Текст книги "Забудь обо мне (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)

Глава сто восемнадцатая: Сумасшедшая

На следующий день меня будит звонок телефона.

Бросаю взгляд на часы – начало десятого, и я так сладко уснула в охапке своего Бармаглота, что даже не услышала будильников, один из которых срабатывает в семь тридцать, а другой – в восемь.

Профилонила свой сеанс утренней пробежки, но буду считать, что причина была уважительной: меня придавило огромной звериной тушей, которая даже сквозь сон недовольно рыкала, стоило попытаться высвободить хоть мизинец.

Но на этот раз номер незнакомый, и что-то подсказывает, что звонит та медсестра из больницы. Не знаю почему. Возможно, просто из-за того, что в последнее время утром субботы мне никто и никогда не звонил.

Кое-как шепотом уговаривая свою альфа-зверюгу не ворчать, выбираюсь из кровати, накидываю халат и, выскользнув из спальни, плотно прикрываю дверь.

– Алиса Владимировна? – слышу встревоженный женский голос. – Это медсестра, вы оставили свой номер…

– Доброе утро, – здороваюсь, босыми ступнями шлепая на кухню за порцией кофе. – Когда я могу приехать к врачу? Вы говорили, что я хотела с ним встретиться?

– Да, но тут… – Она вздыхает. – Я подумала, нужно позвонить вам.

– Что случилось?

– Приехал отец ребенка и… Как бы они бед не наделали.

Значит, Андрей «Март» Мартынов все-таки появился на горизонте.

И вряд ли эта встреча наполнена раскаянием, осознанием и всепрощением. Стала бы тогда медсестра мне названивать в такую рань?

– Спасибо, что позвонили. Уже еду.

Похоже, пришло время открыть – и окончательно закрыть еще одну, последнюю дверь в мое прошлое.

Я быстро принимаю душ, одеваюсь, наспех собирая волосы в простой пучок.

Наряжаться мне не к кому, производить дешевое впечатление в духе «увидь, что ты потерял» – тоже смешно.

Может, это и странно, но единственный человек, ради которого я вообще туда еду – это маленькая девочка. Ну и немного наивное желание, возможно, вложить хоть чуть-чуть ума в головы ее родителей.

Заглядываю в спальню – мой большой зверюга все так же спит без задних лап.

Я знаю, что он много работал: рано вставал, поздно ложился, пытался выжать весь возможный максимум из поездки. И еще находил время погулять «со мной» по Берлину, снимая мне видео и присылая пачки фотографий.

Ужасно хочется на прощанье потереться носом об его щетинистую щеку, но тогда он может снова затащить меня в постель, а мне не хочется тратить время и объяснять, в какое болото собираюсь сунуть нос и ради чего.

К счастью, в субботу на дорогах почти красота, я доезжаю даже быстрее, чем планировала.

Забегаю в больницу, уже не глядя сую знакомой медсестре «знак внимания» – специально дожидалась тут меня, сразу видно – и она проводит меня в палату. По пути говорит, что вообще-то там должны лежать двое, но пока так получилось, что лежит только одна.

Открываю дверь.

И как-то сразу столбенею на пороге, потому что эти двое застыли в той позе, которая наверняка входит в ТОП-пять постановочных сцен убийства.

Медсестра прикладывает ладони ко рту.

Андрей держит Танян за грудки одной рукой, вторую занеся как будто… для пощечины или чего-то пожестче?

Она тоже пытается его ударить.

Но все это действо замирает, стоит двери, распахнувшись до упора, стукнуться о стену.

– Да что ж вы!.. – возмущается медсестра, потому что первая приходит в себя после увиденного. Кто знает, может быть, подобные «теплые встречи» молодых родителей для нее далеко не в диковинку. – Совсем что ли!..

Ребенок в простом больничном лотке а-ля кроватк, начинает кряхтеть и пищать, и заводится еще больше, когда медсестра берет его на руки. Такой крохотный сверток, что где-то за ребрами щемит сердце.

– Отнесите, пожалуйста, ребенка, – прошу я, стараясь не смотреть на личико младенца, когда медсестра проходит мимо. – Я подойду позже, хорошо?

Она кивает и быстро уходит, напоследок не удержавшись от пары крепких выражений в адрес «родителей».

И только когда мы остаемся втроем, я делаю шаг внутрь палаты и негромко, но выразительно приказываю:

– Ну-ка на хуй отошли друг от друга.

Танян непроизвольно вздрагивает.

Андрей, даже не скрывая брезгливости, стряхивает ее с рук, словно какую-то прилипчивую гадость. «Сладкая парочка» расходится на пару метров. Танян нервно пытается запахнуть растрепанный на груди халат, приглаживает волосы.

На Андрея сейчас даже смотреть не хочется.

Просто… воротит что ли.

– Лисица? – слышу его немного сорванный голос.

– Пошел вон отсюда, – показываю в сторону все еще настежь открытой двери. – И жди меня на улице.

Эти двое пересматриваются.

Танян сглатывает, ее лицо медленно сползает, превращаясь в какую-то уставшую потасканную маску. Она как будто ждет, что Андрей что-то возразит мне, сделает или скажет какую-то хрень, которая бы дала понять, что я больше ничего для него не значу.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Но когда он шагает к двери, нарочно пытаясь зацепить меня плечом, она с шумом втягивает губы в рот, плохо подавляя рыдания.

– Если ты меня не дождешься, Мартынов, – говорю ему вслед, даже не трудясь повернуть голову, – я тебя из-под земли достану. И выслушать меня тебе все равно придется.

– Дождусь, – сквозь зубы цедит он, нарочно громко захлопывая за собой дверь.

Танян пятится, падает на смятую койку, застеленную порядком застиранными больничными простынями. Не понимаю: она же не то, чтобы нищенствовала. У нее была неплохая работа с перспективой карьерного роста, и Танян перла вперед, гордо рассказывая, как лихо распихивает конкурентов. И ее родители тоже могли бы помочь – им есть чем. Ну уж точно не оставлять дочь в больничной палате словно она сирота неприкаянная.

– Появилась Святая Алиса – и мужики уложись в штабеля у ее ног, – не скрывает иронии Танян.

– Вас переведут в хорошую больницу – я все устрою. – Даже не хочу реагировать на ее уколы. Они меня не то, что не трогают – просто не достают. – Еще не говорила с врачом, но уверена, проблем не будет. Малышке нужен хороший уход. И тебе.

Она замечает мой многозначительный взгляд.

Презрительно кривит губы.

Лезет в карман халата, с опозданием понимая, что на этот раз в нем нет дозы никотина, и рывком поднимается с постели, чтобы пройтись по палате с видом бравого, но в хлам пьяного генерала.

– Мне твои подачки не нужны, – наконец, выдает.

– Да мне плевать на тебя и что ты думаешь, – тут же отвечаю я. Была готова к чему-то подобному. – Меня интересует только ребенок.

– С каких пор ты стала такой сердобольной?

– Всегда такой была. Если неразделенная больная любовь еще не окончательно превратила твои мозги в кашу, то ты вспомнишь, что я работала в школе, и детей рядом было много.

– А я думала потому что своих никогда не будет, – ехидно бросает Танян. – За все в этой жизни приходится платить: за богатого мужика – пустой маткой.

Я морщу нос – так мерзко это звучит.

И, если честно, только сейчас впервые за все время вообще задумываюсь о том, что в будущем с Бармаглотом не будет детей. Даже как-то не придавала этому значения – ну нет и нет, счастье в детях, но отсутствие детей – не повод быть несчастными, так ведь?

– Я тебя не звала, но ты снова прибежала, – не может остановиться Танян. – Рассчитывала увидеть Андрея? Хотела меня унизить? Показать, кто главная?

Это – последняя капля в чашу моих попыток быть хоть немного терпимой и сдержанной.

Наверное, то, что я собираюсь сказать – это не меньшая мерзость, чем ее попытка уколоть меня «пустой маткой». Но это необходимо сделать, иначе Танян и дальше будет катиться в пропасть, теряя себя. Хотя, куда уж больше? Я едва ли узнаю в ней ту девушку, с которой бегала по магазинам и на пару лыбилась на дурацких селфи.

– Знаешь, – я скрещиваю руки на груди, опираясь бедрами на лоток, где лежал ребенок, – если бы я хотела этого долбоеба – он был бы моим. Тогда и сейчас.

Она таращит глаза, становясь похожей на рыбину без воды.

Очевидные вещи, она сама орала их в трубку, но, видимо, предполагать самой и услышать это от «соперницы» – очень разные по тональности вещи.

– Если бы я хотела поймать из проруби это говно – я бы сделала это вот так, – щелкаю пальцами. – И ни ты, ни любая другая женщина этому бы не помешала. Но, знаешь, в чем дело? Говно можно выловить, можно прицепить на него красивый бантик, можно целовать его вонючую жопу и даже искренне верить, что у этого мудака была просто слишком тяжелая судьба, но именно мне, хорошей женщине, удастся его перевоспитать. Но говно всегда останется говном, потому что сложная судьба к его дерьмовой сущности не имеет никакого отношения.

Танян трясет.

Надо бы остановиться, но кто-то должен сказать наркоману, что игры в «потом как-нибудь» уже кончились. Все, это – крайняя черта. Следующая доза его убьет.

– Разница между мной и тобой, Таня, – нарочно называю ее «родным» именем, чтобы подчеркнуть, что она уже давно мне не подруга и как раньше не будет, потому что в моей жизни больше нет места ни ей, ни, тем более, Марту, – в том, что у меня всегда вовремя включались тормоза, а ты слилась. Да, он изменял мне, но я не знала этого, а когда подозревала – слала на хуй, и это ко мне он в итоге прибегал, меня он хотел. А ты все знала, прощала и катилась с этой горки абсолютно осознанно и добровольно.

– Да что ты знаешь обо мне! – срывая глотку, прокуренным голосом орет она. – Я люблю его, понимаешь?! Света белого без него не вижу!

– Любовь должна делать человека лучше, сильнее и увереннее. Когда мужчина любит – женщине не нужно превращать свои губы в филиал геморройной жопы, потому что она уверена, что ее любят хоть больную, хоть кривую, хоть заплаканную, хоть с отросшими корнями, сединой и морщинами.

По ее глазам вижу, что собирается полить меня очередной щедрой порцией своей «настоящей правды жизни», но наркоманов нельзя жалеть.

Их нужно бить по роже, пока не дойдет.

Что я и делаю, шагнув к Танян и залепив ей звонкую отрезвляющую пощечину, от которой гудит ладонь.



Она ошалело таращится на меня, но я влепляю ей еще раз, теперь уже по другой щеке.

Для равновесия.

Еще и еще, пока в затуманенных злобой глазах не появляется проблеск разума.

– У тебя есть дочь, Таня, – говорю максимально спокойно и жестко. – И либо ты станешь хорошей матерью, либо превратишь в дно, которое рано или поздно бухое и на хер никому не нужное замерзнет где-то под забором. Поверь, Андрей будет последним человеком на земле, который вспомнит о тебе с грустью. Потому что если мужчине нужна женщина – он, в конечном итоге, завяжет яйца узелком, откажется от траха всех остальных баб и будет с той, которая для него – номер один. И хватит винить весь мир в своих бедах: если в жизни женщины есть мужик, который довел ее до такого состояния – это целиком и полностью ее вина. Потому что всегда есть выбор – быть с человеком, который вытирает о тебя ноги, или уйти от него и остаться собой.

Она обессиленно садится на кровать.

Закрывает ладонями красное от моих пощечин лицо и громко, как-то по-звериному отчаянно воет, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Бери себя в руки, Таня. – Не пытаюсь ее успокоить. Это было бы чистым лицемерием с моей стороны. Мне не жаль ее в том смысле, в котором жаль близких и дорогих людей. Мне скорее горько за всех женщин, которые вот так же скатываются вниз, всю жизнь целуя в задницу кусок дерьма с членом и яйцами. – И дай девочке имя.

Это все, что я могу для нее сделать.

И надеюсь, этого будет достаточно, иначе маленькую ни в чем не повинную девочку ждет незавидная судьба.

Хотя, впрочем, побуду злой «доброй» феей-крестной еще раз.

Оторву яйца Андрейке.

Глава сто девятнадцатая: Сумасшедшая

Прежде чем выйти разбираться с Мартыновым, захожу к врачу, который принимал роды и следит за состоянием малышки. Обычный мужчина средних лет, достаточно помятый, как на мой взгляд, и это – еще до полудня, но весьма приветливый и явно любитель поговорить. Так же, как и медсестра, сразу схватывает, что я пришла договариваться, поэтому долго не юлит и сразу выкладывает карты на стол: рассказывает, что ребенок родился без патологий, но недобирает вес, что грудного вскармливания не будет по понятным причинам, что девочке, конечно же, было бы лучше если бы было вот то, то и это.

Я слушаю, киваю, уже зная, чем закончится этот монолог.

– Совершенно с вами согласна, – говорю, как только образуется первая паузу. – Поэтому мама и ребенок переедут в другую больницу. Я навела справки – есть несколько подходящих медицинских центров, где о них позаботятся.

Мужчина выглядит озадаченным.

– Надеюсь, вы понимаете, что они не могут находится… здесь, – обвожу взглядом немного потрепанный кабинет, но куда более прилично выглядящий, чем палаты. – Не примите на свой счет – я прекрасно понимаю, что государство так себе заботится о своем имуществе.

Его возражения перекрываю вежливой просьбой подготовить все документы на выписку и маленьким «презентом», который без стыда кладу прямо на стол в открытке.

Пришлось научиться решать вопросы «не красиво, но быстро».

Когда выхожу, взглядом ищу кофейный автомат – кажется, здесь был такой.

Кофе из него – паршивый, но утром я толком не сделала и глотка, а после всех этих разговоров мне не помешает немного «взбодриться». Даже поганый кофе справится с этой задачей.

Я нарочно не кладу сахар, хоть несладкий кофе, на мой личный вкус, это одна горькота.

Но сейчас именно это и нужно.

Прежде чем пройти последний разговор, который – можно не сомневаться – приятным не будет.

По коридору иду медленно, глотая невкусную, но крепко бьющую по мозгам лабуду.

Нарочно притормаживаю у самого выхода.

Мартынов никуда не денется – будет ждать хоть до второго пришествия.

И пусть ждет.

Я честно, ради себя, пытаюсь понять, что именно почувствовала в тот момент, когда увидела мужчину, в иллюзорной любви к которому провела немало месяцев. По которому даже лила слезы, которого представляла своим спутником на всю жизнь.

Пытаюсь вспомнить те чувства… и ничего.

Вообще.

Так что, когда выхожу на улицу и иду к нему, стоящему внизу крыльца с таким же стаканчиком кофе, что и у меня, улыбаюсь от души.

Не ему, самой собой – огромному облегчению внутри себя.

Андрей резво поворачивается, когда слышит шаги. Еще пара метров между нами, а он уже пристально изучает меня сверху-вниз и снизу-вверх, сканируя взглядом, будто штрих-код. Что он там пытается высмотреть? Чувства к нему?

Нарочно чуть-чуть замедляю шаг, даю ему в полной мере «насладиться» зрелищем моего тотального и абсолютного безразличия.

– Надеюсь, если тебе не хватило совести и порядочности самому оставить женщину, к которой у тебя явно больная тяга, то точно хватит ума сделать это сейчас, – начинаю без вступления. – Потому что, если ты этого не сделаешь, я лично суну твои яйца в морозилку, а потом превращу их в стружку для собачьего корма.

Андрей сосредоточенно выплевывает обратно в стаканчик глоток кофе, который так и не смог сделать, а потом выливает все это под ближайшее дерево. Комкает картонную тару до состояния маленького бумажного шарика, швыряет в урну.

– Привет, Лисица, – говорит с натянутой вежливой улыбкой. – Хорошо выглядишь.

– Я не собираюсь вести с тобой разговоры о моем внешнем виде, трепаться «за жизнь» и мило болтать, как будто мы старые добрые друзья. Серьезно, Мартынов, не трать время.

– Я говорил ей, что мне этот ребенок на хер не нужен, – выдает с неожиданной злостью. – Что я не хочу становится отцом, что мне не нужен ребенок от женщины, которой… никогда не должно было случиться в моей жизни! Я предлагал ей сделать аборт. Давал денег. Но она тупо меня наебала! Сказала, что сделала, а потом, когда срок был слишком большим, высказала всю правду: теперь, Андрей, ты никуда от меня не денешься, будем мы счастливой семьей, воспитаем дитятко – и пиздец.

Я вполне искренне киваю – это действительно хрень.

Никогда не понимала женщин, пытающихся удержать мужчину ребенком.

Общие дети – они ведь должны быть от взаимной любви, а не гирей на глотке.

Женщина, которая использует ребенка, никогда не станет хорошей матерью. А мужчина, которого она вот такими махинациями посадить на цепь семейной жизни, тем более никогда не станет ни хорошим отцом, ни, тем более, мужем.

– Лисица, я клянусь, что никогда даже в мыслях не собирался ввязываться в это дерьмо надолго! – губы Андрея слегка бледнеют. – Просто… как-то все…

Он нервно проводит пятерней по волосам.

Проглатываю приступ отвращения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ума не приложу, что я вообще в нем нашла?

– Мартынов, мне…

– Уже не Март? – с горечью перебивает он.

– Уже давно не Март, а Мартовский заяц.

– Не знал, что ты можешь быть такой бессердечной.

Я с улыбкой пожимаю плечами.

– Алиса, ты была нужна мне, – продолжает гнуть Мартынов. – Только поэтому я творил всю эту дичь. Поэтому был с ней – тогда бы был хоть какой-то шанс с тобой увидеться даже случайно, даже на минуту.

– У нее есть имя – Таня.

– Да мне насрать!

– Никто не сомневался, что Андрею Мартынову насрать на всех, в особенности, на отработанный материал, – все же не могу удержаться от злой иронии.

– Лисица…

Он делает шаг ко мне, и я синхронно отодвигаюсь назад.

– Не надо, Мартынов. Стой, где стоишь. Не хочу даже дышать с тобой одним воздухом. И, если тебе не сложно, постарайся перестать думать яичками и включи голову. Хотя бы ту ее часть, которая отвечает за слух.

Мартынов тяжело вздыхает, снова лезет ладонью в волосы, с каким-то нервным остервенением ерошит их пятерней.

– Оставь Таню в покое.

– Я ее и не трогал!

– Наличие у нее ребенка от тебя как бы намекает, что ты, Мартынов, как всегда… гммм… – проглатываю крепкое словечко и улыбку, потому что вдруг доходит, как много всего я «нахваталась» от своего злого татуированного зверюги. – В общем, ты просто снова врешь. Ты вообще хоть раз, хоть одной своей женщине говорил правду? Хотя бы пытался? Хотя бы месяц хранил верность хоть одной из нас.

Мне противно и горько, что какое-то время я тоже была частью этого безликого «мы». Причем абсолютно добровольно.

– Я всегда тебя любил, Лисица, – уже как-то обреченно говорит Андрей. – Сначала думал, что ты так – просто транзит: с тобой было весело, интересно, ты всегда привлекала внимание, была умной и ничего от меня не хотела. Я подумал, что эти встречи могут скрасить досуг – и твой, и мой.

– Жаль, что прежде чем сделать меня частью своего досуга, ты не посвятил в эти планы меня, – не могу промолчать в ответ.

– Ты мне!..

Я вижу, что он, ожидаемо, как и год назад, собирается ткнуть меня в измену.

Но замолкает, потому что я щурюсь, всем видом давая понять, что, если он только попробует заикнуться на эту тему – будет очень-очень больно. Не мне – ему.

– Она сама ко мне лезет, – снова бубнит Мартынов.

– Господи, детский сад! – Зла уже на эту хрень не хватает. – Маленькая женщина затерроризировала взрослого мужика, прямо навела на него порчу, отказать ей не может, дверь не открыть не получается, номер заблокировать вера не велит.

– Она приезжала ко мне на работу, караулила под офисом, под домом, вышла на всех моих… – Андрей трясет головой и потом как-то затравленно поднимает взгляд в сторону красного кирпичного здания роддома. – Ты не представляешь, что она мне устроила, Лисица.

Ну почему же, представить я как раз могу. За Виноградовым Танян тоже любила «последить», и иногда мне приходилось ее притормаживать. Хотя тогда я особо не обращала внимания на эту блажь.

Видимо, появление Андрея только усугубило ее, как это любят говорить психологи, неправильные паттерны поведения.

Но говорить об этом сейчас вообще не стоит.

– Мартынов, тогда завяжи яйца в узелок и исчезни со всех радаров. Вы, мужчины, очень хорошо это умеете, когда действительно хотите бросить женщину. И не надо мне рассказывать про тирана в юбке – я и так думаю, что ты бесхребетное, идущее на поводу у головки существо. Ну серьезно.

Он снова слишком очевидно проглатывает желание огрызнуться.

Кивает.

– Вот и хорошо.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Андрей тормозит меня, пытаясь удержать за плечо.

Стряхиваю его пальцы, отхожу и брезгливо окидываю взглядом с ног до головы.

– Лисица, я правда тебя люблю, – уже почти обреченно шепчет он. – Я смогу завязать, если ты…

– Пошел на хуй, Мартынов, – от всего сердца, не стесняясь крепких слов. – Не имею привычки менять «Гелендваген» на велосипед «Орленок».

