Текст книги "Забудь обо мне (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 39 страниц)
Глава сто двадцатая: Сумасшедшая
Прежде чем вернуться домой, заезжаю в кондитерскую, проверяю, все ли в порядке и беру пару морковных мини-кексов с дропсами из черного шоколада. Бармаглотина сладкое не очень жалует и следит за тем, чтобы в его строгом ЗОЖном питании все было рассчитано и пересчитано. Но иногда на завтрак любит схомячить какую-то «почти_здоровую вкусную хрень», так что этот десерт – прямо для него.
Заворачиваю все в несколько слоев бумаги, чтобы довезти еще теплыми, и рву домой, надеясь застать своего зверюгу еще в постели.
Но, стоит открыть дверь, и в ноздри ударяет запах поджаривающегося омлета.
Точнее, омлета, который не успел вовремя сбежать со сковородки.
Скидываю кеды и потихоньку крадусь на кухню, прижимая сверток к груди, чтобы бумага не шелестела.
Бармаглотина стоит около плиты и усердно пытается соскрести со сковородки остатки пригоревшего омлета. То, что лежит рядом на паре тарелок, выглядит вполне съедобно, но больше напоминает гору яичных ошметков, если бы какой-то шутник сунул в омлет петарду.
Бармаглотина озадаченно скребет бритый затылок.
Тяжело вздыхает, лезет в телефон. Что он там собирается гуглить? Как отдраить сковородку за пять минут?
Я и хотела бы постоять так еще немного, понаблюдать за зверюгой в его естественной среде обитания – хотя, скорее уж неестественной – но плохо спрятанный смешок выдает меня с головой.
Миллер поворачивается.
Прищуривается, когда понимает, что его спалили как зеленого.
– Зай, хватит ржать, – ворчит своим еще немного сонным и охрипшим басом. – Я тут для тебя стараюсь, между прочим.
В одних трусах, босой и с растрёпанными волосами он выглядит просто как ходячий секс.
Правда бы сожрала, чтобы больше никому не достался.
Но ничего не сказать в ответ было бы слишком просто, так что я, делая серьезную мину, прохожу в кухню, вручаю ему сверток с кексами, потом внимательно разглядываю сковородку – между прочим, мою любимую, с керамическим покрытием, и это надо было еще постараться, чтобы что-то к ней пригорело! – и говорю:
– Знаешь, любовничек, еще никто и никогда не готовил мне на завтрак германскую керамику под омлетом. Ты просто идеален.
Бармаглотище сначала пару секунд переваривает мои слова, а потом свободной лапой отвешивает оплеуху моей заднице. Да так крепко прикладывается, что мой вскрик – он почти настоящий и не приукрашенный.
– Бармаглот Игоревич, да что вы себе позволяете! – зыркаю на него рассерженным взглядом, потирая пятую точку. – Что за самцовые замашки?
Ох, по серебряному взгляду видно, что с самцовыми замашками он еще даже и не начинал.
Но все-таки обреченно берет тарелку, на которой горка того, что должно было быть омлетом, и намеревается выбросить все в мусор. Еле успеваю его остановить.
– Эй, Бармаглотище, я вообще-то все съем, и даже с удовольствием.
Мы усаживаемся за стол, я подтягиваю к себе чашку с кофе и делаю первый глоток, наконец, избавляясь от вкуса дешевого пережаренного и кислого кофе из автомата. Хорошо бы и от послевкусия разговора с Андреем избавиться, но Бармаглот, наконец, интересуется:
– Все в порядке? Куда это ты ускакала в такую рань?
Какой-то части меня, очень крохотной и трусливой, хочется сказать, что просто по привычке заехала в кондитерскую, и даже не упоминать ни Танян, ни, тем более, Андрея. Потому что Мартынов точно не добавит милоты нашему утру, а мне так не хочется усложнять…
Но так бы поступила та, прежняя Алиса, которая любила прятать голову в песок и думала, что ложь бывает во спасение, а неведение – вообще лучшая защита от любых неприятностей.
А сейчас я должна сказать правду, даже если она неприятно пахнет.
– Помнишь, Танян? – Я откладываю вилку в сторону и делаю еще глоток кофе.
– Твоя странная болтливая подруга?
– Почему странная?
– Потому что слишком не такая, как ты. – Бармаглот пожимает плечами. – Не спрашивай, не могу объяснить. Ну так что с ней?
– Она родила пару дней назад. Девочку.
Миллер напрягается – и я замечаю, что ему требуется время, чтобы справиться с неприятными мыслями и поставить чашку на стол. Без стука, спокойно.
Вопрос детей мы не обсуждали никогда, но его позицию по этому поводу я знаю уже давно.
– Ездила навещать? – интересуется, сделав лицо-кирпичом.
– Да, девочка родилась с маленьким весом, Таня курила и, кажется, еще и выпивала. И нервы вдобавок. В общем, я поговорила с врачом, хочу ее устроить в хороший центр матери и ребенка. Как раз хотела этим сегодня заняться.
Бармаглот секунду или две молчит, потом достает телефон, ищет что-то, набирает звонок.
Я, пользуясь паузой, заталкиваю в рот еще кусок омлета. Ну и все равно, что подгорел, зато приятный подкопченный вкус и, опять же, мужчина, который хотя бы попытался, априори молодец и заслуживает, чтобы его стряпню слопали всю до последней крошки.
Судя по обрывкам фраз, Миллер говорит с каким-то врачом. Буквально десяток предложений, потом смотрит на меня и спрашивает, подойдет ли по времени, если мы подъедем сегодня к часу. Я энергично счастливо киваю. Бармаглот еще раз согласовывает время с каким-то Иваном Петровичем и кладет трубку.
– То есть… ты уже все решил? – не могу поверить, что все случилось вот так, быстро и легко.
– Это медицинский центр, куда я когда-то делал пару благотворительных вливаний. – Миллер говорит это с таким видом, будто ничего такого не сделал. Всего-то один звонок, две минуты разговора. – Думаю, твоей подруге будет там хорошо.
– Она больше не моя подруга. Уже, собственно, давно. – Машу рукой в ответ на вопросительный взгляд, даю понять, что эта тема не стоит углубления и обсуждения. Самое время перейти ко второй части Марлезонского балета. – У нее ребенок… от Андрея Мартынова.
Выждав паузу, украдкой поглядываю на Бармаглота.
Снова тот же ничего не выражающий взгляд, вопрос, поэтому ли мы с Таней теперь не подруги. Спокойно, с легким намеком на любопытство.
– Это долгая история, – не лукавлю я, – и с самого начала – да, мы перестали общаться именно из-за их романа. Но сейчас это правда не имеет значения.
Немного приподнятая бровь, немое: «Ой ли?»
– Я бы никогда не взглянула на этого мужчину, Бармаглот Игоревич, если бы не пыталась слишком уж старательно и усердно избавиться от любых мыслей о вас, – улыбаюсь и тянусь, чтобы занять место у него на руках. Не хочется начинать эту тему сейчас, но, кажется, сегодня у нас день серьезных разговоров и вскрытия болезненных нарывов. – Я знаю, что в глубине души ты меня никогда до конца не простишь.
Он немного озадачено хмурится, одной рукой плотнее притягивая к себе, а второй убирая с моего лица некстати упавшие волосы.
– Будем отрывать старых покойников, Зай? – спрашивает вполне серьезно. – Хочешь?
Энергично отрицательно мотаю головой, и тут же вздыхаю:
– Ты себе даже не представляешь, насколько не хочу, но рано или поздно…
– Зай, давай ты не будешь танцевать джигу на моих яйцах и отбирать у меня мои мужицкие обязанности, ок?
– О, узнаю Миллера! – делано изображаю обморок.
– Я реально не хочу вспоминать о прошлом, Зай. – Он все-таки остается спокойным и даже немного суховатым. – Мне все это дерьмо снова наружу поднимать, поверь, на хуй не нужно. Ты натворила дел, я был тем еще мудаком. Оба молодцы и постарались. Поэтому просто имей ввиду: если это двуногое существо, зовущееся Андреем, когда-то по своей инициативе появится на горизонте нашей жизни, я сверну ему шею, получу от этого глубокое моральное удовольствие – и меня не будет мучить совесть. Все остальное – проехали, забыли.
– Нашей… жизни? – боясь заглядывать так далеко, переспрашиваю я.
Бармаглот демонстративно вздыхает, как будто я переспросила какую-то глупость, но я все равно жду, когда сам все объяснит.
Это «нашей жизни» не дает мне покоя всего минуту, но от нетерпения уже хочется разбить что-то, что подвернется под руку. Почему мужчины любят говорить важные вещи вот так, между делом, как будто это какая-то ерунда? «Дорогая, я тут поменял резину на зимнюю, а еще купил нам дом, и еще залил свежее масло».
– Зай, ты вообще услышала, что я сказал? – Бармаглот усаживает меня поудобнее, нарочно обвивая руку вокруг моей талии так, чтобы не могла пошевелиться.
– Бармаглот Игоревич, помня наш прошлый горький опыт и вашу «прекрасную привычку» говорить важное между делом, я сейчас включу неадекватную женщину и не дам увести себя от интересного.
– Ууу, Заяц вышла на тропу войны, – не может не поддеть он.
Не сильно, но все-таки бью его кулаком в плечо.
Точнее, пытаюсь, потому что Миилер легко перехватывает мою руку, заводит ее мне за спину, практически полностью обездвиживая.
Пытаюсь выкрутиться, но, кажется, даже Гарри Гудини было проще разорвать стальные цепи, чем мне сейчас освободиться. Тем более, когда Бармаглотище в ответ на каждую попытку только сильнее тянет меня на себя.
– А серьезным вы хоть иногда бываете? – пытаясь храбриться, интересуюсь я.
Мозги начинают предательски отказывать, когда он так вкусно пахнет и сидит тут практически голый. Точнее, вообще в одних трусах, и стоит пошевелить задницей…
– Бармаглот Игоревич, не хочу вас смущать, но ваши «мысли и намерения» вот-вот продырявят мне копчик.
Он очень старается не смеяться.
Потому что еще секунду назад момент был очень интимный.
Но все-таки, не выдержав, заливисто хохочет.
Громко, от души, и я подскакиваю на нем, словно ковбой на строптивом быке.
Я бы тоже посмеялась от души, но не могу, потому что пока Бармаглот наслаждается моей шуткой, я наслаждаюсь видом этого мужика.
Есть только одна логичная причина, почему раньше я не пускала на него слюни так откровенно.
Я просто очень сильно боялась.
Глава сто двадцать первая: Сумасшедшая
– Спасибо, что договорился с врачом, – все-таки говорю я. Мне не хочется уходить в тяжелую тему, но кое-что мы должны сказать друг другу вслух. – Ты всегда был единственным мужчиной в моей жизни, который заботился обо мне просто так. Извини, что я была такой сукой.
Миллер перестает смеяться, смотрит мне в глаза и уже знакомым мне жестом поглаживает пальцем нижнюю губу, из-за чего все мои чувствительные рецепторы превращаются в маленькие несгораемые искры, и кожа приятно горит от предвкушения более смелых и откровенных ласк.
– Хорошо, Зай, пять минут болезненных разговоров ты себе все-таки выторговала. И раз уж я сам заговорил о «нас»… Я старше, Алиса.
– Я в курсе, – улыбаюсь в ответ.
– Я старше тебя на шестнадцать лет, и в этом году мне исполнится сорок два, а тебе – двадцать шесть.
– Бармаглот Игоревич, – я скрещиваю пальцы, давая обещание, – обещаю, что как только вам исполнится пятьдесят, я отнесусь с пониманием к вашим сединам, поумерю свой сексуальный аппетит и не буду приставать к вам с сексом чаще двух раз в день.
– Благодарю за ваше участие и бережное отношение к Миллеру-младшему, Алиса Владимировна.
– Надеюсь, так о своем члене ты говоришь в последний раз, – делаю вид, что икаю.
– Я подумаю, готов ли пойти на такие жертвы ради нашего общего будущего, – делает вид, что для него это будет невосполнимая утрата. И снова становится серьезным, на этот раз обнимая меня за талию, как будто все же допускает мысль о моем побеге. – Зай, у меня не будет детей. И если ты будешь со мной – их не будет и у тебя.
Киваю.
Наверное, это будет самая тяжелая часть нашего «о личном».
Тяжелая для него, потому что я давным-давно все для себя решила.
– Я готова к этому, Бармаглот, – говорю уверенно и спокойно.
Он мотает головой и выдает свое волнением слишком не к месту энергичным почесыванием кончика носа. Он делает так лишь изредка, и обычно, когда нервничает, а нервничает он крайне редко. А если ему хорошо – улыбается взглядом, и тогда у него три морщинки у правого глаза, и две – у левого. Я помню их размер и форму, помню, что одна короче другой, и даже помню насколько. Помню, как он сопит, если простужен. Помню, как чистит зубы, зачем-то обязательно смачивая зубную щетку теплой водой, прежде чем выдавить зубную пасту. Помню, что всегда носит в кармане запечатанную в индивидуальный пакетик влажную салфетку, потому что терпеть не может грязь на обуви. Помню, что по понедельникам у него тренировка рук, а в субботу – делает ноги и всегда смеется, что уже старенький и умирает после этого адского издевательства.
Я… Все эти годы моя память заботливо и ревностно берегла о нем все эти маленькие детали. Все то, что я пыталась не замечать, чтобы в один «прекрасный» день вдруг не понять, как сильно застрял во мне этот большой татуированный мужик.
Как сильно и безнадежно я в него втрескалась.
– Зай, ты готова к этому сейчас, а лет через пять, когда все твои подружки будут нянчить младенцев, обсуждать их первые зубы и выкладывать в социальные сети милые фотки «папа завязывать дочке банты» ты поймешь, что тоже этого хочешь. А рядом будет мужик, который не может дать тебе это.
– Зато он дает мне все остальное, – не могу молчать.
– Это «остальное» рано или поздно перестанет тебя радовать.
– Что точно уже перестает меня радовать, так это твое желание расписываться и решать за меня, – на всякий случай напоминаю, что на эту тему мы с ним уже говорили. – Может, ты и думаешь, что знаешь жизнь лучше всех, и что у тебя офигенный опыт, но я – это я. Смирись, что тебе досталась прибацанная женщина, которая, представь себе, может обойтись без детей. И даже без собачки. Хотя кота я хочу, а лучше – двух.
– Я – эгоист, Зай. И мне не нужен ребенок от спермы другого мужика. И из детского дома я тоже никого не хочу. Не уверен, что смогу полюбить и принять, а ребенок – это не игрушка, на которой можно проверять пределы своего допустимого.
– По-моему, это не эгоизм, а здоровый и трезвый взгляд на вещи.
– Ты меня идеализируешь.
– Нет, Бармаглотище, я просто вас люблю очень-очень, и мне будет достаточно того, что в моей жизни есть вы, есть наш дом, есть наши неограниченные возможности, есть наши мечты и… пара мейнкунов размером с немецких овчарок.
Я довольно морщу нос.
Мне действительно нравится картина такого будущего.
И я не собираюсь ничего в ней менять.
– Зай, если ты захочешь…
– Нет, Миллер, – обрываю его на полуслове, мягко, но уверенно. – Я все понимаю, я взрослая – и паспорт гражданина Российской Федерации дает мне право самостоятельно принимать решения, так что, пожалуйста, прими как аксиому – мне нужен только ты. Такой, как есть: сейчас, через месяц и через двадцать лет. Моя любовь к тебе не станет меньше, если мы не заведем ребенка, и я никогда не причиню тебе боль попыткой навязать то, что ты не хочешь. Невозможно любить человека, а потом разлюбить его только потому, что природа решила оставить его бездетным. Я бешенством матки страдать не собираюсь, у меня и так насыщенная жизнь, а вместе с тобой будет абсолютно полной. Идеальной.
Он смотрит на меня так, будто впервые видит.
И я, пусть совсем немного, но краснею от удовольствия, потому что так он на меня еще никогда не смотрел.
Словно важнее меня нет никого на свете.
– Зай, я пиздец как не хочу ошибиться и сделать тебя несчастной.
Подозреваю, что в нем говорит прошлое с Милой. Прошлое, в котором уже была женщина, которая обещала принимать его как есть, а в итоге из года в год «проходилась наждачкой» по его болевым точкам.
Только я – не Мила.
И мы тоже другие.
Хотя бы для чего-то в этой жизни пригодился негативный опыт всех сделанных ошибок – мы знаем, что нужны друг другу такими, как есть.
Он – взрослым, иногда заходящим на мою территорию со своим рычанием и замашками все решать по праву сильного и старшего.
Я – иногда творящей глупости и перенимающей все его дурные привычки, любящей «заигрываться» в капризную маленькую девочку.
– Ты можешь сделать меня несчастной только в одном случае, – обнимаю его крепко-крепко, с удовольствием потираясь носом о колючую щеку, – если разлюбишь.
– Хрен дождешься, Зая, – и снова прикладывается пятерней к моей пятой точке. И снова потирает нос. – Я же, блин, сдурею снова просить у Вовки твоей руки.
– И не надо. В понедельник отнесем заявление, врубишь свое адское обаянием – и через пару дней нас распишут. А маме и папе скажем постфактум. Здорово я придумала?
– А как же три платья, туфли как у принцессы, фотосессия и вот эти вот девичьи мечты?
У меня уже были и платья, и туфли.
И ничего из этого не принесло счастья.
Так что…
– Моя единственная девичья мечта – стать Алисой Миллер, и если вы, Бармаглот Игоревич, откажетесь распространять на меня свою фамилию, то узнаете, что даже папины дочки и мамины принцесски могут превращаться в мегер.
– В понедельник? – переспрашивает он. – Мне кажется, Алиса Владимировна, вы спешите и подавляете мое право на «подумать».
Приходится встать и сделать вид, что собираюсь взвалить его на плечо, как он сам часто таскал меня.
Мы снова ржем.
Не смеемся, а именно ржем, потому что нам уже давно не нужно притворяться друг перед другом и казаться лучше, чище и красивее.
Потому что если как-то иначе – это уже точно не про нас.
Эпилог: Бармаглот
Полгода спустя
– Я не шучу, Бармаглот Игоревич. – Алиса выразительным взглядом показывает вниз. – Иначе наша елка так и останется без вот этого красивого шара, за который ваша законная жена, между прочим, почти что продала душу дьяволу.
У нее в руках и правда красивый белый прозрачный шар, покрытый сверху какой-то ажурной краской в стиле кружева. И внутри, когда мой Заяц раскачивает его из стороны в сторону, как будто даже бултыхается снег.
– Зай, ты в курсе, что просишь сорокалетнего мужика сесть на корточки? – Сую руки в карманы домашних потертых джинсов и слегка поигрываю грудными мышцами, прекрасно зная, как это на нее действует.
– Я прошу мужа, – поправляет она.
Уже полгода прошло – а она до сих пор как в первый раз.
Я – Марк Миллер, законный муж вот этого Сумасшедшего Зайца, который опять покрасил волосы в розовый цвет, сделал кудряхи, нацепила очки в духе Гарри Поттера, домашний комбинезон с ушами, и думает, что этого достаточно, чтобы прогнуть меня под свои хотелки.
На шею ей, видите ли, хочется сесть, чтобы я ее поднял.
Стремянка – это, видите ли, скучно.
– Бармаглотище, елка сама себя не нарядит. – Заяц типа_рассерженно постукивает носком ноги.
– Стремянка чем тебе не угодила? – Чуть-чуть напрягаю руки, чтобы вены налились кровью и выразительнее проступили под кожей. – Я два часа как с самолета, имею законное право развалиться на диване с пивом и чипсами и смотреть НХЛ.
Алиса разглядывает мои руки, на минуту явно выпада из реальности, где у нас за сутки до Нового года еще толком не украшена елка, новенькие гирлянды лежат на полу хаотичной кучей, и я пока смутно представляю, куда нам столько.
Разве что украсить заодно и двух наших бегемотов.
То есть – мейнкунов, но одно другому не противоречит.
У нас дома правило – я хожу без футболки.
А Заяц… ну она принцесса, на нее законы простых смертных не действуют, так что как бы мне не нравился вид ее задницы – приходится визуализировать все это, глядя на бездонные объемы пушистого домашнего комбинезона.
Алиса мотает головой, рассерженно стучит пяткой по полу.
Ну вот, даже моя, без ложной скромности, шикарная бицуха дело не спасла.
– Муж мой, – Заяц надавливает мне на плечо, и я, слегка и недолго сопротивляясь, все-таки присаживаюсь, помогая ей взобраться мне на шею, – в доме, где есть мужик ростом сто девяносто два сантиметра стремянки запрещены на законодательном уровне.
– Уверена? – Встаю, придерживая ее за колени.
– Точно тебе говорю, – убеждает она и торжественно вешает шар на елку.
Коты тут как тут – белый и черный, наши инь и янь.
Бегемот и Медведь.
Хотя по паспорту там у них что-то странное и заковыристое, но они были Бегемотом и Медведем еще когда мы только их увидели – мелких и новорожденных.
Алиса любит говорить, что так сложились звезды, что в двух разных питомниках с разницей в две недели родились котята нужных окрасов. Правда, за одним пришлось кататься в Новосибирск, раза три, кажется, сначала – чтобы посмотреть, потом – чтобы проведать, потом – чтобы забрать Медведя.
– Бармаглот Игоревич, прекратите, – делано ворчит мой Заяц, пока я поглаживаю ее колени, предвкушая, что сделаю с этим мелким вредным телом, когда, наконец, мы украсим дурацкую елку.
– Проявляю внимание и заботу, – копирую когда-то сказанные ею же слова.
– Не раньше, чем мы нарядим елку, – предупреждает Заяц и командует нести ее к столу, где разложена еще горка шаров.
– Зай, это трехметровая елка, – ворчу я. Где только Заяц ее откопала?
– Три двадцать, – поправляет она. С гордостью. – Между прочим, она просто идеальная, смотри, какая пушистая?! Я и искусственный снег купила.
– А мы точно справимся до конца этого столетия? – изображаю разочарованный стон и марширую за новой игрушкой.
– Я очень постараюсь.
Пока мы занимаемся елкой, приносятся наши лохматые товарищи.
По полгода каждому – а мне как-то не по себе, что будет, когда мы оставим нашу зеленую красотку без присмотра, и эти хулиганы решат покорить новый Эверест.
– Так! – Алиса свисает с меня, грозя котам пальцем, и я даже не удивляюсь, когда обе морды смирно усаживаются на задницы. – Только посмейте свои носы сюда сунуть – останетесь без вкусного на неделю. Нет – на две недели!
Все же бывшая училка в ней дает о себе знать.
С елкой, к счастью, мы заканчиваем «всего-то» через три часа.
Потом еще час развешиваем гирлянды.
Потом, когда я, наконец, рассчитываю затащить свою жену в спальню, Алиса тянет меня в свою рабочую комнату – так она называет свой маленький кабинет – в центре которой лежат красиво запечатанные коробки с бантами.
– Нужно всем подписать открытки, – говорит она, вручая мне пару тонких маркеров и пачку красивых разнокалиберных открыток. В ответ на мое «А чего я-то?» заявляет: – У тебя почерк красивее.
– А до завтра?..
– Нет, – перебивает она, игриво хлопая глазами. – У меня муж был в двухнедельной командировке, так что, думаю, как только он дорвется до комиссарского тела, завтра я вряд ли буду способна выбраться из кровати раньше двенадцати и точно не захочу подписывать подарки. Так что, Бармаглотище – вам и маркеры в руки.
А ведь права.
Вот же засранка.
Подарки приготовила для всех: для родителей, для Юлианы, для мужа Юлианы, для еще пары наших общих друзей и их детей.
Есть подарок для Милы и ее сына.
Мы не то, чтобы подружились и общаемся, но контакт поддерживаем.
Особняком лежат маленькие коробочки для сотрудников кондитерской – их Алиса тоже не забыла.
Она вообще уверенно рулит всеми нашими домашними делами. Теми, которые я, если честно, охотно на нее «скинул». Моя задача – стеречь берлогу и приносить в нее туши мамонтов, иногда еще и «теплые шкуры», и «гранитные камни».
Когда откладываю в сторону последнюю открытку, и Алиса заботливо сует ее под ленту, убирая подарок на кучу, пару мгновений мы просто сидим друг напротив друга.
– Знаете, Бармаглот Игоревич, – она откидывается назад, опираясь на руки, – по-моему мы с вами родили прекрасную семью и стали отличными родителями.
Я встаю, тяну ее за шиворот, хоть она в шутку пищит и брыкается.
Наматываю на кулак пару длинных заячьих ушей на ее капюшоне и «тащу» в спальню.
– Хватит мне морочить голову своей ванильной херней, женщина – хочу супружеский долг на первое, второе и третье!
Но семья у нас и правда получилась отличная.
