Текст книги "Двадцатый век. Изгнанники"

Автор книги: Анжел Вагенштайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

Огромный портовый город, Александрия кишела так называемыми апатридами – людьми без гражданства и, по большей части, без средств, а также всякими перекати-поле, авантюристами, международными мошенниками, дезертирами из французского Иностранного легиона… да и просто жалкими горемыками. Ради таких капитан не посягнул бы на свой персональный, глубоко засекреченный фонд кают, которые придерживал на всякий пожарный случай. Хильда и Мадьяр дали ему понять, что они не молодожены, совершающие свадебное путешествие, и даже не любовники, однако не стали его разубеждать, когда у того сложилось впечатление, будто они просто пара богатых бездельников, решивших во что бы то ни стало убраться подальше от воюющей Европы. Они также благоразумно решили не отягощать капитана излишними сведениями – например, о том, что дама – еврейка, а ее кавалер еле унес ноги из Венгрии, где полиция жаждала обсудить с ним некую аферу с морфием.

При отходе из Александрии пограничная проверка пассажиров «Асунсьона II» производилась довольно поверхностно и небрежно: портом отправления судна был Стокгольм, и в Александрию оно заходило всего лишь транзитом. Правда, немецкий паспорт Хильды, разукрашенный французскими печатями, заставил английского майора насторожиться: его страна, как и Франция, была уже в состоянии войны с Германией. Хильда, однако, заявила, что она беженка от нацизма и через Францию пробирается в Шанхай – что было чистой правдой. Жизнь – загадка, и правда частенько оказывается в ней самым неубедительным доводом. Но на этот раз ей поверили: война еще не разгорелась в полную силу, даже немцы, оккупировавшие страны Европы, пока что позволяли их покидать обладателям английских паспортов, а англичане не препятствовали передвижениям немецких дипломатов, и даже советские эмиссары без проблем разъезжали по планете. Но очень скоро все иностранцы окажутся под подозрением, особенно те, чья страна входила в лагерь противника: за ними будут следить пристально и враждебно. Охота на ведьм, шпиономания, репрессии по отношению к гражданским лицам станут чем-то обыденным по обе стороны линии фронта. Кое-какие основания для этого, конечно, имелись: когда прожектора и сирены воздушной тревоги еженощно стали раздирать небо над Лондоном, Гамбургом или Ленинградом, люди быстро поняли, что это не кратковременный, банальный военный конфликт, а кровавая схватка не на жизнь, а на смерть, подобной которой еще не было в истории человечества.

30

Внизу под палубой, в машинном отделении, стоял мощный, монотонный гул, отдававшийся легкой вибрацией на всем судне. Хильда рассеянно, без всякого интереса поглядывала через открытый иллюминатор. Пейзаж почти не менялся, да и вряд ли можно было ожидать существенных изменений. Разве что красное африканское солнце разрасталось до невиданных размеров: оно катилось на запад, к горизонту, как огромный кровавый диск.

«Асунсьон II» все еще полз на юг по Суэцкому каналу – по левому борту Азия, по правому Африка, причем оба берега погружались в предвечернюю дремоту и были одинаково скучны. И там, и там унылый полупустынный пейзаж изредка оживляли рощицы финиковых пальм, а усталые феллахи гнали верблюдов, коз и длиннорогих, горбатых волов к глинобитным хижинам своих поселений.

Из задумчивости Хильду вывели звонок и деликатный стук в дверь. За дверью стоял какой-то смуглый тип в летнем морском кителе с золотыми аксельбантами, достойными контрадмирала. У него были тонкие мексиканские усики и влажные, чуть навыкате глаза. Он отвесил Хильде такой торжественно-ритуальный поклон, будто перед ним и впрямь стояла божественная Нефертити.

– Мое имя Пако Рамирес, я – помощник капитана. Позвольте вручить Вам, мисс Браун, приглашение капитана да Сильвы. Если Вам или мистеру Келети что-нибудь понадобится, я круглосуточно к вашим услугам. Стюард знает, как меня найти. Благодарю Вас и извините за беспокойство.

Влажный взгляд скользнул по светловолосой пассажирке, посланец еще раз поклонился и исчез. Этот помощник капитана больше смахивал на сутенера или контрабандиста наркотиков.

Верхний правый угол конверта украшали геральдический знак пароходной компании и имя судна. Внутри было приглашение, написанное каллиграфическим почерком на таком же фирменном бланке. Его витиеватый старомодный стиль вполне отвечал почерку. Капитан да Сильва по-французски заверял ее, что почтет за высокую честь, если она и мсье Келети согласятся отужинать за почетным капитанским столом. Позвольте выразить вам свои самые искренние… и пр. Истинный латиноамериканец и кабальеро, капитан очевидно питал типичную для представителей его культуры слабость к элегантному церемониалу. Хильда улыбнулась архаичности его французского, но самому приглашению особого значения не придала. Она не знала, что этот претенциозный конверт с морской геральдикой кардинально преобразит ее будущее.

По сути, в нем было не тривиальное приглашение к ужину, а билет на тот самый экспресс, с забронированным для нее – еврейки с немецким именем и немецким паспортом – купе первого класса, о котором говорил главнокомандующий кинодевочками Ален Конти!

Пассажиры первого класса и офицеры лайнера вкушали пищу в кают-компании на верхней палубе. Легкий пустынный ветерок проникал через широко распахнутые квадратные иллюминаторы, шевеля атласные занавески. Два ряда вентиляторов на потолке чуть облегчали тяжелую духоту тропической ночи, но победить ее окончательно не могли.

Играл небольшой женский струнный оркестр и, несмотря на ранний час, за столами не было ни одного незанятого места. Люди с опытом дальних морских путешествий знают, что это вернейший признак скуки: самой распространенной и трудно поддающейся лечению болезни на судах этого типа.

Когда Пако Рамирес придержал дверь для входивших в помещение Хильды и Мадьяра, из-за стола поднялся, чтобы приветствовать их, капитан да Сильва. Он с блеском совершил церемониальное представление новых пассажиров. За его столом уже сидели финская семейная пара, которая направлялась в торговое представительство своей страны в Виктории – английской колонии, которую китайцы называли Гонконгом, и два шведских инженера, которых «Асунсьон II» должен был доставить в Шанхай, откуда ходили регулярные рейсы в Кобе. Они не делали секрета из своей миссии в Японии: как представителям шведских оружейных заводов «Бофор», им предстояло внедрить в производство новые типы легких гаубиц, незаменимых для ведения войны в горах. Неискушенному наблюдателю могло бы показаться странным, что нейтральная Швеция участвует в процессе внедрения воюющими странами новых видов вооружений, но во время этой недавно вспыхнувшей войны, пока еще не превратившейся в мировую, будет происходить множество гораздо более странных вещей.

Спустя пару минут все тот же Рамирес подвел к столу полноватую, обильно напудренную даму среднего возраста. Когда она улыбалась, на щеках у нее появлялись ямочки, которые ей очень шли. Она производила впечатление открытого, непосредственного и приятного в общении человека. Маленькое общество за капитанским столом уже было с ней знакомо, более того, очевидно, она была его центром. Даму приветствовали стоя.

Капитан да Сильва представил ей новых знакомцев:

– Хильда Браун, ваша соотечественница. А маэстро Келети – пианист из Венгрии.

Услышав, каким титулом его наградили, «маэстро» поклонился и поцеловал новой гостье руку, что в его парижской среде вовсе не было принято. Но, как говорят французы, «noblesse oblige»[36]36
  Положение обязывает (франц.).


[Закрыть]…

Капитан да Сильва, продолжая ритуал взаимного представления, с пафосом провозгласил:

– Наш милый друг, баронесса Гертруда фон Дамбах!

Она вела себя по-свойски, эта фон Дамбах, мило и дружелюбно улыбнулась Хильде: такая вот баронесса – пушистая, домашняя и сладкая, как пончик.

Так все и началось.

Водка под русскую черную икру, гусиное фуа-гра под густое, но не сладкое красное вино, трюфеля, ледяное «шардоне» со скандинавской копченой семгой – меню, достойное самого изысканного парижского ресторана. Блюда и напитки подавались под зорким оком помощника капитана Рамиреса, который, стоя за спиной своего босса, с педантичной дотошностью исполнял функции главного церемониймейстера.

Никто не обратил внимания на быстрые взгляды, которыми обменялись Пако Рамирес и Мадьяр – гости были заняты собой и цыпленком под соусом «мадейра». Точно так же от их внимания ускользнули и зверские взгляды, которыми Хильда буравила Мадьяра, когда тот всасывал алкоголь в неподобающем для рафинированного общества темпе.

Кстати, Хильда с первого взгляда пришлась по душе дружелюбной и непосредственной баронессе, которая тут же потребовала перетасовать гостей так, чтобы они с Хильдой могли сидеть рядом. Это вызвало за столом легкую суматоху.

– Рада встретить соотечественницу… Вы из какой части Германии, моя милая?

– Из Берлина. Но работала в Бабельсберге. На УФА.

– О, УФА! Актриса?

– Не совсем…

– А совсем кто?

– Как бы это объяснить… я сотрудничала с режиссером Рифеншталь, – выпалила Хильда и сама удивилась, как легко слетела у нее с языка фикция, имевшая весьма отдаленное сходство с действительностью.

Баронесса посмотрела на нее с искренним восторгом.

– С самой Лени Рифеншталь?.. Потрясающе! Милая, а вы знаете, я вас, кажется, уже где-то видела!

– Вряд ли… – усомнилась Хильда.

– Нет, нет, я редко ошибаюсь! Когда кто-то производит на меня впечатление, я запоминаю его на всю жизнь. Где же я могла вас видеть? Где, где?.. Но в любом случае я вам завидую!

Она склонилась к уху Хильды как старая закадычная подруга и прошептала:

– В двадцатые годы я была танцовщицей в мюзик-холле Фридрихштадтпалас. Но это строго между нами, обещаете, дорогая? Откуда же человеку знать, какая беда его подстережет? Мечтала стать киноактрисой, а стала баронессой!

И она залилась заразительным, звонким смехом. И тут же смех неожиданно оборвался.

– Вспомнила! Я видела ваши фотографии в «Der Stürmer»! Я права?

«Господи Боже мой, – подумала Хильда, – значит великий Вернер Гауке все-таки обвел этих идиотов вокруг пальца, и они напечатали мои снимки! В сущности, на здоровье – ведь это их пятьсот марок стали тем капиталом, который позволил мне затеять всю эту авантюру!»

– Да, кажется, было что-то такое, – неохотно проговорила она. – Меня для чего-то там снимали… Но фотографий я не видела.

– Зато я отлично их помню… серия портретов, сделанных в Париже… Да, да – именно в Париже, ведь я не ошибаюсь? Потрясающе! И вот где довелось вас встретить! На каком-то корыте посреди Суэцкого канала! Жизнь, милое дитя, порой преподносит фантастические сюрпризы. Только подумать: сотрудница самой Лени Рифеншталь! Невероятно!

Баронесса была сама умеренность: стопочка водки в качестве аперитива, два бокала шампанского и скромное количество шардоне, если не считать глоточка выдержанного бордо – вот и все, что она себе позволила. Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы она звучно, от всего сердца поцеловала Хильду в щеку.

Густая беззвездная тьма тропической ночи уже окутала судно, когда они расстались. Свет, падавший из корабельных иллюминаторов, отражался в черноте канала, походившего на влажную ленту асфальта, и только вибрация двигателей да клокотание перемешиваемой винтами воды подсказывали, что «Асунсьон II» движется.

Приняв душ и накинув халат, Хильда решила нанести визит Мадьяру. По старой дружбе, зародившейся в клетушке у парижского Крытого рынка. Кроме того, ей хотелось обсудить с ним события этого вечера. В конце концов, ведь это его авантюрная фантазия начертала план их безумного путешествия. Ну, и надо было извиниться за те ее кровожадные взгляды, которые могли ранить нежную душу Мадьяра. Кстати, тревога ее была напрасна: несмотря на более чем солидное количество выпитого, он вел себя безукоризненно, как подлинный, достойный своего звания венгерский маэстро.

Хильда чуть-чуть приоткрыла дверь в коридор, и сквозь образовавшуюся щель увидела помощника капитана Пако Рамиреса, украдкой шмыгнувшего в каюту Мадьяра. Послышался щелчок – дверь заперли изнутри.

С улыбкой, она тихо притворила дверь. Ну и бестия этот Рамирес! Какие пламенные взгляды он бросал на нее в начале вечера! И все это оказалось всего лишь отвлекающим маневром, прикрывавшим его истинные намерения. Просто поразительно, с какой скоростью «голубым» удается снюхаться! Впрочем, на здоровье – это не ее проблема.

Немного позже произошло событие, о неизбежности которого уже давно кричали все женские инстинкты Хильды: деликатно постучавшись, в каюту вошел да Сильва с бутылкой шампанского.

– Вы позволите?

С отчаянным выражением она покачала головой и с неподражаемой достоверностью солгала:

– Вы очень милы, капитан. Замечательная идея и очень приятный сюрприз, однако… я только что извергла – в обратном порядке – все, что выпила и съела в этот замечательный вечер…

– Бокал-другой шампанского как рукой снимет вашу морскую болезнь. Уж поверьте.

– Бокал-другой? Выпью бокал – верну бокал, а как выпью другой… сколько я верну в этом случае, по-вашему? Дорогой капитан, дело не в морской болезни. Я беременна.

Хильда сама поражалась тому, как легко и естественно рождалась ложь. Ей ничего не приходилось выдумывать – ложь поднималась откуда-то из глубин ее сознания и срывалась с уст, прежде чем сознание реагировало. Остановить ее было так же невозможно, как остановить икоту или заставить глаза перестать слезиться.

На лице капитана да Сильвы проступило выражение неутешимой скорби, он щелкнул каблуками и, сдержанно поклонившись, вышел пятясь – именно так покидают покои королевы.

Да-с, капитан да Сильва был настоящим кабальеро!

Через секунду, когда она собиралась замкнуть дверь на щеколду, снова раздался стук. Это вернулся капитан. Он извинился, балетной поступью подошел к столу, извинился еще раз и, забрав свое шампанское, на этот раз ушел окончательно. Ночь только начиналась.

31

Время на пароходе остановилось. В мире царили однообразие и скука.

В ранний послеполуденный час Хильда и баронесса лежали на придвинутых друг к другу шезлонгах. Вокруг парохода до самого горизонта простиралось водное пространство.

Широкие поля кружевной шляпы отбрасывали густую тень на пухленькое, добродушное лицо Гертруды фон Дамбах, так что разглядеть его выражение было почти невозможно. Она вдруг спросила:

– Милая, мы уже столько дней вместе. Я все спрашиваю и спрашиваю, а вы все не даете мне вразумительного ответа. Я до сих пор не знаю конечного пункта вашего путешествия. Сингапур, Манила? Или это тайна?

– Да нет, какая там тайна. Скажем так: край света.

– А именно?

Хильда попыталась вспомнить, как назывался тот край света, к которому они направлялись, но и на этот раз не смогла. Протянув руку, она похлопала по плечу погруженного в послеобеденную дрёму Мадьяра. Как подозревала Хильда, его сонливость отчасти объяснялась действием того таинственного белого порошка, который он держал в своей табакерке. Впрочем, она никогда не пыталась его об этом расспрашивать, зная, как опасно приподнимать ту вуаль личных тайн и пороков, которой окутан каждый.

– Иштван, где находится край света?

Мадьяр встрепенулся, недоуменно взглянул на свою спутницу и обернулся к стоявшему неподалеку, всегда готовому к услугам помощнику капитана Пако Рамиресу:

– Пако, где находится край света?

Тот бросил вокруг беглый взгляд: по его разумению, им не следовало прилюдно демонстрировать близость своих отношений. Никто, однако, не обратил никакого внимания на форму обращения, выбранную Мадьяром, так что помощник капитана официальным тоном изрек, устремив томный взор на горизонт:

– Современная наука, сэр, утверждает, что в последнее время земля круглая. Следовательно, как начало, так и край света находятся в каждом из нас, сэр.

Баронесса захлопала в ладоши:

– Браво, браво, истинный философ! Знаете, вы вовсе не глупы, мон шер!

– Надеюсь, это не прозвучит нескромно, но и у меня сложилось подобное впечатление, баронесса, – с достоинством ответил помощник капитана, все так же не отрывая взгляда от горизонта.

– И тем не менее, мне не стало ясно, куда вы держите путь! Откройте же, наконец, тайну, милое дитя! Мы ведь теперь подруги, верно?

Хильда изо всех сил старалась вспомнить:

– Да-да, сейчас… как же он назывался, этот город? Сайгон? Нам ведь в Сайгон, правда, Иштван?

– В Шанхай, – сонно поправил ее снова погрузившийся в дрёму Мадьяр.

– Господи боже мой, и я в Шанхай! Выходит, у нас с вами один порт назначения! – воскликнула баронесса. – И вы называете это место краем света? Поверьте, Шанхай – не конец, а начало. Начало ада, моя милая! Первый из его девяти кругов! Уж я-то знаю, я живу там целую вечность… И что вы собираетесь делать в этом проклятом месте, если не тайна?

– Не имею представления… Правда, не знаю. Это все очень сокровенно и сложно, – с искренним отчаянием промолвила Хильда. Делиться с баронессой основным – еврейским – мотивом своего путешествия в «первый круг ада» она категорически не могла. – Пока что конкретных планов у меня нет.

Баронесса задумалась, сочувственно похлопала Хильду по руке и разразилась тирадой, которая могла быть цитатой из романа для домохозяек:

– Догадываюсь. Личная драма, крушение любви, непреодолимое желание бежать от самой себя… Ясно, как белый день. Но не посвящайте меня в подробности, милое дитя, не ворошите воспоминаний! Важнее другое: я полагаю, вы не миллионерша? Если я права, то на какие средства вы собираетесь жить в этом сумасшедшем, сумбурном городе?

– Поищу работу: какую угодно.

– Матерь Божья! Это в Шанхае, где давно нет никакой работы? Где каждый второй безработный? Что за фантазии?! Кроме всего прочего, вы, дорогая, не созданы для «какой угодно» работы! Нет, нет, пожалуйста, не возражайте!

Баронесса задумалась и, поскольку Хильда вовсе не проявила желания возражать, уже спокойнее продолжила:

– У вас есть образование?

– Филологическое. Университет Гумбольдта.

Уточнять, что студенткой она была, но курса не закончила, Хильда не сочла нужным.

– Вот видите?!

Хильда не поняла, что ей следовало увидеть, пока баронесса торжественно не пояснила:

– В Шанхае я знаю одного милого старца, хотя и полного простофилю, который найдет вам достойную работу. Клянусь! Хоть он и падок до красивых женщин, но совершенно безопасен, можете не волноваться. Примется бурно за вами ухаживать, предпринимать яростные атаки – рвать страсть в клочки, что называется… Но это всего лишь ритуал, показуха. В конечном итоге он предпочтет выпить пива, и даже пальцем вас не тронет.

– Ментальный секс без физического контакта? Что бы сказал Зигмунд Фрейд по этому поводу? Кто же этот любовный шаман?

– Как кто? Оттомар! Мой муж, милое дитя. Барон Оттомар фон Дамбах!

И над океанскими волнами вновь разнесся звонкий, серебристый смех баронессы.

Не открывая глаз, Мадьяр поднял руку и пошевелил пальцами:

– Пако, ты здесь?

– Разумеется, сэр.

– Будь добр, принеси мне водки. Двойную порцию, пожалуйста. Со льдом и капелькой лимонного сока.

– Увы, сэр. Бар еще закрыт.

– Если бы кто-нибудь знал, до чего мне осточертело это плавание. Наступит ему когда-нибудь конец?

– Каждому плаванию, у которого есть начало, рано или поздно приходит конец, сэр.

– Ну, и когда же мы прибудем в этот ваш треклятый Шанхай?

– Ровно в полночь, сэр.

– А который сейчас час?

– Двадцать минут пятого, сэр.

– Господи! И ждать теперь до полуночи?!

– Мне очень жаль, но менять расписание не в моей власти. «Асунсьон II» пришвартуется в Шанхае ровно в полночь – через девять дней.

32

Хильда ввела троих посланцев Комитета еврейских беженцев Шанхая в кабинет дипломатического представителя Третьего рейха. Еврейская делегация наносила официальный визит верховному эмиссару гитлеровской Германии! Этот факт уже сам по себе был знаменателен, он в очередной раз доказывал, что открытый город Шанхай представлял собой благодатную почву для аномалий и парадоксов, вряд ли возможных где-либо еще.

Барон Оттомар фон Дамбах – высокий, слегка сутулый человек не первой молодости, со светло-голубыми выцветшими глазами – зачесывал свои поблекшие, некогда соломенно-русые волосы прямо назад. Даже самый ревностный блюститель расового целомудрия не усомнился бы в чистоте его арийской крови.

Трое визитеров тут же отметили, что на лацкане фон Дамбаха красуется круглый значок со свастикой – свидетельство членства в Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Такой значок многим из племени Израилева внушал ужас, но людей опытных он не больно-то впечатлял: это был обязательный атрибут для любого чиновника, занимавшего мало-мальски ответственный пост в государственной иерархии Рейха. Эта партия отождествлялась с немецким государством как таковым, с его политикой и с его будущим. Тем не менее, посетители были уверены, что и сам барон – аристократ и карьерный дипломат старой школы – относится к этой «пуговице» с легким презрением. Действительно: он мирился с трескучей партийной риторикой как с неизбежным злом. Но, имея в виду, что очень скоро ему предстояло уйти на покой, будущее рисовалось барону не как тысяча лет титанических свершений, предначертанных фюрером, а как идиллия в окружении детей и внуков в маленьком фамильном имении Дамбахов в Тюрингии.

Барон вышел из-за своего письменного стола, рядом с которым стоял позолоченный бюст фюрера, и широким жестом пригласил новых посетителей занять кресла, только что покинутые японцами. Хильда, с папкой документов под мышкой, стояла у окна.

– Прошу вас, господа, садитесь!

– Я могу идти, господин барон? – спросила Хильда.

– Нет, останьтесь, пожалуйста. Я собираюсь вам диктовать… Слушаю вас, господа.

Профессор Зигмунд Мендель описал обстановку в Хонкю, периодические нападения фашиствующих юнцов на немецких евреев. Дипломатические экивоки были ему органически чужды: прямо и недвусмысленно, в довольно резких выражениях он высказал подозрение, что за этими эксцессами стоит немецкое дипломатическое представительство в Шанхае.

Ребе Леонхард Левин, увидев, как поползли вверх брови барона, попытался смягчить тон:

– Мы, разумеется, не имеем в виду вас лично, господин барон. Но ведь кто-то несомненно финансирует эту газету и поощряет эти антисемитские выходки. Судя по… как бы это выразиться… по почерку, это вряд ли китайские или японские круги…

– Да уж, наверняка, не японские, – с кривой ухмылкой, сквозь зубы обронил фон Дамбах.

Очевидно, он недолюбливал японцев, но вдаваться в подробности не стал. Впрочем, не составляло тайны, что чувства, которые питали друг к другу гитлеровская Германия и Япония императора Хирохито, вопреки официально провозглашенным дружеским отношениям, были далеко не радужными. Обе стороны ревниво оберегали свои секретные планы и неохотно делились ими с партнером; они весьма скептически относились к декларированным намерениям другой стороны – и были правы, ибо эти декларации часто оказывались далеки от реальности. И наоборот – из стенограммы беседы между Гитлером и начальником Верховного штаба вермахта генерал-полковником Йодлем, в ходе которой фюрер назвал японцев лжецами и обманщиками, немцы особого секрета не делали. С другой стороны, «еврейская проблема», для решения которой гитлеровская элита с патологической одержимостью прибегала к все более радикальным мерам, в островной Японии практически не существовала: евреев там почти не было. Что касается оккупированных Японией районов азиатского континента, то присутствие там перемещенных лиц из числа русских и немецких евреев, несомненно, причиняло японцам некоторый дискомфорт. Они, однако, плодотворно сотрудничали с пятью-шестью сотнями семей евреев-багдади: у этих были широкие международные торговые связи, особенно в США. Неудивительно, что деловые круги Токио всячески обихаживали их сообщество, видя в нем полезного союзника в своих усилиях по преодолению традиционного японского изоляционизма.

Барон открыл портсигар и, не предложив своим посетителям, закурил длинную египетскую сигарету. Задумчиво, с огромным интересом разглядывая со всех сторон ее дымящийся кончик, он наконец сказал:

– Послушайте, уважаемые, я же не Господь Бог! Мне понятно ваше беспокойство, но, кроме дипломатического представительства, в Шанхае функционируют торговые, политические и пропагандистские структуры Германии, напрямую подчиненные своим центрам в Берлине. Спору нет, я являюсь дуайеном немецкого землячества в Шанхае, но статус этот чисто… номинальный.

И, рассердившись на самого себя за невнятное объяснение, фон Дамбах нервно добавил:

– В конце концов, не я вас загнал в эту дыру! Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте!

– Вам хорошо известны обстоятельства, которые толкнули нас на этот шаг, – негромко произнес Теодор Вайсберг. – Мы никогда не покинули бы Германию, если бы не…

– Оставим эти «если», господа. Я не намерен обсуждать с вами официальную политику немецкого правительства! – нервно прервал его барон.

– Извините, – твердо, но все так же не повышая голоса, сказал скрипач. – Мы тоже пришли сюда не для того, чтобы дискутировать обстоятельства, которые сложились в результате малодушия одних и молчания других. Они не зависят от вашей, а еще меньше – от нашей воли. Мы просим вашего вмешательства единственно…

– Хорошо, хорошо, я понял, чего вы хотите. Попытаюсь сделать, что смогу. Не думаю, что с завтрашнего дня вас начнут приглашать на балы, но надеюсь, что группирующиеся вокруг Юдая кенку… э-э-э… субъекты перестанут вас беспокоить. Было бы, однако, весьма желательно, чтобы и вы со своей стороны кое-что сделали… в знак лояльности. Настоятельно прошу вас составить подробные и точные списки лиц… э-э-э… еврейского происхождения, прибывших в Шанхай из Германии и Австрии после 1937 года. Могу я на вас рассчитывать?

Делегаты переглянулись. Почему именно после 37-го, было ясно: это был год вторжения, и с тех пор Шанхай находился под японской юрисдикцией. Но кому и зачем понадобились эти списки?

Теодор Вайсберг невольно бросил вопросительный взгляд на стоявшую у окна фройляйн Браун, и ему показалось, что та еле уловимо отрицательно качнула головой.

– Каково предназначение этих списков? – исполненный тяжелых подозрений, глухо спросил он.

Очень может быть, что и сам барон был недостаточно информирован, – он пожал плечами и притворно небрежным тоном бросил:

– Затребовали из Берлина. То ли для национальной статистики, то ли еще для чего-то… С просьбой собрать как можно более полные сведения о возрасте, состоянии здоровья и прочее.

Теодор – теперь уже вполне сознательно – снова глянул на секретаршу и та снова чуть заметно отрицательно покачала головой.

Наступило неловкое молчание.

– Эта задача нам, практически, не по силам, – заговорил раввин. – Я полагаю, вы никогда не бывали в Хонкю, и не знаете, какой там царит хаос, какое столпотворение. Ведь речь идет не о сотне, а о многих тысячах разобщенных, разбросанных по всему городу немецких иммигрантов, каждый из которых ведет свою личную битву за кусок хлеба… Вам, наверно, известно, что у нас нет никакого административного аппарата, нет даже телефона или хотя бы одной пишущей машинки. В подобных условиях мы вряд ли сможем разыскать, опросить и внести в списки такое множество людей. Ведь речь идет, господин барон, о населении немецкого города средних размеров…

– Еврейского города! – желчно поправил его барон.

– А почему бы вам не запросить эти сведения у японских властей? – спросил профессор Мендель, пропуская замечание барона мимо ушей. – Нас не с парашютом сюда сбросили, господин барон! Мы все прибыли морем, совершенно законно и с исправными документами. Только незначительное число евреев из Латвии и Чехословакии приехали по Транссибирской железной дороге. Японские власти еще в порту произвели самую тщательную проверку. Всех новоприбывших заносили в пограничные реестры, у нас требовали назвать чуть ли не девичью фамилию бабушки! Интересующая вас информация имеется, ее надо просто запросить.

Барон снова криво усмехнулся.

– Меня девичья фамилия вашей бабушки не интересует! Какая разница? Звали-то ее если не Ревекка, то Сара. Что касается японских властей, то если я запрошу у них сведения о температуре воздуха в Токио на прошлой неделе, они даже эту информацию скроют! Нет, нет, господа, я рассчитываю на вас. Персонально. И категорически настаиваю на выполнении поставленной задачи – это ваш долг как граждан Германии.

– Все еще граждан, – горько обронил профессор Мендель.

– Пока вы ими являетесь, – должны! – отрезал барон и встал, недвусмысленно показывая, что аудиенция окончена.

33

Информация личного секретаря барона Оттомара фон Дамбаха оказалась достоверной: ровно за неделю до того, как Муссолини напал на Грецию, в Берлине был подписан трехсторонний пакт между Италией, Германией и Японией. Его подписали министры иностранных дел Германии и Италии Иоахим фон Риббентроп и граф Галеаццо Чиано, а с японской стороны – посол этой страны в Риме Сабуро Курусо. У каждой из трех держав пакта были свои специфические цели, что объясняло тайное соперничество между ними. Тем не менее, на данном этапе у них имелись и общие стратегические интересы. В первую очередь они заключались в противодействии мощному политическому влиянию и военному присутствию Великобритании в Европе, Африке и на Дальнем Востоке.

Новость быстро распространилась среди обитателей Хонкю. Люди встревоженно задавались вопросом, не начнут ли нацисты оказывать на своих новых японских союзников нажим, требуя неукоснительной агрессивной и бескомпромиссной поддержки антиеврейской политики Рейха. Это уже было знакомо по Европе, где гитлеровская Германия яростно и упорно заставляла следовать ей своих сателлитов: Венгрию, Хорватию, Румынию и Болгарию. То же происходило и в оккупированных странах Европы, чьи марионеточные правительства беспрекословно подчинялись нацистскому диктату.

Какую форму обрел бы подобный натиск и к каким результатам привел бы здесь, в Шанхае, в тысячах миль от Европы, пока никто не мог сказать. Ребе Лео Левин со всей серьезностью воспринял сообщение Теодора Вайсберга, что секретарша барона делала им предупредительные знаки. Скрипач не входил в число людей, быстро и легко ориентирующихся в непредвиденных ситуациях, а тут речь шла вообще о еле заметных жестах, которые вполне могли быть плодом его воображения. И все же раввин на всякий случай поручил жене сжечь скромный памятный список синагоги. В него вносились даты рождений и смертей, имена филантропов и суммы, пожертвованные ими в фонд «цедаки»[37]37
  Цедака – еврейская благотворительность.


[Закрыть], ритуалы обрезания и Бар-Мицвы – то есть вступления еврейских юношей в духовное совершеннолетие.