Текст книги "Забудь обо мне (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)
Глава девяносто четвертая: Сумасшедшая
На сборы мне нужно минут десять.
Я же приехала, в чем была. Только забегаю в ванну, чтобы полотенцем подсушить еще влажные после душа волосы.
Пишу маме записку, что поехала домой и как-то трусливо не дописываю, с кем. Когда утром станет понятно, что Бармаглота тоже нет, а мой «Ровер» стоит во дворе, вопросы пропадут сами собой.
Когда выхожу, Марик уже сидит в машине – «Гелендваген» и правда его, и как только я сажусь на соседнее с водителем сиденье, и мой взгляд падает на его лежащие на руле пальцы, заледеневшее от боли сердце начинает слишком стремительно оттаивать.
Ему правда идет эта машина. Не знаю, будет ли правильно так говорить, но есть вещи, созданные друг для друга. Даже если они придуманы в разных концах вселенной.
Бармаглоту идет этот немецкий «полутанк».
И эта спортивная толстовка.
И косая челка.
И плечо, которое торчит из ворота, которое хочется прикусить зубами. Сильно, чтобы на смуглой коже остался след. Чтобы никакое Солнышко не думало, что оно имеет право на этого мужика.
Ну и что, что я – эгоистка? Я не верю в высокую философию о том, что если любишь человека, то желаешь ему счастья, даже если он счастлив с другим. Я хочу, чтобы мой Бармаглот был счастлив со мной.
Только не знаю, как сказать ему об этом, потому что даже сейчас, когда она ждет, пока я поудобнее устроюсь в кресле, даже не смотрит в мою сторону. Как будто я просто случайный, подобранный на дороге пассажир. Раньше он бы уже сто раз сожрал меня глазами.
Когда заводит мотор, все-таки поворачивается в мою сторону и я, глупо улыбаясь, тянусь к ремню безопасности. Дрожащими пальцами пристегиваюсь.
На темной трассе, когда дом остается позади, снова начинается дождь: мелкий, ненавязчивый, зудит монотонными каплями по лобовому стеклу. Шелест «дворников» навевает мысли о тех весенних вечерах, когда Бармаглот заезжал за мной после работы – и мы ехали в ресторан, а потом катались по городу, заедая шедевры кулинарного искусства картошкой-фри и запивая сладкой «колой». Я говорила, что, если мы и дальше будем так же кататься, моя задница перестанет помещаться в его машину, а Бармаглот очень сексуально усмехался и, когда приезжали домой, жестким сексом вышибал из меня все лишние калории.
– Это солярий, – первым нарушает молчание Бармаглот. – Работы до хуя. Но я бы рванул на недельку куда-то на острова.
Мне хочется сказать, что я бы тоже хотела на острова. Вместе с ним: валяться под пальмами совершенно голыми, пить кокосовое молоко прямо из ореха и читать друг другу книги про джедаев и ситхов.
Но вместо этого просто киваю, как болванчик.
Господи, я же раньше могла нести всякую чушь, флиртовать, провоцировать, делать то, что явно заслуживало звания «безбашеной стервы», а сейчас как язык в одном месте застрял – ни слова ни сказать, ни даже звука.
Заклинило. Переклинило. И выключило.
Но все же через пару минут набираюсь смелости и спрашиваю, можно ли подключить свой «ipod». Не то, чтобы мне не нравилась непонятно откуда взявшийся в его колонках джаз, но обычно мы всегда слушала скандинавскую «тяжесть» и даже подпевали ей в унисон. И это было что-то очень наше, что вот так, нарушая закон приличия, притягивало друг к другу сорокалетнего бизнесмена и двадцатичетырехлетнюю глупую капризную девчонку.
А этот джаз, он, наверное, слушает с кем-то другим.
С другой?
Я проглатываю ревность, потому что Марик кивком разрешает подключить свой плеер и выбрать музыку самой.
Первые гитарные аккорды вызывают на его сосредоточенном лице мрачную ухмылку.
И я, чуть-чуть приободрившись, все-тики рискую начать разговор.
– Знаешь, дела в кондитерской идут очень хорошо. – Наверное, стоило бы о погоде. Но мне не хочется в который раз говорить о том, как я зависима от вот таких меланхоличных дождей, в особенности в последнее время. – Все, как ты говорил. А я тебя не слушалась. Мы поменяли меню и…
– Юля рассказывала, – перебивает он, доставая сигарету и прикуривая от зажигалки. – Ты молодец.
Сдержано, но без лишней сухости.
Видимо из сострадания к темным кругам у меня под глазами – в последнее время я сплю мало и плохо. То есть, почти совсем не сплю.
– Я хотела сказать… – Сжимаю в кулаках немного растянутую на коленях ткань домашних штанов. – Твои советы, все до единого, мне очень пригодились. Прости, что была упрямой и думала, что знаю, как будет лучше. Тарталетки с ромом и кокосовыми слайсами явно не то, что хотят есть школьники, а маленькая кондитерская – точно не то место, куда заглядывают гламурные селфи-герл, так что…
Я внимательно слежу за выражением его лица.
Ищу хотя бы намек на то, что где-то там, глубоко внутри? еще остался тот мужчина, который когда-то укрывал меня вторым одеялом, чтобы не мерзла, и поздно ночью мог запросто достать хоть из-под земли мои любимые роллы.
Смотрю – и не нахожу.
И мне становится так страшно, что начинает колотить мелкая дрожь и стучат зубы.
– Замерзла? – Бармаглот регулирует климат-контроль, и в салоне «гелика» становится теплее.
Но мне вряд ли лучше, потому что нервы натянуты слишком сильно.
Потому что все, во что я продолжала верить все эти месяцы, стремительно и бесследно просачивается сквозь пальцы прямо сейчас.
Уже… слишком поздно?
Уже… совсем-совсем все?
Бармаглот неожиданно притормаживает у обочины, выходит, что-то ищет в багажнике, и я не сразу понимаю, что происходит, когда через пару секунд дверь с моей стороны открывается – и мне на колени опускается теплый плед.
– Не заболела? – Что-то похожее на беспокойство в его взгляде определенно есть.
Но он бы точно так же смотрел на любую женщину, которая в его машине трясется от холода. Просто потому что так воспитан. Потому что мужчина без проблем с самоопределением, и у него нет проблем с тем, чтобы проявить заботу о тех, кто слабее.
Я подтягиваю плед выше к плечам, еле-еле выжимаю улыбку благодарности.
Не потому, что мне все равно. Как раз совсем не все равно! Но на душе так погано, что сил хватает только чтобы не разреветься.
– Все в порядке, – говорю тихо, все еще надеясь хотя бы на что-то в ответ. – Просто мне явно нельзя сочетать алкоголь и сигареты.
– Не кури больше, Алис, – он кажется строгим, как папочка. В плохом смысле этого слова. – Эта дрянь убивает легкие и сокращает жизнь.
– Сказал курильщик со стажем, – не могу не ответить я.
– Поверь, мои легкие мне за это не благодарны.
– Если бы мы делали только то, за что нам благодарен наш организм, то цивилизация остановилась бы на уровне развития каменных копий и добычи хобота мамонта, – улыбаюсь я. – Хотя, знаешь, я думаю пещерные женщины были теми еще модницами в шубах из мамонтовых шкур.
Он, наконец, улыбается.
Мимолетно, не наигранно, а потому что ему нравится то, что я говорю.
И ему так идет эта улыбка с ямочками на щеках, что тот мой внутренний ремень безопасности, наконец, не выдерживает нагрузки и лопается. Внутренняя сила толкает меня навстречу Бармаглоту. Это просто импульс, как будто я качнулась вперед совсем без намека, а просто потому что так получилось.
Прямо сейчас мой большой татуированный мужик мог бы просто сгрести меня в охапку, сжать подбородок, сказать миллион раз, какая я конченная дура – и просто поцеловать.
Но… это, кажется, уже не мой злой татуированный мужик, потому что он просто захлопывает дверцу машины.
И, уже не проронив ни звука, подвозит до самого дома.
Я молча отстегиваю ремень, выхожу, сдержанно благодарю за плед и «работу таксиста», а потом на негнущихся ногах, как циркуль, шагаю по ступеням крыльца.
Никто не идет за мной, потому что Бармаглот даже не глушил мотор, и, как только я берусь за ручку входной двери, машина отъезжает.
Кажется, теперь я и стала той самой «маленькой дочкой его друга».
Даже не обращая внимания на бардак на кухне, бреду в спальню и прямо в одежде и носках забираюсь под одеяло.
Укрываюсь с головой.
Это… совсем конец?
Когда через пару минут на экране телефоне всплывает входящее сообщение, даже не сразу понимаю, сплю я или нет. Потому что это абонент «Бармаглотище» и с его фоткой.
Вытираю слезы и сопли чуть не по всему лицу.
Шмыгаю носом.
Открываю сообщение.
«Забыла свой плеер, потеряшка»
Я падаю на спину и, как дура из романтического фильма, прижимаю телефон к груди, от радости что есть силы стуча пятками по матрасу.
Потеряшка – это, конечно, не Зая.
Но это… хотя бы что-то.
Глава девяносто пятая: Сумасшедшая
Я ношусь с этим сообщением целую ночь.
Буквально.
Не могу уснуть, потому что хожу из одного конца квартиры в другой и придумываю, что мне на него ответить. Ведь от этого ответа будет зависеть… все?
«Спасибо, привези его пожалуйста завтра вечером, я живу по тому же адресу»?
Даже в моей голове это читается как: «Приезжай – и я буду отсасывать у тебя прощение!»
Сразу мысленно комкаю лист бумаги, на котором это написала, и выбрасываю в мусор.
«Спасибо большое, что сказал – я бы перевернула весь дом, пытаясь вспомнить, где могла его оставить»
Слишком… ни о чем?
Спасибо – и? После такого сообщения от ответит что-то вроде «Передам его Вовке» – и на этом наша тонкая новорожденная связь прервется.
Этот вариант тоже идет в утиль.
«Спасибо большое, обращайся с ним бережно»?
Останавливаюсь и прижимаюсь лбом к приятно холодной стене.
Почему раньше я могла строчить ему сообщения без подготовки, без раздумий, мгновенно отправляя то, что пришло в голову – и это всегда было уместно, колко и вызывающе?
Это просто идиотизм, но я не могу придумать одно проклятое сообщение из нескольких слов даже когда над городскими высотками поднимается яркий, но уже по-осеннему холодный первый сентябрьский рассвет.
Марик не написал, что может его привезти.
Не предложил встретиться, чтобы я забрала плеер сама.
Кроме того сообщения он больше не прислал ни буквы, никаких подсказок.
Этот упрямый мужик просто мозг мне взрывает!
В конце концов, когда с непривычки еду в кондитерскую на такси, и по радио играет детская песенка о дружбе, почти начинаю верить в то, что это – знак, и мне нужно смириться с поражением. Я же знаю Бармаглотище, знаю, что, если этот мужик чего-то хочет – он прет на пролом как танк и плевать ему на «нет» и «нельзя». Если бы хотел со мной увидеться – он бы ухватился за этот шанс, а так…
Но ведь раньше он всегда так и делал.
Он. Не я.
Так что теперь, кажется, моя очередь хвататься за любую соломинку, чтобы вытащить моего Бегемота из болота, где он делает вид, что меня не существует.
Только во второй половине дня, когда от наплыва посетителей и заказов я просто валюсь с ног от усталости, в моей голове созревает что-то похожее на тот самый правильный вариант сообщения, которое может стать подходящим крючком.
Я выхожу на улицу со стаканчиком кофе, сажусь на лавочку, подставляя спину еще немного теплым солнечным лучам, и набираю:
«Надеюсь, ты позаботился о моем любимце, был с ним мягким и нежным, и уложил спать)) Где и когда тебе будет удобно встретиться, чтобы я его забрала?»
Это мило, это непринужденно, и я даю понять, что готова приехать сама в любой конец мира, чтобы с ним увидеться.
Скрещиваю пальцы и отправляю.
Конечно, хочется, чтобы как раньше, Бармаглот ответил на него сразу, но сообщение доставлено – это уже хороший знак. У меня была целая ночь чтобы смириться с тем, что в этой игре я больше не буду кроликом, который дразнит голодного льва. И что я сама во всем виновата.
Марик не отвечает ни через час, ни через два.
Даже когда заканчивается мой рабочий день, и я остаюсь в закрытой кондитерской до восьми, лишь бы не ехать домой – от него ни ответа, ни привета.
Дома так тоскливо, что хоть убейся.
Слоняюсь из угла в угол, гипнотизируя взглядом экран телефона, как будто это может помочь. Дважды налетаю лбом на дверные косяки, один раз тараню носом зеркало.
Это просто… невыносимо.
На минуту в моей голове проскальзывает мысль бросить все и пойти ва-банк – поехать к нему. Он всегда говорил, что любит свою холостяцкую квартиру, и вряд ли съехал оттуда. И он бы никогда не привел туда свое Солнце.
А что если привез?
Эта мысль застает меня врасплох прямо посреди комнаты, падает на голову, как кирпич, и я обессиленно опускаюсь на пол, на корточки, обхватывая колени руками, потому что чувствую себя хрупкой нестабильной конструкцией из детских кубков. Еще немного – и развалюсь на кусочки.
Я никогда не думала о том, что в той кровати, где мы с ним трахались как ненормальные, теперь может спать другая женщина. И в ванной, где когда-то весело мое пушистое желтое полотенце, теперь стоят чужие кремы и шампуни. И что другая женщина может надевать утром его рубашку, чтобы выглядеть соблазнительно даже когда стоит у плиты и готовит завтрак.
И что все это может быть… уже… насовсем.
Навсегда.
Но в тот момент, когда я начинаю неумолимо и неизбежно развалиться на кусочки, телефон оживает.
Это сообщение от Марика.
И я цепенею от ужаса, потому что за секунду в моей голове проносится миллиард вариантов того, что в нем он вежливо – или нет – игнорит мою попытку встретиться.
Это какой-то заколдованный круг: сначала я сходила с ума, потому что он мне не отвечал, теперь схожу с ума, потому что он ответил.
Сумасшедшая Алиса вдруг стала такой трусихой, а ведь ей еще предстоит выиграть битву с Красной королевой.
«Завтра заеду в твой магазин около шести. Подойдет?»
Около шести – это сразу после закрытия.
Сухо, спокойно, как будто назначил деловую встречу.
Но… мы хотя бы увидимся. Это больше, чем я даже мечтать могла.
Глава девяносто шестая: Сумасшедшая
Что надеть на встречу с мужчиной, если это, возможно, последний шанс снова обратить на себя его внимание? С мужчиной, который достаточно разбирается в женщинах и их манипуляциях, чтобы раскусить любой маскарад?
Сначала я надеваю платье, потом быстро понимаю, что это плохая идея хотя бы потому, что я ни разу не ходила на работу в платье и на каблуках. Потом выбираю костюм – и тоже мимо.
В конец концов, когда понимаю, что все эти нарочитые переодевания только расшатывают меня еще больше, хватаю первые же попавшиеся под руку джинсы и футболку, завязываю волосы на макушке в лохматый пучок и бегу на работу.
Бармаглот терпеть не может, когда опаздывают, и пару раз говорил, что единственный человек, ради которого делал исключения – это я. Да и то только потому, что ему нравился результат. И часто так сильно нравился, что мы опаздывали в кино или на концерт, потому что вместо того чтобы вести меня к двери, Бармаглот забрасывал на плечо и, изображая хохот пещерного человека, тащил в спальню.
Поэтому, когда я пытаюсь подкрасить губы в задней комнате и слышу мелодичный перезвон дверного колокольчика, мое сердце почему-то снова подпрыгивает.
Потихоньку, чтобы не выглядеть совсем прибитой, выхожу.
Бармаглот заинтересованно осматривается и даже не сразу меня замечает.
Приехал сразу из офиса: в черной рубашке, черных брюках, так идеально сидящих на бедрах, что это – чистый секс, а если бы было хоть на пол сантиметра больше или меньше – получилась бы порнография.
На прилавке лежит букет голубых ирисов, перевязанных широкой шелковой лентой. Без громоздких бумажных упаковок, как я люблю.
Я нарочно тяну время, чтобы посмотреть на Бармаглота хотя бы со спины.
Так часто на ней засыпала и валялась, изображая ленивую морскую звезду, что даже не думала, как буду жить, если ее больше не будет рядом.
Марик, наконец, поворачивается, окидывает меня мимолетным взглядом и, не делая и шага навстречу, протягивает мой ipod.
– Ты разве не должна быть закрыта? – спрашивает, указывая большим пальцем себе за спину. На дверь.
– Я же тебя ждала, – пожимаю плечами.
Беру айпод – мы снова даже не дотрагиваемся друг до друга пальцами – заталкиваю его в задний карман джинсов, беру букет и с удовольствием окунаю в него нос. Найти такой букет в сентябре… Надо было постараться.
– У тебя есть волшебное кольцо из «Двенадцати месяцев»? – пытаюсь, как раньше, беззаботно улыбаться. – Сгонял в май за этой красотой?
Бармаглот загадочно усмехается, но ответа я так и не слышу.
Что мне делать?
Как с ним разговаривать, если он даже не дает шанса начать диалог?
– Прости меня, – вдруг прорывается откуда-то из самой сердцевины. – Прости меня… пожалуйста.
Даже смотреть на него вдруг становится не по себе.
Что думает? Что скажет? Развернется и уйдет или «милосердно» простит, и мы останемся друзьями?
Я не настолько наивна, чтобы верить, будто одного моего «прости» достаточно, чтобы забыть ошибки прошлого, но и услышать в ответ, что мы может общаться, но дальше жить каждый своей жизнью – не готова.
Просто… У меня нет ни малейшего представления о том, как я буду жить дальше, если все сложится именно так.
– Мне тебя не за что прощать, Алис, – Бармаглот опирается бедрами на столик, берется ладонями за края столешницы, и я снова на мгновение впадаю в какой-то медитативный транс, разглядывая его татуированные фаланги. – Было и было. Проехали.
Хорошо, что цветы до сих пор у меня в руках, и я могу закрыться ими от его взгляда и от всего мира заодно.
Чувствую, как дрожат и холодеют пальцы.
Было и было… Проехали…
Звучит так, что за этим может скрываться что угодно – и прощение, и прощение с прощанием в паре.
– Я хочу, чтобы ты знал…
– Алиса, ну серьезно – не надо, – притормаживает он почти снисходительно. – Ты не скажешь ничего такого, чего не понимал бы сорокалетний мужик.
– Можно я все-таки скажу? – немного дергает внутри. – Мои слова никак не унизят твой жизненный опыт.
Он даже не скрывает быстрый взгляд на наручные часы.
Я все это заслужила – и пренебрежение, и нежелание выслушивать мои объяснения. Но ведь даже у приговоренных к смерти остается шанс на помилование. Или нет?
Но когда собираюсь с силами, моя решимость прояснить все между нами вдруг стремительно испаряется. Я стою тут, перед взрослым самодостаточным шикарным мужиком, который столько для меня делал, что даже вспоминать больно – будто сон смотрела, а не жила. А кто я для него? Просто девочка с проблемами в самоопределении и заебами в голове? Та, что не оценила? Не поняла, какое сокровище ей досталось?
– Если хочешь что-то сказать – говори, – подталкивает Бармаглот. Нет, не грубо и без раздражения, но решительно, с подтекстом, который торчит из его слов, словно кроличьи уши из шляпы кролика: либо говори, либо не морочь мне голову, меня уже ждут более интересные и приятные разговоры. – Хотя зря ты это затеяла.
– Тебя уже ждут? – не могу сдержать нотку сарказма. – Очень важные дела?
– У меня все дела – важные, – спокойно говорит он.
– А те, которые присылают порно-селфи – просто важнее всех, – закручивает меня.
Не знаю, как это происходит. Мозг живет своей жизнью и еще пытается как-то напомнить о том, что я собиралась поговорить и показать, что взрослая, а не устраивать сцену ревности. На которую не имею никакого морального права.
– Подслушивать не хорошо, – чуть понижает голос Марик. – В особенности за взрослыми дядями, которые тебе почти что годятся в отцы.
– Прости, что после глубокого минета с твоим членом у меня в горле и спермой у меня во рту, я при всем желании не смогу смотреть на тебя как на папочку!
Бармаглоту это точно не нравится. Его выдают побелевшие от напряжения костяшки пальцев, когда крепче сжимает столешницу.
– Если продолжишь в том же духе – вряд ли у нас получится конструктивный диалог, – уже с почти физически ощутимой угрозой предупреждает он.
– Если продолжишь в том же духе, то мы и дальше будем делать вид, что нас друг для друга не существует, и что, – я крепче прижимаю к груди букет, – ничего не было.
– Надеешься спрятаться за вот этим? – Кивок на цветы.
– Надеюсь просто поговорить.
– Но, блядь, снова выебываешься, – рокочет, отрывая от стола свой шикарный зад и делая шаг ко мне. – Ты была бы не ты, если бы не показала характер, да?
Мне вдруг становится совсем не по себе.
Особенно, когда Бармаглот вдруг разворачивается, шагает к двери, но вместо того, чтобы уйти – закрывает ее на ключ и резко опускает пластиковую шторку «жалюзи».
Запер нас наедине?
Черт.
Глава девяносто седьмая: Сумасшедшая
Бармаглот разворачивается, рассматривает меня долгим пристальным взглядом.
Что-то не так? Я с трудом сдерживаю желание поправить одежду, хоть что там поправлять на джинсах-скинни и простом свитере? Несуществующие складки?
– Повтори-ка еще раз, почему я не могу быть для тебя «понимающим папочкой», м? – с нотами злого сарказма просит Бармаглот и медленно, подчеркивая, что никуда не торопится, выуживает запонку из петли манжета. – Особенно ту часть, где про мой член у тебя во рту.
Я сглатываю.
Мы же должны были поговорить.
Нет, стоп. Это я хотела поговорить, и я же сделала все, чтобы мы вернулись туда, где когда-то начали – в понятные нам обоим игры в кошки-мышки.
Меня это злит и волнует одновременно.
Заставляет нервно покусывать нижнюю губу почти до крови, потому что я до мокрых трусов соскучилась по виду его крепких жилистых рук, перевитых скульптурными венами, когда Бармаглот лениво засучивает рукава почти до самого локтя.
Запонки небрежно бросает на стол.
Шаг ко мне.
– Я жду, Алиса.
– Нужно поставить цветы в воду, – бормочу я.
– Хорошая попытка, – подмигивает он.
– Красивый букет… – все еще пытаюсь я.
– Если он так тебе дорог, то лучше убери-ка его подальше. В безопасное место.
Не знаю, как у него это получается, но я послушно кладу цветы на стойку.
Сглатываю и поглубже втягиваю руки в рукава.
Бармаглот внимательно следит за каждым моим движением, и выражение «держит руку на пульсе» – как нельзя лучше подходит к выражению его лица.
– Ты до сих пор не наигралась, Зай? – Еще один шаг ко мне. – Мало?
– Прости, – невнятно бормочу в ответ.
Если он подойдет достаточно близко, чтобы я могла хотя бы протянуть руку…
Мы оба понимаем, чем все закончится.
– Бармаглот, секс – не лучший способ помириться, – пытаюсь быть умной и взрослой.
– Помириться? Помириться, блядь?!
В следующую секунду меня словно сносит стенобитным орудием, приколачивает к стене.
Я даже пошевелиться не могу, потому что одной рукой Марик крепко сжимает пальцы у меня на щеках, а другую, как тиски, держит на бедре.
От него снова пахнет… Да чтоб он сдох, так выносить мне мозг несочетаемыми со шмотками ароматами!
Кожа, пьяный ром, переложенные льдом свежие лаймы.
Под видок а-ля «Дон Карлеоне негодует».
– Скажи мне, Зай, ты в край охуела?! – Это сказано громки шепотом, но у меня реально закладывает уши. – Снова берега потеряла? Правда думаешь, что можно вилять задом перед мужиком, которому ты уже на хер не впала, и он все равно поведется на твои выкрутасы?
– Но ведь… это ты… – Провожу языком по слипшимся от волнения губам.
– Тебе было недостаточно увиденного, чтобы понять – в эти игры я с тобой больше не играю? Или, блядь, заебывает, что мужик может просто так уйти, жить, трахать другую телку и больше не пускать слюни на твою жопу и сиськи?!
Жмурюсь, чувствуя, как от приступа паники в легких заканчивается воздух.
Распахиваю губы, чтобы сделать жадный глоток, но это явно плохая идея, потому что вместе с кислородом глотаю и этот запах, от которого жжет в горле, словно мы и правда… как тогда… когда я становилась перед ним на колени и…
Все это плохо кончится.
– Мне кажется… – Пытаюсь хвататься хотя бы за ту реальность, в которой мы сначала должны поговорить, а уже потом – вот эти игры с тестостероном и предвкушением жесткого секса. – Нам сначала нужно поговорить.
Вместо ответа он чуть сильнее сжимает пальцы на моих щеках, и я непроизвольно становлюсь на цыпочки, чтобы так адски не тянула шея, смотреть на этого великана со своего карликового роста.
Серебряные глаза прищуриваются до размера двух тонких зловещих полос.
– Ну хорошо, Зай, говори.
Это точно издевательство, потому что пока он так близко и пока полностью контролирует мое лицо, максимум, на что я способна – не выпрыгнуть из одежды.
– Хочешь, я тебе помогу? – почти ласково, но это из той оперы, в которой кот будет мурлыкать канарейке перед тем, как сожрать ее со всеми потрохами. – Ты, наверное, хочешь сказать, что все это время пиздец, как скучала. Да?
Да, миллион раз да!
Я киваю.
– И ты поняла, что без меня твоя жизнь стала несколько… пустой и одинокой? – уже вкрадчиво, как будто в самом деле начинает мне верить.
– Да, очень… одинокой, – преодолевая спазм в горле, шепчу в ответ. – Ты… ушел, и не осталось ничего, что делало мою жизнь… настоящей.
Хватка пальцев Бармаглота на моем бедре становится настолько сильной, что я вскрикиваю, уже заранее зная, что там будет синяк, носить который придется не меньше месяца.
Взгляд темнеет, когда я, осмелев для более решительного шага, медленно поднимаю руку и провожу тыльной стороной ладони по его щетинистой щеке. Простое прикосновение жестких колючек к коже, но оно словно ток – проламывает все слои моей защиты, бьет прямо в испуганное сердце. Доза адреналина для этого истерзанного и измученного комка плоти, которое умерло так давно, что врачи успели покинуть операционную, но даже не постарались убрать за собой окровавленные бинты и инструменты.
– Ты нужен мне, – говорю совсем тихо, едва различая скомканные звуки слов. – Я измучилась без тебя, Бармаглотище. Мне без тебя жизнь не жизнь, веришь?
Молчит, упрямо поджимая губы.
Не отталкивает, значит, можно стать смелее?
Еще немного тянусь к нему, кладу обе руки на увитое татуировками запястье.
Выдыхаю, набираясь смелости.
– Мы ведь можем… хотя бы… попробовать все начать заново?
Все еще играет в молчанку.
– Нам же было хорошо вдвоем, Бармаглотище…
– Нам, значит, – как-то не очень ласково повторяет за мной.
Нет-нет, не уходи от меня, не становись снова упрямым непроницаемым и…
Он небрежно стряхивает мои руки, придавливает к стене как тряпичную куколку, толкается бедрами, и я вздрагиваю на выдохе, потому что его очевидный стояк упирается мне в живот.
– Может, хватит уже пиздеть, а?! – снова звереет. – Ты вообще хоть раз думала о ком-то, кроме себя? Допускала сраную мысль, что отношения – это не игры в поддавки, и один, сука, придурок не может тянуть за двоих, пока ты… разбираешься в своих…
Я знаю, что все это кончится очень плохо.
Поэтому, как маленькая, делаю то, что в наших с ним отношениях у меня получалось лучше всего – порывисто обхватываю его шею кольцом рук и слепо, глупо прижимаюсь губами к его губам.
