерал-лейтенант.

– Я знаю, можете не напоминать мне об этом.

Генерал в своих отношениях с подчиненными всегда был спокоен, сдержан, выслушивая офицеров, не оставался равнодушным ни к их советам, ни к их жалобам, умел и промолчать, когда слушал других. Тем не менее адъютант больше не решался напоминать о том, что командующий не имел права дольше оставаться здесь, подвергая себя опасности.

Червоненков о сам знал, что нужно возвращаться в штаб, – три часа прошло с тех пор, как он прибыл сюда. Но время это не пропало даром. Он увидел своими глазами подтверждение того, что противник ведет бои лишь силами передовых отрядов, бережет силы, а для решающих боев основные его соединения только еще подходят.

Генерал-лейтенант Червоненков не просто изучал тактику гитлеровцев. У него был уже разработан план создания прочной обороны на ближних подступах к Грозному, где будут введены в бой не только имеющиеся сейчас у него силы и часть все время вливающихся к нему войск, теснимых сейчас гитлеровцами в Моздокской степи, но и дивизии, которые были ему обещаны из резерва главного командования.

Возвращаясь к бронепоезду, генерал вспомнил, как охватывало его мучительное томление, когда он наблюдал с крыши за подходом вражеских танков, хотя он ведь твердо знал тогда, что вот-вот должны появиться советские бомбардировщики. И как они появились и пролетели над этой огромной станицей, наискось, низко и грозно, почти над самой землей! Гул их несся, пока не загрохотали взрывы бомб. И тогда теплый вечерний воздух, как от взмаха сильных крыльев, резко рванулся к станице… Словно в степи забушевала буря, – далеко, далеко, где-то между песчаных сопок, шарахнулось глухое эхо от взрывов.

* * *

Червоненков вернулся в свой штаб далеко за полночь, – к нему тихо вошел полковник Сафонов и спросил разрешения доложить новые данные разведки. По тому, как медленно заговорил начальник разведки, генерал тотчас понял, что новости не утешительные. Послушав немного и внезапно обрывая начальника, спросил:

– Член Военного Совета знает об этом?

– Я докладывал ему, товарищ генерал-лейтенант.

– Хорошо, попросите его зайти его мне.

– Есть попросить члена Военного Совета Русских зайти к командующему, – отчеканил Сафронов и быстро вышел из кабинета.

«Второе направление! – мысленно произнес генерал, порывисто шагнув к огромной, висевшей на стене карте. – Малгобек, а затем через Терек в плоскогорье! И третье направление – из Кабарды в Северную Осетию через Татартупское междугорное ущелье, – широко это у них задумано!»

На губах командующего скользнула презрительная усмешка. Он владел драгоценным умением рассматривать сложившуюся обстановку в перспективе. Усмешка поэтому очень скоро исчезла с его лица. Теперь он думал о том, что если фон Клейст развернет решительные бои до подхода резервов главного командования, у немцев будет возможность в любом из наметившихся трех направлений в решающие моменты боя удвоить, а то и утроить перевес своих сил над силами обороняющихся. Червоненков снова и снова задавал себе вопрос, как выстоять до подхода основных сил? Подытоживая опыт боевых действий последних недель, он видел, что сейчас, как никогда, обстановка требовала решений такой предельной точности, какая необходима может быть еще только саперу, которому суждено ошибаться только раз.

Когда член Военного Совета вошел и протянул Червоненкову руку, тот пожал ее и, ни слова не говоря, начал ходить по кабинету.

«События, по-видимому, принимают еще более дурной оборот», – подумал Русских. Помолчав мгновение, он спросил настороженно:

– Вижу, Максим Михайлович, плохо в Моздокской степи?

– Есть основания желать лучшего, дивизионный, – ответил Червоненков, медленно поднимая на дивизионного комиссара свои глаза. – Немцы все прут. У железнодорожной линии, правда, есть части, которые продолжают сдерживать их натиск сравнительно по ровной линии фронта, а в глубине степи, – ты ведь знаешь, – там даже управление подходящими к нам подразделениями не всегда возможно. Рассредоточенность невероятная, – к счастью, там наступают только румынские кавалеристы… Руофф с основными силами не развернул еще фронта. Движется поблизости от дорог. Обрушивает, подлец, на узлы сопротивления одновременно и артиллерийский, и минометный огонь. Затем наваливаются танки – «тигры» и «пантеры». На них Гитлер делает теперь основную ставку.

– Недаром же всю Кавказскую операцию фон Клейст считает танковой операцией, – сдержанно заметил Русских. – Гитлеровцы вбили своим солдатам в сознание идею, что танки решат исход боя. Но это не так. Решат победу в конце концов не танки, а люди, верящие в свое правое дело!

– Это само собой разумеется, но пока что для нас угроза танковых ударов совершенно реальна!

Генерал вытер с лица капельки пота смятым в комок носовым платком. Затем, погруженный в свои думы, снова начал ходить по кабинету под пытливым взглядом члена Военного Совета.

– Клейст надеется, что Советская Армия, здесь, на Кавказе, не сможет противопоставить ему более мощных танков, чем те, какими оснащена его первая танковая армия, – снова заговорил после паузы. – К сожалению, в данное время он так думает не без основания. Их танки немало приносят нам беспокойства и неприятностей. Но этому должен быть положен конец. Начнем заново учиться воевать против танков на самом поле сражения, – надо победить и «тигров» и «пантер», выстоять и выдержать временное превосходство врага в технике. Скоро такой перевес будет у нас, а пока что – создавать крепкую оборону! Все в землю: люди, техника, – все, что есть в нашем распоряжении, все должно быть укрыто в траншеях, в блиндажах, в окопах!

– Да, теперь мало только маскироваться, – согласится Русских. – Окапываться – так уж чтобы основательно… Заставить Руоффа искать «дыры» в нашей обороне, рассредоточить его силы от Терека и до глубоких Ногайских песков.

– Совершенно правильно, дивизионный, вот построим сплошную линию обороны, – энергично подхватил командующий. – И тогда мы осуществим приказ: ни шагу назад! Сегодня пришлось побеседовать с солдатами, пришедшими из степи. Спрашиваю: вот вы отступаете от самого Дона, – как вы думаете, можно остановить немецкую грабьармию? «Необходимо, товарищ генерал, – отвечают в один голос. – И вполне можно, только бы чувствовать плечо товарища». Вы понимаете, о чем они думают и мечтают?.. О сплошной обороне, о том, чтобы их не обошел противник с флангов. А больше всего – о наступлении… Да горят же они, их «пантеры», и еще как горят – понимаете вы это?!

– Одно меня беспокоит, Максим Михайлович, слишком медленно резервы подходят, – сказал член Военного Совета после длительной паузы.

Червоненков не торопился с ответом, хотя и понимал, что дивизионного комиссара мучит вопрос: какими же силами должна быть создана оборона на левом берегу Терека? А решение уже было принято генералом. Он помолчал, подумал некоторое время и сказал решительно:

– Пока что я не вижу непосредственной угрозы в зоне обороны Грозного. Нахожу, что гвардейские дивизии стрелкового корпуса полковника Мамынова необходимо немедленно перебросить на левый берег! Это лучшее, как вы сами знаете, что есть в моем личном распоряжении, дивизионный. Сложившаяся обстановка вынуждает, однако, идти на риск. Оголяя сейчас главную зону предполагаемой обороны, уже тем самым, я остановлю почти маршевое движение дивизий Руоффа на дальних подступах к этой зоне. Тем временем подойдут резервы ставки.

Воспользовавшись молчанием члена Военного Совета, обдумывающего его слова, генерал вдруг переменил тему:

– Моя доченька не заходила сюда?

– Наташа?.. А она с этим, с полковым комиссаром из дивизий Мамынова – Киреевым… Кажется, потащила его в театр.

– Киреев явился?.. Гм… – тепло усмехнулся командующий. – Сейчас он здесь очень кстати. А знаете, это ведь мой старый друг и сослуживец. Мы с ним ровесники. Я не приказывал, но просил вызвать его. Хочу побеседовать, как дела в гвардейских дивизиях… Дух людей крайне интересует меня. Хочется знать – выстоят ли.

II

Возвращаясь к себе на квартиру, Червоненков увидел, что, несмотря на позднее время, сквозь неплотно прикрытую дверь видна узенькая полоска света. Часовой отдал честь и посторонился, пропуская генерала. Бесшумно войдя в первую комнату, Червоненков присел на стул у дверей, облокотился на колено одной рукой и, продолжая оставаться незамеченным, стал наблюдать, как Наташа линейкой водила по карте, указывая Кирееву на занятые противником населенные пункты.

Полковой комиссар, казалось, никак не реагировал на взволнованную и порывистую речь девушки, но генерал, зная Киреева, не удивлялся этому. Это был очень сдержанный человек. Он казался медлительным и угрюмым. Однако главной чертой его было то, что он на редкость умел словом и личным примером повести за собой людей.

– Папочка пришел – по-детски звонко вскрикнула вдруг девушка и уже хотела броситься к отцу, но застыдилась и сконфуженно взглянула на полкового комиссара.

Киреев медленно повернулся лицом к дверям, – его взгляд встретился со спокойным, даже несколько холодным взглядом генерала. Наташа все время до прихода отца была полна самых радостных надежд, предвкушая, как обрадуются встрече старые друзья.

Но строгое лицо полкового комиссара вовсе не выражало бурного восторга. И еще больше поражало ее спокойствие отца, даже не сразу вставшего со стула. «Что-то случилось?!» – мелькнула у нее мысль. Она молчала, немного растерянная. В это время вдруг заговорило радио: «Граждане, воздушная тревога, воздушная тревога!»

– Здравствуй, Сергей Платоныч, – наконец произнес генерал. – У вас в полевых условиях, – он кивнул куда-то через плечо, – небось не так объявляют тревогу?

– Здравствуйте, Максим Михайлович, – глуховато произнес полковой комиссар. – У нас, конечно, проще – воздух! – и сам угадывай, где это… А впрочем, пока что сидим за тридевять земель от фронта, – в голосе его послышалось что-то похожее на упрек, – так немцы и не беспокоят нас.

Встряхивая руку товарища, генерал хитровато прижмурил под нависшими седыми бровями глаза.

– Ну, а как, довольны у вас таким положением?… Полным спокойствием?

– Нет, конечно… Пожары в Моздокской степи волнуют наших людей, Максим Михайлович…

– Только ваших, вы думаете?.. – деланно сердито заметил командующий.

– Да, правда… Беспокойством весь наш народ охвачен, – тихо сказал Киреев. – Но как другу скажу: куда ни покажешься – в полк, в батальон, в роту – один разговор: нашить бы гитлеровцам таких заплат!..

– Ну и портные!.. – усмехнулся генерал. – Не знаете, что ли, что прежде, чем шить костюм, с заказчика мерку снимают.

– Долго, слишком мы долго примериваемся. А Руофф, не останавливаясь, идет да идет!

– Остановится! – Червоненков кивнул Наташе на дверь и, проводив ее взглядом, сказал: – Для вашей дивизии, да и для всего корпуса, остались считанные часы ожидания. Это между нами, Сергей Платонович. – Он взял гостя за локоть, повел его к карте. – Вот мой домашний «адъютант» с точностью до километра отмечает движение вражеских войск. Так что не советую вам петрушку выращивать там, в своей обороне, не успеете… А начнем вот откуда, – ткнул он пальцем в карту против названия «станция Терек», – вот здесь наиудобнейшее место занять оборону. Сплошную и непроходимую. Да, непроходимую оборону!

Холодно поблескивая глазами, генерал объяснял обстановку, не приуменьшая тех тяжестей и трудностей, которые он, как командующий, отводит на долю стрелкового гвардейского корпуса полковника Мамынова. Вокруг погас свет. И опять по радио передали: «Граждане, укройтесь в траншеях. Вражеские самолеты приближаются к городу».

– Даже у вас свет выключают, – заметил Киреев.

– На квартире можно. Я ведь редко дома бываю. Но в штабе – там, конечно, не выключают. Маскируем. Наташка, – позвал генерал, – свечку бы зажгла нам? Дочь неотступно со мной, – продолжал он. – Всюду!.. Ее – заботливую доченьку – никаким вестовым не заменишь. Ну, где это она?! Наташа!

Киреев слушал голос генерала, а во всем его теле будто разливалось какое-то тепло, словно быстрей заработала кровь: «Быть может, уже отдан приказ о выступлении? Куда же?»

– В самом деле, где же Наташа? – проговорил он только для того, чтобы не молчать. И, не удержавшись, добавил: – Нас всех обрадует, Максим Михайлович, что мы, наконец, покончим с буднями в обороне. Наша дивизия, например, к бою вполне готова, как и весь гвардейский корпус.

– Наташа, свечу подай! – опять позвал генерал.

А Наташа в это время была на улице. Она глядела в небо – где же самолеты? – и ее не покидала мысль: «Почему это папа такой суровый сегодня?»

Над городом царила тишина, но далеко на северо-западе по небу шарили прожекторы и рвались снаряды зениток. С соседнего двора через улицу доносился приглушенный говор: «В случае зажигательных – песком, песком засыпайте. И с крыш их долой!»

Постояв немного в раздумье, девушка решительно направилась в дом. Войдя в комнату, она сразу испытала чувство удовлетворения, – отец и полковой комиссар говорили о том, когда гитлеровское нашествие на Кавказ должно провалиться, и как оккупанты получат смертельную рану, и что начать расплату должен будет прежде всего гвардейский стрелковый корпус Мамынова.

– Что это вы в потемках, папа? У нас же окна замаскированы!

– Так вот и зажги свечу.

– Я никогда не приуменьшал возможности разъяснительной работы – от этого силы умножаются, – говорил Киреев, – но у нас любят посуетиться, заводят разговоры по сравнительно маловажным поводам. А вот о силе примеров массовых героических поступков забывают иногда, не пропагандируют их или если заводят о них разговор, так уж черт знает как!.. И только о выдающихся героях, о необыкновенных людях…

– Да, о необыкновенных надо попроще рассказывать, – согласился генерал. – вы не были – член Военного Совета недавно проводил совещание редакторов армейских газет. Говорит: «Когда в газете жизненная правда нарушена надуманностью, преувеличением героических поступков и какой-то невероятностью условий, то есть нарушена излишней крикливостью о героизме, тогда и предстоящие поступки солдат, младших командиров будут диктоваться не железной психологической необходимостью, а произволом, необдуманностью». И я с ним согласен. Партийный и политический состав не должен приучать солдат закрывать глаза на предстоящие ему будничные испытания в борьбе с подлым и жестоким врагом. Солдат – это наша решающая сила, – он должен чувствовать подвиг не только в сверхгероическом, но и в повседневной фронтовой жизни. А она у него всегда тяжелая. И менее романтична, чем это иногда малюют в газетах. Когда солдат сидит в огневой точке, как гвоздик, заколоченный в землю по самую шляпку, и читает в газете о сверхгероизме, его будет мучить мысль: «Ну, а я зачем здесь сижу?» А в обороне ведь так – сиди и жди!..

– Гвоздь держит подковку, подковка – лошадь, а лошадь – человека, ну, а человек – весь мир! Да еще если это наш советский человек сядет в огневую точку… Это сила, Максим Михайлович.

– Да и чтобы он чувствовал плечом своего соседа! – уже весело подхватил Червоненков. – Я уверен – мы остановим Руоффа!

В это время Наташа принесла зажженную свечку.

– Папа, тебе нужно немедленно в постель! – взглянув на стенные часы, строго сказала она.

– Слышите, Сергей Платоныч? Она просто командует мной! – Генерал подошел к дочери и обнял ее за плечи. – Ох и жестокий же ты адъютант у меня, Наташа! А где же у тебя Тамара, твоя доченька, Платоныч?

– Не знаю, Максим Михайлович. Совершенно не знаю, что с ней, – грустно проговорил Киреев. – Я ведь все время служил на Дальнем Востоке, а она с женой жила в Смоленске. Кончила мединститут, работала в деревне врачом. Переписывались мы с ней… А тут война… Надеюсь еще… может, где-нибудь служит… Вот – разыскать не удается…

– Может, в армии – ты запрашивал?

– Да, конечно, – ответили: в сануправлении врача Киреевой не значится. Вот и все. Боюсь, что и жена осталась в Смоленске, – расстреляют гитлеровцы, если узнают, кто ее муж.

Генерал, помолчав некоторое время, спросил тихо:

– А сынок у тебя – воюет?

– Гриша на истребителе летает, – батька у меня тележного скрипа боялся, а сын его и внук – профессиональные военные.

– Да вот и мой реверансы не отвешивал, – задумчиво сказал генерал, – а молотком по наковальне лупил… Здоровый был пермяк. Похоронил я его в прошлом году. – Он помолчал. – А ты знаешь, что с женой у меня случилось? Наташа, наверное, рассказывала уже?

– Да, Наташа рассказывала…

– Не вышла из окружения под Киевом, – шепотом сказал Червоненков. – Полагаю…

– Нет, папа! – обрывая отца, почти вскрикнула девушка.

Взяв Наташу за подбородок и поцеловав ее в обе щеки, генерал взволнованно сказал:

– Да, мы, конечно, еще надеемся…

Лицо Киреева было по-прежнему спокойно, но думал он в это время о своей семье. И сердце его больно сжималось.

Когда друзья улеглись, перед тем как уснуть, полковой комиссар долго глядел в окно, с которого Наташа сняла светомаскировочную занавесь, – казалось, приближается гроза. За окном то царила тьма, то появлялись, западая в комнату, какие-то отдельные взблески, и затем вдруг становилось совсем светло. По нему метались и шарили лучи прожекторов.

– Слушай, Сергей, – тихо проговорил со своей койки генерал, – помнишь, как мы с тобой на озере Ханко воевали с самураями? Ты в полку комиссаром, а я командиром – помнишь?

– Ты к чему об этом, Максим? Да-авно это было.

– Давно, это верно. – Генерал долго молчал, обдумывая что-то. – Давно. А знаешь, что я вспомнил? Наши беседы. И какие были правильные у нас суждения тогда!.. Каждый из нас, бывало, не только обдумывал небольшую свою личную, боевую работу – именно работу! – порывисто и громко повторил генерал, – но и помнил обо всех процессах подготовки к бою, которые производились без нас и до нас. Я это говорю к тому, что теперь тоже каждый из нас, делая большое или малое дело, всегда должен учитывать и начало, и продолжение всей операции в целом, помнить, что мы здесь, на Кавказе, не какая-нибудь обособленная частица советских вооруженных сил, хотя и оторваны от других фронтов.

– А я думаю сейчас о численности немцев.

– Да, в Моздокской степи, например, стрелковых дивизий у них восемь, румынская кавалерийская да еще две танковых. Правда, часть из них откалывается в направлении на Малгобек. Но все равно против гвардейского корпуса будет в общем не меньше чем восемь дивизий. Но помни, ведь скоро подойдут наши резервы – подравняем силы. Дело дивизий вашего корпуса – остановить движение. Затем хорошо продуманными контрударами выбить противника из обороны, если она будет им занята, и наделать дыр в боевых порядках Руоффа. Но самое существенное – нанести танковым дивизиям Макензена тяжелые потери. Отучить их от «клещей» и от «блицкригов». Я даже мечтаю: может быть, именно на нашу долю выпадет честь положить предел отступлениям наших частей при танковых налетах – именно мы должны показать всю могучую силу сплошной обороны в непересеченной местности, чтобы затем наш опыт мог быть применен в оперативном масштабе.

– Мечты не плохие, Максим.

– И эти мечты – результат точного, почти математического анализа всей обстановки. Сегодня я только подкрепил свое убеждение: как раз здесь, на Кавказе, гитлеровская грабьармия сломает себе хребет! Именно их обороны мы нанесем удар по основной группировке фон Клейста. А она определенно сейчас на левом берегу Терека. Не имея возможности обойти ее, будем со лба рассекать на части, ведь оборона наша будет подвижной.

Дважды подходила Наташа к дверям и, наконец, решилась снова напомнить отцу, что ему время спать. Ведь от этого, как она была убеждена, будет зависеть завтрашняя работоспособность его. Ведь он и так свой сон сократил до четырех часов в сутки.

– Папа! – в третий раз появилась в дверях девушка. – Опять разговоры!

– Сплю, сплю! – и как только Наташа ушла, генерал смеющимся шепотом пожаловался: – Вот, брат, какой у меня домашний адъютант. Не военный, и накричать на него нельзя. Невозможно строгий товарищ! – Помолчав некоторое время, он добавил шутливо: – Да и не за что накричать. Беспокойство о командующем – дело не частное.