Текст книги "Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна"
Автор книги: Антонина Коптяева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)
– Вы забываете, что ширина камер будет также уменьшена, – сказал Ветлугин, весь вспыхивая. – Зачем при узких выработках оставлять колоссальные стены, которые не удастся потом разрушить и вынуть ни при каких условиях? А ведь это запасы той же руды!
– Совершенно верно: целики – запасы руды, но они и временная опора для кровли. И если эта опора будет слаба, то все, что вы предлагаете, рухнет в разгар работы! Мы должны думать о людях, которые будут там, под землей! Допустимо идти на риск в затратах средств, но рисковать человеческой жизнью мы не имеем права… Мы не можем! – поправилась Анна с гневною запальчивостью. – Словом, в отношении безопасности ваш проект не выдерживает никакой критики. Он просто… безграмотен.
«Не о том вы думали, когда составляли его!» – чуть не добавила она, вспомнив заботу Ветлугина обо всем, что касалось Валентины, вплоть до ее собаки.
Оскорбленный непривычной резкостью своего директора, Ветлугин даже не нашелся сразу, как возразить.
– Это голословное заявление, – сказал он, обретая снова дар речи. – Проектируя одиннадцать камер, я рассчитывал на особенную устойчивость потолка – кровли. Постепенная отработка камер создаст суженные сводчатые уступы потолка. При опоре на десять стен-целиков это будет представлять ряд подземных галерей необычайной прочности.
– А где будут ходы сообщения? – спросил Уваров, вглядываясь в проект. – В каждой камере нужно не меньше двух выходов. Они должны вести в прочное место – в целик…
– Здесь предусмотрено, – быстро сказал Ветлугин, ища с карандашом на чертеже. – Вот ходок через целик в следующую камеру. Вот второй… – И он посмотрел на Уварова, встревоженный его молчанием.
Анна опустила глаза, испытывая нечто близкое к стыду перед упрямством Ветлугина и его нежеланием понять свою ошибку.
– Вы сами сказали о постепенной отработке камер, об уступах потолка… – заговорила она. – Это значит, при отработке одна камера будет опережать другую на три-четыре метра. Когда вы начнете пробивать ходки, они попадут на места, уже заполненные отбитой породой. – Анна помолчала, потом продолжала холодно: – Один раз мы с вами уже ошиблись. Мы хотели дать руду скорее, проще, дешевле, но увлеклись, не продумав все до конца, и получился срыв работы. Я надеялась, что теперь-то вы серьезнее подойдете к вопросу… У вас было время подумать, а теперь оно зря упущено! Вы понимаете, нам придется остановить фабрику: там просто нечего будет делать.
«Вот женская поспешность суждения! – подумал Ветлугин неприязненно. – Видно, вправду нелегко для женщины усвоить мужской стиль работы».
– Уж и делать нечего, уж и фабрику остановить! – сказал он с натянутой иронией. – Ведь ваши доводы – слова. А нужно проверить, хотя бы представить на практике.
– На практике? Хорошо. Идемте на рудник. Ты, Илья, конечно, тоже с нами. Посмотрим на месте, поговорим с рабочими… Я думаю – там, под землей, вы сами сможете представить на практике, что даст выполнение вашего проекта.
41
Они остановились на краю воронки – обвала над старой выработкой. Воронка так огромна, что в нее можно было бы сбросить все ближние дома поселка. Странно выглядели эти желто-серые каменные осыпи, уходившие в головокружительную глубину.
– Смотрите, какой провал! – сказала Анна, значительно взглянув на Ветлугина. – Помните, здесь росла столетняя лиственница… Ее в ту ночь, когда опустилась земля, тоже рвануло книзу. Сначала она перевернулась вверх комлем: корни виднелись на дне ямы еще утром. Говорят, что они корчились, как живые, цепляясь за камни. Потом все было размолото и ушло в глубину. Теперь пустоты, сделанные нами под землей, снова заполнены.
– Да, золотоносная порода поднята из рудника на-гора, и превращена в пыль, – рассеянно отозвался Ветлугин. – Во время флотации даже золото становится невесомым. Когда-то жена американца-изобретателя заметила во время стирки белья на реке, как пристают песчинки к пузырькам мыльной пены. Так возникла идея флотации, но вместо песчинок люди заставили оседать на пузырьки эмульсии золото.
– Для этого требуются колоссальные затраты, и нужно взорвать и вынуть из-под земли миллионы тонн камня, – сказал Уваров. – Какой гигантский труд на глубине в несколько сот метров! Когда-нибудь люди посмотрят на следы наших трудов и удивятся им. Но они будут знать, что не в пыль, а в радость человека превращена золотоносная руда, добытая нами.
– Смотрите, как осела земля, – заговорила Анна после короткого молчания. – Какая огромная тяжесть опустилась туда! Но все это держалось монолитно, пока мы не разрушили целики, на которые опирались верхние слои горных пород.
– Целики? Да… – повторил Ветлугин, и лицо его снова приняло выражение гордого упрямства, когда он представил мощную опору для каменной кровли, которую создаст предложенная им система отработки.
– Об этом мы должны подумать в первую очередь, дорогие товарищи, – сказал Уваров, сталкивая камешки с края воронки и следя, как они, подпрыгивая, гулко скатывались вниз. – Предусмотреть все, чтобы не устроить вот такой обвал во время производства работ.
Имейте в виду: история горного искусства отмечена многими гробами.
В помещении раскомандировочной они надели поверх своей шахтерскую одежду и, сразу измененные до неузнаваемости, направились коридорами штольни к подъемной клети.
Клеть плавно подошла к выходу колодца, звякнул железный затвор, и рабочие в грязных, мокрых донельзя спецовках замелькали мимо, громыхая сапогами по камню рудничного двора: выходила утренняя смена, проводившая передовой штрек на нижнем горизонте. Выходили мастера углубки, проходчики передовых забоев – мастера ответственнейшего шахтерского труда.
Узнавая Анну, иные широко, радостно и устало улыбались, а она и хотела бы улыбнуться в ответ, да не могла, встревоженная мыслью: как убедить Ветлугина в непригодности его проекта, чтобы не подвести потом доверенных им людей?
Клеть, только что взлетевшая, снова дрогнула и стремительно упала в темноту. Мелькали ярко освещенные дворы горизонтальных штреков, мелькали в них, как в окнах, фигуры рабочих, и снова слепая темнота, да жесткий шорох клети, да плеск воды, льющейся со стен колодца.
На сто тридцать пятом горизонте, то есть в горизонтальной выработке на глубине в сто тридцать пять метров, Ветлугин, Уваров и Анна вышли. Глянув на клеть, снова ринувшуюся в сырую глубину колодца, Анна сказала Ветлугину:
– Сначала мы посмотрим старые работы, поговорим… Да, говорить мы будем здесь, а потом спустимся в передовой штрек сто восемьдесят пятого горизонта. Там сейчас столько воды, что едва успевают откачивать.
Анна повернулась и пошла по двору штрека, где было особенно светло и сухо: здесь работали моторы, обслуживающие этот этаж рудника.
«Сейчас я ткну тебя носом в то, что мы напортили, и помогу представить, что получилось бы из твоего дурацкого проекта», – думала Анна, идя первой по просторному коридору штрека.
42
Свет фонаря упал на лицо снизу, и под твердым подбородком блеснула пряжка ремня. Металлическая каска придавала шахтеру вид мужественно-суровый, но если бы снять эту каску, отжимавшую узел волос на самые плечи, эти брезентовые штаны и куртку, то перед разбитым люком оказалась бы просто миловидная женщина, встревоженная и даже смущенная.
Выпускной люк был разбит взрывом. Но что же делать, если к выходу спускаются большие глыбы? Вот сегодня снова спустилась одна пудов на шестьсот, а из-за нее застряла вся руда. Глыбу разбурили, взорвали… Вместе с ней взорвался затвор люка, и в развороченное отверстие выперла грудой раздробленная руда. Выпускаемая под тяжестью собственного веса, она не разбиралась, как ей следовало выходить, и завалила весь коридор штрека: рабочие не успевали нагружать вагонетки вручную.
«Всю механизацию свели назад, к лопате! – подумала Анна с горечью. – Но мы хотели дать золото скорее и дешевле, – возразила она себе. – Мы предполагали создать мощный, непрерывный поток руды, и мы его создали, только вот этого мы не предусмотрели… Да, именно этого мы не предусмотрели! – сказала она себе, цепко ухватывая неожиданно возникшую мысль. – Что, если люки и вагонетки перенести в нижний этаж и туда перепускать руду… А под выпускными воронками… вот здесь, положить над устьем добавочного колодца рельсовые грохота… Крест-накрест. Все крупные куски, которые не пройдут в отверстия этой решетки, взрывать здесь».
– Мы должны внести в проект дальнейшей разработки горизонт грохочения, – сказала Анна громко, обрадованная возникшей идеей, ища глазами Уварова, такого же серого и огромного в спецовке, как остальные шахтеры. – Понимаешь, нечто вроде решета на промежуточном этаже, такие решетки из рельсов, и в случае надобности вторичная распалка над люком. Тогда люки не будут повреждаться и выпуск руды пойдет без перебоя. Ну вот, спросим его.
Не ожидая ответа, Анна обернулась к рабочему-забойщику и стала объяснять ему. Она не терпела промедлений, отсрочек, долгих размышлений, быть может даже слишком нетерпеливая в своем желании действовать. Уваров хорошо знал эту ее сторону и сейчас, наблюдая, как она сразу на непосредственно заинтересованном человеке проверяет возникшую у нее деловую мысль, еще раз подумал о ее отношении к проекту Ветлугина. Она умела пойти на риск, когда за этим риском была действительная перспектива.
Уваров казался рассеянным, но Анна увлекла и его, и он тоже стал слушать, глядя при этом больше на забойщика, и, когда забойщик неожиданно хорошо, располагающе улыбнулся, Уварову самому захотелось улыбнуться: так нужно было все, о чем говорила Анна.
«Если мы введем горизонт грохочения, это поможет потом исправить прошлые ошибки и выпустить запасы оставшейся руды», – думала Анна, карабкаясь по крутым лестницам колодца, пробитого в целике.
В камеру все трое – Ветлугин, Уваров и Анна – проникли через боковой ходок, низкий и темный. Ходок не был закреплен деревянными столбами-подхватами, как не была закреплена и сама камера – просторная выработка в виде пещеры в сплошной каменной породе. Рядом с нею, за таким же шестиметровым целиком, по ходам которого они прошли, была вторая, потом опять целик и опять камера. Так были расположены все шесть целиков и семь камер в этом этаже рудника.
Бурильщик Никанор Чернов опустил перфоратор, давая отдых натруженным рукам, освобожденно улыбнулся, блеснув ослепительно-белыми на запыленном лице зубами.
– Выпуск руды нас ограничивает! – громко крикнул он, оглушенный треском соседних перфораторов, и опять улыбнулся. Он впервые работал один на двух молотках, и настроение у него, несмотря на усталость, было повышенное. – Внизу задержка с выпуском, а нам здесь, под потолком, тесновато.
Анна и сама видела, что в забое тесновато. Бурильщики перфораторами и динамитом вгрызались в потолок камеры и каждый день обрушивали его, и каждый день, каждый час разрушенная порода в медленном непрерывном движении, вытесняемая собственным весом, уходила из-под их ног. Когда вся отбитая порода уйдет через выпускные воронки на дне, камеры будут представлять искусственные пещеры до пятидесятки метров высотою. Подумав об этом, Анна сразу вспомнила провал наверху…
– Опять люк подорвали! – кричал Чернов, так же улыбаясь. – Мы производительность здорово повысили, а развернуться негде…
В своем сером брезенте, осыпанный каменной пылью, он стоял перед Анной хозяином недр, сильный и смелый, как и все, кто работал здесь, под землей.
– Сколько сейчас даешь? – спросила Анна, любуясь энергичным Черновым.
– На двух бурах до пятисот процентов.
– А мог бы дать больше?
В лице Никанора Чернова мелькнуло недоумение, даже как будто испуг. На минуту он задумался, сразу постарев, без блеска улыбки.
– Мог бы, если бы было где развернуться, – произнес он, морща сосредоточенно лоб и запыленные брови. – Развернуться негде. Если я один работаю сразу на двух станках, то, приноровившись, и на трех-четырех сумею.
43
– Когда мы введем горизонт грохочения, он создаст возможность ускорить работы здесь, – сказала Анна, подходя к Уварову. – Видишь, как задерживает бурильщиков плохой выпуск руды. А ведь мы могли бы предусмотреть это, если бы не поспешили…
– Вы сожалеете, что мы ввели новую систему отработки? – спросил Ветлугин.
– Никогда! Но ее нужно усовершенствовать, а не губить легкомысленно.
Лицо Ветлугина в тусклом сквозь пыль освещении потемнело от бросившейся к щекам крови.
– Вы о чем?
– О вашем проекте.
– Это нужно доказать.
– Хорошо. Я буду доказывать. Мы для того сюда и пришли, чтобы представить на практике… – Анна подошла к неровной, ямисто выбитой стене целика, провела по ней ладонью. – Вот опора для того, что наверху, а наверху нависла каменная порода – пласт в сто тридцать пять метров толщиной. Сделанные нами пустоты усиливают давление, разрушив целостность этой породы. На сто восемьдесят пятом горизонте, для которого составлен ваш проект, давление еще усилится. А высота камер рассчитана в пятьдесят метров. Представьте себе, что это высота двадцатиэтажного дома. – Резкая складочка легла между бровями Анны, но она продолжала спокойно: – Целики по вашему проекту будут между выработками-камерами, как каменные стены в метр толщиной. Но вывести их на всю высоту невозможно. Ведь это не воск резать: каждый шаг в породе мы пробиваем взрывами, от которых целики тоже трескаются. Вообразите, что местами толщина поневоле разбуренных целиков будет сохранена только в полметра или еще меньше… Они осядут и сами уйдут в выпускные воронки. Их попросту выжмет своим весом спускающаяся отбитая руда. Допустим, что удалось бы отработать так, как вам хочется. Но при страшном давлении сверху ваши узкие да еще растрескавшиеся целики не поддержат кровли: их раздавит верхней породой. Это загубило бы всю систему работ без крепления. – Анна взглянула бегло в глаза Ветлугина и сказала: – Если вы не возражаете, я попробую познакомить Чернова с вашей… идеей.
Бурильщик Чернов выслушал Анну очень внимательно. Серое от пыли лицо его стало еще серее.
– Где же будут проложены ходы сообщения? – спросил он.
– Через камеры, – серьезно пояснил Уваров, – через целики в следующие камеры.
Чернов заметно смутился.
– А в случае… обвал… куда мы денемся?
– В другую камеру, – с прорвавшейся поневоле издевкой сказала Анна.
– Разве все камеры сразу пойдут в отработку? – Чернов в своей деловитой заинтересованности не заметил ни тона, ни выражения Анны. – Так же, как теперь? Тогда не выйдет никаких ходов, товарищи дорогие! Я в любом месте буду натыкаться на полный магазин, и случись что – как в мешке прихлопнет.
– Почему обязательно прихлопнет? – спросила Анна, не глядя на Ветлугина.
– Очень просто. Малая пичуга – и та гнездо прямо на земле не построит, а обязательно под каким-нибудь прикрытием, или под кочкой, либо ямку выроет. Для нее трава – целый лес, а придет, к примеру, медведь, ляжет на траву – и останется от гнезда мокренько…
– Загнул невесть что! – не выдержав, возмутился Ветлугин. – При чем тут трава?
– При том… Конечно, я человек без образования, выражаться технически неспособен… Но, по моему представлению, против той тяжести, что над нами висит, целики в метр толщиной – та же трава против медведя, – сомнет их. Скажу прямо: меня заранее озноб продирает от таких мыслей. Я вот работаю здесь без крепления, а душа у меня спокойна, потому что рядом кочка – несокрушимая стена-целик в шесть метров толщиной со всеми ходами-выходами.
– Неужели вам не ясно и теперь, что вы заблуждаетесь?! – сказала Анна Ветлугину, когда они отошли в сторону.
Брови Ветлугина дрогнули, поползли к переносью.
– Надо создать другой проект. Не медля, не тратя зря ни одного часа, – настойчиво, страстно продолжала Анна. – Положение у нас сейчас просто трагическое. Нельзя впадать в панику, но не надо и обманывать себя. Найдите что-нибудь иное, а для опыта, чтобы убедиться, мы оставим один метровый целик. И вы посмотрите, как просто он уйдет в выпускную воронку.
Поднимаясь снова по узким лесенкам, Анна продолжала думать о словах Чернова.
«Развернуться… – бормотала она вполголоса, ловко карабкаясь по затоптанным ступенькам ходов-колодцев. – Раза в два удорожатся подготовительные работы, когда введем горизонт грохочения… Как же это возместить? – Анна поднялась на следующую ступеньку и остановилась, пораженная смелой мыслью. – Что, если в два раза сократить число целиков? В два раза меньше этих ходов и лесенок, в два раза меньше нарезных работ. Распахнуть камеры в целые подземелья. Вот тогда можно будет развернуться бурильщику!»
44
Домой Анна явилась очень рассеянная и в то же время возбужденная.
– Поиграй с нами, – попросила Маринка, загородившая комнату нагромождением стульев и табуреток. – Это самолет. Хочешь, я отвезу тебя вместе с папой на полюс? На льдину, где живут белые медведи. Или, хочешь, полетим в Америку, как Валерий Чкалов? – Некогда мне, дочка! – ответила Анна и мимоходом нечаянно оборвала протянутые между стульями нитки. – Что ты все заплела, словно паук? – промолвила она с недовольством.
– Анна! – с мягким упреком окликнул Андрей, сидевший с газетой в руках на одном из стульев в качестве пассажира.
– Да, да, – нетерпеливо отозвалась Анна.
Конечно, это он избаловал дочку, позволяя ей перевертывать все в доме вверх дном.
Но, сразу забыв о проказах Маринки, о том, что у Андрея тоже неприятности, связанные с неудачами рудной разведки, Анна пошла в ванную.
Она очень опоздала и поэтому обедала одна; торопливо жевала, почти не замечая того, что ей подавала Клавдия, чертила по скатерти черенком вилки и, не выпив чаю, поспешила в свою комнату.
– Что у тебя случилось, Анна? – спросил Андрей, тихонько прикрывая дверь и подходя к жене.
Она сидела у письменного стола, но не писала, а задумчиво смотрела в окно, где уже копились тонкие сумерки, не оборачиваясь, взяла руки Андрея, которые он положил ей на плечи, и сжала ими свое лицо. Щеки ее горели.
– Тебе нездоровится? – спросил он с ласковым участием.
– Нет, мне хорошо было бы… но рудник болеет, – медленно проговорила Анна, впервые не решаясь делиться с мужем тем, что так волновало ее.
Но они оба привыкли доверяться друг другу во всем самом сокровенном, и, поколебавшись, Анна выложила свои соображения.
Андрей слушал заинтересованно, однако под конец легкое смущение отразилось на его лице.
– Какую ширину камеры ты хочешь предложить?
Анна задумалась. Ей самой это было еще не ясно.
И, может быть, оттого, что она не смогла сразу ответить, от вдруг возникшей неуверенности в сочувствии Андрея она почувствовала себя как художник, у которого выпытывают тайну еще не выношенного им произведения. Разве недостаточно того, что она сказала? Андрей смотрел выжидающе. Как он любил выражение раздумья на ее лице!
– Я думаю, метров пятнадцать. Четыре камеры по пятнадцать метров шириной, – сказала она неохотно, почему-то щурясь и хмуря брови.
– Около трехсот квадратных метров каждая?
– Да… приблизительно.
– По-маринкиному «приблизительно»? – сказал Андрей с улыбкой.
– Нет, по-взрослому разумению, – сказала Анна уже с выражением обиды.
– Без крепления, как теперь?
– Конечно. Как же иначе?
Андрей встал, не на шутку встревоженный, медленно прошелся до порога и обратно.
– Ты фантазируешь! – невольно резко произнес он, останавливаясь перед ней и глядя на нее сверху вниз.
– Ничего подобного, я решаю вопрос очень серьезно.
– А мне кажется…
– Мало ли что тебе кажется! – грубо перебила Анна.
В самом деле: никогда раньше не критиковал он ее замыслы так снисходительно и в то же время с пренебрежением. Откуда у него такое? Совсем как будто некстати она вспомнила о его поездке с Валентиной. До сих пор он ни слова не сказал об этом. Почему он умалчивает? Так подумала Анна, но заговорила о другом:
– Вот я сделаю проект…
– Над которым будут… смеяться, – почти страдальчески хмурясь, возразил Андрей.
– Смеяться? Над моим проектом? – повторила Анна и с презрением, словно только и ожидавшим того, чтобы враз вылиться наружу, взглянула на Андрея. Ему показалось даже, что она посмотрела на него с ненавистью. – Бояться того, что скажут, может только обыватель! – проговорила она сдавленным голосом и отвернулась.
– Анна! – воскликнул Андрей, оскорбленный до глубины души.
«Какая зазнайка ты стала: совсем не терпишь возражений», – хотел сказать он, но, понимая, что это еще больше ожесточит ее, молча вышел из комнаты.
– Поговорили! – горестно промолвила Анна, глядя на дверь, плотно прикрытую Андреем. – Конечно, легче всего хлопнуть дверью. Не понял, не поверил! – Анна сжала кулак и медленно разжала его. – Эх, Андрей!
45
– Конечно, он имеет полное право представить на рассмотрение свой проект. Но лучше бы он так не делал: даже в случае одобрения в тресте мы этот проект проводить не станем – значит, опять проволочка времени, – громко говорил Уваров, морщась от железного лязга и звона разрубаемой черпачной рамы, у которой суетились механик, рабочие и слесари.
– Не станем! – так же громко подтвердила Анна.
Рама – мощное сооружение для конвейерного подъема ковшей-черпаков – лежала перед понтоном будущей драги на деревянных подставках. Когда ее длинное тело было разделено надвое, десятки рабочих стали растаскивать половины, нестерпимо блестевшие в разрубе, примеряли, прикладывали к ним кусок вставки.
– Три метра двадцать сантиметров для черпаковой рамы и три с половиной для стакерной, – сказал Уваров. – Теперь мы сможем черпать породу глубоко! А когда Ивашкин предложил сделать все своими силами, помнишь, какой дерзостью это показалось? Вот тебе и слесарь седьмого разряда! А как он переделал топку на паровой драге… Что значит творческая-то жилка!
– Да, заказ на новые рамы в Ленинграде был бы готов только через месяц, а сюда их доставили бы поздней осенью, – говорила Анна, поднимаясь следом за Уваровым по круто сброшенным мосткам.
Внизу, под дражным понтоном, поддерживая его, стояли клетки из коротких бревен; там пряталась прохладная тень и неслышно текла мелким ручьем мутная вода. А наверху от нагретого железа так и отдавало горячим теплом, хотя было уже за полдень, и черные тени Уварова и Анны пересекали весь бурый понтон, сиявший крохотными солнцами заклепок.
Здесь тоже стоял звон, разносившийся по всей окрестности, за ажурными переплетами высоких ферм, на которых должен был утвердиться корпус дражного помещения, бригада сборщиков склепывала последние листы понтонной обшивки.
– Теперь драга сможет вступить в строй нынешним летом, – рассуждал Уваров сам с собою под звон железа.
– О чем ты, Илья? – спросила Анна.
– Я говорю, что хорошо, когда трезвый расчет соединяется в деле с живым воображением: а как лучше? – не повторил, а продолжал Уваров свои мысли вслух. – Ведь Ветлугин не отказался от предложенного им проекта потому, что не представляет, как лучше, а видит только необычность твоей идеи.
– Он упрямо стоит на своем и говорит, что я хочу ввести не камеру, а целую десятину, что мой проект четырех камер десятин и трех пятиметровых целиков безумная затея. Отправим оба проекта – и посмотрим.
– Ты сознаешь, какую ответственность берешь на себя? – испытующе спросил Уваров.
– Сознаю и отвечаю за все.
– Отвечать будешь не ты одна. Но я уверен в реальности твоего предложения, хотя многим оно покажется смелее и дерзновеннее ветлугинского. Как относится к этому делу Андрей? – спросил неожиданно Уваров, с интересом наблюдая за слесарем, бравшим щипцами белораскаленный болтик заклепки.
Брызги окалины сверкнули под ударом молота, но вдруг повеяло жаром, запахло гарью: рабочий-подавальщик рванулся мимо, сбивая руками с одежды накинувшееся на него пламя, нелепо улыбаясь от испуга и боли.
– Эх, растяпа! – рявкнул Уваров, по медвежьи схватывая горевшего.
В следующий момент он повалил его наземь, подбежали другие рабочие, заминая, туша огонь кто кепкой, кто лосевой голицей, кто пиджаком. Все окончилось легкими ожогами, суматохой, испугом.
– Куда поскакал? – выговаривал потерпевшему Уваров, сам очень бледный, с трудом переводя дыхание. – Сгорел бы на ветру, как охапка соломы.
46
– Кажется, ты тоже обжегся? – тревожно спросила Анна.
– Немножко, пустяки, – ответил Уваров, засучивая обгоревший рукав и хмуро глядя не на обожженную свою руку, а на близкую к нему в этот момент щеку Анны, затененную гладким крылом волос, на губы ее, изогнутые от сочувствия.
Анна не успела ответить на вопрос об Андрее, и ей не хотелось, чтобы Уваров повторил его. Слишком тяжело ей было вспоминать о последнем споре с мужем: сразу взбаламучивался неприятный осадок, оставшийся на душе, и делалось больно за свою резкость, за нежелание Андрея понять ее замысел.
– Значит, дружба с Ветлугиным рассохлась? – спросил Уваров, когда они возвращались со сборки драги на Светлый.
– Не то чтобы дружба рассохлась, но появилась настороженность… Знаешь, иголочки такие: как ни подойди – покалывают! Обоюдно, конечно. Соперничество? Возможно. Но тут не только столкновение авторских самолюбий…
Она не досказала своей мысли, задумавшись.
Раз взявшись за дело, Анна чувствовала себя обязанной довести его до конца. Она страдала и стыдилась, если оно выходило у нее только хорошо, стремясь сделать все отлично.
После разговора с Андреем она потеряла спокойный сон, почти не отходила от письменного стола и так похудела, что Клавдия, гордая своим искусством поварихи, почувствовала себя оскорбленной.
– Кушать надо побольше, – сказала она Анне однажды после завтрака. – Высохли совсем. Люди подумают, что мы вас голодом морим.
– Вы сами не толстая, – возразила Анна, тронутая этой заботой.
– Обо мне другой разговор. Мое дело… одинокое… – Клавдия хотела сказать «девичье», но в присутствии Андрея почему-то не решилась. – А вы детная мать, женщина во всей силе. Вас полнота красит… И что за охота убиваться так из-за чужой фабрики? – добавила Клавдия вполголоса.
Внешняя перемена в Анне не ускользнула и от глаз Уварова.
«Наверное, поссорилась она с Андреем из-за его разведок, – размышлял он, припоминая недавнюю жизнерадостность Анны, особенно привлекавшую в ней, деловой женщине. – Что ее еще может сушить? Работа, правда, везде идет на высоком напряжении…»
* * *
У себя в маленьком домике, с печью-плитой у входа, с якутским ковром из кусочков меха перед кроватью и кипами газет на столе и на книжном шкафу, Уваров прежде всего распахнул створки окон, осторожно переставив плошки с живыми цветами, и занялся почтой, принесенной без него уборщицей.
Газеты, журналы, телеграммы, письма из обкома партии, извещение о подписке на новые издания… Забинтованная рука Уварова перевернула последний листок почты, и он крепко задумался.
Случай на драге разворошил старые воспоминания. Сколько радости было в свое время в жизни Уварова, радости, о которой так же больно вспоминать, как и о том, что сразу смахнуло ее. Уваров бережно вынул из бумажника тронутый желтизной любительский фотоснимок. Молодая женщина в сарафане и босиком, с волосами, небрежно заколотыми после купания, стояла на берегу, у лодки, с веслом в руках. Она, смеясь, говорила что-то мальчугану лет пяти, сидевшему на корме; другой мальчишка лез в лодку, навалясь голой грудью и животом на борт, смешно выставив попку, обтянутую трусиками.
Это старший, ему теперь одиннадцать лет, а ей, Катерине, было тогда тридцать. Не знала она усталости ни в работе, ни в веселье. И как хорошо смеялась! Старшего сына родила, будучи студенткой последнего курса, и потом ни на один год не прерывала работу на заводе.
Работала химиком-технологом. Сколько бессонных ночей провел Уваров, глядя на это ее смеющееся лицо, разговаривая с нею. Он не мог, не хотел вспоминать о том, что было найдено после пожара в обгорелом цехе завода.
47
«Скоро рассветет», – подумал Андрей и, положив руки на листы исписанной им бумаги, посмотрел усталым взглядом на темное еще за шторой окно.
За окном шла ночь, должно быть, блестели, обходя небо, звезды. Если Андрей засидится еще, придет утро, – вольно человеку не спать, когда все подчинено покою ночи! Сон борет и прячет живое, но и во сне, отдыхая, оно растет и старится: распускается влажный от росы лист, лопается кора, набухшая над рожком молодого отростка, и, как молочная капелька, забелеет к утру зубок, прорезавшийся на десне ребенка. Жизнь на земле совершается своим ходом.
Почему же один Андрей сидит ночь напролет у письменного стола?
Перед ним северо-восточный угол страны… Тысячи километров земли, изломанной горными хребтами, пространство, занимающее не один миллион квадратных километров, но по населению – пустыня, где каждый поселок – таежный центр, охотничий кочевой чум – жилая точка.
Сколько сказочных богатств в этих еще не исследованных горах! Какой простор для геолога! По ту сторону Тихого океана все уже вскрыто: от россыпей Аляски, золотых котлов Клондайка в Канаде и колоссальной жилы в Калифорнии до рудников Мексики и древних разработок Бразилии. Полоса открытий протянулась от заполярного мыса Ном почти до тридцатой параллели за экватором, на которой лежат и золотые и алмазные богатства Трансвааля и сказочные, но истощенные россыпи Австралии.
Огромный золотой пояс по ту сторону океана. Богатейшие запасы его уже расхищены, но далеко не все разведано и там.
«А у нас? – Андрей встал, разминаясь на ходу, подошел к карте, висевшей на стене. – Чуть только затронута исследованием Чукотка. Образования ее аналогичны с Аляской. Где-то там должна быть голова золотого тела, простертого до древнего темени Азии. Колыма – лишь звено в цепи будущих открытий. – Андрей провел ладонью сверху вниз по карте, задержался на своем районе. – То, что дает сейчас наш рудник, – случайные крохи, слабое ответвление… Главное должно быть здесь». – И он постучал согнутым пальцем по отмеченному кружком району Долгой горы.
Он неохотно отошел от карты, еще завороженный видением богатств края в недалеком будущем.
Лет шестьдесят назад знаменитый геолог, австриец Зюсс, уже предсказывал миру золотой голод.
«Когда эта опасность назреет, мы будем в расцвете сил, – думал Андрей, шагая по комнате и вслушиваясь в тишину дома. – А потом, кто знает, быть может, мы научимся добывать золотую пыль, которая растворена в морской воде и заключена в любом гранитном булыжнике. Теперь оно, золото, нужно для укрепления экономики страны, потом пойдет на украшение быта».
48
Он долго сидел, заполняя листы тетради такими убористо-мелкими строчками, как будто экономил бумагу. Еще в детстве он узнал цену труду и вещам и сам утвердил для себя жесткий режим во всем. Некоторые привычки остались и создали ему репутацию педантичного человека. Он был аккуратен в уплате долгов, точен во времени, обязателен в своих обещаниях, но иногда ему до боли хотелось оставить совсем свой конторский кабинет, надеть котомку, прихватить ружье и по-старательски уйти в горы. Особенно донимала его эта тяга весной, и он открыто радовался поездкам в тайгу, что иногда обижало Анну. Но, обижаясь, она не осуждала его: таким ведь знала его с юности.
