Текст книги "Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы"
Автор книги: Айзек Азимов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 52 страниц)
Нет, следует не это.
Акт II, сцена 2, строка 422
Если предположить, что Гамлет подслушал план короля и Полония, то реплика обретает новый смысл. Принц намекает на то, что Полоний на самом деле вовсе не любит дочь, если готов использовать ее как простую пешку в игре против дорогого для Офелии человека.
«…Пирр ищет старца…»
Но у Гамлета возникает план. Идея, которая должна была прийти ему в голову, как только он услышал, что в Эльсинор прибыли актеры. Эти актеры ему хорошо знакомы; Гамлет – поклонник театра и знает, что когда-то они вполне подошли бы для его целей. Но это было давно. Сохранили ли они свое мастерство?
Он должен проверить их. Гамлет просит одного из актеров с чувством прочитать что-нибудь и даже предлагает нужный ему текст. Это отрывок из пьесы, в котором Эней рассказывает Дидоне о гибели Трои. Тема сама по себе трагическая, но Гамлет выбирает самый душераздирающий эпизод – смерть старого царя Приама. Гамлет сам цитирует первые строки, заканчивающиеся словами:
…с глазами
Как два карбункула, Пирр ищет старца
Приама.
Акт II, сцена 2, строки 474–475
Имя Пирра, сына Ахилла, связано с самыми чудовищными жестокостями, творившимися при разграблении города.
Первый актер продолжает монолог и читает примерно тридцать строк, в которых описывается убийство Приама. Полоний с полным основанием перебивает:
Это слишком длинно.
Акт II, сцена 2, строка 509
Но Гамлет, охваченный нетерпением, заставляет его замолчать. Принца интересует не сам монолог, а качество его исполнения. Он говорит:
…продолжай; перейди к Гекубе.
Акт II, сцена 2, строка 512
Гекуба, жена Приама, во время взятия Трои испытывает нечеловеческие мучения.
Актер продолжает читать строки, посвященные несчастной царице, и изумленный Полоний замечает, что актер действительно начинает переживать описываемые им мучения:
Смотрите, ведь он изменился в лице, и у него слезы на глазах.
Акт II, сцена 2, строки 530–531
«О мщенье!»
Симуляция безумия и долгое ожидание момента, когда можно будет что-то предпринять, доводят Гамлета до белого каления. Этот «нерешительный человек», каким его обычно себе представляют, сдерживается с величайшим трудом. Когда актеры уходят и принц остается на сцене один, его терпение кончается. Он сокрушается о том, что актер способен плакать из-за страданий давно умершей Гекубы, в то время как сам Гамлет вынужден притворяться и разыгрывать сумасшедшего, потому что все козыри в руках у дяди.
Он ругает себя с нарастающей силой:
Или я трус?
Кто скажет мне: «подлец»? Пробьет башку?
Клок вырвав бороды, швырнет в лицо?
Потянет за нос? Ложь забьет мне в глотку
До самых легких? Кто желает первый?
Ха!
ей-богу, я бы снес; ведь у меня
И печень голубиная – нет желчи,
Чтоб огорчаться злом; не то давно
Скормил бы я всем коршунам небес
Труп негодяя; хищник и подлец!
Блудливый, вероломный, злой подлец!
О мщенье!
Акт II, сцена 2, строки 582–593
«Зрелище – петля»
Но в последний момент, в бешенстве выкрикнув слово «месть», он берет себя в руки и успокаивается. Наступает пауза, и Гамлет тихо говорит:
Ну и осел же я!
Акт II, сцена 2, строка 594
Пора вернуться к делу. Ему нужно доказательство, не слова таинственного Призрака, на которые нельзя положиться, а неопровержимое доказательство, ясное всем и каждому; может быть, такое доказательство лежит на поверхности. Гамлет бормочет про себя:
К делу, мозг! Гм, я слыхал,
Что иногда преступники в театре
Бывали под воздействием игры
Так глубоко потрясены, что тут же
Свои провозглашали злодеянья…
Акт II, сцена 2, строки 599–604
Вероятно, Гамлет вспомнил греческий миф об Ивиковых журавлях, при виде которых разбойники испытали столь сильное потрясение, что выдали себя. Убедившись, что Первый актер сможет эмоционально прочитать монолог, Гамлет попросил сыграть пьесу «Убийство Гонзаго», а затем спросил актера:
Вы могли бы, если потребуется, выучить монолог в каких-нибудь двенадцать или шестнадцать строк, которые я бы сочинил и вставил туда? Могли бы вы?
Акт II, сцена 2, строки 550–553
Так можно убить сразу двух зайцев. Время от времени Гамлета продолжают грызть сомнения насчет Призрака. Честолюбие заставляет принца верить, но он умен и понимает, что может обмануться. Гамлет говорит:
Дух, представший мне,
Быть может, был и дьявол; дьявол властен
Облечься в милый образ…
Акт II, сцена 2, строки 610–612
Чтобы убедить и себя, и других, нужно действовать. Гамлет заканчивает длинную сцену, приняв твердое решение:
Зрелище – петля,
Чтоб заарканить совесть короля.
Акт II, сцена 2, строки 616–617
«…Под раскраской слов»
Розенкранц и Гильденстерн отчитываются перед королем и королевой. Они потерпели неудачу (благодаря собственной неловкости) и ничего не узнали. Ясно одно: Гамлета очень воодушевила мысль о пьесе, которую, как он надеется, придут посмотреть король и королева. Король сразу же соглашается. Любой поступок Гамлета может раскрыть его намерения, а король не хочет пропустить намек.
Розенкранц и Гильденстерн потерпели фиаско, но у Клавдия еще есть в запасе Офелия. Девушку приводят на нужное место, и Полоний ворчливо приказывает ей читать молитвенник, чтобы ее присутствие выглядело невинно. Затем он разглагольствует о повсеместной распространенности ханжества, и король печально говорит в сторону:
Ах, это слишком верно!
Как больно мне по совести хлестнул он!
Щека блудницы в наводных румянах
Не так мерзка под лживой красотой,
Как мой поступок под раскраской слов.
О, тягостное бремя!
Акт III, сцена 1, строки 49–54
Из этой реплики публика впервые узнает, что король действительно виновен и что Призрак говорит правду. Кроме того, выясняется, что у короля все же есть совесть. Если бы Клавдий на самом деле был чудовищным злодеем, пьеса вряд ли могла бы «хлестнуть его по совести». Если бы пьесу смотрела Гонерилья (см. в гл. 1: «…В государственной измене»), она высидела бы представление не моргнув глазом и дерзко отрицала бы все выдвинутые против нее обвинения. Важно понимать, что Клавдий не чета Гонерилье; именно на этом построен весь расчет Гамлета.
«Быть или не быть…»
Офелия занимает свое место. Королеву отсылают, а король и Полоний прячутся. Входит задумчивый Гамлет и читает монолог, самый знаменитый из всех монологов, написанных Шекспиром. Он начинается следующими строками:
Быть или не быть – таков вопрос;
Что благородней духом – покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством?
Акт III, сцена 1, строки 55–60
На первый взгляд это размышление о самоубийстве. Гамлету кажется, что каждый покончил бы с собой и покинул бы этот несчастный мир, если бы был уверен, что по ту сторону его не ждет неизвестный и еще более невыносимый ужас.
Неужели Гамлет всерьез думает расстаться с жизнью и его не спасает от этих размышлений даже перспектива вечно гореть в адском пламени?
В это трудно поверить, потому что Гамлет всю пьесу только и делает, что пытается избежать смерти. Самоубийство – грех, но если он позволит Клавдию казнить себя, то расстанется с жизнью, не совершив греха. Однако он пытается всеми силами избежать смерти, не гнушаясь играть для этого даже постыдную роль сумасшедшего.
Нетрудно доказать, что Гамлета волнует вовсе не абстрактная идея самоубийства. В пьесе у него только два выхода. Можно действовать прямо, убить короля и смириться с тем, что после этого его самого ждет неотвратимая смерть. Именно это и означает фраза «…ополчась на море смут, сразить их противоборством».
Но можно поступить и по-другому: скрывать свои намерения, симулировать безумие и вынашивать планы, ничего не предпринимая против тех, кто обманул его. В таком случае он будет вынужден «покоряться пращам и стрелам яростной судьбы».
Гамлет не знает, какой из этих путей более благороден и более приемлем для него самого. Поскольку прямое действие является замаскированным самоубийством, принц волей-неволей задумывается над абстрактной идеей суицида.
В конце монолога Гамлету становится стыдно. Героизм требует прямого действия даже в том случае, если это действие приведет к смерти самого героя. Но принцу нужна корона, а потому он пройдет тот тернистый путь, который ведет к ней, хотя соблазн стать героем велик. Гамлет заключает:
Так трусами нас делает раздумье,
И так решимости природный цвет
Хиреет под налетом мысли бледным,
И начинанья, взнесшиеся мощно,
Сворачивая в сторону свой ход,
Теряют имя действия.
Акт III, сцена 1, строки 83–88
«Горд, мстителен, честолюбив…»
Наконец Гамлет замечает Офелию; похоже, девушка читает молитвенник. Но Гамлет не попадется на крючок. Он знает, что где-то поблизости прячутся и подслушивают Клавдий и Полоний. Либо принц сам подслушал их разговор, когда Полоний впервые предложил устроить Гамлету ловушку, либо догадался о присутствии посторонних, выдавших себя неосторожным движением.
Гамлет понимает, что парировать этот выпад можно только одним способом: ловко притворившись сумасшедшим. Это будет жестоко по отношению к Офелии, но другого выхода нет. Принц искренне жалеет девушку. Он знает, что Офелия всего лишь беспомощное орудие в руках отца, а потому сначала обращается к ней мягко:
В твоих молитвах, нимфа,
Все, чем я грешен, помяни.
Акт III, сцена 1, строки 89–90
Хочется верить, что в список своих грехов, которые нужно отмаливать, Гамлет включает и тот, который ему только предстоит совершить: беспощадную жестокость по отношению к юной и невинной девушке.
Конечно, необходимость быть жестоким с Офелией злит принца больше, чем присутствие двух интриганов, которое заставляет его делать это. Гамлет горько издевается над ними – так же, как недавно он издевался над Полонием. Поэтому в разгар резкой и грубой речи, обращенной к Офелии (чего хорошо воспитанный Гамлет никогда не позволил бы себе, будь он в своем уме; во всяком случае, он надеется, что так подумают король и Полоний), принц скороговоркой произносит:
Сам я скорее честен; и все же я мог бы обвинить себя в таких вещах, что лучше бы моя мать не родила меня на свет; я очень горд, мстителен, честолюбив…
Акт III, сцена 1, строки 122–125
Конечно, так оно и есть. Он горд, как принц, который никогда не смирится с утратой короны, и честолюбив тоже как принц. А его мстительность – стержень всей пьесы. Но этого мало. Когда Гамлет говорит, что было бы лучше, если бы мать вовсе не рожала его на свет, он ничуть не кривит душой. Да, было бы лучше, но для кого? Для матери. Если его планы осуществятся, королева останется жива, но больше не будет королевой; ее заставят уйти в монастырь.
Сарказм Гамлета все возрастает: он советует Офелии уйти в монастырь. Но о ком здесь идет речь – об Офелии или о его матери, королеве Гертруде? (Мы уже указывали, что сразу после восшествия на престол Эдуард Исповедник отправил в монастырь свою мать Эмму.)
Гамлет пулей вылетает из комнаты, и наивная Офелия, уверенная, что принц сошел с ума, оплакивает его, произнося прекрасно написанную скорбную речь.
«В Англию…»
Однако Гамлет то ли переоценил себя, то ли недооценил Клавдия. Должно быть, принц испытывал злобное удовлетворение, прямо говоря королю, как именно он собирается поступить, – в расчете на то, что Клавдий не обратит внимания на слова умалишенного. Видимо, Гамлет ощущал стыд оттого, что предпочел «покоряться пращам и стрелам яростной судьбы», а не совершить то, что носит «имя действия». Что ж, по крайней мере, он пригрозил злодею.
Но когда король выходит из укрытия, выясняется, что одурачить его не удалось. Клавдий никогда не верил, что Гамлет действительно безумен, и явно принял слова принца о том, что тот «очень горд, мстителен, честолюбив», за чистую монету. Король говорит:
…и речь его, хоть в ней и мало строя,
Была не бредом. У него в душе
Уныние высиживает что-то;
И я боюсь, что вылупиться может
Опасность…
Акт III, сцена 1, строки 166–170
Клавдий обязан что-то предпринять; он принимает решение – решение, которое в данный момент раскрывает лишь частично:
Он в Англию отправится немедля
Сбирать недополученную дань…
Акт III, сцена 1, строки 172–173
Эта связь Дании и Англии снова отправляет Гамлета во времена Кнуда.
Англия платила дань датчанам, совершавшим на нее набеги начиная с 991 г. – задолго до того, как ее завоевал Свен Вилобородый. Эта дань называлась Danegeld (датские деньги, или датский налог); подсчитано, что в общей сложности она составила около 160 тысяч тонн серебра. Естественно, после того как Свен Вилобородый завоевал Англию, дань не платили, потому что датчане и без того владели всей территорией страны. Датское иго продолжалось до 1042 г., пока не умер второй сын Кнуда, которого звали Хардкнуд (Хардеканут). Затем пути англичан и датчан разошлись навсегда: у Дании просто больше не было сил на то, чтобы снова шантажировать всю Англию. Если события «Гамлета» действительно происходят в 1050 г., то упоминание о «недополученной дани» абсолютно точно. Дани датчанам больше никто не платил и не собирался это делать.
«Ирода переиродить…»
Но глупый Полоний все еще цепляется за догадку Офелии, что Гамлет безумен на самом деле. Он предлагает, чтобы королева Гертруда взялась за Гамлета и выяснила правду (естественно, при этом разговоре будет тайно присутствовать Полоний, большой специалист по части подслушивания). Король вяло соглашается, но не питает на этот счет никаких иллюзий: он уже знает, что нужно сделать.
Тем временем Гамлет, не подозревающий, что он выдал себя, наставляет актеров, как тем следует играть, чтобы пьеса задела короля за живое. Для этого нужно держаться как можно естественнее. Ходульность и напыщенность испортят все дело, поэтому принц советует не переигрывать. Он с жаром говорит:
…я бы отхлестал такого молодца, который старается перещеголять Термаганта; они готовы Ирода переиродить; прошу вас, избегайте этого.
Акт III, сцена 2, строки 13–15
Здесь Гамлет говорит о мистериях, которые были переделками библейских легенд, как правило о жизни Иисуса. Такие пьесы часто ставились в Средние века и были рассчитаны главным образом на публику, не умевшую читать. Чтобы привлечь простонародье и удержать его внимание, требовалось включать в мистерии детективные и комические эпизоды, в которых участвовали как мелодраматические злодеи, так и герои площадных фарсов.
Естественно, самым главным злодеем был царь Ирод, который, согласно библейской легенде, пытался убить младенца Иисуса. Его всегда изображали чудовищным тираном, для чего строили страшные рожи и вопили во всю глотку.
Еще одним привычным злодеем был мусульманин, поскольку Коран являлся вечным (и обычно победоносным) врагом средневекового христианства. Жители Западной Европы практически ничего не знали о мусульманской теологии и представляли себе, что мусульмане поклоняются какому-то идолу. Они придумали идолоподобного бога по имени Тервагант (которого быстро превратили в Термаганта), завывавшего еще громче, чем Ирод.
«…Следи за дядей»
Актеры с терпеливой досадой заверяют Гамлета, что они знают свое ремесло, но встревоженный принц продолжает наставлять их.
Затем Гамлет зовет Горацио (единственного человека, которому он доверяет) и начинает безудержно льстить бедняге. Скромный Горацио пытается остановить поток славословий, но Гамлет говорит:
Конечно, здесь Гамлет слегка кривит душой, но он – умный политик. Принц действительно возлагает на друга большие надежды. Горацио – главный свидетель обвинения, который сможет сказать правду, несмотря на давление. Может быть, именно этим объясняется беспричинное упоминание о бедности Горацио. Если он подтвердит рассказ принца и Гамлет станет королем, Горацио сможет навсегда забыть про бедность.
Покончив с лестью, Гамлет переходит к делу:
Сегодня перед королем играют;
Одна из сцен напоминает то,
Что я тебе сказал про смерть отца;
Прошу тебя, когда ее начнут,
Всей силою души следи за дядей…
Акт III, сцена 2, строки 77–82
Если король выдаст себя (а, судя по всему, принц уверен, что так и случится), Горацио сможет засвидетельствовать, что принц узнал о преступлении еще от Призрака, но честно и благородно сдерживался, пока у него не будет более веского доказательства, что он нарочно поставил пьесу, чтобы получить такое доказательство, и это ему удалось. С подобным свидетелем Гамлет сможет беспрепятственно убить короля, отомстить за отца, прослыть героем, исполнявшим волю Бога, и сесть на трон.
«…На хамелеоновой пище»
Горацио может наблюдать за королем, оставаясь незамеченным, но у Гамлета такой возможности нет. Принц знает, что за ним самим будут внимательно наблюдать. Это значит, что ему придется притворяться сумасшедшим (хотя бы недолго). Когда входят король и двор, Гамлет быстро говорит Горацио:
Они идут; мне надо быть безумным;
Садись куда-нибудь.
Акт III, сцена 2, строки 92–93
Но Гамлет не может не подразнить ненавистного Клавдия. Король с официальной любезностью спрашивает:
Следует напомнить, что у елизаветинцев слово «cousin» (кузен) означало не только любого близкого родственника, но даже коллегу, друга или хорошего знакомого. (В пьесах того времени часто встречается сокращенная форма этого обращения – coz.)
Вопрос означает «как поживаешь?», но Гамлет делает вид, будто понял это выражение буквально («как ты питаешься?»), и отвечает:
Отлично, ей-же-ей; живу на хамелеоновой пище, питаюсь воздухом, пичкаюсь обещаниями; так не откармливают и каплунов.
Акт III, сцена 2, строки 95–97
Ответ, с виду сумбурный и бессмысленный, подтверждает безумие Гамлета и в то же время заключает в себе большой смысл. (Похоже, этой игрой в «бессмыслицу со смыслом» Гамлет забавляется, пытаясь вознаградить себя за постыдную роль, которую он, по его собственному убеждению, вынужден играть.)
Хамелеон – это ленивая и медлительная ящерица, которой для поддержания жизни требуется куда меньше пищи, чем теплокровным млекопитающим, обреченным на короткий век. Мало того, хамелеон добывает себе еду, молниеносно выбрасывая длинный язык, который безошибочно ловит насекомое, и так же молниеносно убирая его назад. Можно долго следить за хамелеоном, но так и не заметить этого момента. Поэтому возникло поверье, что хамелеон вообще ничего не ест и питается одним воздухом.
Иными словами, Гамлет заявляет, что он питается воздухом, то есть пустыми обещаниями, которые вылетают изо рта, как дыхание, и не представляют собой ничего материального. Конечно, принц имеет в виду обещание короля сделать его своим наследником. Либо Клавдий еще не объявил об этом официально, пользуясь безумием Гамлета как предлогом, либо принц уверен, что король рано или поздно найдет повод убить его. Как бы там ни было, но от обещаний не разжиреешь, словно каплун. Эта реплика – намеренное оскорбление Клавдия.
«Пусть кляча брыкается, если у нее ссадина…»
Пьеса в пьесе начинается пантомимой, раскрывающей сюжет и обстоятельства убийства (видимо, того самого, которое будет представлено на сцене). Все происходит именно так, как рассказал Призрак. В этой пантомиме нет никакой необходимости: она не только лишает напряжения предстоящее действие, но и заранее предупреждает Клавдия. Увидев эту пантомиму, король либо сразу же прекратил бы представление под любым предлогом, либо получил бы предупреждение и постарался не проявлять во время действий никаких эмоций. Если бы я ставил «Гамлета», то исключил бы эту сцену (даже в том случае, если бы не сделал никаких других купюр).
Далее актер, исполняющий роль Пролога, произносит три чудовищных рифмованных строки (это сознательный шаг Шекспира, стремящегося таким образом подчеркнуть «реальность» событий самого «Гамлета»). Затем актеры, играющие Короля и Королеву, произносят слова, вызывающие ассоциации, от которых волосы Клавдия и Гертруды должны встать дыбом.
Так, в пьесе «Убийство Гонзаго» Король и Королева женаты уже тридцать лет; Король плохо себя чувствует и боится умереть, но надеется, что жена переживет его и снова выйдет замуж. Однако актер, играющий Королеву, с жаром отвергает эту мысль:
Предательству не жить в моей груди.
Второй супруг – проклятие и стыд!
Второй – для тех, кем первый был убит.
Акт III, сцена 2, строки 184–186
Гамлет, занявший место рядом с Офелией, чтобы лучше видеть лицо Клавдия, бормочет себе под нос:
Полынь, полынь!
Акт III, сцена 2, строка 187
Можно представить себе, что он говорит это злорадно: камень в огород королевы брошен. Но королева не реагирует: либо она напряглась, стараясь не выдать своих чувств, либо слишком глупа, чтобы понять намек (последнее вероятнее). Гамлет вынужден прямо спросить мать, что она об этом думает, и та отвечает знаменитой (но часто неправильно цитируемой) строчкой:
Эта женщина слишком щедра на уверения, По-моему.
Акт III, сцена 2, строка 236
Возможно, она имеет в виду привычку плохих драматургов делать все возможное и невозможное, чтобы сбить публику с толку, однако сама неимоверность этих усилий показывает, в каком именно направлении будут развиваться события.
Но король настораживается. Стрелы слишком кучно ложатся в цель, а наивностью королевы он не обладает. Он говорит Гамлету (в конце концов, именно принц отвечает за спектакль):
Ты слышал содержание? Здесь нет ничего предосудительного?
Акт III, сцена 2, строки 238–239
Если Клавдий еще не знает сюжета, это значит, что он не видел пантомиму. Получается, что она в пьесе совершенно лишняя.
Гамлет мрачно заверяет короля, что бояться следует только тому, кто чувствует себя виноватым:
…это подлая история; но не все ли равно? Вашего величества и нас, у которых душа чиста, это не касается; пусть кляча брыкается, если у нее ссадина; у нас загривок не натерт.
Акт III, сцена 2, строки 246–248
Клавдий слишком умен, чтобы не понять угрозу, заключенную в словах Гамлета, но ему пока еще удается сдерживаться. Может быть, Гамлет блефует; торопиться не следует.
«Слова призрака…»
Приближается кульминационная сцена. Луциан, племянник герцога, собирается убить Гонзаго именно так, как Клавдий убил Гамлета-старшего.
Сгорающий от нетерпения Гамлет не в силах выдержать паузу. Когда актер, играющий злодея Луциана, стремясь усилить напряжение, начинает строить зверские рожи, принц восклицает:
Начинай, убийца. Да брось же проклятые свои ужимки и начинай.
Акт III, сцена 2, строки 258–259
Луциан произносит свою реплику, а потом наливает яд в ухо Гонзаго. Клавдий явно взволнован, и Гамлет добавляет фразу, которая должна усилить удар:
Сейчас мы увидим, как убийца снискивает любовь Гонзаговой жены.
Акт III, сцена 2, строки 269–270
Этого потрясения Клавдий уже не выдерживает. Он вскакивает и обращается в бегство. Представление резко обрывается.
Все бегут за королем. Гамлет, оставшийся на сцене вдвоем с Горацио, ликует; в этот миг он действительно выглядит полусумасшедшим. Впрочем, ликование не мешает практичному принцу удостовериться в том, что у него есть свидетель:
О дорогой Горацио, я за слова призрака поручился бы тысячью золотых. Ты заметил?
Акт III, сцена 2, строки 292–293
Горацио все видел. Не только он, но весь двор заметил реакцию короля. Когда все выяснится, у людей не останется сомнений в виновности Клавдия. Теперь Гамлет имеет полное право убить его.
«…У меня нет никакой будущности»
Но подозрения Клавдия тоже подтвердились. Гамлет как-то узнал правду и непременно воспользуется этим. Король понимает, что его жизнь висит на волоске.
Королева, которая, видимо, не знает правды, видит лишь то, что Клавдий ужасно расстроен, и боится за сына. (И правильно делает, потому что теперь Клавдий вынужден действовать. Для него это действительно вопрос жизни и смерти.)
Королева посылает за сыном и пытается восстановить мир между ним и отчимом, абсолютно не сознавая, что это уже невозможно. Розенкранц и Гильденстерн приходят за принцем, и тот, вполне уверенный в себе, потешается над ними.
Они все еще пытаются выяснить, что именно скрывается за безумием принца, и Гамлет иронически говорит:
Розенкранц напоминает, что Гамлет и так наследник престола, но Гамлет отвечает:
Гамлет не заканчивает пословицу, потому что она хорошо известна английской публике. Ее смысл: не следует надеяться на пустые обещания. То же самое принц имел в виду, когда говорил о «хамелеоновой пище».
Насмешки Гамлета над Розенкранцем и Гильденстерном становятся все более язвительными; теперь ему нечего бояться. Он выиграл игру и открыто говорит двоим фальшивым друзьям, что они от него ничего не добьются.
«Душа Нерона…»
Входит Полоний и повторяет приказ королевы, требующей, чтобы сын пришел к ней. Гамлет не может противиться искушению еще раз поиздеваться над глупым Полонием, но затем соглашается прийти. На мгновение он остается один и говорит про себя:
Тише! Мать звала.
О сердце, не утрать природы; пусть
Душа Нерона в эту грудь не внидет;
Я буду с ней жесток, но я не изверг;
Пусть речь грозит кинжалом, не рука…
Акт III, сцена 2, строки 400–404
Мы еще раз убеждаемся, что Гамлет не страдает нерешительностью. Все наоборот. Он постоянно борется с желанием дать волю гневу.
Принц чувствует, что гнев и обида на мать, поспешный брак которой лишил его короны и втянул его в длинную, неестественно запутанную цепь интриг, могут заставить его действовать безрассудно, подвигнув даже на убийство матери.
Нерон – римский император, правивший с 54 по 68 г. н. э., был чудовищным тираном; самый громкий из его «подвигов» – казнь собственной матери, Агриппины, в 59 г. (Есть легенда о том, что она просила убийц разить ее в утробу, которая выносила такого непотребного сына.)
Конечно, Агриппина была порочна и постоянно вмешивалась в дела управления государством, но все же оправдать убийство матери невозможно. Когда в 67 г. Нерон посетил Грецию, он пытался получить доступ на элевсинские мистерии, но ему отказали, потому что он убил собственную мать; ужас греков перед этим преступлением был так силен, что Нерону, абсолютному тирану, пришлось отступить.
Поэтому Гамлет обязан сдержаться любой ценой. Максимум того, что он мог бы сделать с матерью даже в том случае, если она принимала активное участие в убийстве отца (чего на самом деле не было), – это отправить ее в монастырь. Если бы принц убил мать или приговорил к смертной казни, это стоило бы ему короны. Даже если бы Гамлет стал королем, охваченный ужасом народ проклял бы его.
«Старейшее из всех проклятий…»
Король просто обязан немедленно удалить Гамлета от двора и отправить его в Англию. Он посылает вместе с принцем Розенкранца и Гильденстерна. Ясно, что эти двое должны стать его тюремщиками и проследить за тем, чтобы он был доставлен до места назначения.
Входит Полоний и говорит королю, что Гамлет идет к матери; он, Полоний, проследит за ним еще раз, а потом обо всем доложит Клавдию.
Король остается на сцене один, становится на колени и начинает молиться. Клавдий охвачен угрызениями совести; он говорит:
О, мерзок грех мой, к небу он смердит;
На нем старейшее из всех проклятий —
Братоубийство!
Акт III, сцена 3, строки 36–38
Его пугает имя Каина. Именно Каин первым совершил преступление, убив своего брата Авеля. За это Каин был проклят: «И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» (Быт., 4: 11). Клавдий чувствует, что на него падает вся тяжесть «самого древнего преступления», совершенного за пределами Эдема.
Однако Клавдий не знает, как заслужить прощение, потому что, каким бы сильным и искренним ни было его раскаяние, он не может расстаться с плодами преступления и, чтобы сохранить их, готов совершить новые убийства.
«Награда, а не месть!»
Гамлет, направляющийся к Гертруде, натыкается на молящегося или пытающегося молиться короля.
Принц вынимает шпагу; теперь он может убить Клавдия. Лучше всего сделать это сейчас, так как он может сказать, что, получив подтверждение вины короля, он был охвачен приступом слепого гнева и не смог дождаться формального осуждения.
Его план сработал великолепно. Теперь достаточно одного удара шпаги, чтобы отомстить и получить трон.
И тут Гамлета подводит страсть!
Король молится; убить его за столь святым занятием – значит отправить в рай. Гамлет размышляет:
Отец мой гибнет от руки злодея,
И этого злодея сам я шлю
На небо.
Ведь это же награда, а не месть!
Акт III, сцена 3, строки 76–79
Гамлет решает отказаться от своего намерения. Нужно дождаться момента, когда король будет занят чем-нибудь греховным.
В момент триумфа Гамлет перехитрил самого себя. Принц выиграл партию, все в его руках, но теперь он требует большего – того, на что не имел права. Он хочет, чтобы Клавдий был не только мертв, но осужден на вечные мучения. Но окончательное вынесение приговора – дело Бога, а не Гамлета; решив сыграть роль Бога, принц слишком много на себя берет, а потому заслуживает наказания.
Ирония судьбы в том, что молиться король все равно не способен; если бы Гамлет нанес удар, Клавдий был бы и убит, и проклят одновременно. Король встает с коленей и говорит:
Слова летят, мысль остается тут.
Слова без мысли к небу не дойдут.
Акт III, сцена 3, строки 97–98
«Это был король?»
Наконец Гамлет добирается до комнаты матери. Теперь, когда все выяснилось, он может говорить с ней откровенно. Принц начинает свою речь так решительно, что королева боится за свою жизнь. (Не следует забывать, что Гамлет изо всех сил пытался убедить мать в своем безумии, а сама Гертруда не слишком умна.) Она зовет на помощь.
Полоний, подслушивающий за ковром, тоже уверен, что Гамлет хочет убить мать. (Принц недаром наиболее убедительно притворялся именно перед ним.) Старый придворный зовет стражу, и тут наконец Гамлет дает себе волю. Страсть требует выхода, а все это время ему приходилось сдерживаться.
Гамлет уверен, что Клавдий поднялся по лестнице следом за ним и теперь подслушивает. В этот момент король не занят богоугодным делом. Блестит шпага, Полоний падает замертво, и королева кричит:
Боже, что ты сделал?
Акт III, сцена 4, строка 26
Гамлет, слегка пристыженный тем, что потерял власть над собой, отвечает:
Я сам не знаю; это был король?
Акт III, сцена 4, строка 27
Он отбрасывает ковер, убеждается, что ошибся, и с досадой говорит:
Ты, жалкий, суетливый шут, прощай!
Я метил в высшего…
Акт III, сцена 4, строки 32–33
«Стянувший драгоценную корону…»
какое-то время Гамлет движется по инерции. Он получил возможность высказать матери все, что о ней думает, и принц не собирается отказываться от этой возможности – хотя бы для того, чтобы осмыслить ситуацию, изменившуюся коренным образом. Поэтому Гамлет продолжает обличать мать, пока той не изменяет выдержка.
