Текст книги "Забудь обо мне (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)
Глава пятидесятая: Сумасшедшая
– Ты реально что ли связалась с Миллером? Серьезно? – Танян разливает по чашкам остатки шампанского из второй бутылки, и мы чокаемся, молча запивая всю ту хрень, которая называется «душевные страдания брошенки». – Слушай, Алиска, он же… старый.
Она морщит нос, как будто у Миллера здоровенное пузо, ладони как вареники и вся та хрень, которая делает мужчину похожим на гриб.
– Алиска, ну ему сорок же, – продолжает высказывать свои аргументы, когда я мотаю головой, заедая глоток шипучего алкоголя сладкой конфетой. – Это очень стремно, знаешь? Еще и жена его…
Она так кивает, что я сразу понимаю – речь идет о той встрече в магазине.
– У тебя такое лицо, как будто это тебя Мила обругала за то, что ее муж пускает слюни в твою сторону, – ворчу в ответ на ее неприятное напоминание.
Не знаю почему, но все встречи с Милой всегда заканчиваются каким-то негативом. Кажется, даже если я заявляюсь перед глаза ее благоверного в хиджабе и парандже, она все равно найдет к чему придраться, и за что шипеть в мой адрес.
– Мне тоже досталось. – Танян ведет плечами. – До сих пор вспоминать стремно.
– Ну живая же сидишь!
Подруга убирает со стола бутылку и мы, обмениваясь понимающими взглядами, достаем третью.
Еще только полдень, а до комнаты я дойду только по стеночке.
Наверное поэтому так тянет позвонить Андрею и сказать ему… до фига всего.
Но мой телефон у Танян – и мы договорились, что она вернет его только завтра, когда я просплюсь. Потому что сегодня у нас обеих есть повод напиться: у меня из-за Андрея, у нее неизменно – из-за Виноградова.
– Твоя проблема, Алиска, что ты хочешь какого-то со всех сторон идеального мужика, – говорит подруга, пока я откупориваю третью бутылку. Пробка с грохотом отскакивает к потолку, часть шампанского проливается на стол, но кое-что все равно попадает в наши чашки. Чокаемся, выпиваем, и Танян снова заводит свою пластинку. – Хочешь, чтобы был и умный, и успешный, и перспективный, и свободный. Чтобы заботился и сопли тебе вытирал, как маленькой. Ну и чтобы бицепсы, кубики и вот это вот все. А недостатки у твоего этого Франкенштейна есть?
– Пусть курит, – охотно соглашаюсь я. – И матерится. Хотя, Андрею мат не идет. Он, когда ругается – как дурачок.
Мы обе хихикаем, потому что час назад, когда из меня хлестали эмоции, все вчерашние события я, как обычно, не просто вырыдала, а разыграла целый спектакль. Ну, чтобы было понятно, как все плохо на самом деле. Ругающийся «Март» Танян очень повеселил – икала полчаса.
– Нет, подруга, мат и сигареты – это не недостатки! – Еще немного – и Танян врубит «коуча по семейным отношениям». – А вот если он бабник, как твой Миллер.
– Он не мой, – поправляю ее.
– Ну раз за шланг дергала – значит, не совсем уж посторонний, – иронизирует она.
– Фу, Танян, вот теперь я это именно так и буду представлять – как будто просто дергала его за… шланг.
Мы обе смеемся, но, конечно, даже прилично выпившая, я понимаю, о чем она.
Я действительно хочу идеального мужика.
Но не абстрактного.
А склеенного из двух: Бармаглота и Марта.
Примерно об этом я и рассказываю весь остаток дня, пока мы с Танян напиваемся в дым.
Потому что нам обеим есть что «забывать» и от чего выключить голову.
Господи, если бы мужики были лапочками и не морочили женщинам головы, алкогольная промышленность уже через год стала бы убыточной и исчезла как вид! Может, это какой-то мужицкий заговор?
Кажется, это последние более-менее связные мысли в моей голове после того, как мы с Танян по очереди идем в ванну, переодеваемся в пижамы и укладываемся спать. Только уже сквозь сон крем уха слышу, что где-то, как будто в другой вселенной, «голосом» входящего от Андрея, звонит мой телефон.
Даже если я хочу ответить.
Даже если бы могла связно говорить, а не еле-еле ворочать языком.
Я все равно ни за что на свете уже не смогу встать с кровати.
И все это меня радует. Почти так же сильно, как и вертолетики над головой в облаках цвета «Skittles». Потому что, если бы была трезвой, обязательно ответила бы. Чтобы, конечно, услышать очередную порцию его ругани.
Лучше буду существовать в том мире, где Март, такой идеальный и со всех сторон хороший, уже тысячу раз пожалел о своих словах.
Глава пятьдесят первая: Сумасшедшая
Март (как месяц), приходит в мою жизнь вместе с дурным настроением.
Прошло уже две недели с тех пор, как Андрей безмолвно, словно тень, исчез из моей жизни.
Порой, когда утром спешу на работу и убиваю время в метро, читая что-то в телефоне, на глаза попадаются его фотографии. Или ключ от его квартиры, который на виду все время, каждый раз, когда я достаю собственную связку. Даже не буду считать сколько раз порывалась позвонить ему и спросить, как лучше вернуть ключи, но все время вовремя убирала палец с иконки вызова.
Потому что, конечно, мы оба знали, что после тех его слов даже такой чокнутой дурочке, как я, не хватило бы ума прийти без приглашения и воспользоваться ключом от его квартиры.
Но в глубине души я все равно продолжаю верить, что Андрей просто взял паузу чтобы подумать о случившемся, переварить мою измену и, возможно, дать нам второй шанс.
Потому что те полтора месяца до нашей ссоры были просто идеальными.
И могли развиться во что-то настоящее.
Наверное.
И, хоть Танян активно продвигает мысль о том, что лучший способ избавления от двух недоумужиков – найти третьего, целого и нормального, меня бросает в дрожь от одной мысли, что к неразберихе в моей голове добавиться еще один повод нервничать.
Так что, пользуясь своим одиночеством, все силы бросаю на то, что принято называть «развитием личности»: изучаю форумы кондитеров, разучиваю новые рецепты, делаю подборки из разных красивых интерьеров. Завела огромную магнитную доску и вывешиваю на нее все это богатство, воображая, что когда-нибудь стану владелицей своей кондитерской и, как героиня «Шоколада», стану поражать москвичей своими нетрадиционными сочетаниями шоколада и пряностей. Разбогатею, стану крутой, женщиной, которую все хотят, но никто не может себе позволить, а потом, однажды, случайно столкнусь с Мартом.
И он поймет…
В общем, как любая женщина, лечу душевные раны дурацкими мечтами. По крайней мере, это хоть немного облегчает тоску.
В субботу, перед восьмым марта, закупаюсь всякими полуфабрикатами и несусь к маме, чтобы вместе с ней испечь красивый трехслойный бисквитный торт с розами и сердечками, видео рецепт которого не дает мне спать уже вторую ночь подряд.
Но когда мама открывает двери, вид у нее очень взволнованный.
Даже сначала кажется, что она пытается найти причину не дать мне пройти дальше порога: мнется и то и дело косится в сторону кухни. Откуда как раз доносится сдавленный женский всхлип.
– Ты кого-то держишь в плену? – говорю нарочито громким шепотом, но мама тут же одергивает меня, прижимая палец к губам.
Мой взгляд падает на стоящие на обувной стойке сапоги – красивые, явно дорогие, из тонкой замши. Точно не моей мамы – она такие каблуки не носит уже лет десять, с тех пор, как начались проблемы со спиной.
Так что…
– Мила? – слишком громко озвучиваю свою догадку, и мама снова дергает меня за рукав куртки.
Есть только одна причина, по которой жена Бармаглота может лить слезы на кухне моей мамы, с которой они в последнее время так сдружились, что мне даже как-то не по себе.
У нее проблемы с Миллером.
Что в общем не такая уж и редкость.
Но в этот раз что-то изменилось, если она прискакала искать утешения у старшей женщины.
Я стряхиваю куртку на пол, не глядя, стаскиваю ботинки и прусь прямо туда.
Меня жутко злит все это.
В моей жизни и так дерьмо, куда ни глянь, так теперь еще и это!
Мила выглядит ужасно, и только поэтому я немного сбрасываю пыл и не набрасываюсь на нее с вопросами, почему она вообще льет слезы здесь, а не с подружками, как это делают все нормальные женщины. Глаза красные, опухшие, губы искусанные, нос раздут и шелушится, как будто его старательно «полировали» грубой стороной мочалки для мытья посуды. Сейчас она выглядит на свой возраст, и даже с запасом.
На столе – любимые папины бокалы для коньяка, открытая бутылка какого-то крепкого алкоголя, потрепанная горка закуски в красивой тарелке, нарезанный и присыпанный кофе лимон.
Мила смотрит на меня сначала с удивлением – как будто мое появление здесь намного более неожиданное, чем ее – потом перетягивает губы в тонкую линию и, не морщась, опрокидывает в себя хороший глоток алкоголя.
– Алиса, может ты пока… – суетится мама, заходя на кухню вместе с полными пакетами моих покупок. – Я пока заброшу все это в холодильник.
– Отец вернется скоро, – говорю, не сводя глаз с Милы, – он не любит ужинать, когда вокруг него возня и шумит кухонный комбайн.
– Папа сегодня задержится.
– Мы же торт собирались делать?
Нарочно делаю вид, что не понимаю, что происходит.
Но когда первый шок проходит, я завожусь опять, и на этот раз с пол-оборота.
Мне не хочется, чтобы эта женщина была здесь. Она словно живой укор всем глупостям, которые я успела натворить. И огромный тройной восклицательный знак о том, почему нужно держаться подальше от Бармаглота, даже если он выглядит как мужик мечты.
Потому что на месте Милы может оказаться абсолютно любая женщина, которая потеряет бдительность и позволит себе влюбиться в этого кобеля.
– Алиса, – через силу выталкивает из себя Мила, изображая что-то похожее на кивок. – Не беспокойся, я уже ухожу.
– Спасибо, – так же сквозь зубы цежу я. Улыбаюсь, хоть это скорее нарочитая злая усмешка.
Может, я и стерва, и меня ни капли не трогают ее крокодиловы слезы, но правда не знаю, как после всех ее взглядов, прозрачных и совершенно прямых намеков, можно приходить к моей матери и жаловаться, что ее муж гуляет по бабам.
Это выше моего понимания.
Мать все-еще пытается меня одернуть, потому что, хоть Мила уже идет в коридор, мои ноги несут меня следом. Как будто хочется самой убедиться, что она одела свои дорогущие сапоги, пальто, забрала сумку от «Луи Виттон» и убралась на хер из дома моих родителей. Потому что это моя территория, мое безопасное место, моя мать, черт поддери! А у нее есть Бармаглот, и пусть не тащит сюда свое семейное дерьмо, словно это какой-то туалет!
– Алиса, – мать придерживает меня за локоть, не дает сделать следующий шаг, и у Милы появляется преимущество, чтобы сбежать.
Оглядываюсь на маму, и она медленно, но решительно качает головой – нет, этого не нужно делать.
– Я просто…
– Хвати! – повышает голос мать.
Впервые за кучу лет.
Я даже не сразу понимаю, почему она защищает не меня.
– Алиса, прекрати вести себя, словно ты – не моя дочь, а маленькая ядовитая дрянь.
Невольно отшатываюсь.
Коридор в квартире моих родителей просто огромный, в нем можно запросто ездить на миниатюрном дамском автомобиле, но прямо сейчас мне кажется, что стены тоже ополчились на меня и начинают сдвигаться, хмуря невидимые брови.
Но вместо того, чтобы прислушаться к предупреждению, я начинаю тянуть на себя эту невидимую леску струны, натягивая ее до болезненной рези в ладонях. Пока она, наконец, не лопается, издавая беззвучный печальный вздох по моему окончательному падению.
– Мам, я не хочу, чтобы она здесь была, поняла?! – Мне больно дышать и слезы уже жгут глаза, потому что сдерживать их уже невозможно. – Пусть больше никогда не приходит! Пусть просто исчезнет из нашей жизни! Пусть… они оба просто исчезнут из моей жизни!
Меня так сильно ломает, что я даже не сразу понимаю, что говорю.
О чем говорю.
Время для осознания пары роковых слов нужно не только мне, но и еще двум женщинам, одна из которых, уже одетая и с поправленным макияжем, появляется в другом конце коридора и теперь уже сама идет ко мне навстречу.
Мать сначала пытается встать между нами, но я сама отодвигаю ее рукой.
Хоть мне очень страшно под холодным безжалостным взглядом Милы.
Глава пятьдесят вторая: Сумасшедшая
– Марк встречается с молоденькой красоткой, ты знала? – говорит Мила, наклоняясь к моему лицу совсем немного, но достаточно близко, чтобы обдать меня роскошным терпким ароматом лилий. – Точнее, он снял ей квартиру и теперь они живут там вместе.
Переехала… к нему?
Я невольно сжимаю в руку связку с ключами, на которой до сих пор висит ключ от холостяцкой квартиры Бармаглота.
Сердце странно сжимается.
Мила выжидает мою реакцию, и, судя по ядовитой ухмылке, я не даю ей повода для разочарования.
Миллер живет со своей новой «Заей»?
– Это не правда, – говорю вслух, и мне плевать, что это странно выглядит.
– Это – правда, – скалится Мила.
В эту секунду где-то на периферии фокуса моего внимания появляется огромная черная туча зависти к этой женщине. Пару минут назад она выглядела как размазня, а теперь от ее холодности и железной воли хочется закрыться бетонными стенами.
Неудивительно, что она столько лет рядом с Бармаглотом.
Нужно быть «Милой», чтобы переносить все это – и не превратиться в соплю.
– А ты думала, что его желание тебя трахнуть – оно от большой любви? Что это все на самом деле чистое и светлое, укрыло сорокалетнего мужика на всю жизни? Что ты его клин в башке?
Слава богу, мне хватает ума не сказать: «Да».
Но что толку, если именно это я и думаю?
– Мила, я думаю, тебе лучше уйти. – Мама тяжело и устало вздыхает где-то у меня за спиной.
– Конечно, Таня, только скажу еще пару слов твоей дочери. Поверь, ей это пойдет только на пользу. Но тебе лучше уйти, потому что если бы у меня была дочь, я бы не хотела вот так среди бела дня узнать, что она тягается с женатым мужиком, которому по возрасту положено вытирать ей сопли, а не вставлять член между ног!
Мать берет меня за руку.
Безмолвно.
В нашей с ней Вселенной этот жест всегда означает: «Я буду рядом, если нужна».
Но Мила права – этот разговор нужно закончить не троеточием, так что я лишь пожимаю пальцы матери и немного веду плечом, чтобы она поняла – эту битву я в состоянии выдержать, и будет лучше, если она уйдет, чтобы не получить рикошет.
Оставшись наедине, мы с Милой смотрим друг на друга.
Кто выстрелит первым?
Снова она или теперь моя очередь?
– Ты – просто игрушка, – чуть понизив тон, говорит Мила. – Не что-то особенное, не важный человек, не звезда на небосклоне его жизни. Ты – просто куколка, которых у Марка десятки. Просто сопротивляешься чуть больше остальных, поэтому ему интересно. Все мужики – хищники. Им скучно жить, когда лань поймана и перестала сопротивляться. Им нужно охотиться, особенно, если они хотят и могут.
– Чувствуется ваш личный глубокий опыт, – огрызаюсь я.
– Потому что я знаю его глубже, чем ты. Потому что вижу ту его сторону, которую он, конечно же, не показывает своим дурочкам. Зачем вам знать, что он умеет делать больно одним словом, а тремя – убить? Для вас он просто шикарный богатый мужик, сладенький магнит в дорогом костюме и часах, перед которым раздвигаются абсолютно все ноги.
– Мы не трахались! – ору я.
Где-то в тишине квартиры всхлипывает моя мама.
Мила передергивает плечами – ей правда плевать, это не напускное.
– Не имеет никакого значения, до чего у вас дошло. Дело совсем не в этом, Алиса, и я думала, что ты достаточно умная девочка, чтобы это понять. Или ты правда думала, что флиртовать с женатым мужиком – это как семечки щелкать?
– Если он такой плохой – что же вы от него не уходите? – Я нарочно атакую, потому что защищаться мне нечем. Да, черт! Я флиртовала с ним! Я… делала много того, о чем лучше не вспоминать. – Почему вместо того, чтобы уйти к человеку, который будет вас любить, как дурочка бегаете за телками своего неверного мужа и плачетесь им, какие они все поголовно – течные суки?
– Потому что люблю его! – без паузы выплевывает Мила. – Потому что он мне нужен даже вот такой, хуевый! Гулящий! Даже если я ради него пожертвовала возможностью стать матерью!
– Вранье! – Хочу сказать, что, когда любят – не унижают, ценят и любят, но… вспоминаю, как до сих пор дергаюсь на каждый сигнал телефона, думая, что это Март, даже если это совсем не мелодия его вызова.
Мила кивает, как будто уже услышала мои мысли.
– Ты, может, еще думаешь, что где-то в мире есть моногамные мужики, которые трахают одну всю жизнь, но так не бывает.
– Логика половой тряпки, – снова выплевываю яд.
– Логика взрослой женщины, – тут же парирует она. – Логика женщины, которая знает, что у ее мужа может быть тысяча одноразовых салфеток, чтобы подтирать член, но всегда будет только одна жена. Женщина, к которой он все равно возвращается, даже если… – Мила презрительно кривит губы, – спускал в нее переизбыток спермы. И эта женщина – я. Не ты, маленькая глупая куколка. Ты просто дешевая бумажная салфетка. Впрочем, уже использованная и выброшенная. Так что этот разговор уже не имеет смысла. Марк все равно будет моим, потому что… Я перетерплю. Умею. Научилась. Поняла. А ты уже никто.
Чтобы окончательно меня унизить, Мила достает из сумочки запечатанную упаковку самых простых бумажных салфеток и молча вкладывает ее в карман моей кофты.
– Это чтобы вытирать сопли, – дает прощальную инструкцию.
И уходит, по праву забрав эту победу.
Я бросаюсь в коридор.
Хватаю рюкзак, даже не пытаюсь отыскать в нем что-то – просто вытряхиваю содержимое на пол, почти вслепую из-за слез нахожу телефон.
Носовой платок, да?
Удаляю те его фотографии, которые делала в кафе.
Все до единой.
Просто… тряпка, чтобы вытереться?
Удаляю всю длинную цепочку СМСпереписок.
Любимая и единственная жена на веки-вечные, да, Марк Игоревич?!
Удаляю номер телефона.
Сползаю по стенке, раздавленная в ничто.
Реву? Или просто вою от злости?
Эти странные звуки, которые мое сознание ловит на последнем вздохе ясности, больше похожи на какой-то рев психически больного человека в фазе полного помутнения. Я даже почти не понимаю, что делаю, когда очень зло, чуть ли не с шипением, отбиваюсь от пытающейся поднять меня на ноги матери.
Только когда она присаживается рядом и, несмотря на мои истерики, все-таки как-то умудряется крепко обнять и прижать к себе, я немного успокаиваюсь.
Слезы высыхают, хотя уже сейчас знаю, что впереди у меня долгий период восстановления от этого сокрушительного удара по самооценке.
– Алиса, пойдем торт печь? – Мама помогает мне встать на ноги, как маленькую ведет до кухни и усаживает на маленький диванчик у окна.
Я с какой-то паникой кошусь на оставленную в пепельнице гору окурков с красным следом от помады. Есть еще пара рядом, которые без характерной метки, и мама, заметив мой взгляд, быстро вытряхивает это безобразие в урну. Как будто мне по-прежнему десять лет и нужно делать вид, будто они с отцом не курят, не выпивают по праздникам и не занимаются сексом. Хотя мама, насколько я знаю, курит только в редких случаях, но какая женщина в наше время может сказать, что в ее жизни не было моментов, когда хотелось выпить, закурить и послушать шансон?
– Мам, я с ним правда не трахалась, – говорю, закрывая лицо руками. – Просто… Были некоторые интимные вещи и… В общем, я плохая дочь и я не сдержала обещание.
Она открывает – и снова закрывает холодильник.
Опирается ладонями в столешницу и какое-то время стоит так, словно мир под ее ногами шатается слишком сильно, и без дополнительной опоры никак не устоять.
Если бы ругалась или кричала, или даже отхлестала меня по щекам – я этого заслуживаю – было бы проще и понятнее. А так я словно слепну и перестаю понимать, что происходит – со мной, с моей мамой, с этим долбаным миром, который вдруг начал слишком резко менять правила игры.
– Так нельзя, Алиса, – наконец, говорит мама.
Садится за стол.
В бутылке с коньяком еще есть что-то на дне, и она разливает это в чистые стаканы. Дает один мне, а из второго молча выпивает сама. Только немного морщит нос, но одергивает руку от тарелки с закусками.
Я тоже выпиваю залпом, но закашливаюсь, потому что для меня это слишком крепко – как ни крути.
– Марк – очень тяжелый и непростой мужчина, и Мила… Она не заслуживает того, что он делает с их отношениями. Мне очень неприятно осознавать, что моя дочь, пусть и косвенно, но тоже приложила к этому руку.
Не могу удержать дурной смешок, потому что на ум приходят слова Танян – о шланге, который я дергала.
Ну да, руки я приложила как раз буквально.
Во взгляде мама осуждение, а потом она просто вздыхает.
– Мам, каждая женщина, даже если она вся такая разодетая надушенная крутая жена Миллера, заслуживает ровно то, на что соглашается, – говорю я, чтобы не бросать эту тему на паузе недосказанности. – Если женщину унижает отношение мужчины – она уходит. Если она не уходит – значит, она тупая овца. И, значит, что-то в этих отношениях для нее ценнее, чем самоуважение и гордость.
– Алиса, она любит его.
Я чуть не всплескиваю руками.
– Любит? Господи, мам, и ты туда же! Любовь – это… что-то другое, а не секс в промежутках между разными отпечатками помады на его рубашках!
Она то ли кивает, то ли молча поддакивает своим не озвученным выводам.
Я хочу сказать еще так много всего, но мама просто молча еще раз обнимает меня.
Крепко.
А когда начинает гладить по голове, я снова плачу.
На этот раз – обычными человеческими слезами, почти беззвучно.
