Текст книги "Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века."
Автор книги: авторов Коллектив
Жанры:
Культурология
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 90 страниц)
Делёз (Deleuze) Жиль (1926–1995)
Французский философ и эстетик-постфрейдист, оказавший существенное влияние на формирование эстетики постмодернизма. Был профессором Университета Париж-VII. Создатель методов эстетического шизоанализа и ризоматики искусства. «Дезанализ», или «школа шизофрении» отвергает основные понятия структурного психоанализа Ж. Лакана — структура, символическое, означаемое, утверждая, что бессознательное и язык в принципе не могут ничего означать. Бессознательная машинная реализация желаний, являющаяся квинтэссенцией жизнедеятельности индивида, принципиально противопоставляется «эдипизированной» концепции бессознательного 3. Фрейда и Ж. Лакана. Эдипов комплекс отвергается как иделистический, спровоцировавший подмену сущности бессознательного его символическим изображением и выражением в мифах, снах, трагедиях – «античном театре». Бессознательное же – не театр, а завод, производящий желания. Эдиповский путь ошибочен именно потому, что блокирует производительные силы бессознательного, ограничивает их семейным театром теней, тогда как шизоанализ призван освободить революционные силы желания и направить их на освоение широкого социально-исторического контекста, обнимающего континенты, расы, культуры. Бессознательное не фигуративно и не структурно, оно машинно. Либидо – воплощение энергии желающих машин, результат машинных желаний.
Критикуя пансексуализм 3. Фрейда, Д. не посягает на его несущие опоры – либидо и сексуальные пульсации. Им сохраняется противопоставление Эрос – Танатос. Однако оно усложняется, обрастая новыми значениями: Эрос, либидо, шизо, машина – Танатос, паранойя, «тело без органов». Если работающие «машины-органы» производят желания, вдохновленные шизофреническим инстинктом жизни, то параноидальный инстинкт смерти влечет к остановке машины, возникновению т. н. «тела без органов». Его художественным аналогом может служить отстраненное восприятие собственного тела как отчужденной вещи, не-организма у А. Арто, Ж. -П. Сартра, А. Камю. Именно «тело без органов» – источник алогизма, абсурда, разрыва между словом и действием, пространством и временем в пьесах С. Беккета. «Тело без органов» образует застывшие сгустки антипроизводства в механизме общественного производства. К ним относятся земля, деспотии, капитал, соответствующие таким стадиям общественного развития, как дикость, варварство, цивилизация. И если капитал – инертное «тело без органов» капитализма, то работающие машины-органы позвякивают на нем, как медали, они подобны вшам в львиной гриве. Так осуществляется чарующее волшебное притяжение-отталкивание между пассивной и активной частями желающей машины. Это противоречие снимается на уровне субъекта, или машины-холостяка – вечного странника, кочующего по «телу без органов», возбуждающего, активизирующего его, но не вступающего с ним в брак. Литературное воплощение машины-холостяка – машина в «Процессе» Кафки, «сверхсамцы» По и Жарри, ее живописные аналоги – «Мария, обнажаемая холостяками» Дюшана, «Ева будущего» Вилье, персонажи А. Волфли и Р. Ги. Их бессознательный, машинный эротизм замыкает цикл желающей машины, соединяя в одну цепь ее составляющие – «машины-органы», «тело без органов» и субъекта. Знаки не имеют значений, не являются означающими, их единственная роль – производить желания. Знаковый код – скорее жаргон, чем язык, он открыт, многозначен. Знаки же случайны, так как оторвались от своей основы – «тела без органов».
Структуру бессознательного образуют безумие, галлюцинации и фантазмы. Безумие, связанное с мышлением, и галлюцинации, сопряженные со зрением и слухом, позволяют прорвать собственную оболочку, но они вторичны по отношению к фантазму, чей источник – в чувствах (субъект чувствует, что становится женщиной, Богом и т. д.). Поэтому производство желания может произойти только через фантазм. Подлинным агентом желания, творцом жизни оказывается тот, в ком сильнее импульс бессознательного – ребенок, дикарь, ясновидящий, революционер. Высшим синтезом бессознательных желаний выступает художник.
Важнейший элемент художественного континуума – графичность. Свое понимание графических систем Д. соединяет с некоторыми положениями географической школы Ш. Монтескье. Сочетание графики и географии порождает эстетический метод географики, чья сущность состоит в объяснении структуры искусства геополитическими особенностями его бытования. Д. предлагает следующую периодизацию искусства: искусство территориальное и искусство имперское. Территориальное искусство – это царство графики. Его наиболее чистая форма – татуировка, «графика на теле». Татуировки и танцы дикарей – графические коды географических особенностей, чей ключ – жестокость. Знаковые системы территориальных искусств основаны на ритмах, а не на формах; зигзагах, а не линиях; производстве, а не выражении; артефактах, а не идеях. В имперских искусствах жестокость сменяется террором. Это система письменных изображений, основанных на «кровосмешении» графики и голоса, означающего и означаемого. Начало новой имперской графике положила замена «графики на теле» надписями на камнях, монетах, бумаге. В наши дни наступает новый период в развитии искусства. Географика сменяется его картографией, возникает «культура корневища», методологией постмодернистской эстетики становится ризоматика.
Основой постмодернизма в науке, философии, искустве являются единицы возникающего из хаоса порядка – «хаосмы», приобретающие форму научных принципов, философских понятий, художественных аффектов. Только современные тенденции эстетизации философии дают ей шанс на выживание в конфронтации с более сильными конкурентами – физикой, биологией, информатикой. Эстетика и естественные науки обладают несравненно большим революционным потенциалом, «шизофреническим зарядом», чем философия, идеология, политика. Их преимущество – в экспериментальном характере, новаторстве свободного поиска.
Д. противопоставляет «революционный» постмодернизм «реакционному» модернизму. Свидетельством того, что модернизм превратился в «ядовитый цветок», является, во-первых, «грязное» параноидальное применение искусства, в результате которого даже абстрактная живопись превращается из свободного процесса в невротическую цель. Во-вторых, о художественной капитуляции модернизма свидетельствует его коммерциализация. В отличие от модернизма, искусство постмодерна – это поток, письмо на надувных, электронных, газообразных поддержках, которое кажется слишком трудным и интеллектуальным интеллектуалам, но доступно дебилам, неграмотным, шизофреникам, сливающимся со всем, что течет без цели.
Образуя автономные эстетические ансамбли, постмодернистское искусство, как и постнеклассическая наука, «вытекает» из капиталистической системы. Два беглеца – искусство и наука – оставляют за собой следы, позитивные, творческие линии бегства, указывающие путь глобального освобождения. Именно на искусство и науку Д. возлагает все надежды, видя в их творческом потенциале возможности «тотальной шизофренизации» жизни.
Ряд работ Д. написан в соавторстве с философом и врачом-психоаналитиком Ф. Гваттари.
Осн. соч.:
Nietzsche et la philosophie. P., 1962;
Différence et répétition. P., 1969;
Proust et les signes. P., 1979;
Cinéma. 1. L'image-mouvement. P., 1983;
Cinéma. 2. Limage-temps. P., 1985;
Deleuze G., Guattari F. Capitalisme et Schizophrénie. T. I. L'Anti-Oeudipe. P., 1972;
Rhizome. Introduction. P., 1976;
Mille plateaux. P., 1980;
Qu'est-ce que la philosophie? P., 1991.
H. M.
Деррида (Derrida) Жак (p. 1930)
Французский философ и эстетик, один из интеллектуальных лидеров 80–90 гг., чьи постструктуралистские (см.: Постструктурализм) идеи стали одним из основных концептуальных источников постмодернистской эстетики (см.: Постмодернизм). Автор теории деконструкции, расшатывающей наиболее прочные элементы классической эстетики. Обновил и во многом переосмыслил в постструктуралистском ключе ту линию в исследованиях культуры и искусства, которая связана с именами крупнейших структуралистов – М. Фуко, Р. Барта, К. Леви-Строса и их последователей – К. Метца, Ц. Тодорова. Специфика эстетических взглядов Д. связана с переносом внимания со структуры как таковой на ее оборотную сторону, «изнанку». Изучение таких неструктурных внешних элементов структуры, как случайность, аффекты, желание, телесность, власть, свобода и т. д., способствует размыканию структуралистского текста и его погружению в широкий социокультурный контекст в качестве открытой системы. Трактуя человеческую деятельность в целом как своего рода чтение безграничного текста мира, Д. снимает оппозицию «логическое-риторическое», заостряя столь актуальную для современной теории познания проблему неопределенности значений.
Взгляды Д. оказали глубокое влияние не только на континентальную, но и на англоамериканскую эстетику, вызвав к жизни Йельскую школу критики, а также многочисленные исследовательские группы в Балтиморском, Карнельском и др. университетах. Философские взгляды Д., чья эволюция отмечена смещением интереса от феноменолого-структуралистских исследований (60-е гг.) к проблемам постструктуралистской эстетики (70-е гг.), а затем – к философии литературы (80 – 90-е гг.), отличаются концептуальной целостностью. Философия остается для него тем центром-магнитом, который притягивает к себе гуманитарные науки и искусство, образующие в совокупности единую систему. Не приемля традиций вытеснения и поглощения философии другими гуманитарными науками, ее превращения в частную дисциплину, Д. способствует укреплению ее институционального статуса, являясь учредителем Международного философского колледжа (1983), а также Группы по изучению преподавания философии.
Философско-эстетический акцент Д. на проблемах дискурсивности, дистинктивности вызывает к жизни ряд оригинальных понятий, таких как след, рассеивание, царапина, грамма, вуаль, приложение, прививка, гибрид, контрабанда, различание и др. Принципиальный смысл приобретает обращение к анаграммам, черновикам, конспектам, подписям и шрифту, маргиналиям, сноскам. Исследование нерешаемого посредством амальгамы философских, исторических и художественных текстов, научных данных и вымысла, дисконтинуаль-ных прыжков между фразами, словами, знаками, отделенными между собой сотнями страниц, опоры на нелингвистические – графические, живописные, компьютерные способы коммуникации, выливаются в гипертекст — подобие искусственного разума, компьютерного банка данных, текстуальной машины, лабиринта значений. В его рамках философский и литературный языки взаимопроницаемы, открыты друг другу, их скрещивание образует метаязык деконструкции. Его применение размывает традиционные бинарные расчленения языка и речи, речи и письма, означаемого и означающего, текста и контекста, диахронии и синхронии, натуры и культуры, мужского и женского и т. д. Однако исчезновение анти-номичности, иерархичности порождает не хаос, но новую конфигурацию философс-ко-эстетического поля, чьей доминантой становится присутствие отсутствия, открытый контекст, стимулирующий игру цитатами, постмодернистские смысловые и пространственно-временные смещения.
Сосредоточивая внимание на языковых обнаружениях философии, Д. приводит язык во «взвешенное состояние», совершая челночные операции между языковой эмпирией и философией. Он обращается к текстам Гераклита, Сократа, Платона, Аристотеля, Руссо, Канта, Гегеля, Ницше, Фрейда, Гуссерля, Хайдеггера, Барта, Леви-Строса, Фуко, Лиотара, де Мана, Альтюссера, Витгенштейна, Фейерабенда, а также произведениям литературного авангарда – Малларме, Арто, Батая, Жабеса, Понжа, Джойса, Делана, Соллерса и др. Д. создает ряд литературно-философских произведений экспериментального плана, сочетающих в постмодернистском духе элементы научного трактата и автобиографических заметок, романа в письмах и пародии на эпистолярный жанр, трагифарсовые черты и галлюцинаторно-провидческие озарения.
Ему принадлежит ряд парадоксальных утверждений, рассчитанных на «философский шок»: восприятия не существует; может быть, я мертв; имя собственное – не собственное; внетекста не существует; схваченное письмом понятие тут же спекается; секрет в том, что понимать нечего; вначале был телефон. Подобные высказывания свидетельствуют о стремлении выйти за рамки классической философии, «начать все сначала» в ситуации утраты ясности, смысла, понимания. Деконструкция – не философия языка вообще или языка бессознательного в частности, но анализ трансцендентальных свойств философского языка и трансгрессий языка литературного. Внимание переносится с того, что раскрывается в тексте путем дешифровки бессознательного, на то, что скрывается в тексте, остается за его рамками в результате тайного удерживания, отсрочки в механизме психического замещения.
Особая роль в теории Д. придается понятию «различания» /diffйrence/ – неографиз-му, синтезирующему стремление установить различие /difference/ и в то же время отложить, отсрочить его /diffйrer/. Если существование предшествует сущности (Ж. -П. Сартр), то смысл человеческой жизни ретроспективен, как бы отложен. Его различание аналогично прочтению уже завершенной книги, в результате которого происходит стирание различий между речевой диахронией и языковой синхронией, становящихся вследствие деконструкции пучками следов друг друга, отложенного присутствия отсутствия.
Одна из существенных задач неклассической эстетики для Д. – проблема деконструкции метафоры. Он различает живые и мертвые, эффективные и стертые, активные и пассивные, горящие и погасшие метафоры, считая необходимым стимуляцию саморазрушения последних в постмодернистском искусстве. Д. подчеркивает метафоричность и метонимизм, тропизм и буквальность языка искусства. Западная метафизика в целом характеризуется им как метафорическая, «тропическая». Специфика постмодернистской метафоры заключается в ее превращении в квазиметафору, метафору метафоры внутриметафизического характера. Миметическое изображение уступает место изображению изображения, экстазу словесной телесности. Д. определяет эстетику постмодернизма как «эстетику непредставимого, непредставленного». Ее центральным элементом становится ритм.
Ритмическая деконструкция распространяется Д. на все виды искусства. В литературе он выделяет круговые, нарциссические конструкции, соединяющие память и обещание посредством повторов, цитат, подобий. Анализируя «событие творчества» Д. Джойса и «ситуацию речи» в его «Улиссе», Д. видит в тексте романа саморазрушающийся артефакт, от которого остается смех и междометие «да». На передний план выступает в постмодернистской литературе невидимая, слепая природа произведения, своего рода неодионисийский «танец пера» (См.: Аполлоническое и дионисийское).
Искусство – своеобразный исход из мира, но не в инобытие утопии, а вовнутрь, в глубину, в чистое отсутствие. Это опасный и тоскливый акт, не предполагающий совершенства художественного стиля. Прекрасное не исчезает, но происходит его сдвиг, смещение, дрейф, эмансипация от классических интерпретаций. В отличие от классической философско-эстетической ситуации, философия утрачивает власть над эстетической методологией, припоминая свой генезис в качестве рефлексии о становлении поэтики.
Оригинальность научной позиции Д. состоит в объединении предметных полей теории культуры и лингвистики. Сознательная «экспатриация» философской эстетики в эту экспериментальную сферу дает ей новое дыхание, оттачивает методологический инструментарий, подтверждает ее право на существование в постмодернистской ситуации. Дистанциируясь от крайностей структуралистского подхода, Д. избегает соблазна пан-текстуального стирания различий между философией, литературой и литературной критикой. Исходя из противоречивого единства и взаимосвязи, теория деконструкции не смешивает и не противопоставляет строгую философию и литературность, но вводит их в контекст более широкой творческой разумности, где интуиция, фантазия, вымысел – столь же необходимые звенья анализа, как и законы формальной логики. Д. идет значительно дальше канонических тенденций эстетизации философии, предлагая антидогматический, антифундаменталистский, антитоталитарный по духу способ философствования, открывающий позитивные перспективы исследования инновационных процессов в жизни, науке, художественной культуре конца XX в.
Осн. соч.:
L'écriture et la différence. P., 1967;
De la grammatologie. P., 1967;
La dissémination. P., 1972;
La Carte postale. De Socrate à Freud et au-delà. P., 1980;
Psychée. Invention de l'autre. P., 1987;
Du droit à la philosophie. P., 1990;
L'autre cap. P., 1991;
Jacques Derrida par Geoffrey Bennington et Jacques Derrida. P., 1991;
Points de suspension. Entretiens. P. 1991.
H. M.
Детурнемент
(détournement, фp. – отклонение, совращение; détour – поворот, извилина; обходной путь; уловка)
Деконструктивистский метод (см.: Деконструкция) культурного производства (арт-деятельности), разработанный и использовавшийся ультрарадикальной группой «Си-туационистский Интернационал» (Internationale Situationiste, 1957–1973, Франция – Северная Европа). Исторически и теоретически ситуационисты являлись наследниками традиций артистического и политического радикализма, достигшего апогея в дадаизме и сюрреализме (и особенно ощутимого в манифестах Андре Бретона). Размышления над проблемой идентификации искусства как особом роде человеческой деятельности обнаружили его целевую близость к некоторым аспектам деятельности политической, точнее – социально-революционной. Цель эта – свобода; свободы творчества всегда требует искусство, но ее можно использовать, участвуя в политической борьбе, для достижения иных свобод. На отказе от взгляда на политику и эстетику как на разграниченные сферы действия (завоевание власти – создание шедевров) основывается понимание радикальными художниками – членами «Ситуационистского Интернационала» – революции как непосредственного дела жизни, а не исполнения неких политических функций. Искусство должно само творить свою революцию, с изменением режима должна меняться сама жизнь. Официальному искусству, определяемому ситуационистами как монополия изолированного института художников на создание предметов роскоши для правящего класса, нужно противопоставить искусство – дело жизни с ее свободой, силой, неожиданностью, подобное невинной и дикой игре. Игра освобождает, крушит гнетущие ценности, возвращает человеку вкус к чувству, более глубокому, чем утонченное удовольствие, присущее созерцанию. Если игра перерастает в страсть, то искусство, способное быть делом жизни, может быть и делом смерти.
В 1957 г. объединились два течения европейского авангарда. «Северная сеть», оставшаяся после заката сюрреализма, была представлена революционными художниками из Международного движения за имажинистский Баухауз (IMIB), среди которых выделялись датчанин Асгер Йорн и бельгиец Кристиан Дотремон. Они отрицали мистические мотивы сюрреализма как реакционные, высказываясь в пользу радикального коллективного действия. Второй группой были леттристы (см.: Леттризм) — парижское неосюрреалистическое течение, призывавшее к тому, чтобы повседневная жизнь проживалась как искусство, делая тем самым бессмысленным выделение последнего в отдельную сферу деятельности.
Контркультура – игра, участие в которой принимают все, а не избранные – предполагает культуру (в ее омассовленном виде) как препятствие и средство. Идея Д. как совокупности приемов художественно-социальной практики ситуационистов заключалась в перекодировке смыслов, деконструкции объектов и связей растиражированных в массовой культуре образов: перестановке их частей, неожиданном введении радикальных элементов в устоявшуюся сюжетику и стилистику продукции массовой культуры, расположении «объектов зрелища» в новом порядке, контексте. Это должно провоцировать в воспринимающем субъекте всплеск субкультурных переживаний, шок, который ведет к осознанию того, что реальность общества зрелища является лишь «материализацией идеологии», а не естественным состоянием природы, мира.
Преобразованные в таком ключе рекламные плакаты и романтические комиксы наполняются политической пропагандой: обворожительные фотомодели настаивают на том, что «освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих». Период с 1957 по 1962 г. стал взрывом творчества ситуационистов: «индустриальная живопись» итальянца Галлицио, пытавшегося разрушить рынок искусств, «модифицированные» портреты Асгера Йорна, архитектурные фантазии Констана, теоретические исследования и пропагандистская деятельность Ги Деборда и Рауля Ванейгема.
Ги Дебор в своей главной работе «Общество зрелища», используя отчасти марксистскую методологию социального анализа, но в большей степени вторя Г. Маркузе, следующим образом определил состояние современной культуры: «Жизнь обществ, в которых господствуют современные условия производства, выступает как огромное скопление зрелищ». Под зрелищем он понимал все средства и методы, кроме прямого насилия, которые власть использует, чтобы вытеснить потенциально критические политические интенции и творческие проявления к границам мысли и поведения. «Зрелище» – это общественное отношение. «Радикальный субъект» Рауля Ванейгема в «Революции повседневной жизни» апеллировал к «революционным моментам – карнавалам, в которых частная жизнь празднует свое объединение с возрожденным обществом». Переворотом существующего общества в ходе революционного фестиваля и должен стать окончательный Д. Широчайшее распространение Д. получил во время студенческих волнений в Париже в 1968 г. (в частности, известные граффити «Вся власть воображению!», «Под мостовой – пляж!» и т. п.).
Лит.:
Sadie Plant. The Most Radical Gesture: The Situationist International in a Post-Modern Age. Verso, 1992.
E. Тесленко