Текст книги "Путеводитель по Шекспиру. Английские пьесы"
Автор книги: Айзек Азимов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)
Немаловажный факт: Гамлет говорит, что репутацию пьяницы имеет не Клавдий, а все датчане вообще. Во многих постановках «Гамлета» Клавдий большую часть времени полупьян, однако это несправедливо и умаляет значение многих событий, описанных в пьесе.
В тексте нет и намека на то, что Клавдий – пьяница. Перед нами скорее умный и осторожный монарх, достойный противник Гамлета.
«Проклятый дух…»
Призрак появляется снова. Гамлет потрясен, но тем не менее дерзко бросается вперед. Он восклицает:
Блаженный ты или проклятый дух,
Овеян небом иль геенной дышишь,
Злых или добрых умыслов исполнен, —
Твой образ так загадочен, что я
К тебе взываю: Гамлет, повелитель,
Отец, державный Датчанин, ответь мне!
Акт I, сцена 4, строки 40–45
Ясно, что сам Гамлет понятия не имеет о подлинной природе привидения. Она может быть какой угодно. Ему известно только одно: этот дух, кем бы он ни был, принял облик его отца. Раз так, Гамлет будет говорить с ним и готов на все, лишь бы Призрак согласился ему ответить. Принц не говорит, что Призрак – его отец. Он говорит: «Я буду называть тебя Гамлетом».
Призрак зовет Гамлета туда, где можно поговорить с глазу на глаз. Горацио приходит в ужас. Он не доверяет Призраку и говорит Гамлету:
Что, если вас он завлечет к волне
Иль на вершину грозного утеса,
Нависшего над морем, чтобы там
Принять какой-нибудь ужасный облик,
Который в вас низложит власть рассудка
И ввергнет вас в безумие?
Акт I, сцена 4, строки 69–74
Но удержать Гамлета уже невозможно. Видимо, он считает, что, каковыми бы ни были намерения Призрака, стоит рискнуть, если есть надежда узнать то, что поможет ему выйти из тупика. Принц говорит:
Мой рок взывает,
И это тело в каждой малой жилке
Полно отваги, как Немейский лев.
Акт I, сцена 4, строки 81–83
Речь идет о чудовище, сразив которое Геркулес совершил свой первый подвиг. Это был огромный и могучий лев, наводивший ужас на долину реки Немея.
Гамлет вырывается и бежит следом за Призраком. Друзьям принца остается лишь следовать за ним. Марцелл произносит скорбную фразу, которая вошла в пословицу:
Подгнило что-то в Датском государстве.
Акт I, сцена 4, строка 90
«…Помчался к мести»
Оставшись с Гамлетом наедине, Призрак начинает говорить, причем сразу называет себя:
Я дух, я твой отец.
Акт I, сцена 5, строка 9
Затем Призрак сообщает, почему он пришел и чего он хочет от Гамлета. Говоря о себе в третьем лице, Призрак требует:
Отомсти за гнусное его убийство.
Акт I, сцена 5, строка 25
Потрясенный Гамлет требует подробностей. Он восклицает:
Скажи скорей, чтоб я на крыльях быстрых,
Как помысел, как страстные мечтанья,
Помчался к мести.
Акт I, сцена 5, строки 29–31
Перед нами первое указание на то, что главная тема «Гамлета» – это тема мести. Первоначальный вариант легенды, которую исполняли барды, не оставлял сомнений в том, что речь идет о преступлении, совершенном викингами против викингов, и мести за него. Акцент делался на воинских подвигах, совершенных во имя мести сыном убитого.
Во времена Саксона Грамматика сыну пришлось проявить не столько силу, сколько ум. Однако никакой тайны у Саксона нет. Убийство совершено, и о нем знают все.
В 1580–х гг. на английской сцене ставили пьесу «Гамлет», принадлежавшую другому автору. К несчастью, эта пьеса не сохранилась; мы знаем о ее существовании только по кратким отзывам. Возможно, автором этого «Ур-Гамлета» (немецкая приставка, означающая «ранний» или «первоначальный») был Томас Кид, умерший в 1595 г. в возрасте двадцати восьми лет.
Кид был любителем мелодрам и трагедий в стиле Сенеки. Его самая известная пьеса «Испанская трагедия», опубликованная в 1594 г., перенасыщена призраками, благодаря которым и развивается сюжет, посвященный мести. Если Кид написал и «Ур-Гамлета», то для него это была проба пера перед «Испанской трагедией». Именно в «Ур-Гамлете» впервые появлялся Призрак. Если так, то убийство было тайным и осталось нераскрытым, иначе Призраку просто нечего было бы говорить.
Видимо, эта пьеса времен юности Кида страдала чудовищными преувеличениями. Судя по отзывам, она была кровавой и напыщенной. Английский драматург Томас Лодж в 1596 г. писал, что Призрак вопил в ней, как базарная торговка: «Гамлет, отомсти!»
Шекспир сохранил и Призрака, и мотив мести, но добавил множество нюансов, которые в «Ур-Гамлете» наверняка отсутствовали.
Следует обратить внимание, что при первом упоминании о мести Гамлет (импульсивный и легко воспламеняющийся, нерешительным его может считать лишь тот, кто, по моему мнению, не понимает смысла пьесы) обещает мгновенно выполнить наказ. Но вскоре он поймет, что сделать это невозможно. Первая идея пьесы заключается в том, что месть – дело трудное, а вторая – что всякая месть бесплодна.
«Блудный зверь…»
Призрак рассказывает свою историю. Согласно официальной версии, Гамлет-старший умер, потому что его ужалила змея. Однако Призрак говорит:
…но знай, мой сын достойный:
Змей, поразивший твоего отца,
Надел его венец.
Акт I, сцена 5, строки 38–40
Значит, Клавдий – не только «злой дядя», но и убийца. Призрак не оставляет никаких сомнений. Он продолжает:
Да, этот блудный зверь, кровосмеситель,
Волшбой ума, коварства черным даром —
О гнусный ум и гнусный дар, что властны
Так обольщать! – склонил к постыдным ласкам
Мою, казалось, чистую жену…
Акт I, сцена 5, строки 42–46
Призрак говорит не только о кровосмешении, но и о супружеской измене. Действительно, в 1576 г. французский писатель Франсуа де Бельфоре составил свой вариант истории Гамлета, изложенной Саксоном Грамматиком. У него Гертруда становится любовницей Клавдия еще при жизни Гамлета-старшего. Тот же намек содержится и в этом эпизоде, и в других местах пьесы. Однако Шекспир не заостряет на этом внимание, концентрируясь исключительно на противостоянии Клавдия и Гамлета.
И в самом деле, Призрак пытается выгородить Гертруду. Он говорит:
Но, как бы это дело ни повел ты,
Не запятнай себя, не умышляй
На мать свою; с нее довольно неба
И терний, что в груди у ней живут,
Язвя и жаля.
Акт I, сцена 5, строки 85–88
Призрак не может объяснить, почему Гертруда предпочла Гамлету-старшему Клавдия; по его мнению, это извращение. Он говорит:
Так похоть, будь с ней ангел лучезарный,
Пресытится и на небесном ложе,
Тоскуя по отбросам.
Акт I, сцена 5, строки 55–57
Лично я считаю, что здесь Шекспир намеренно ироничен. Стоит сыграть этот эпизод в соответствии с контекстом (конечно, если это не будет противоречить замыслу режиссера), и в зале наверняка раздастся смех. Призрак Гамлета-старшего называет себя «лучезарным ангелом», поэтому мы имеем полное право заподозрить его в отсутствии объективности. Если Клавдий действительно был «отбросом», то без «волшбы» он обойтись не мог. Конечно, обаятельный, веселый и умный младший брат для человека, который считал себя «лучезарным ангелом», всего лишь «отбросы», однако неудовлетворенная женщина, возможно, посчитает того же младшего брата весьма привлекательным.
«…Что можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом»
Но наступает рассвет, и Призраку приходится уйти. Гамлет остается один и начинает обдумывать план мести. Шекспир дает нам полную возможность следить за ходом его мысли и размышлять о том, что из этого получится (потому что мы прекрасно знаем, что будет дальше).
Во-первых, Гамлет ни на мгновение не сомневается в словах Призрака. Видимо, Призрак очень убедительно копирует манеру речи покойного короля. Чуть позже Гамлет говорит об этом Горацио:
А что до привиденья,
То это честный дух, скажу вам прямо.
Акт I, сцена 5, строки 137–138
Не сомневается Гамлет и в том, что Клавдий убил его отца. У принца есть причина ненавидеть Клавдия, укравшего у него трон, поэтому он готов поверить любому обвинению в адрес дяди; доказательств ему не требуется. Когда Призрак впервые называет Клавдия убийцей, Гамлет говорит:
О вещая моя душа! Мой дядя?
Акт I, сцена 5, строки 40–41
Он это чувствовал! Знал заранее!
Но если Гамлет уверен, что Призрак говорит правду, не сомневается в том, что его дядя – убийца, и клянется помчаться к мести, «как помысел», то почему же он этого не делает?
Это же проще простого. Стоит только оказаться неподалеку от Клавдия или преднамеренно приблизиться к нему, выхватить кинжал – и дяди нет.
Подобный вопрос задают всегда. Гамлета изображают человеком нерешительным, мыслителем, неспособным на действие, и придумывают тысячи сложных объяснений (часто сугубо фрейдистских).
Однако я считаю, что ничего сложного тут нет. Если бы Гамлет стремился к мести только ради мести, если бы он хотел отплатить за убийство отца любой ценой, то казнил бы Клавдия немедленно, как только смог бы коснуться его тела кинжалом.
Но Гамлету этого недостаточно (о чем говорит множество намеков, разбросанных по всей пьесе). Он хочет стать королем. Убийство Клавдия на глазах возмущенных солдат и придворных, после чего его схватят и немедленно казнят, Гамлета совершенно не устраивает. Даже если принцу удастся убить Клавдия и спастись бегством, как после этого убедить датских вельмож сделать его королем?
Если бы Гамлет мог раскрыть правду об убийстве отца, можно не сомневаться, что он сверг бы короля и сам сел бы на трон. Тогда он мог бы убить Клавдия или казнить его, причем на совершенно законных основаниях. Возможен и другой вариант: сначала принц убивает Клавдия, потом доказывает, что Клавдий совершил цареубийство и что он сам не убийца, а мститель, после чего занимает престол.
Но как это сделать? Как доказать, что Клавдий – убийца?
У Гамлета нет доказательств, кроме слов Призрака, а кто им поверит? Свидетели явления Призрака – трое простых солдат, слушать которых никто не станет, и Горацио, слово которого могло бы иметь вес. Но кто из них слышал рассказ Призрака? Никто. Призрак говорил только с Гамлетом, без свидетелей. Да и кто может поручиться, что Призрак – не лживый злой дух? Снова никто. Разве что Гамлет, но он – лицо заинтересованное.
С другой стороны, если Клавдий действительно пьяный гуляка, бездарный король, жестокий тиран, то в чем проблема? Тогда двор избавился бы от него с наслаждением и поверил бы любой сказке, даже самой невероятной, которая придавала бы убийству видимость справедливой казни.
Но все дело в том, что Клавдия любят. Он обаятелен, что признает даже Призрак, и с помощью этого дара ему удалось завоевать Гертруду. На протяжении всей пьесы мы убеждаемся, что Клавдий – король умный и способный; если бы он получил и сохранил корону другим способом, то понравился бы и нам. Более того, позже мы увидим, как он побеждает Лаэрта, проявив в момент величайшей опасности ум, смелость и обаяние.
Разве подобного короля можно убить и оправдаться, ссылаясь на бредни какого-то призрака?
Если Гамлет думал именно об этом, то должен был понять, что убить Клавдия открыто, а затем стать королем невозможно просто потому, что Клавдий – приятный и симпатичный малый. В доказательство справедливости этой догадки приведем слова раздосадованного Гамлета:
Улыбчивый подлец, подлец проклятый! —
Мои таблички, – надо записать,
Что можно жить с улыбкой и с улыбкой
Быть подлецом.
Акт I, сцена 5, строки 106–108
Клавдий – злодей и должен быть убит, но он – улыбающийся злодей, которого убивать опасно. (Необходимо тщательно проанализировать образ мыслей Гамлета, иначе его фраза об «улыбчивом подлеце» покажется нелогичной.)
Гамлет мрачно подчеркивает эту мысль. Он знает себя. Принца можно упрекнуть в чем угодно, но только не в нерешительности; по ходу пьесы он несколько раз впадает в гнев и совершает импульсивные поступки. Гамлет то и дело напоминает себе, что, если он хочет стать королем, торопиться нельзя.
«И в небе и в земле сокрыто больше…»
Больше всего на свете Гамлету нужно время. Он должен составить план действий и претворить его в жизнь так осторожно, чтобы Клавдий ничего не заподозрил. Более того, Гамлет начинает сознавать, что уже подверг себя опасности. Клавдий мог не поверить, что Гамлет продолжает носить траур только в знак скорби по отцу; это опасно само по себе. Но если Клавдий действительно убийца и догадывается, что стоит правде выйти наружу, как принц превратится в демона мщения, он будет в десять раз подозрительнее, а потому угроза жизни Гамлета тоже возрастет десятикратно.
После ухода Призрака к Гамлету подходят Горацио и Марцелл, и какое-то время принц говорит с ними бессвязно; он лихорадочно ищет способы достижения цели и не в состоянии беседовать с друзьями.
Однако, когда Гамлету удается осмыслить ситуацию, он действует быстро. Во-первых, заставляет Горацио и Марцелла поклясться, что они будут молчать. Если Клавдий узнает, что Гамлет беседовал с тенью своего покойного отца, то поймет, что Гамлет узнал правду, и тут же нанесет удар.
Рационалист Горацио дает клятву, но все еще не может поверить в случившееся. Гамлет рассеивает его сомнения двумя знаменитыми строчками:
«Ваша философия» (здесь «ваша» означает не «философия Горацио», а философия вообще) в данном случае-то, что сейчас называют наукой. (Слово «наука» стали использовать в этом смысле только в XIX в.)
Эти две строчки три с половиной века использовали для посрамления того, что считалось догматизмом науки, и обычно цитировали мистики всех мастей.
Тем не менее сами ученые признают правоту этих строк – иначе научные исследования были бы не нужны вообще – и смиренно ищут то, что еще никому не снилось. В отличие от них мистики ничего не ищут, но думают, что они «знают» (с помощью откровений, интуиции и других сверхъестественных способов), а потому надменными, дерзкими и хвастливыми следует называть именно их, а не скромных естествоиспытателей.
«В причуды облекаться иногда…»
Гамлет приходит к выводу, что необходимо избрать тактику выжидания. Он берет с Горацио и Марцелла клятву никогда не упоминать об этом происшествии, что бы ни делал сам принц. Гамлет предупреждает их, что его дальнейшие поступки могут показаться странными:
Затем, что я сочту, быть может, нужным
В причуды облекаться иногда…
Акт I, сцена 5, строки 171–172
Нет смысла гадать, действительно ли Гамлет безумен или только притворяется. Конечно, притворяется. Он сам сказал это. И почему он притворялся, тоже не тайна. Это самое умное, что он мог сделать; следует помнить, что мы имеем дело не с современными предрассудками и даже не с предрассудками эпохи Шекспира, а с гораздо более древними, описанными у Саксона Грамматика, из хроники которого Шекспир позаимствовал идею безумия.
В языческие времена считали, что безумный отмечен печатью богов; такого человека уважали и даже немного побаивались. Если Гамлет безумен, то любой поступок, который, будь принц в своем уме, сочли бы опасным для короля, теперь сойдет за безобидное чудачество. Более того, в таких обстоятельствах Клавдию будет трудно что– либо предпринять против сумасшедшего Гамлета, так как подобное преступление разгневает богов, которые могут наказать весь народ.
Возникает вопрос, не мог ли Шекспир позаимствовать эту уловку у язычников. (В христианские времена считали, что безумие – это одержимость бесами, посланная человеку в наказание за его грехи; таких людей не только не считали отмеченными Небом, но мучили – иногда беспощадно.) Несомненно, мог, потому что существовал хорошо известный исторический прецедент, в подлинности которого ни Шекспир, ни его современники не сомневались. Речь идет о Луции Юнии Бруте, который во времена царя Тарквиния притворялся, что страдает безобидной формой сумасшествия, чтобы спастись от подозрений тирана, которые могли стоить ему жизни. Когда пришло время, Брут сбросил маску и помог создать Римскую республику.
Гамлет притворяется безумным, стремясь обеспечить себе безопасность и выиграть время, необходимое для разработки плана, который позволит ему стать королем.
Естественно, задача ему предстоит нелегкая. Роль сумасшедшего Гамлету не по душе, но более легкого способа справиться с хитрым и пользующимся популярностью Клавдием нет. Он мрачно говорит:
Век расшатался – и скверней всего,
Что я рожден восстановить его!
Акт I, сцена 5, строки 188–189
«Исступление любви…»
Между первым и вторым актами проходит некоторое время; видимо, в этом промежутке Гамлет сумел доказать, что он действительно лишился рассудка. Притворство должно было выглядеть убедительно, так как принц не может доверять никому, кроме Горацио (и то лишь потому, что Горацио был свидетелем истории с Призраком).
В частности, Гамлету приходится остерегаться Офелии. Точнее, не ее самой, потому что эта недалекая девушка ничуть не умнее глуповатой королевы Гертруды; беда в том, что Офелия находится под башмаком у своего отца, ближайшего советника Клавдия. Мало того, Гамлет действительно любит Офелию, и это делает его вдвойне уязвимым. Отсюда следует, что перед Офелией Гамлету приходится изображать безумного изо всех сил. Именно это он и делает.
Сама сцена происходит за кулисами. Мы видим ее глазами Офелии, которая бежит к отцу и рассказывает, как странно вел себя Гамлет, когда нашел ее. Полоний тут же приходит к ошибочному заключению. Старик бранит себя за то, что приказал Офелии прервать дружеские отношения с Гамлетом; в результате бедный принц сошел с ума от горя. Он говорит:
Идем со мной. Отыщем короля.
Здесь точно исступление любви…
Акт II, сцена 1, строки 101–102
«Нет ли чего сокрытого…»
Конечно, Клавдий тоже заметил странности Гамлета, но он не дурак. Умом он уступает только Гамлету, а потому не верит в безумие принца. Из событий пьесы явствует, что Клавдий считает его безумие уловкой, удобной маской, прикрываясь которой Гамлет готовит против него заговор.
Но Клавдию нужны доказательства. Мало кто замечает, что положение Клавдия ничем не лучше положения принца. Гамлет хочет убить короля, но и король хочет убить Гамлета. Однако Клавдий тоже не может просто убить принца. На троне он без году неделя, а потому положение его неустойчиво; убийство сына покойного короля может стоить ему короны. Гамлету мало просто убить короля, ему нужно сесть на трон. А королю мало убить Гамлета; при этом он должен сохранить за собой корону.
Клавдию нужен повод для убийства (как и Гамлету). Если король сумеет доказать, что Гамлет только симулирует безумие, чтобы прикрыть им государственную измену, он сможет казнить принца на законных основаниях; если Гамлет сумеет доказать, что Клавдий убил своего брата, то есть отца Гамлета, он сможет без помех убить преступника.
Нельзя считать, что в пьесе идет речь только об охоте Гамлета на короля; нет, Клавдий и принц охотятся друг на друга. Все зависит от того, кто первым найдет доказательства. Именно на этом и построен сюжет.
Во второй сцене второго акта Клавдий начинает лихорадочные поиски. У него есть абсолютно невинная причина интересоваться здоровьем Гамлета: вполне естественно, что любящий отчим ищет способ помочь дорогому пасынку.
С этой целью Клавдий призывает ко двору Розенкранца и Гильденстерна, которые тоже учатся в Виттенберге и, как и Горацио, являются друзьями принца. Клавдий сообщает молодым людям о безумии Гамлета и наставляет их:
…своим общеньем
Вовлечь его в забавы и разведать,
Насколько вам позволит случай, нет ли
Чего сокрытого, чем он подавлен
И что, узнав, мы властны исцелить.
Акт II, сцена 2, строки 14–18
В конце концов, есть шанс, что Гамлет (если он действительно только притворяется безумным, в чем убежден Клавдий) утратит бдительность, поделится своими планами со старыми друзьями и станет убеждать их примкнуть к заговору. Или хотя бы признается им, что он вовсе не сумасшедший. Одного этого признания будет достаточно, чтобы обвинить принца в заговоре.
Розенкранц и Гильденстерн соглашаются стать шпионами короля. Резонно предположить, что они хорошо знакомы с дворцовыми интригами и даже без помощи Клавдия способны догадаться, что Гамлет стремится захватить власть, а Клавдий хочет задушить это намерение в зародыше. Они охотно соглашаются выполнить поручение: если король доверяет им столь важное дело, то, безусловно, щедро наградит их.
Ближе к концу пьесы, когда Розенкранц и Гильденстерн плывут навстречу собственной смерти, Гамлет наотрез отказывает им в сочувствии, хотя все устроил он сам. Принц говорит:
Что ж, им была по сердцу эта должность;
Они мне совесть не гнетут…
Акт V, сцена 2, строки 57–58
«Исход удачный»
Из Норвегии возвращаются послы (это лишний раз свидетельствует, что между первым и вторым актами прошло какое-то время); по крайней мере, этот кризис удалось преодолеть. Король Норвегии заставил Фортинбраса-младшего отказаться от войны с Данией. Вместо этого Фортинбрас решил воевать с поляками и просит разрешения провести войско через датские земли.
Полоний доволен результатом:
Исход удачный.
Акт II, сцена 2, строка 85
Это доказывает, что король из Клавдия получился толковый. Он был готов к войне, но не пренебрег дипломатией и добился своей цели без единого выстрела и не потеряв ни одного человека.
У датчан нет повода для недовольства Клавдием, и это еще больше осложняет задачу Гамлета.
«Я вышлю дочь…»
Затем к королю подходит Полоний с известием, которое сильно влияет на последующие события. Когда старик чуть раньше объявлял о прибытии послов, он обмолвился, что выяснил причину сумасшествия принца. Клавдий, с жадностью ухватившись за эту реплику, воскликнул:
О, так скажи: я жажду это слышать.
Акт II, сцена 2, строка 50
Клавдий считает угрозу, исходящую от Гамлета, куда более серьезной, чем нападение какой-то Норвегии. Но Полоний, конечно, настаивает на том, чтобы сначала принять послов. Он слишком туп, чтобы понять тревогу короля, и Клавдию приходится уступить.
Когда послы наконец уходят, Полоний принимается нудно разглагольствовать. Королева выходит из себя, но король, который должен сгорать от нетерпения, умудряется сохранить присущее ему обаяние.
Наконец Полоний делится своей догадкой, что Гамлет сошел с ума от любви.
Конечно, Клавдий жестоко разочарован словами Полония; лично он уверен, что за маской безумия кроется нечто более важное. Но улик нет. Поэтому он позволяет себе лишь слегка усомниться в словах старого царедворца:
По-вашему, он прав?
Акт II, сцена 2, строка 151
Когда Полоний принимается с пеной у рта доказывать, что так оно и есть, Клавдий терпеливо отвечает:
Как нам доискаться?
Акт II, сцена 2, строка 159
У Полония тут же созревает план. Гамлет часто приходит в комнату, где сейчас находятся король, королева и Полоний. Старик предлагает этим воспользоваться:
В такой вот час к нему я вышлю дочь;
Мы с вами станем за ковром; посмотрим
Их встречу.
Акт II, сцена 2, строки 162–164
Король соглашается. Возможно, наедине с Офелией принц забудет об осторожности и выдаст себя. В конце концов, догадки самого Полония не имеют значения.
«…В нем есть последовательность»
Входит Гамлет с книгой в руках. В пьесе не сказано, что он подслушал предыдущий разговор, но, если предположить, что принц знает о плане Полония, это полностью объяснит последующие события. Может быть, Гамлет услышал, что король и Полоний о чем-то серьезно беседуют, неслышно подошел к арке, начал подслушивать и вошел лишь после того, как беседа закончилась.
Увидев Гамлета, Полоний предлагает разведать его планы; этот болван очень высокого мнения о своей проницательности.
Гамлет же терпеть не может Полония (о причинах острой неприязни принца к Полонию говорилось выше); если он подслушал план придворного использовать в качестве приманки собственную дочь, это вряд ли добавило ему уважения к старику.
Поэтому Гамлет вступает с ним в словесную дуэль. С виду речи принца кажутся бессвязными, и все же в них есть логика, которая сбивает Полония с толку.
Так, Гамлет туманно намекает на дочь Полония, отрывисто бросив:
Не давайте ей гулять на солнце.
Акт II, сцена 2, строка 185
Эту фразу можно считать как предупреждением (тем более что Гамлет делает его нарочито грубо), так и мольбой не использовать Офелию в качестве приманки. Если мы примем версию, что Гамлет подслушал план Полония, то вполне вероятно, что он жалеет девушку, которой будет вынужден причинить боль.
Естественно, Полоний этого не понимает; тогда Гамлет начинает рассказывать, что написано в книге, которую он читает:
…этот сатирический плут говорит здесь, что у старых людей седые бороды, что лица их сморщенны, глаза источают густую камедь и сливовую смолу и что у них полнейшее отсутствие ума…
Акт II, сцена 2, строки 198–201
Не приходится сомневаться, что это выпад в адрес самого Полония. Намек на глупость Полония («полнейшее отсутствие ума») – жест отчаяния; старик ничего не понял и по-прежнему собирается использовать свою дочь в качестве оружия.
Полоний, окончательно сбитый с толку словами, кажущимися бессвязными и все же имеющими смысл, который он не в силах уловить, произносит знаменитую фразу:
Хоть это и безумие, но в нем есть последовательность.
Акт II, сцена 2, строки 207–208
«…Ваше честолюбие…»
Полоний с позором ретируется, затем входят Розенкранц с Гильденстерном. Гамлет искренне рад видеть их, и они тут же начинают игру слов, понятную лишь однокашникам.
Затем Гамлет, который не в силах скрыть горечь, похоже, теряет бдительность в присутствии друзей-студентов и проговаривается, называя Данию тюрьмой. Когда Розенкранц возражает, Гамлет говорит:
Ну, так для вас это не так; ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым; для меня она – тюрьма.
Акт II, сцена 2, строки 254–255
Розенкранц тут же настораживается. До сих пор слова Гамлета были вполне разумны; его недовольство Данией может означать только одно. Нужно заставить принца подтвердить это. Он говорит:
Ну, так это ваше честолюбие делает ее тюрьмою: она слишком тесна для вашего духа.
Акт II, сцена 2, строки 256–257
Но управлять Гамлетом трудно; для этого он слишком умен. Можно поклясться, что слово «честолюбие» действует на него как красная тряпка на быка. Он тут же возвращается к имитации безумия и отвечает на фразу «…она [30]30
Дания
[Закрыть] слишком тесна для вашего духа» слегка невпопад:
О боже, я мог бы замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны.
Акт II, сцена 2, строки 258–260
Если бы ложные друзья пропустили эту реплику мимо ушей, Гамлет, возможно, успокоился бы. Но Гильденстерн решает, что нужно ковать железо, пока горячо, и продолжает гнуть свою линию:
А эти сны и суть честолюбие…
Акт II, сцена 2, строка 261
Достаточно было дважды повторить слово «честолюбие», чтобы Гамлет понял, чего добиваются Розенкранц с Гильденстерном и как они попали в Данию. Принц заставляет друзей признаться, что их вызвал король. Ясно одно: второй возможности что-то выведать у Гамлета им не представится.
«…Геркулеса вместе с его ношей»
Но у Розенкранца и Гильденстерна тоже есть новости. В Эльсинор прибыла бродячая труппа актеров, чтобы развлечь двор, и Гамлет тут же загорается. Это характеризует принца как человека эпохи Возрождения, интересующегося всем и вся и способного на все; кроме того, этот сюжетный поворот позволяет Шекспиру «прокомментировать» театральную жизнь своего времени. Гамлет спрашивает:
И власть забрали дети?
Акт II, сцена 2, строка 368
Здесь имеются в виду детские труппы (в основном певческие), которые приобрели популярность и успешно конкурировали с взрослыми актерами. Розенкранц отвечает:
Да, принц, забрали; Геркулеса вместе с его ношей.
Акт II, сцена 2, строки 369–370
Чтобы совершить одиннадцатый подвиг – добыть золотые яблоки гесперид, – Геркулес воспользовался помощью титана Атланта, который держал на плечах небо. Геркулес избавил гиганта от его ноши, пока Атлант ходил за яблоками. Позже Атланта стали изображать держащим на плече не небо, а землю, поэтому, вполне естественно, представляли, что Геркулес избавил титана именно от этой ноши.
Реплику Розенкранца можно считать метафорой, показывающей, как легко дети справились со своей задачей.
Кроме того, на вывеске театра «Глобус», ставившего пьесы Шекспира во время написания «Гамлета», был изображен Геркулес с глобусом (именно поэтому театр и назывался «Глобус»), таким образом, фраза Розенкранца может быть завуалированным намеком на то, что даже театр «Глобус» бессилен перед новой модой.
«Когда Росций был актером…»
Снова входит Полоний и сообщает, что актеры действительно прибыли. Гамлет, который казался вполне нормальным, когда речь шла о драме, тут же снова начинает играть роль сумасшедшего. Он затевает бессвязный разговор об актерах:
Когда Росций был актером в Риме…
Акт II, сцена 2, строки 399–400
Квинт Росций был самым знаменитым римским комиком в I в. до н. э. У него не гнушался брать уроки красноречия сам Цицерон. Когда в 76 г. до н. э. против Росция затеяли судебный процесс, предъявив иск на огромную сумму, Цицерон защищал его и произнес на суде знаменитую речь. А Сулла, который был римским диктатором с 82 по 79 г. до н. э., даже возвел Росция в ранг, соответствующий приблизительно британскому рыцарю.
Полоний не обращает на Гамлета никакого внимания и взахлеб расхваливает приехавших артистов. По его мнению, они такие разносторонние мастера, что
…у них и Сенека не слишком тяжел, и Плавт не слишком легок.
Акт II, сцена 2, строки 409–410
Сенека писал высокопарные кровавые трагедии. В отличие от него Тит Макций Плавт (III в. до н. э.) считался в Риме мастером грубоватого фарса. Невольно приходит в голову, что здесь Шекспир слегка похвалил за разносторонность самого себя, потому что он писал пьесы как в стиле тяжелого Сенеки («Тит Андроник»), так и в стиле легковесного Плавта («Комедия ошибок»).
«О Иеффай…»
Гамлет отвечает ему насмешливо и цитирует строку из баллады, широко известной во времена Шекспира:
О Иеффай, судья израильский, какое у тебя было сокровище!
Акт II, сцена 2, строки 412–413
Здесь речь идет об Иеффае, командующем израильской армией («судье»). Во время битвы с аммонитянами он поклялся принести в жертву того, кто первым встретит его при возвращении домой. Полководец одержал победу, а когда вернулся, навстречу ему вышла дочь. Он сдержал клятву и позволил убить девушку на алтаре (Суд., 30: 40).
Это ужасная история; возможно, именно поэтому она была у всех на устах.
Похоже, Гамлет нещадно издевается над Полонием, который пожертвовал дочерью, тщетно пытаясь вывести Гамлета на чистую воду.
Когда Гамлет исполняет еще несколько строк и доходит до той, в которой сказано, что у Иеффая была любимая дочь, Полоний наконец понимает намек и говорит, что у него тоже есть любимая дочь. На что Гамлет мрачно отвечает:
