Текст книги "Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы"
Автор книги: Айзек Азимов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 52 страниц)
Судя по реплике, паж сравнивает дружков Фальстафа с теми «ефесянами старой школы», от общения с которыми предостерегал праведников святой Павел.
«Так было с Юпитером»
Принцу Хэлу хочется еще раз повидаться с Фальстафом, и Пойнс предлагает прийти в трактир, переодевшись слугами. Принц немного смущен (он явно стал более осторожен) и говорит:
Из Бога в быка? Какое понижение!
Так было с Юпитером.
Акт II, сцена 2, строки 173–174
Принц утешает себя мыслью о том, что Юпитер однажды не постеснялся превратиться в быка, чтобы соблазнить финикийскую царевну Европу (Европа, очарованная красивым и ручным белым быком, вышедшим из моря, села к нему на спину. Бык тут же прыгнул в море и поплыл с царевной на остров Крит, где Европа родила Юпитеру троих сыновей.)
«Отрывистая речь…»
Тем временем Нортумберленд готовится к военным действиям, не обращая внимания на мольбы жены и невестки, Катерины Мортимер (названной в списке действующих лиц леди Перси), вдовы его сына Хотспера (см. в гл. 6: «…Юный Генри Перси»). Нортумберленд говорит, что честь требует его присутствия на поле боя, но невестка с жаром спрашивает, почему честь не требовала его присутствия у Шрусбери, где погиб Хотспер, тщетно ожидая подхода отцовского войска.
Кроме того, леди Перси утверждает (явно преувеличивая), что архиепископ Йоркский достаточно силен и может обойтись без помощи Нортумберленда, она с горечью говорит:
Монмут – это, конечно, принц Хэл (Генри Монмутский), названный так по городу, в котором родился.
В этом же монологе леди Перси (судя по всему, страстно любившая мужа) говорит о Хотспере как об идеале рыцарства, которому подражали все остальные:
Отрывистая речь – его порок —
Для многих стала признаком отваги,
Так что и те, кто гладко говорил,
Из хвастовства старались заикаться.
Акт II, сцена 3, строки 24–28
Видимо, необычное выражение вдовы Хотспера «speaking thick» (буквально: «густая речь») означает манеру говорить скороговоркой, когда одно слово набегает на другое и часто опережает мысль; нередко при этом человек заикается или спотыкается, подыскивая нужные слова.
В конце сцены женщинам удается переубедить Нортумберленда. Тот вновь избирает осторожную тактику и вновь подло предает тех, кто на него рассчитывал. Но теперь нельзя сидеть сложа руки и уповать на амнистию, как в случае с Хотспером: его участие в заговоре слишком очевидно. Поэтому граф собирается бежать в Шотландию.
«Мистрис Тершит…»
Местом действия становится трактир в Истчипе, где Фальстаф устраивает последний кутеж по случаю своего отъезда на войну. Все готово; первый слуга посылает второго за музыкантами и говорит ему:
…пойди за господином Пролазом и музыкантами. Мистрис Тершит заказала музыку.
Акт II, сцена 4, строки 11–12
Ясно, что Доль Тершит – трактирная проститутка; само ее имя[120]120
Долл Рви Простыню, или Долл Рваная Простыня. – Е. К.
[Закрыть] указывает на эту профессию. В первой части «Генриха IV» фигурировали непристойные намеки на похотливость Фальстафа, но прямых упоминаний об этом не было – возможно, потому, что Шекспир не хотел, чтобы повесу принца Хэла обвинили в половой распущенности.
Сейчас, когда принц заходит в трактир только на минутку, можно вывести в этой сцене и женщин. Доль Тершит еще не пришла в себя после перепоя; следом за ней появляется Фальстаф, напевая балладу, и эта сладкая парочка тут же вступает в перебранку, потому что в любовном ворковании старого толстяка и накрашенной потаскушки не было бы ничего смешного; другое дело – брань, ругань и взаимные оскорбления.
«…Прапорщик Пистоль»
Когда перебранка готова перерасти в «слоновьи ласки», входит слуга и говорит Фальстафу:
Вас спрашивает внизу прапорщик Пистоль. Он желает вас видеть, сэр.
Акт II, сцена 4, строки 70–71
Кажется, что слово «ancient»[121]121
так в оригинале буквально: «древний, старый». – Е. К.
[Закрыть] указывает на возраст, но на самом деле это искаженное ensign (флаг, а также солдат, который его несет, то есть знаменосец).
Задача перед знаменосцем стояла трудная. До введения формы в пылу сражения отличить врага от друга было трудно. Армии или входившие в них отряды должны были собираться вокруг какого-то заметного знака и держаться около него. Этим знаком и являлся флаг (знамя, штандарт).
Естественно, знаменосец должен был держать знамя в самой гуще битвы и охранять его, не щадя собственной жизни. Он становился мишенью для врага, потому что с утратой знамени по крайней мере часть отряда охватывало смятение. Об утрате такого важного предмета, как знамя, становилось известно всей армии, и это считалось сигналом поражения. Многие утрачивали воинский дух, и проигрыш сражения становился более вероятным.
Следовательно, знаменосцем (прапорщиком) мог стать только дерзкий и закаленный в боях сорвиголова; пост этот считался почетным. Эти люди чаще всего темпераментны и быстро впадают в гнев. Именно таков прапорщик Пистоль. Само его имя указывает на вспыльчивость. Узнав о приходе нового гостя, Доль Тершит (видимо, уже встречавшаяся с Пистолем и хорошо его знающая) первым Делом говорит:
Ну его к черту! Не впускайте его. Это самый отчаянный буян и сквернослов на свете.
Акт II, сцена 4, строки 11–12
«Ломовые клячи…»
Одного слова «буян» достаточно, чтобы миссис Куикли бросило в пот. Она пытается не пустить Пистоля в зал (хотя не уверена в значении этого слова) и говорит:
Буян? Тогда пусть поворачивает оглобли.
Акт II, сцена 4, строка 75
Однако суть прапорщика Пистоля заключается в том, что он ужасно воинственный только на словах, а в глубине души – отчаянный трус. Это карикатура на Фальстафа: Пистоль еще более хвастлив и еще более труслив, чем его покровитель.
Даже красноречие Пистоля не его собственное; он то и дело цитирует отрывки из пьес эпохи Шекспира, неизменно выбирая самые напыщенные и претенциозные фразы, нещадно искажая их и применяя не к месту.
Так, когда рассерженная Доль Тершит напускается на Пистоля, он находит спасение в цитате из «Тамерлана Великого», пьесы Кристофера Марло, появившейся за десять лет до премьеры второй части «Генриха IV» и имевшей огромный успех.
Марло, родившийся в том же 1564 г., что и Шекспир, считался вторым после Шекспира драматургом Елизаветинской эпохи.
На самом деле Марло писал пользовавшиеся успехом пьесы еще тогда, когда Шекспир был начинающим актером, зарабатывавшим себе на жизнь переделками чужих пьес. В 1593 г. Марло убили в кабацкой драке; в ту пору ему было всего двадцать девять лет; все сходятся на том, что если бы он прожил дольше, то мог бы превзойти Шекспира. Возможно, Шекспир подозревал это и слегка отомстил сопернику, спародировав один из самых знаменитых (и самых напыщенных) монологов.
Это монолог из второго акта «Тамерлана Великого», когда монгольский завоеватель Тамерлан (искаженное Тимур-ленг, то есть Тимур Хромой) – кстати говоря, бывший современником Генриха IV – триумфально вступает в захваченный им Вавилон. (На самом деле Вавилон перестал существовать за пятнадцать веков до Тимура, но зачем забивать себе голову такой ерундой?)
Колесницу Тамерлана везут цари завоеванных им стран, что подчеркивает величие Тамерлана и унижение царей. Обращаясь к побежденным монархам, монгол называет их «изнеженными азиатскими клячами». Они – клячи (точнее, ломовые лошади), которые изнежились, когда были царями.
Пистоль, оскорбленный и униженный женщинами из трактира, гневно обзывает их простыми клячами (так называли и проституток) по сравнению с ним, великим воином:
Конечно, в оригинале он все перевирает – например, вместо «Ганнибалы» говорит «каннибалы», а вместо «греки, осаждавшие Трою» – «троянские греки». Наиболее образованная часть публики, знавшая этот монолог наизусть, наверняка хохотала до слез (как делаем мы, когда слышим одну из бесчисленных пародий на знаменитый монолог Гамлета «Быть или не быть»).
«…Звезды»
Пистоль постоянно хватается за шпагу, называя ее, как средневековый рыцарский меч, собственным именем Ирина. Поскольку он не знает, что Ирина по-гречески означает «мир», и, скорее всего, считает его производным от английского слова «iron» (железо, железный), это производит комический эффект. Однако в конце концов «буяна» удается убедить положить шпагу на стол.
Затем он напыщенно объясняется в любви Фальстафу:
В эпоху, когда приличного уличного освещения не существовало, после захода солнца в трактире оставались куда реже, чем сейчас, а потому по ночам там сидели только настоящие гуляки. Вместе «видеть семь звезд» (то есть Плеяды) означало «засидеться в пьяной компании до глубокой ночи»; таким образом, Пистоль хвастается своей тесной дружбой с Фальстафом.
«Где ты, о Атропос!»
Но ссора вспыхивает вновь. Разозлившийся Пистоль снова хватает шпагу и кричит:
Тогда дай мне уснуть навеки, смерть!
Нить дней моих прервите, сестры-пряхи!
Где ты, о Атропос! Зову тебя!
Акт II, сцена 4, строки 135–137
Сестры-пряхи – это три богини (мойры, или парки), которые руководят судьбой людей. Это руководство изображается в греческих мифах метафорически: сестры прядут нить жизни человека. Прервать нить – значит обречь на смерть. Пистоль призывает Атропос (что буквально означает «не отклоняющаяся в сторону»), именно она в нужный момент обрывает нить человеческой жизни.
«…Витязь из сказки»
Фальстаф вынужден взять свою рапиру и прогнать Пистоля. Это его первый и последний ратный подвиг; отсюда следует, что как вояка Пистоль еще хуже Фальстафа.
Теперь Доль Тершит, благодарная Фальстафу за заступничество, может заняться своим делом; она проявляет максимальную нежность, возможную в таких обстоятельствах. Доль стирает пот с лица Фальстафа и воркует:
Смотри, пожалуйста, а ведь я правда люблю тебя. Ты просто какой-то витязь из сказки, ей-богу. И, главное, ничего не боится, противный.
Гектор и Агамемнон возглавляли противоборствующие армии в Троянской войне, но объяснить смысл выражения «Девять Достойных» сложнее. Это девять знаменитых воинов, заимствованных из истории и ставших героями средневекового эпоса. В их число входят три язычника (Гектор, Александр Великий и Юлий Цезарь), три иудея (Иисус Навин, Давид и Иуда Маккавей) и три христианина (Артур, Карл Великий (Шарлемань) и Готфрид Бульонский).
«…Перед этим сбродом»
Тут входят принц и Пойнс, переодетые трактирными слугами. Вероятно, Доль, увидев, узнает их (либо она была посвящена в заговор и получила плату заранее), потому что сразу начинает спрашивать Фальстафа, что он думает о принце и Пойнсе. Естественно, Фальстаф комически описывает обоих, поливая грязью и того и другого. Тут принц и Пойнс сбрасывают маски, и принц требует объяснений, предупреждая, что на сей раз фокус с «узнаванием» (как было после разбоя в Гедских холмах) не пройдет.
Но использовать одну и ту же уловку дважды ниже достоинства Фальстафа. Он настаивает на том, что сказанное – не оскорбление;
наоборот, его слова продиктованы дружбой и любовью к принцу. Он говорит принцу:
Я порицал тебя перед этим сбродом, чтобы отшатнуть их от тебя и обезопасить от влияния этого вертепа. Это доказывает мою дружескую заботу о тебе.
Акт II, сцена 4, строки 327–330
В итоге Фальстаф опять вывернулся.
Гонец приносит новость, что король тоже в Лондоне и что остальное войско должно немедленно выступить на север. Когда в первой части «Генриха IV» приходит весть о восстании Хотспера, принц встречает ее равнодушно и продолжает веселиться. Однако тут он сразу говорит:
Ей-богу, стыдно, Пойнс, что, как глупцы,
Мы праздно тратим золотое время…
Акт II, сцена 4, строки 370–371
Принц готов уйти немедленно.
Мой меч и плащ сюда! Прощай, Фальстаф.
Акт II, сцена 4, строка 375
Это его последнее прощание с Фальстафом как с другом. Принц ненадолго возвращается в прошлое, это нужно только для развития сюжета второй части пьесы.
«…Сходи за графом Уориком и Соррей»
Король во дворце. Глубокая ночь, Генрих в ночной рубашке, но государственные дела не дают ему покоя, нужно разделаться с восстанием. Он зовет пажа и говорит:
История двух упомянутых вельмож похожа. Граф Суррей – это Томас Фицалан, пятый из рода, носящего этот титул. Его отец, Ричард Фицалан, был четвертым графом Сурреем и правой рукой Томаса Глостера. Когда в 1397 г. Глостера убили по приказу Ричарда II (см. в гл. 6: «…Генри Херфорд»), Ричарда, графа Суррея, также арестовали и казнили, после чего род Фицаланов лишили титула.
Однако, как только Генрих IV сверг Ричарда II и стал королем, молодому Томасу Фицалану титул вернули. Король посылает за пятым графом Сурреем, в ту пору ему двадцать пять лет.
Томас де Бошан, граф Уорик, тоже выступал на стороне Томаса Глостера против Ричарда II. Во время переворота 1397 г. он тоже был арестован Ричардом, но постыдно покаялся и избежал казни. Правда, это не избавило его от тюремного заключения и потери земель. Он умер в 1401 г., через год после свержения Ричарда II.
Ричарду де Бошану, сыну Томаса, также вернули отцовский титул. В данный момент ему двадцать три года; он уже выступал на стороне Генриха IV, приняв участие в войне против Глендаура и в битве при Шрусбери.
Ожидая лордов, Генрих произносит монолог о том, что бедные и несчастные спокойно спят по ночам, а вот он, король, не может уснуть. Конечно, его заставляют бодрствовать государственные дела; король завершает монолог следующими знаменитыми строчками:
Счастливый сторож дремлет на крыльце,
Но нет покоя голове в венце.
Акт III, сцена 1, строки 30–31
«…Невиль»
Когда графы приходят, король задумчиво говорит о странных поворотах судьбы. когда-то Нортумберленд возглавлял тех, кто старался сместить Ричарда II, а теперь делает вид, что мстит за свергнутого и убитого короля. Генрих цитирует последнюю речь Ричарда, адресованную Нортумберленду, в которой король точно предсказал, какая судьба ожидает Перси.
Король призывает в свидетели Уорика и напоминает, что граф присутствовал при этом (хотя в списке действующих лиц «Ричарда II» Уорика нет). Генрих говорит ему:
Упоминание кузена Невила – ошибка Шекспира. Как было сказано выше, настоящее имя этого Уорика – Ричард де Бошан. Сын Ричарда, умерший в 1445 г., через сорок лет после описываемых событий, был последним из Бошанов. После этого титул перешел к роду Невиллов, один из которых (Ричард Невилл) стал самым знаменитым графом Уориком в истории. Шекспир по небрежности присваивает это известное имя представителю совсем другого рода.
«…Пажом у Томаса Моубрея»
На сцене появляются новые герои. Фальстаф по пути на север должен набрать солдат и с этой целью останавливается в Глостершире, где живет его старый школьный приятель Роберт Шеллоу, ныне мировой судья.
Старый Шеллоу, который до того вел тихую и скучную жизнь, вспоминает давние школьные дни, то время, когда он был отпетым шалопаем. Однако его маразматическое хихиканье и похвальба никого не обманывают.
Разговаривая со своим двоюродным братом Сайленсом, тоже мировым судьей и еще более незначительной личностью, чем сам Шеллоу, он хвастается своей дружбой с отчаянными сорванцами, знавшими всех проституток в этой местности, в том числе с Фальстафом. Он говорит:
Джек Фальстаф, ныне сэр Джон, был тогда мальчиком и служил пажом у Томаса Моубрея, герцога Норфолькского.
Акт III, сцена 2, строки 25–27
Это любопытный поворот сюжета. Юного Фальстафа не помнит никто, кроме Шеллоу; все знают его как толстого пьяницу. Когда в первом акте верховный судья называет Фальстафа старым, тот отвечает, что был таким всю жизнь:
Я родился в три часа пополудни с седою головой и немного раздутым животом.
Акт I, сцена 2, строки 194–196
Но здесь Шеллоу говорит о юном паже Джеке Фальстафе.
Этот незначительный факт полностью соответствует гипотезе о том, что принц Хэл горько сожалеет о низложении Ричарда II и сознательно ведет себя так, чтобы досадить Генриху. Томас Моубрей, герцог Норфолкский, должен был драться на дуэли с королем Генрихом в те дни, когда Генрих был еще Болингброком. Разве не естественно, что принц Хэл выбрал себе в дружки беспутного рыцаря, который когда-то был пажом старого врага его отца?
С другой стороны, Шекспир всегда очень вольно (и даже небрежно) обращается со временем. Он нигде не говорит, сколько лет Фальстафу, но можно считать, что этому персонажу минимум пятьдесят, а возможно, и все шестьдесят, потому что его школьным товарищем был Шеллоу, которого всегда играют дряхлым стариком. Даже если Фальстафу всего пятьдесят, то получается, что он родился в 1355 г. В таком случае он на десять лет старше того самого Томаса Моубрея, пажом которого, по словам Шеллоу, якобы был Фальстаф.
«…Сэра Дагонета»
Появляется Фальстаф, снова набирающий солдат так же, как он это делал в первой части «Генриха IV», и снова предстающий перед нами в своем худшем обличье, не вызывающем никакой симпатии. Он жестоко издевается над именами рекрутов, приведенных Шеллоу, отпускает бессердечные шутки, бракует лучших кандидатов за небольшие взятки и отбирает худших.
Шеллоу возражает, но только для вида; его куда больше интересуют разговоры о старых школьных временах. Он то и дело предается воспоминаниям. Например, Шеллоу говорит:
Когда я поступил в Училище правоведения и играл сэра Дагонета в школьном спектакле о короле Артуре…
Акт III, сцена 2, строки 289–290
Может сложиться впечатление, что в этом спектакле по мотивам легенд артуровского цикла Шеллоу играл могучего рыцаря. Ничего подобного! Дагонет был шутом Артура; король произвел его в рыцари только для смеха. Шеллоу исполнял в той давней пьесе такую же роль, какую исполняет в реальной жизни.
Фальстаф терпеливо слушает, мало говорит, но в конце концов произносит бессмертную фразу о «веселых школьных временах»:
Эта фраза имеет абсолютно тот же смысл, что и приведенное выше выражение Пистоля о «семи звездах» (см. в гл. 8: «…Звезды»).
Но факт остается фактом: хотя Фальстаф смотрит на Шеллоу свысока и издевается над бывшим соучеником за его спиной, однако ясно, что Шеллоу богат, в то время как Фальстафу приходится зарабатывать на жизнь собственным умом. Оставшись на сцене один, Фальстаф с завистью говорит:
А теперь он скотовод и знатный помещик.
Акт III, сцена 2, строки 25–27
Такому человеку, как Фальстаф, положение представляется неверным. Когда битва закончится, он вернется и избавит Шеллоу от части богатства.
«Теперь я сообщить считаю долгом, что мне прислал на днях Нортумберленд»
Стоит июнь 1405 г. Отряды архиепископа Йоркского и Томаса Моубрея (сына того Моубрея, пажом которого, по словам Шеллоу, когда– то был Фальстаф) противостоят королевским войскам.
Архиепископ Йоркский объявляет:
Теперь я сообщить считаю долгом,
Что мне прислал на днях Нортумберленд.
Акт IV, сцена 1, строки 6–7
Конечно, Нортумберленд оказывает повстанцам моральную поддержку и шлет им наилучшие пожелания, но сообщает, что сам прибыть на место сражения не сможет, так как в это время будет в Шотландии. История повторяется. То же самое произошло во время битвы при Шрусбери два года назад. Тогда Нортумберленд тоже, испугавшись, отказался принять участие в сражении, что привело к поражению восстания.
Как и при Шрусбери, король предлагает мятежникам амнистию. Томас Моубрей возражает против ее принятия (так же, как Вустер при Шрусбери), но на этот раз остается в меньшинстве.
Архиепископ Йоркский решает принять предложение короля.
«Я вас беру под стражу…»
Предложение об амнистии доставляет граф Уэстморленд. Как только принимают, на сцену выходит Джон Ланкастерский, сын короля и младший брат принца Хэла, чтобы выслушать жалобы и претензии мятежников. Он говорит архиепископу:
По-моему, все пункты справедливы.
Ручаюсь честью, помыслы отца
Нередко извращали царедворцы.
Все злоупотребленья устранят.
Вас попрошу я распустить по графствам
Свои войска, как сделаю и я.
Акт IV, сцена 2, строки 59–62
Предложение принято, повстанческая армия распущена. Как только лорд Хейстингс возвращается с известием, что отряды мятежников ушли, Уэстморленд говорит:
Спасибо
За радостную весть. Я вас беру
Под стражу, Гастингс. Вас, лорд Моубрей, тоже.
И, лорд-архиепископ, вас. Вы все
Виновны в государственной измене.
Акт IV, сцена 2, строки 106–109
Потрясенный архиепископ указывает, что Джон Ланкастер нарушил слово. Ланкастер отвечает ему казуистически. Он обещал устранить все их огорчения в мгновение ока, что и сделает, казнив мятежников. Когда они умрут, то не будут испытывать никаких огорчений.
На самом деле автором этого подлого обмана был не принц Джон, в ту пору шестнадцатилетний, а граф Уэстморленд. Когда прибыл король, мятежников передали ему, привезли в Йорк и обезглавили. На граждан Йорка наложили тяжелую контрибуцию за их поддержку восставших (король, как всегда, нуждался в деньгах).
«…Скромный римлянин…»
Когда сражение кончается, так и не начавшись, прибывает Фальстаф и берет в плен сэра Колвилла[128]128
в переводе – Кольвиль. – Е. К.
[Закрыть] из Дейла, который не собирался сражаться за проигранное дело и сдался без сопротивления.
Приходит принц Джон и начинает распекать Фальстафа за опоздание. Но бессовестный Фальстаф оправдывается:
По дороге сюда я загнал сто восемьдесят почтовых лошадей и, соскочив с последней, без передышки взял в плен сэра Джона Кольвиля, неустрашимого рыцаря и опасного врага. Прирожденная доблесть не спасла его. Едва он меня увидел, как должен был сдаться. Я тоже могу сказать, как один скромный римлянин: «Пришел, увидел, победил».
Акт IV, сцена 3, строки 37–43
Наглость Фальстафа смешит публику и выводит из себя принца Джона, потому что на доспехах сэра Колвилла из Дейла нет ни одной зарубки. Кроме того, Фальстаф нахально сравнивает себя не с кем иным, как с Юлием Цезарем, и цитирует его фразу, произнесенную после битвы при Зеле.
«Рассудительный малый…»
Колвилла возвращают в Йорк и казнят вместе с остальными. Холиншед действительно приводит это имя в списке казненных (что и натолкнуло Шекспира на этот эпизод), но, конечно, не упоминает о том, кто именно взял Колвилла в плен; естественно, этим человеком никак не мог быть придуманный Фальстаф.
Ланкастер позволяет Фальстафу вернуться ко двору через Глостершир (где Фальстаф собирается поживиться за счет Шеллоу). Оставшись один, Фальстаф ворчит на юного принца Джона:
Этот рассудительный малый не любит меня.
Никто не видел, чтобы он когда-нибудь смеялся.
Акт IV, сцена 3, строки 89–91
Фальстафу есть из-за чего расстраиваться. Его дружба с Хэлом держится лишь на том, что он умеет рассмешить принца. На человека, который не умеет смеяться и не обладает чувством юмора, чары Фальстафа не действуют. Один из таких людей лорд верховный судья, другой – принц Джон, а с людьми без чувства юмора старому рыцарю общаться трудно. Таким голову не заморочишь.
Возможно, встреча Фальстафа с Джоном Ланкастерским имеет большее значение, чем кажется на первый взгляд. Именно принц Джон в 1417 г., через двенадцать лет после казни Йоркских мятежников, доставил в Лондон и отдал под суд предводителя лоллардов сэра Джона Олдкасла, после чего присутствовал при его казни – сожжении на медленном огне.
Поскольку сначала Фальстаф носил имя Олдкасл, немудрено, что при виде хладнокровного и лишенного чувства юмора принца Джона ему становится не по себе. На старого рыцаря падает тень мучительной смерти его предыдущей инкарнации.
«Гемфри…»
Король ждет вестей о битве в Вестминстерском аббатстве. В каждой новой сцене он выглядит все более старым и больным, хотя в момент казни архиепископа Йоркского Генриху всего тридцать восемь лет.
Генрих чувствует неминуемость смерти и хочет, чтобы сыновья были рядом. Но больше всего Генриху нужен старший сын, наследник престола. Он говорит:
Хамфри (Гемфри) – младший из четверых сыновей Генриха IV. Он родился в 1390 г.; во время несостоявшегося сражения с войском архиепископа ему было всего пятнадцать лет. Использование имени Глостер – анахронизм. Хамфри получил его только после смерти отца.
Выясняется, что Хамфри не знает, где принц Хэл, после чего король говорит:
А не с ним ли Томас Кларенс?
Акт IV, сцена 4, строка 16
Томас Кларенс – второй сын короля Генриха. Он упоминался в первой части «Генриха IV» (хотя и не под своим именем) как младший сын, заменивший принца Хэла в совете (см. в гл. 7: «…Твой младший брат»). Но Хэл не с Томасом; Томас тоже находится на сцене и говорит королю, что его старший брат проводит время с Пойнсом и другими беспутными приятелями.
Король тут же принимается оплакивать недостойное поведение сына. Он говорит:
Где хороша земля, там и бурьян.
Для сорных трав нет благодарней почвы,
Чем этот мальчик, мой живой портрет.
Тоскливо я вперед бросаю взоры,
Заглядывая с опасеньем в дни,
Когда меня не станет.
Акт IV, сцена 4, строки 54–57
Хотя в этой пьесе принц не совершает никаких предосудительных поступков, тем не менее король боится, что Англией будет править недостойный монарх, словно битвы при Шрусбери в версии Шекспира не было в помине и словно принц Хэл еще не продемонстрировал рыцарство и героизм. Но долгая отсрочка, которая позволяла Шекспиру вновь вернуть на сцену Фальстафа, почти подошла к концу; Генрих вновь излагает легенду о беспутстве и исправлении принца. На этот раз драматург доведет историю до конца, а не бросит на полдороге, как случилось с первой частью «Генриха IV».
«Шотландцы и шайки бунтовавших англичан…»
Входит Уэстморленд и сообщает, что архиепископ Йоркский и его сторонники схвачены. Но это еще не все. Прибывает другой гонец и приносит радостную весть:
Нортумберленд, лорд Бардольф, их шотландцы
И шайки бунтовавших англичан
Разбиты вашей армией в Йоркшире.
Акт IV, сцена 4, строки 97–99
Шекспир вновь сильно уплотняет время. Бунт Нортумберленда и Бардольфа произошел лишь в 1407 г., через два года после восстания архиепископа Йоркского. К тому времени Нортумберленд (все еще находившийся в Шотландии), воодушевленный мятежами, которые подняли в северной Англии противники повышения налогов, набрался смелости и в конце концов приступил к военным действиям.
Он возглавил войско, состоявшее из англичан и шотландцев, вторгся в Англию, после чего в 1408 г. произошла битва у Брэнем-Мура, в 12 милях (20 км) к юго-западу от Йорка. В то время Нортумберленду было шестьдесят шесть лет (по тем временам возраст патриарха), однако даже это не вызывает у нас симпатии к нему.
В «Ричарде II» Нортумберленд предал Ричарда, а затем жестоко преследовал его; в первой части «Генриха IV» он предал сначала Генриха IV, а затем собственного сына; во второй части «Генриха IV» он предал архиепископа Йоркского. Испытываешь мстительное удовольствие при мысли, что этот человек, трусливо отказывавшийся от борьбы, когда его участие могло обеспечить победу, вдруг решился сражаться в одиночку, в результате чего потерпел поражение и был убит.
Другие противники Генриха IV, игравшие важную роль в первой части пьесы и незначительную во второй, также встретили свой конец. Мортимер, попавший в плен к Глендауру и получивший свободу ценой женитьбы на его дочери, умер в точно не установленное время, но где-то около 1409 г., через год после поражения Нортумберленда у Брэнем-Мура.
Сам Глендаур продолжал вести искусную партизанскую войну до самого конца царствования Генриха IV, но уже не представлял серьезной опасности для трона. Его отряды постепенно рассеялись, он пустился в бегство, но его так и не поймали. Валлийцы его не выдали. Он умер около 1416 г., но никто не знает, где и когда. Хотя на Глендаура вели настоящую охоту, однако умер он свободным человеком.
«В реке прилив был трижды…»
Шекспир с помощью одной строки перемещается из 1405 в 1408 г., а с помощью еще нескольких – в 1413 г., когда король ощутил последний приступ смертельной болезни. Услышав весть о разгроме Нортумберленда, Генрих говорит:
Как странно! От хорошего известья
Мне стало хуже.
Акт IV, сцена 4, строка 102
Сыновья и придворные стараются успокоить короля, но, несмотря на бодрые слова, боятся худшего и упоминают о сверхъестественных явлениях. Томас Кларенс сообщает:
Прадед, о котором идет речь, – это, конечно, Эдуард III, который умер в 1377 г., за тридцать шесть лет до смерти Генриха IV. Холиншед сообщает, что вода в Темзе трижды прибывала без отлива в 1411 г., за два года до смерти короля. В то время уже не было Хотспера, который мог бы сказать, что вода в Темзе прибыла бы даже в том случае, если бы умер не король, а кошка, что за прошедшие с той поры два года умерли многие тысячи людей и что прилив вообще не имеет к этому никакого отношения.
Кроме того, здесь Шекспир превзошел самого Холиншеда; у того нет ни слова о том, что нечто подобное происходило перед смертью Эдуарда III.
«Ты выдал тайное свое желанье…»
Наконец появляется принц Хэл и видит своего отца умирающим. Он в одиночестве дежурит у постели Генриха. Король забылся беспокойным сном; корона лежит рядом с ним.
Обращаясь к короне, принц Хэл бранит ее за то, что она приносит королям несчастье. Он думает, что отец уже не проснется, и примеряет корону. Возможно, у него на уме титул, обретенный отцом не по праву, и собственный сомнительный статус «истинного принца». Хэл приходит к выводу, что ему предназначено защитить престол, надевает корону и решительно говорит:
Корона впору.
Храни ее на мне, Господь. Теперь,
Хотя б весь свет простер за нею руки,
Клянусь тебе, отцу и королю,
Я никому ее не уступлю,
Полученного от тебя не кину
И, как святыню, завещаю сыну.
Акт IV, сцена 5, строки 42–45
Принц уходит из комнаты, не сняв короны. Король просыпается и видит, что корона исчезла. Генрих решает, что Хэл не может дождаться отцовской смерти, что ему не терпится поскорее стать королем, и приказывает привести к нему наследника.
Граф Уорик находит плачущего принца в соседней комнате и приводит обратно. Принц объясняет, что не чаял увидеть отца проснувшимся, и король печально говорит:
