Текст книги "Забудь обо мне (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)
Глава сто седьмая: Сумасшедшая
– Правда собираешься пить это? – первым нарушает молчание Бармаглот, когда заказываю официанту «Текилу Санрайз».
– Что тебя удивляет? – смотрю на мраморную стойку с видом человека, увлеченно ищущего истину в черно-белых разводах.
– Слишком крепко для тебя.
Я молчу, чтобы не сказать, что уже давно достигла возраста, когда мне можно пить спиртное без разрешения. Хоть льстит, что у меня до сих пор иногда просят показать документы, чтобы убедиться, что мне уже можно употреблять спиртное.
На самом деле, я бы взяла что-то помягче, но если срочно не волью в себя порцию «расслабляющего» – точно позорно сбегу.
Официант ставит бокал, и я с жадностью делаю первый глоток.
Действительно крепко, так что, когда морщусь и подавляю оскомину, Бармаглот выразительно хмыкает.
– Разве ты не должна быть сейчас в постели и наслаждаться крепким сном? – его следующий вопрос.
– Разве ты не должен быть сейчас в постели и наслаждаться Мариной? – мой на него ответ.
Все же, как бы я не пыталась оттянуть этот момент – он случается.
Нам приходится посмотреть друг на друга. Вот так – на расстоянии чуть больше, чем касание вытянутой рукой. Без надежного укрытия наших «вторых половинок». В сопровождении алкоголя и легкого джаза, от которого густеют кровь и мысли.
– Хочешь поговорить об этом? – переспрашивает Бармаглот, и я замечаю, что его пальцы сжимаются вокруг стакана немного сильнее. – О моей постели?
– Вообще не интересует, – говорю я, подавляя желание прикрыть ладонями уши. Кажется, грохот в моих барабанных перепонках скоро начнут транслировать по всем спутниковым каналам.
Делаю слишком жадный и глубокий глоток.
Алкоголь обжигает горло. Закашливаюсь, но, когда Бармаглот подается вперед, протягивая руку как будто чтобы похлопать меня по спине, отодвигаюсь, вдобавок чуть не падая со стула.
Господи, сегодня точно не мой день, но я хотя бы приговорю эту чертову текилу в кислом соке.
Еще два глотка – и мой стакан пуст. Прошу бармена повторить.
Пусть уже, наконец, алкоголь ударит в голову – и может хоть тогда я выскажу все, что наболело и накипело. Закрою этот гештальт с серебряными глазами, упакую его в старую газету и спрячу подальше. В тот черный сырой угол, куда будет лень лезть даже мне самой. А через пару-тройку лет просто сгребу как мусор, даже не разбирая, и вынесу на свалку памяти.
И забуду.
Зажив счастливой здоровой жизнью.
– Лучше просто молчи, – предлагаю я, когда Миллер пытается открыть рот. – Буду я пьяной или нет – уже не твоя проблема.
– Вообще-то, я просто хотел сказать, что ты хуево выглядишь, – пожимает плечами он.
Громко и нервно смеюсь. Позерно, нарочно запрокинув назад голову. Пытаюсь казаться более пьяной, чем есть на самом деле. Проклятый алкоголь как нарочно не хочет бить в голову, хоть обычно меня развозит и от пары бокалов шампанского.
– Извини, что я стала не в твоем вкусе. – А что еще мне на это ответить? – У твоей новой женщины идеальные формы.
– В моем вкусе сытые женщины со здоровым цветом лица, отсутствием следов недосыпа под глазами и без выпирающих из-под одежды костей, – спокойно таранит Миллер.
Никогда не пойму, как ему это удается – знать, что ответить, чтобы и не унизить, и пройтись по самому больному.
– Спасибо, Свет мой зеркальце, – отпускаю едкую ремарку, и мы снова дуэлимся колючими взглядами. – Но, знаешь, это вроде уже не твоя проблема? Забудь обо мне, помнишь?
Он открывает… и закрывает рот.
Утыкается взглядом в стакан с алкоголем.
Сколько тут сидим – а не сделал и глотка.
– Алиса, я…
– Может, теперь буду говорить я? – Опрокидываю в себя еще одну порцию почти целиком, и даже бармен начинает коситься на меня с видом человека, готового принимать ставки, на какой минуте эта ненормальная устроит танцы на барной стойке. – Просто ради разнообразия, потому что ты уже сказал все, что хотел – мне до сих пор икается.
Он еще сильнее сжимает стакан в пальцах, и на этот раз даже моим уже немного рассеянным зрением замечаю, что костяшки все-таки светлеют.
Разворачивается всем корпусом.
Делает жест рукой – как будто клянется в пол.
– Жги, Зай, – с улыбкой, но злыми, как у дьявола глазами. И на секунду, уже к бармену: – Все, что она разобьет, включите в счет за номер.
– Я сама в состоянии…
– Да я в курсе, что ты крутой и дерзкий оголодалый Заяц. Никаких покушений на твою финансовую независимость, это просто чтобы ты не отвлекалась на просчёт медяков.
– Я тебя ненавижу! – все-таки выводит. Как-то резко и сразу, всю целиком и полностью вышибает из равновесия. – За это твое вечное: я старше, я знаю, я все могу и все умею, сиди тут возле моей ноги и не высовывайся, потому что я решил, что ты хорошо смотришься на этом коврике и с газеткой в руках. Я так решил, я же Марк Миллер – до хуя крутой мужик с вооооот такими Фаберже, с кучей бабла, сраный ёбарь-террорист!
Делаю жадный глоток воздуха, вдруг чувствуя себя так, словно с плеч свалилась огромная тяжеленная глыба.
Мне становится немного легче.
Еще и потому, что Бармаглоту, судя по его виду, это вступление в выяснение отношений ой как не понравилось.
– Уверена, что хотела сказать именно это? – прищуривается он.
– Уверена, что все это надо было сказать в тот же день, когда ты попытался всучить мне твой спитч про отношения за бабло. Правда думали, Марк Игоревич, что я поведусь на эту невообразимую щедрость и понесусь вприпрыжку занимать пригретое местечко? Прекращайте спать с дурами, Бармаглотище – вы от этого тупеете.
– Снова на «вы»? – не удерживается от замечания.
– Как обычно. Со всем уважением к вашим священным сединам.
– Польщен. Это уже все? Или продолжение следует?
– Это был пролог, Марк Игоревич, не обольщайтесь.
– А может я тогда попкорн возьму?
Я собираюсь вылить на него поток очень неженственных матов, но потом замечаю, что все это – просто бравада. Игра. Точно так же, как я тут напивалась, чтобы казаться смелее, чем есть на самом деле, так и Бармаглотище напялил маску «Мистер Мне все по хуй», но глаза выдают его с головой. Совсем немного и только потому, что я всматривалась в эти глаза так долго и часто, что научилась считывать его настроение по ширине зрачков.
И как-то сразу отпускает, словно резкое понижение температуры тела после термоядерной пилюли.
Я же правда всматривалась в эти глаза.
Могла часами водить пальцем по контурам татуировок.
Придумала прозвища всем его чернильным черепам и воронью.
Не могла уснуть, пока он не укладывался рядом.
Ночью стягивала на себя одеяло, чтобы прижимался сильнее.
Нарочно укладывалась так, чтобы закидывал на меня руку и ногу.
Помнила наизусть все его рубашки и галстуки, но больше всего любила, когда он в простых домашних штанах и футболке с растянутым горлом.
Сходила с ума от его запаха.
Зарывалась носом в волосы, когда садились смотреть какой-то фильм, и мне обязательно было нужно взобраться Бармаглоту за спину, чтобы обнять руками и ногами.
Я берегла свое сокровище ревностно и эгоистично.
Я же…
Всегда…
– Я любила тебя, – говорю уже спокойно и возвращаю стакан с коктейлем обратно на стойку. Мне больше не нужен допинг, чтобы выплеснуть всю эту чертову боль. – Я всегда-всегда тебя любила. Еще когда впервые увидела. Помнишь? Ты пришел на мой День рождения: в костюме, модных туфлях, с букетом цветов и подарком в бархатной коробочке?
Кивает.
Перестает улыбаться.
И, словно перехватив эстафетную палочку, пьет.
– Ты был такой… Ну как солнце, только мужик. Я смотрела на тебя во все глаза и не могла поверить, что такие, как ты, вообще существуют за пределами голливудских блокбастеров и инстаграма. Я еще тогда в тебя влюбилась.
Может быть, кто-то бы покрутил пальцем у виска.
Как можно любить человека и не знать, что любишь?
Можно.
Если вслед за ним приходит его разодетая красивая жена. И жмется к нему, крепко держа под локоть двумя руками, помечая свою законную территорию шлейфом винтажного парфюма.
Можно, если ты – хорошая карамельная девочка, надежда семьи и все смотрят на тебя как на человека, который скорее умрет, чем свяжется с женатым мужиком. Как можно вообще, ты же лапочка-умница, у тебя вообще мозги инопланетянки, на генном уровне записано, что женатые папины друзья – табу.
И Сумасшедшая Алиса не побежала за Белым кроликом.
Она решила, что не будет огорчением ни для мамы с папой, ни для красивой жены Бармаглота, и как полюбила – так и разлюбит.
Потому что карамельной девочке с крепкой моралью ничего не стоит покомандовать собственному сердцу, кого ему можно любить, а кого – нельзя.
Вот так у Сумасшедшей Алисы и появился список.
Топ.
С идиотскими требованиями.
За которыми торчали уши… нет, не Белого кролика.
А злой оскал Бармаглота.
Мужчина постарше – обязательно. Младше тридцати – даже не вариант.
Спортивный, с крутыми плечами.
С татуировками.
С щетиной – и не обсуждается.
Устроенный и самодостаточный.
Алиса не побежала в Волшебную страну. Алиса повернула на перекрестке с указателем «Самообман» и пробыла там долгих семь лет, пытаясь найти хотя бы кого-то отдаленно похожего. Но свободного. Только ее.
– Андрей был просто очень плохой подделкой тебя, – грустно улыбаюсь, смахивая слезы с глаз. Нет, не потому что стыжусь – просто глаза очень щиплет. – Он даже был таким же любителем иметь все, что движется. Я, Бармаглотище, даже все твои пороки скопировала, представляешь? Пора патентовать свое подсознание как уникальный копировальный аппарат будущего.
Миллер снова пьет, и когда его стакан пустеет, бармен тут же меняет его на полный.
– Я так боялась признаться себе, что могу влюбиться в женатого, в слишком взрослого, в проклятого бабника, что «придумала» любовь к Андрею. Потому что, когда он исчезал с горизонта моей жизни – это хотя бы не было так больно, как было бы с тобой. Тренировалась, проходила курс молодого бойца под названиваем: «Когда тебе уже сделали больно, потом уже все равно». Да, конечно, глупо. Но откуда у дерзкого зайца мозги?
– Алиса…
– Нет! Не смей, слышишь, Миллер? Не смей меня перебивать! Ты дважды не дал мне сказать, решил за нас по-взрослому. Но, знаешь, я уже не маленькая папина дочка и могу сама решить, где у меня болит!
Горло жжет от слишком горьких слов.
Но на этот раз я не отступлю и не спрячу голову в песок.
– Знаешь, почему я вытребовала развод и замуж? Потому что стала превращаться в Милу. Я тоже начала слишком сильно в тебя вляпываться, Миллер. Я тоже начала становиться зависимой от твоего взгляда, запаха, твоей улыбки, сообщений и звонков. Бежала от этого так сильно и быстро, что не заметила беготню по кругу и в конце концов со всего размаху расшибла лоб об свой самый страшный страх – зависимость от тебя. И когда Андрей… подвернулся, это был слишком сильный соблазн отмотать назад, чтобы я им не воспользовалась.
В тот день, когда Март рассказывал мне, как любит и не может без меня жить…
Если бы Бармаглот не рубанул и не решил за нас обоих…
Я бы…
– Я тебя до сих пор люблю, Бармаглот. Это слишком глубоко во мне. Так глубоко, что отложилось в хромосомах. Но я… Понимаешь, Сумасшедшая Алиса наломала дров. Со всех сторон – куда ни посмотри. И щепок тоже. И даже разрушила красивый Барби-домик, который ты для нее построил. Но, знаешь… Сумасшедшей Алисе хотелось, чтобы ты хотя бы раз… Хоть бы один чертов раз в своей жизни свернул со своих накатанных рельс и не бежал утешаться к другой так быстро, будто от этого зависела судьба человечества. Я, может, и не заслужила прощения. Я его уже и не прошу. Но я заслужила хотя бы каплю твоей душевной боли по мне. Чтобы знать, что «мы» были по-настоящему пусть даже всего на одну минуту.
Он снова молча пьет.
Я сползаю со своего стула, чувствую себя израненной собственными душевными страданиями. Как те люди, которым так больно внутри, что они намеренно наносят себе увечья, лишь бы хоть чуть-чуть облегчить агонию души.
– Я всегда была для тебя просто трофеем, Бармаглот. Куколкой, игрушкой, Заей, которая успевала сбежать быстрее, чем ты набрасывался из засады. И я сама виновата. Потому что мне хотелось тебя провоцировать. По той дурной глупости, которая торчит в головах всех милых хороших девочек, мечтающих о рычащих брутальных мужиках и принимающих простую похоть за настоящую страсть, а заботу – за любовь. Ты заботился обо всех своих «Заях»: каждой снимал квартиру. Дарил шмотки, давал деньги. Рестораны, меха, кольца с брюликами под елку для бабы, которую ты знаешь несколько месяцев – ты всегда был щедрым мужиком. Это твое «прости, Зай, но я не разведусь и могу предложить тебе только это». Вернее, теперь уже – не женюсь?
Миллер прикрывает глаза всего на секунду, но мне этого достаточно, чтобы пересилить себя, подойти к нему уже без страха и даже без дрожащих коленей.
Кладу руку ему на плечо.
Прижимаюсь губами к его колючей щеке.
Слезы градом, но они уже не душат.
Мне почти легко.
Знакомое покалывание любимых колючек на тонкой коже немного обветренных губ.
Бармаглот даже не пытается повернуть голову в мою сторону.
Не предпринимает попыток дотронуться.
– Спасибо, что вы у меня были, Марк Игоревич, – искренне благодарю я.
И сейчас это намного больше, чем все те «люблю», которые я сказала раньше.
Глава сто восьмая: Сумасшедшая
Я знаю, что на этот раз он не будет меня останавливать.
Не скажет ни единого слова. Не протянет руку. Не посмотрит вслед.
Маленькой мечтательной Алисе очень хочется, чтобы этот уютный мир Самообмана, к которому она так привыкла, не рассыпался как карточный домик. Но он все равно ломается. С каждым шагом вперед – мост позади сгорает.
Это – правильно.
Но все, что правильно, почти всегда причиняет боль.
Я возвращаюсь в номер уже без намека на туман в голове. Только странно легко. Даже трясу руками, чтобы убедиться, что на них теперь нет невидимых цепей, которые я сама же на себя и одела.
Сажусь за ноутбук и заказываю билет на самолет.
Собираю вещи.
Бережно упаковываю все свои воспоминания об этом странном отдыхе длинною всего в два дня, а как будто – в целую полярную ночь.
Когда-нибудь, когда у меня будет другая жизнь, я обязательно вернусь в эти горы, вдохну морозный воздух и подумаю, что я просто пыталась жить. Как умела и как могла. По крайней мере, никогда не пряталась от совершенных ошибок.
Я даже не сплю – не хочется.
Успокаиваю себя тем, что пока доберусь до самолета, вымотаюсь настолько, что по крайней мере усну в полете и, если вдруг мы разобьемся, какой-то спасатель найдет меня с безмятежным лицом. Ну, или то, что от меня останется.
В восемь раздается стук в дверь.
Это Костя, и я встречаю его улыбкой и предложением поговорить.
Он быстро оценивает взглядом мой совсем не подходящий для лыжной прогулки вид и как будто уже понимает, что разговор будет не о том, в силе ли наши планы погулять и взять те самые вершины.
– Что-то случилось? – Он присаживается на диван, и я устраиваюсь рядом. – Ты меня немного… беспокоишь.
– Все хорошо, мои руки и ноги в порядке, – пытаюсь добавить хоть каплю мягкости, потому что даже не представляю, хватит ли мне сил закончить еще один серьезный разговор. – Просто… Я взяла билет домой. Через час нужно выезжать в аэропорт.
Он минуту просто молча смотрит на мои руки, которые от нервов не знаю куда и деть.
И со стороны наверняка выгляжу какой-то неуравновешенной.
– Это из-за Миллера? – догадывается Костя.
Что ж, он никогда не был ни глупым, ни слепым.
У судьбы очень неприятное чувствую юмора, раз она решил подсунуть мне, возможно, первого нормального мужчину, а я не могу взять этот подарок. Потому что руки заняты совсем другими вещами.
Ох, Алиса, что-то в твоей голове слишком много метафор. Русские классики тобой бы гордились.
– Это из-за меня, – отвечаю я. И это честно. – Я не могу находится с ним рядом. Потому что… Между нами столько всего намешано и сварено, что я пока не представляю, что со всем этим добром делать и в какую тару разливать. И будет очень неправильно давать тебе надежду… если я сама не знаю, когда, куда и к чему приду. Прости, что я…
Костя молча берет меня за руки.
Несильно, но уверенно сжимает пальцы.
У него теплые и крепкие ладони. Не такие жилистые пальцы, как у того, другого, и на них нет татуировок, но именно сейчас мне приятно чувствовать это касание. Настолько приятно, что с нежностью сжимаю их в ответ.
Пожалуй, мы с ним не о любви.
О дружбе, быть может? О той, которая подразумевает долгие посиделки ночами за просмотром любимого сериала, напиваться в дым, творить дичь и договориться, что если мы через пять лет никого себе не найдем, то обязательно поженимся и будем творить ту же хрень, но уже с одинаковыми фамилиями.
– Я поеду с тобой в аэропорт. Ты же самолет увидишь – трястись начнешь, регистрацию не сможешь пройти.
Киваю.
Улыбаюсь не губами – душой.
Все хорошо.
Теперь все будет хорошо.
Уже в шумном и заполненном людьми здании аэропорта Костя приобнимает меня за плечи и притягивает к себе.
– Напиши, когда приземлишься, хорошо?
– Обязательно, тебе – второму, сразу после родителей.
– И давай не ставить точку, хорошо?
– Многоточия – это очень опасно, – не могу не сказать я.
– Зато, когда есть многоточия, можно не искать повод пригласить на кофе симпатичную девушку.
Он все-таки очень милый.
Теплый. Уютный. Надежный, хоть мы знакомы всего ничего.
– Хорошо, Мистер Теплая подушка, пусть будут многоточия.
Может быть… Когда-нибудь…
Глава сто девятая: Бармаглот
Январь тяжелый и холодный.
А февраль – жесткий, как удар битой по затылку.
Март – сырой, заставляет очень четко ощущать каждый из своих сорока одного года.
Апрель провожу под девизом: «Нельзя заработать все деньги мира, но можно хотя бы попытаться».
А в мае, когда я официально праздную четыре месяца без баб, жизнь преподносит еще один «сюрприз».
После очередной сделки, когда выхожу из ресторана и хватаюсь за сигарету, потому что немцы буквально намотали нервы на колючую проволоку, кто-то подходит ко мне слева и вместо приветствия прикасается к локтю.
– Обещал, что бросишь курить, когда отпразднуешь День рождения.
Не знаю, почему голос Милы вдруг так странно и тепло резонирует в душе.
Расстались мы с ней на таких нотах, что в пору отгораживаться друг от друга не то, что разными сторонами улицы, но и разными планетами. В разных галактиках.
И после развода ни разу даже не виделись, не писали друг другу.
От общих знакомых слышал, что она вроде как начала отходить и даже нашла себе какого-то мужика, но потом жизнь развела и эти последние мосты. Так часто случается, когда люди расходятся, то приходится делить и бывших общих друзей. И обычно они – на стороне пострадавшего.
– Привет, Мил.
Мне хочется ей улыбнуться.
Впервые после того разговора с Алисой мне хочется улыбнуться живому существу со свей искренностью.
Но стоит взглянуть на нее – и зубы сводит от противной оскомины.
Нет, не потому что снова накатывает прошлое.
Потому что она чертовски отлично выглядит. Может, и набрала пару кило, перестала маниакально закачивать под кожу «уколы красоты», и у нее проявились маленькие морщинки, но все это вообще ни хуя не значит в сравнении с тем, как она улыбается.
Тут впору вешать инсталляцию: «Когда женщина светится от счастья – это выглядит вот так».
Я ее такой помню только в молодости.
Когда у нас еще был счастливый брак, и когда мы жили в маленькой «двушке», строя планы на сытое будущее.
– Да не смотри ты на меня как на привидение, – тихонько смеется Мила. Не пытается поправить волосы, не строит глазки. Если она до сих пор и таит на меня обиду, то за этот почти год расставания стала прекрасной актрисой, чтобы настолько умело это скрывать. – Ты тут… с новой судьбой?
Ее кивок в сторону ресторана.
Отрицательно мотаю головой, затягиваюсь, выпускаю дым, и Мила, разгоняя его рукой, делает пару шагов назад.
Что-то есть в этом движении, что заставляет пристальнее окинуть взглядом ее фигуру.
Она всегда следила за собой, поддерживала стройность и страшно бесилась, даже когда пара лишних кило были всего лишь физиологическим процессом во время женских дней.
Под тонким меховым пиджаком уже хорошо угадывается небольшая округлость.
– Сколько уже? – Показываю взглядом на причину вопроса.
Мила, смущаясь, мимолетно проводить рукой по животу.
– Четыре месяца. Но меня так разносит, что я не знаю, какие вопросы ненавижу сильнее: что срок больше или жду ли я двойню.
– Не придумывай, ты отлично выглядишь.
– Это потому что ты не видишь меня по утрам, зеленую и опухшую, как царевна-лягушка в свои не самые лучшие дни.
Мила, которая шутит просто так – это что-то, что я забыл и оставил в молодости точно так же, как и дешевый кофе и автомобили от отечественного автопрома.
– Это потому что у тебя нормальный мужик, – не собираюсь юлить я.
– Ну, и это тоже, – тоже не отказывается она. – Как ты? Раз сто хотела тебе позвонить, но все как-то… Сам понимаешь.
– Понимаю, Мил. Честное слово. Я в порядке.
– Слышала, поднялся на пару строчек выше, – намекает на всем известный список ТОПового финансового журнала.
– Всего-то на две, и только потому, что у конкурентов дела идут неважно.
– Боже, Миллер, когда ты вдруг стал скромником! – Снова легонько касается моего локтя. – Ты же трудоголик, так что все закономерно. Через пару лет придется заказывать билеты за месяц вперед, чтобы обмолвиться с тобой парой слов.
– Как только эта хуйня случится, обещаю выписать безвременный абонемент тебе первой.
– Кончай ругаться – тебе это не идет.
– Дурная привычка – куда уж в мои годы от них избавляться. Пытаюсь превратить ее в достоинство, но пока хреново получается. Ну, и кто он?
Краем уха слышал, что ее новый муж работает в сфере финансов, но справки не наводил.
Мила увлеченно рассказывает, что он работает финансовым аналитиком в крупной банковской структуре, что, конечно, его имя никогда не попадет в тот самый список, но у них есть все и даже детская, которую она как раз обустраивает. Что они ездят отдыхать в теплые страны просто так, без повода. Что у нее два мопса, которые достались им от его нерадивой сестры, и хоть эти собаки жутко храпят и портят воздух, она без них жить не может. Достает телефон, листает и показывает фотки, а еще все время смеется.
А меня от ее смеха выкручивает и выворачивает, как железный хлам под прессом.
Это все – совсем не напускное.
Не как в те дни, когда мы сходились после очередной ссоры – и она пыталась доказать, что поработала над собой, стала позитивной смотрящей на мир идеальной женой.
Она тогда ни хрена не была такой счастливой, как сейчас.
И все это – вот прямо у меня под носом – это как живое свидетельство тому, что мой Заяц была права.
Когда-то давно я взял счастливую молодую женщину, а потом забил на нее хуй, потому что приелось, опостылело и появились доступные «давалки». И покатилось, понеслось.
Жизнь, кажется, еще никогда не выписывала мне таких жесткий пиздюлей.
– Извини, я тебя совсем заболтала, – вдруг спохватывается Мила и украдкой бросает взгляд на наручные часы.
– Все нормально, я просто проветриваю башку.
Мне хочется продолжить разговор, но правда в том, что мне и рассказать-то особо не о чем. Все в моей жизни движется по тем же рельсам, работает по тем же схемам. Ничего нового и интересного я ей не расскажу. Снова говорить, что у меня работа, работа и работа? Что есть новая удачная сделка, которая выжала из меня все соки, но добавила красивую сумму? Все это Мила и так знает. И всем этим она сыта по горло.
– Надеюсь, у тебя все хорошо, – понимающе кивает Мила. Знает причину моего молчания. – Береги себя, Марк.
На прощанье она еще раз поглаживает меня по локтю и скрывается за дверью ресторана.
Это правда был хороший урок.
Увидеть себя со стороны.
Хорошо, что по крайней мере на сегодня я ничего и никому не должен: никто не ждет с ужином, некому покупать цветы. Свободен, как ветер – живи не хочу. Можно вернуться домой, завалиться на диван и провести выходные в виртуальном мире, выпуская кишки фэнтезийным монстрам.
Но домой все равно не еду.
Сворачиваю в противоположную сторону.
Сколько времени прошло, а я все равно раз в неделю езжу этой дорогой, в одно и то же место. Раньше даже обещал себе завязать, а потом стало как-то вообще по хуй.
Я притормаживаю в квартале от того места, куда собираюсь пойти.
Выхожу, закуриваю и медленно, стараясь держаться почти впритык к домам, иду вперед, к повороту. За которым – «Пряник».
Теперь это место и не узнать.
От разваленного старинного здания, нуждающегося в ремонте, не осталось и намека. А вся прилегающая территория красиво обустроена и даже огорожена симпатичным забором. Есть несколько столиков и стульев с красивой ковкой и полосатыми подушками, маленькие горшки с аптекарской зеленью вместо стандартных ваз с цветами. Мой Заяц очень хотела, чтобы все было уютно, по-домашнему, но со вкусом. «Чтобы прошли – и не могли не зайти», – вспоминаю ее слова так отчетливо, словно прямо сейчас шепчет мне на ухо.
Теперь тут кафе на втором этаже, и народа всегда полно.
Я люблю садиться на скамейку с противоположной стороны улицы, чуть правее. Как раз за деревом, и, если нарочно не всматриваться – заметить знакомого человека очень сложно, тем более, что мой Заяц всегда ходит в другую сторону, потому что машину паркует около магазина домашних растений, куда изредка заходит, чтобы купить новый суккулент, кактус или просто утащить домой полумертвую орхидею. Наверное, у нее дома уже целая оранжерея.
Я пару раз пересекался с Вовкой, он обмолвился, что Алиса переехала.
Куда – я до сих пор не знаю. Нарочно бью себя по рукам, чтобы больше не совать нос в ее жизнь. Первый раз за все время, что ее знаю, Заяц превратилась в огромный знак вопроса – могу только догадываться, чем живет и что делает.
Сегодня уже достаточно поздно, но Алиса, как всегда, уходит последняя.
Иногда хочется на все плюнуть, выйти и дать ей по заднице за то, что не думает о безопасности, но потом в башке всплывает какая-то ее фраза из того жесткого монолога и… В общем, я пообещал себе не вмешиваться и позволить ей набивать шишки самостоятельно.
Она у меня уже совсем взрослая.
Раз смогла нокаутировать здорового мужика двумя десятками предложений.
Я усаживаюсь на скамейку, потираю переносицу, чтобы немного рассеять туман в глазах – усталость и недосып последних дней все-таки дают о себе знать. И еще перенесенная на ногах тяжелая простуда, которая перекачала половину моего офиса, и в итоге вся работа свалилась на оставшихся в поле воинов.
Бросаю взгляд на часы – уже самое время закрываться.
Это невозможно, но иногда кажется, что вижу ее фигуру за окнами.
Через пару минут около двери притормаживает «Порше».
Знаю, что вполне оправданная хрень не зря лезет в голову.
Жадно затягиваюсь дымом. Если из ушей валить начнет – ни хрена не удивлюсь.
Я ни разу не видел возле моего Зайца каких-то мужиков. Она все время одна: на работу, с работы, иногда к ней приходит Юлиана, и они вместе куда-то едут. Наверное, эти месяцы меня потому так жестко и не раскачивало – верил, что территория свободна. И хоть это уже не мой прайд, никаких других хищников тут все равно нет.
Заяц выходит из магазина, и мои губы непроизвольно растягиваются в улыбку. Она полюбила розовый. Почти всегда в нем. И сегодня на ней милое короткое пальто того же цвета, а под ним что-то предательски короткое и облегающее. Платье, могу поспорить.
Водитель «Порше» уже спешит ей навстречу – молодой, темноволосый очкарик. Одет только стремно: рваные джинсы, толстовка с капюшоном. Хотя, хули там, я сам люблю ходить как недобитый рэпер, но этому хоть точно на десяток лет меньше, чем мне.
Мой Заяц останавливается, открывает сумку и со смехом достает оттуда пару туфель.
Парень протягивает руку.
Она вкладывает в его пальцы свою ладонь.
Я выбрасываю сигарету в урну.
Пока Заяц переобувается, ее спутник внимательно за не наблюдает. Думает, что раз она его не видит, то можно без стыда пялиться ей на грудь.
Мысленно я отрываю ему пальцы, локти, выкручиваю все суставы, как жуку, которого официально отдали на садистские опыты.
Алиса становится выше в белых туфлях на высоких тонких каблуках.
Садиться на сиденье рядом с водителем – и «Порше» отчаливает.
Молодец, Миллер, теперь это точно полный проеб.
