Текст книги "Рассвет пламенеет"

Автор книги: Борис Беленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

Закатав подолы, чтобы удобней было прыгнуть в огород, девушки перелезли через плетень. Пригнувшись, они зашлепали босыми ногами по сухой помидорной ботве. Две темные стены деревьев почти сходились над узкой полоской огорода. Осторожно ступая, свернули в переулок, пересекли широкую пыльную улицу, очутились на другом огороде, в конце которого в мягкой тьме притаилась белая хатка с чернеющей крышей.

Настя постучала в крест подслеповатого окна. Молчание. Постучала еще. Послышался тихий лязг, дверь отворилась, и из тьмы у порога появилась знакомая Лене женщина.

– О боже ж ты мой, – простонала она, хватаясь за грудь, – что-то случилось?

– Да нет же! – с досадой откликнулась Настя. – Не пугайся. А Прохор дома?

Пропустив девушек в хату, хозяйка сказала:

– Нету хозяина.

– А где же будет?

– Почем мне знать, куда вас нелегкая носит в такую-то пору.

Лена присела к заставленному чашками и мисками столу. Ужинали здесь, как видно, недавно, и было много людей. Она спросила у хозяйки:

– Где наш старший?

– И ваш старший, и младшие трое, и мой пошли все по одной дороге. А куда, ну кто их знает? Сказывали, что к рассвету возвратятся. Дети плакали, когда бухало, а теперь спать поулеглись. Коротаю ночку без сна, жду.

Лена слушала хозяйку и думала: «Что скажет Рождественский, когда вернется и увидит меня?» Она улыбнулась, рассматривая насупившуюся Настю. «Милая девушка, я уже узнала то, что нужно было узнать. Наверное, Настя думает: я просто струсила. Пусть думает – всего говорить ей нельзя».

– Хозяюшка, я давно не спала так, чтобы всю ночь… Где бы мне устроиться? – спросила Лена.

Минут через десять она уже блаженствовала на сеновале под крышей коровника. В открытую дверку виднелся холодный серп луны, над которым, как стайка пчел над расцветающей липой, роились звезды. Ни о чем не хотелось думать, ни о чем. И самое удивительное – ей совсем не хотелось спать. Но, почувствовав свежесть ночи, она натянула на себя ряднину и закрыла глаза.

Уже под утро, просыпаясь, Лена услышала тихий говор и шорох внизу. Потом послышался скрип лестницы.

– Кто? – спросила она, чуть приподнявшись… – Кто здесь?

– И ты такое допускаешь, что сюда чужие могут забраться? – залезая на сеновал, весело спросил Рождественский.

– Вернулись полуночники!..

– Действовать ночью – не значит действовать вслепую. Темнота нам помогает, а противнику ограничивает возможности засекречиваться. Ты что же так быстро удрала от Игната Титыча?

– Не понравилось.

– А разве нам эти спесивые нравятся? Но мы-то как можно ближе возле них ходим.

– Любишь, не любишь, а чаще поглядывай, – вставил Рычков и протянул Лене яблоко. – Освежитесь, сестрица. Не яблоко, кислючка. Ну просто глаза вылазят. Это Прохор удружил. Вот чудак! «Ешьте, говорит, а то и эту кислючку анафемы сожрут».

– Товарищ капитан, – сказала Лена, – а знаете, в Ачикулаке есть какая-то воинская часть… Ею командует генерал Фельми. Имя начальника штаба Рикс Майер, подполковник.

– Вот как?! – насторожился Рождественский. – Под командованием генерала?

– Я подслушала разговор офицеров. И подумала – нельзя упускать время. Подробности надо узнавать только там, в песках. Может быть, я ошиблась, скажите откровенно? Еще не поздно, – вернусь к этому Игнату, если нужно.

Рождественский молчал, глядя перед собой широко открытыми глазами.

– Вот, вы молчите, товарищ капитан…

– Вы слышите, в небе рокочут моторы? – спросил он неожиданно. – Это, наверное, наши.

– Слышу, а что здесь общего? – удивилась Лена.

– Конечно, общее незаметно, но летят-то они к определенной цели.

– Летят, куда приказали.

– Вот-вот!.. – подхватил Рождественский. – А вражеское войско в песках, быть может, не занесено на карту нашим командованием.

– Значит, мы должны разведать подробно?

– Необходимо поточней определить, из какой подворотни этот «пес» выскочит нам под ноги. Вот для чего нужно узнать, что там за генерал Фельми.

– Та-ак! – сказал Рычков. – Видать, необкусанная собака. Это дело требуется распознать для случая, чтобы успеть подготовить дрючок. Да сучковатый…

– Прячется, значит, коварная тварь, – помолчав, сказал Рождественский. – А теперь – спать… спать, други мои.

Спустя некоторое время Лена осторожно встала, отошла к двери и выглянула в сад. «Ну, что же творится на этой земле?»

Уже светало. На синеватой лозе от ветерка дрожали серебристые капли росы, таинственно шелестела листва яблонь. Вершины тополей сверкали отблесками восходящего солнца. А в северной части станицы по-прежнему чадили пожарища. С остановившимся взором Лена молча стояла у двери. Сердце ее билось громко и тяжело. «Быть может, – думала, – уже близок и час разлуки. Кто знает, возможно, эта разлука навсегда? Неужели капитан оставит меня в Ищерской?»

XXVIII

Первый, кто принес в батальон известие о нашем казацком кавкорпусе, прибывшем со стороны Ногайских песков, был старший лейтенант Дубинин.

– На станции Терек разгружаются эшелоны с фуражом! – таинственно сообщил он майору Симонову. – Я лично беседовал с обозниками, грузившими сено для какой-то кавалерийской части…

В наступившей тишине в штабном окне спокойно прозвучал голос Симонова.

– Не верить этому у меня нет оснований. Однако нам не следует полагать, будто опасность прорыва в наш тыл миновала. Продолжай, Дубинин, следить за степью с правого фланга.

– Слушаюсь!

– А верно, что у твоих хозяйственников уже три противотанковых ружья?

– Так точно.

– Пока что я не отберу их у тебя. – Симонов помолчал, скручивая цигарку. – Слушай, Дубинин, может случиться, что танки противника ох как лихо прокатятся по твоим кухням! Мельников, передайте мой приказ лейтенанту Игнатьеву: оттянуть батарею в тыл. Месторасположение он знает, оно ему было указано в свое время.

– Андрей Иванович, танковый прорыв возможен скорее с фронта в лоб, – возразил Бугаев.

– Неверно, политрук. – Симонов зажег папиросу и продолжал: – В том, что кавалерия сломает эту букву «Г», нет никакого сомнения. Это теперь и противнику ясно. Но нам с вами не ясно, как же Руофф будет вытягивать свои силы из песков? Ты знаешь о том, что между Ледневом и Капустином сосредоточены танки противника?

– Знаю.

– Так вот, чтобы вывести всю группу войск, они, пожалуй, не пойдут бездорожной пустыней, а ударят по соседней дивизии, что справа… И выйдут нам в тыл, чтобы более прямым путем прорваться в район Ищерской к своим основным силам.

– Мало вероятно, чтобы они рискнули, – неуверенно возразил Бугаев.

– Не гадать мы должны, уважаемый…

– А если и произойдет… У нас же позади…

– Знаю! – резко произнес Симонов. – Скажешь – позади у нас противотанковая артиллерия стоит. Наша батарея будет защищать наш батальон, а противотанковой части поставлена общая задача. Все! Выполняйте приказ, Мельников!

Битва в Ногайских песках вскоре стала приобретать ожесточенный характер. Орудийные залпы почти не умолкали. Части противника очутились между огнем соседней правофланговой дивизии с одной стороны и кавкорпуса – с другой. Наконец, их батальона в батальон поползли слухи, что в песках наголову разбита и порублена казаками вражеская кавдивизия.

Под вечер оттуда перестал доноситься гул взрывов. Орудийные залпы неожиданно оборвались. Симонов получил приказ от майора Булата: «Усилить оборону тыла отделениями противотанковых ружей». Всю ночь ждали вражеского прорыва. А перед рассветом новый приказ: «Уплотнить линию обороны». Но скоро поступило распоряжение: «Оставить окопы, выходить к «Невольке». Ваш участок будет занят соседней дивизией». Тогда уже всем стало ясно, что правофланговая вражеская группировка прекратила существование. Угрозы прорыва в наш тыл не стало. Стрелковый гвардейский корпус снова занял прочную оборону от Терека до Ногайской степи по прямой, четко выраженной линии фронта.

Майор Симонов задумывался над вопросом: почему противник перестал цепляться за каждую возвышенность? Отстреливаясь из автоматов, вражеские солдаты торопливо отползали назад. И еще больше удивляло его, что трупы, оставленные на поле боя, оказывались трупами румынских солдат. Очутившись позади первой роты, Симонов позвал Петелина:

– Ко мне, лейтенант, – сказал он, чувствуя, как неприятно скрипит на зубах песчаная пыль. – Наступаешь в основном правильно. Так и действуй. Позади чтоб у роты. Всегда должен учитывать: рота у тебя почти полного состава. В боях под Москвой у меня в батальоне оставалось как раз столько. Но не об этом я. почему это противник так охотно уступает пространство?

– Кишка тонка! – запальчиво ответил Петелин.

– Бегут, полагаешь? – хитро щуря глаза, допрашивал Симонов. – А вот я спрошу у тебя, почему мы находим больше трупы румынских солдат?

– Товарищ майор, хлопцы мои ответили на этот вопрос, – скаля белый зубы, с прежним оживлением ответил Петелин.

– Что, например?

– Мы же земляки с вами, товарищ майор. Ну, и хлопцы тоже! У вятских драчунов была такая пословица: «Ванька, ты подерись, а я ребят позову. Да удержись, пока сбегаю!» гитлеровцы бросили румын, вот и вся тут догадка.

– Ты так полагаешь? – Симонов достал табак, взял щепотку себе, протянул кисет Петелину. – Закури.

Петелин с жадностью схватил кисет, но сразу отдернул руку.

– Не могу, товарищ майор.

– Почему? Курить бросил?

– Нет. Но здесь-то всего на одну закрутку.

– С табачком бедновато. Но я приказываю – закури!

Помолчали, с наслаждением затягиваясь табачным дымом.

– Слушай, – сказал Симонов, выпуская колечки дыма. – Гитлеровцы, действительно, не жалеют румын, это так. Но впереди – видишь? Эта безымянная возвышенность может оказаться крепким орешком! Она и высока, и так велика, что даже батальоном ее не накрыть. Нет, дорогой, их поспешный отход не должен нас успокаивать. Такая у нас обстановка создалась – воевать приходится потихонечку, но чтобы наверняка.

– Прошу указаний, товарищ майор.

– Указания не мои, а командира полка: прекратить преследование. Кстати, дело под вечер.

…Полулежа за хлопковыми кустарниками, Симонов сосредоточенно сосал свой окурок, напряженно всматриваясь в безымянную высоту. Бросив курить, он сказал Пересыпкину:

– Мчись к Мельникову. Командиру полка доложить: на высоте противник ждет нас не дождется. Уж это так и есть.

– Понятно, товарищ гвардии майор. Командиру колка доложить: на высоте ждут нас не дождутся. Засада, в общем.

– Правильно понял. Ну, ползи. А степью – кубарем, слышишь?

Пересыпкину сначала трудно было развернуться на меже, но потом Симонов только и видел его порыжевшие ботинки с остекленевшими подошвами, изрезанными и набитыми острыми камешками. Затем, поднявшись в рост, связной рванулся во весь дух на розыск КП батальона, следовавшего степью на значительном расстоянии от наступающих.

На этот раз Мельников успел подтянуть КП почти вплотную к переднему краю.

– Товарищ гвардии лейтенант, позвольте обратиться, – не переводя дыхания, выкрикнул Пересыпкин.

«Не случилось ли что с командиром?» – мелькнула у Мельникова мысль.

Но Пересыпкин, еле успев отдышаться, быстро доложил:

– Командир батальона приказали сообщить командиру полка: на высоте противник ждет нас, никак не дождется. На таковой засада предполагается…

– Это откуда известно? Засада…

– Не могу знать, товарищ лейтенант…

– Не можешь знать! – повторил Мельников. – А вот я же должен что-то сказать в обоснование такого предположения.

* * *

Штаб дивизии обычно располагался не дальше трех километров от переднего края. Но его местонахождение трудно было заметить даже воздушной разведке, которая непрерывно велась «Фокке-Вульфами». На каждом новом месте для командира и комиссара выкапывалась общая землянка. На некотором расстоянии, в разных концах, располагались службы штаба. Трещала пишущая машинка, кто-то говорил по телефону:

– Сводка вам передана. Передана, повторяю, прошу у своих справиться.

– Понятно, понятно, булат, – ответил начальник штаба майор Беляев. – Вернется комдив – доложу.

– Обед готов, – басовито возвестил штабной повар.

– Воздух! – крикнул дежурный по штабу. – Воздух!

Начальник медслужбы пробирал повара:

– Сколько раз говорил, чтобы вы не являлись сюда в белом халате! Есть же клеенка, она под цвет этого поля!

Степь опустела. В траве кто-то ругался:

– Да вы мыло хотя бы уж сбрили!

– ПТР? Алло! Командира роты к телефону. Это что же у вас за телефонист? По самолетам из противотанковых ружей!

Где-то недалеко загремели крупнокалиберные пулеметы, еще в большем отдалении глухо застучали зенитки. И снова недобритый ворчал на парикмахера:

– Что же, так я и должен ходить? Одна щека брита, другая не брита!

Сосед по траншее говорил насмешливо:

– Майор, вы, право, как коза-дереза… А вдруг вас ранят сейчас?

– Перестаньте, в этом нет ничего смешного.

– Да, но как же в госпиталь с небритой щекой!

«Юнкерсы» пикировали в северной стороне. Оттуда долетали звуки взрывов.

– Отбой! – слышалась команда.

Так жил и работал штаб, связанный с полками телефонными проводами; разговоры с корпусом большей частью велись по радио.

– Штабу корпуса, полковнику… – Беляев протянул своему помощнику коротенький листок бумаги, исписанный каллиграфическим почерком. – Первый батальон булатовского полка подошел к высоте 113… На рацию, быстро!

Синих стрелок на карте Беляев терпеть не мог. И вот сейчас к высоте 113 со скрупулезной аккуратностью он вывел красную стрелку.

– Что ж, – проговорил Беляев, как-то сбоку поглядывая на карту. – Мало, да твердо. И все-таки молодец Симонов. Подполковник ворчит на него, а напрасно! Мали ли что не нравится нам, – любишь – не любишь, а чаще поглядывай – полюбишь!

В землянке начальника штаба никого не было. Разговаривая с самим собой, Беляев не отводил взора от изгибов и извилин на карте, обозначающих цели грядообразных высот.

В землянке подполковника, склонившись над столиком, перелистывая сшитые в уголке листы исписанной бумаги, сидел Киреев. Перед ним навытяжку стоял капитан Степанов, начальник разведки дивизии, молодой человек небольшого роста, с подбритыми усиками. Тонким, порою вкрадчивым голосом он пояснял, что сделано по каждому отдельному донесению капитана Рождественского. Киреев продолжал листать страницы, и Степанов стал сомневаться, слушает его комиссар или не слушает. Но Киреев неожиданно спросил:

– Какие меры приняты, чтобы помешать немцам строить укрепления около Ищерской?

– В штабе корпуса мне сообщили – наши самолеты бомбят.

– А что вам сказал начальник разведки корпуса о таинственной армии в песках?

– В штабе корпуса заинтересовались предложениями Рождественского.

– Если действительно существует эта армия, – сказал Киреев, – значит, она стоит против нашего корпуса.

– Начальник разведки интересуется вашим мнением, товарищ полковой комиссар. Рождественский ему не подчинен, но для общей пользы… Человек он здешний, местный… В корпусе рассчитывают… Хорошо бы, если бы он там еще…

– Заготовьте указание капитану Рождественскому: лично проникнуть в район рассредоточения таинственной армии. Подпись мою поставьте.

– А остальным?

– Продолжить наблюдение за противником в районе Ищерской.

– Разрешите выполнять?

– Выполняйте.

В землянку вошел Василенко, вернувшийся из штаба корпуса.

– Как у вас здесь без меня? – спросил он, осматриваясь.

– Батальон Симонова подошел к высоте сто тринадцать.

– Добре…

– Рассказывай, Владимир Петрович, какое решение принято?

– Наступать!

– Прежними темпами?

– Сведения капитана Рождественского командиру корпуса подсказали иное: продвигаться без остановки. Ставится задача: не позволять противнику закрепиться в районе Ищерской. – Стукнув кулаком по столу, Василенко произнес громко: – И не дадим!

– В рост, пожалуй, не встанешь, – заметил Киреев. – По-прежнему придется – на животе!

– Если потребуется – встанем! – нетерпеливо сказал Василенко. – На пути у нас нет населенных пунктов, нет рек. Ну, что ж, будем штурмовать высотки, сопки, курганы – встанем! По метру свою землю будет выдергивать из-под вражеских ног. Но вперед, каждый день, каждый час!

Затрещал полевой телефон. Взяв трубку, Василенко точно обрадовался, что разговор с комиссаром прерван.

– Кто? – отрывисто спросил он. – А-а… Симонов. Ну как? Подошел? Добре! Нет, огонька на высоту не будет – держитесь. Рубеж не страшней других – продумайте. Подступы круты? А если сделать так, чтобы вы наверху были, а противник у вас под ногами?

XXIX

Симонов приказал всем ротам выдвинуть вперед мелкие группы как заслоны перед вражеской пехотой, чтобы она не сползала с высоты. По распоряжению первого батальона противник снова открыл огонь из орудий и минометов.

У окопа ударил снаряд. Дымом затмило тусклое солнце. Вместе с земляной крошкой, медленно оседавшей на землю, на голову Петелину свалился хлопковый кустик.

– Пока что рядом чирикнула, – сказал Петелин, поднимая ветку. – Пришпилили нас здесь! Назад не уйдешь, вперед – не разрешают. Ну, как же такой рубеж перескочить! – иронизировал он, разозленный. – Ну, политрук, что же морщишься? Говорю неправду, что ли?

– Не дури, слышь, – стряхивая песок, сказал Бугаев.

– Приказываешь или от стыда просишь, комиссар?

– Ты прав, я прошу от стыда за тебя.

– Или за себя и за Симонова!

– Симонов никому не уделяет столько внимания, сколько тебе. Мне как-то он говорил: «Петелин как командир определился только наполовину». Ей-богу, от всей души хочу образумить тебя: Не кидайся ты вперед батька в пекло! Приказали – выполняй, не рыпайся. Надо же понять, наконец, пределы своих прав – ротного!

– Вот, вот! – насмешливо воскликнул Петелин. – Я, Павлушенька, давно уже чувствую потребность понять, как это ты мог так скоро постичь мудреные, недоступные тайны хладнокровия? Открой секрет. Я ведь друг…

– От дружбы не отказываюсь. Поверь…

– А у меня желание скромнее: научи! – Помолчав, он проговорил тихо: – Знаешь, сейчас ты произнес это слово – «поверь», а оно напомнило мне прехорошенькую блондиночку. Только она говорила так: «поверьте». Хорошо это у нее получалось. Эх и девка!

– Еще одно откровение! Боже мой, ну когда такие, как ты, перестанут женщин «девками» называть? Пошло это и неприлично.

– При чем же пошлость? – удивился Петелин. – От сердца говорю.

– Ну, и сказал бы что-нибудь такое: милая моя, что ли… А то – бах: «девка!..» Это ты о Кудрявцевой?

Петелин не ответил. Он не хотел говорить о своих чувствах к Лене потому, что по-настоящему он и сам не мог в них разобраться. Отломив веточку хлопчатника, он показал цветок:

– Посмотри, Павел, до чего же закоптили беднягу. Общипали его до единого перышка. А рубашка, смотри, сгорела…

Но Бугаева в эти минуты совсем не интересовал хлопок. Он высунулся из окопа, и, глядя на высоту, представил ту обстановку, в какой оказался батальон. Он находил положение гадким. Немцы били из минометов и орудий. Высота полностью укрывала не только пехоту противника, его минометные батареи, но и артиллерию, подтянутую к боевым порядкам.

* * *

… Чтобы изучить подступы к высоте, майор Симонов до темноты успел побывать сначала на правом фланге, а затем, невзирая на обстрел, прополз во вторую роту.

– Спускайтесь скорей в окоп, спускайтесь, товарищ майор, – зашептал командир роты лейтенант Савельев. – Крепко намыливают!

Симонов свалился в окоп, отряхнулся.

– У меня со смертью уговор. Подождет, не время… рассказывай-ка, Савельев, как тут у тебя?

Лейтенант Савельев до войны где-то работал заведующим крупной парикмахерской. Когда мобилизовали на финскую, он просился в кавалерию, но попал в пехоту. Дважды был награжден за боевые отличия, полюбился солдатам. К концу финской кампании ему было присвоено звание лейтенанта. В Отечественную войну трижды был ранен. После излечения ему предложили в госпитале работу парикмахера. Но это его не устраивало. Война наложила на Савельева свой отпечаток. Окружающая среда, как губка, всосала его в себя. Как бы подчеркивая свое новое призвание, он произносил частенько: «Мы, военные…» Кстати, это призвание еще не было достаточно осознано им. И все же действия его роты комбата беспокоили меньше, чем действия рота Петелина. Бывший парикмахер и своим внешним видом, и постоянно бодрым настроением будто безмолвно внушал: «Я не подведу». Сейчас он доложил Симонову обстановку почти бесстрастно, делая паузы, как бы желая спросить: «А ваше мнение, товарищ майор?»

– Мы хорошо рассредоточили огневые ячейки, – говорил Савельев. – Чтобы уничтожить нас, противнику потребуется эшелон снарядов. А где видано, чтобы на роту…

– Ну, ты не очень-то заносись, – прервал его Симонов, хотя в душе был с ним согласен. – Окопы рассредоточены, не спорю. А твои два противотанковых ружья почти рядом! Означает сие – один снаряд для обоих? Приказываю рассредоточить!

– Слушаюсь.

– В передовые группы послал ли с ручными пулеметами?

– С двумя ручными, товарищ майор.

– Правильно. Не исключается вылазка со стороны противника. Ночью это возможно.

– Люди в передовых не уснут, проинструктированы. А что же дальше, товарищ гвардии майор? – в свою очередь спросил Савельев.

– А дальше – об этом командование дивизией будет решать. Мы – солдаты.

Савельев понял майора: «Как прикажу, так и сделаете, ждите!»

* * *

Симонов отлично понимал, что его роты рвутся к действию. Это подтверждалось запросами от всех командиров. Об этом по его возвращении в штаб доложил и Мельников. Словно какая-то сила толкала солдат вперед и тем сильнее, чем яростнее противник швырялся минами. Наспех перекусив, Симонов думал: «Надо ли открыть клапаны, или погасит пламя. В противном случае неизбежны крупные потери в людях». Чтобы избежать потерь, следовало бы отвести батальон от высоты, но на это он не мог согласиться. Он обрадовался возвращению Бугаева.

– Тебя не подцепило? – ворчливо спросил он, умалчивая, что и сам он только сейчас вернулся из рот.

– Хочу есть.

– Пересыпкин, чарку комиссару! – крикнул Симонов. – Закуску, мигом! – затем спросил: – Как там Петелин?

– Лютует.

– Отчего б это? – преувеличено удивился Симонов.

– Говорит: прикололи нас, с места не позволяют сдвинуться…

– Сие означает – вставай во весь рост? Ур-ра-а!

– Не иначе. Характер у человека!

– Ну и глуп его характер, – сказал Симонов, доставая кисет. – Человек никак не дождется, когда ему рубанет под самое сердце. Опять-таки, люди за ним…

– Я ему говорил.

– И что же?

– Людей за собой он чувствует… Но боится завтрашнего дня. Говорит: «Вся рота – как на ладони». А днем, действительно, ни взад, ни вперед!

– Пожалуй, – вымолвил Симонов, затягиваясь табачным дымом. – Видел и я. Слушай, комиссар, Петелин прав в некотором смысле. Был ли ты в третьей роте?

– Нет, не удалось.

– Напрасно не побывал. Метелев – человек наблюдательный. Поговорить бы следовало да приглядеться к тем местам… Такое решение не примешь с налета. Не такая пора. А не обдумаешь, людей, которых ты любишь, подставишь прямо под огонь.