Текст книги "Письма 1875-1904"
Автор книги: Антон Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 158 (всего у книги 267 страниц)
2231. В. M. СОБОЛЕВСКОМУ
19 (31) января 1898 г. Ницца.
Дорогой Василий Михайлович, здравствуйте! Давно уже я не писал Вам – это от того, что "в лености житие мое иждих". Всё обстоит благополучно, погода чудесная, дни становятся длинные; нового ничего, кроме разве того, что на днях похоронили д-ра Любимова, того самого, с которым Вы и я виделись в Биаррице. Умер он, по-видимому, от новообразования (рака) в легких. Умирать ему не хотелось.
Юрасов был болен и выздоровел. Третьего дня, когда были мои именины, он принес мне пирог и букет. Вообще живем мы дружно.
Жду в Ниццу И. Н. Потапенко. Говорят, приедет сюда и П. Д. Боборыкин.
Pension Russe полон. М<аксим> М<аксимович> в Париже; поправившись, приедет в Beaulieu.
Ну-с, будьте здоровы и счастливы. Поклонитесь Варваре Алексеевне и скажите, что я жду ее. Крепко жму руку.
Ваш А. Чехов.
19-I-98
На обороте:
Василию Михайловичу Соболевскому.
Москва, Поварская, д. Гирш.
Moscou. Russie.
2232. E. M. ШАВРОВОЙ-ЮСТ
19 (31) января 1898 г. Ницца.
19 янв.
Многоуважаемая Коллега,
"Гипнотизер" – это хорошенький рассказ; только жаль, что первая половина его несколько растянута в ущерб второй, и жаль, что Вы ничего не сделали из Жени, которая является лишним колесом в часах; она не нужна и мешает. Младших провизоров нет. Вот должности: провизор, помощник провизора, аптекарский помощник. Все вместе они называются фармацевтами. Доктор бывает хозяином аптеки, но очень, очень редко…
В заглавии "Идеал" слышится что-то мармеладное. Во всяком случае это не русское слово и в заглавия не годится.
Перед тем, как посылать в "Ниву" рассказ, сообщите мне название этого рассказа, и я тотчас же напишу в "Ниву".
Ваше поздравление опоздало на два дня, но всё же я тронут и польщен. Merci! 17-го я был в Монте-Карло, но 500 тыс. не выиграл; и никогда не выиграю, так как играть не умею и утомляюсь скоро в игорной зале. А вот если бы я не был хохол, если бы я писал ежедневно, хотя бы по два часа в день, то у меня давно бы была собственная вилла. Но я хохол, я ленив. Лень приятно опьяняет меня, как эфир, я привык к ней – и потому беден.
Будьте здоровы! Мой кузен писал о Вашей сестре: он в восторге.
Всего Вам хорошего. Au revoir*.
Ваш А. Чехов.
На конверте:
Москва.
Ее высокоблагородию
Елене Михайловне Юст.
Пречистенка, д. Борщовой, кв. 3 (Шавровых).
Moscou. Russie.
* до свидания (франц.)
2233. О. Р. ВАСИЛЬЕВОЙ
21 января (2 февраля) 1898 г. Ницца.
Многоуважаемая соотечественница, мне очень нужно стихотворение Некрасова "Железная дорога". Нет ли у Вас его сочинений? Если у Вас нет, то не найдется ли у кого-нибудь в Cannes? Буду ждать ответа до полудня пятницы – это крайний срок. Пришлите книгу, если она у Вас есть, или проще, одно стихотворение, написав его на клочке бумаги.
Желаю Вам всего хорошего.
А. Чехов.
Среда.
2234. А. А. ХОТЯИНЦЕВОЙ
21 января (2 февраля) 1898 г. Ницца.
1) Погода продолжает быть очаровательной. Днем жарко, по вечерам луна.
2) Мурзаки проигрывает. Кукла выезжает кататься. Вчера были розовые бантики.
3) Моль оказалась симпатичной фигурой. Скоро она уезжает в Москву, и я, конечно, воспользуюсь сим случаем, чтобы отправить домой штопор.
4) Вчера и третьего дня пил у баронессы чай.
5) Осел уже не кричит. Очевидно, он кричал только для Вас.
6) В Монте-Карло был, но еще не играл.
7) Мурзаки и Кукла велели Вам кланяться.
8) Вера Дмитриевна завивается. Она еще может нравиться.
9) Евреи ходят каждый день. Для удобства хочу перейти в иудейскую веру.
10) Прислали корректуру. Вчера и сегодня работал, но в общем едва наработал два гроша.
11) Adieu! Иду покупать штопор.
Ваш А. Чехов.
Среда.
На обороте:
Mademoiselle A. Khotiaпntsoff.
2 rue Leopold Robert.
Paris.
2235. Ф. Д. БАТЮШКОВУ
23 января (4 февраля) 1898 г. Ницца.
23 янв.
Многоуважаемый Федор Дмитриевич, возвращаю Вам корректуру. Типография не оставила полей, так что пришлось заниматься приклейкой.
Оттиск Вашей статьи, о которой Вы писали мне, пожалуйста, пришлите мне сюда в Ниццу. Тут я проживу, вероятно, до апреля, буду скучать, и Ваша статья сослужит двойную службу.
У нас только и разговора, что о Зола и Дрейфусе. Громадное большинство интеллигенции на стороне Зола и верит в невинность Дрейфуса. Зола вырос на целых три аршина; от его протестующих писем точно свежим ветром повеяло, и каждый француз почувствовал, что, слава богу, есть еще справедливость на свете и что, если осудят невинного, есть кому вступиться. Французские газеты чрезвычайно интересны, а русские – хоть брось. "Новое время" просто отвратительно.
Оттиск моего рассказа не откажите послать моей сестре по адресу: Лопасня, Моск. губ. Марии Павловне Чеховой.
Погода здесь чудесная, летняя. За всю зиму я ни разу не надевал калош и осеннего пальто и за <все> время только два раза выходил с зонтиком.
Позвольте пожелать Вам всего хорошего и поблагодарить за Ваше внимание, которое я ценю дорого. Крепко жму руку и в ожидании Вашей статьи пребываю искренно Вас уважающий
А. Чехов.
На конверте:
Monsieur F. Batiouchkoff.
Petersbourg.
Петербург.
Федору Дмитриевичу Батюшкову.
Литейная 15.
Exped. A. Tchekhoff.
9 rue Gounod.
2236. И. Э. БРАЗУ
24 января (5 февраля) 1898 г. Ницца.
24 янв.
Многоуважаемый Иосиф Эммануилович, отвечаю на Ваше письмо тотчас же по получении. Я к Вашим услугам. Если желаете писать меня в апреле, то пусть так, но с единственной оговоркой: до 20-го апреля я должен быть уже дома. Стало быть, если мы встретимся в Париже в начале апреля нов<ого> стиля, то это будет как раз вовремя и не обидно ни для Вас, ни для Мелихова, которое ждет меня. В Париж я поеду в конце марта (ст. ст.) или когда прикажете, из Парижа выеду 10—12 апреля с таким расчетом, чтобы быть дома к 20-му.
А не хотите ли проехаться в Ниццу? Здесь очень хорошо и есть где работать. Погода здесь (кроме дней, когда дует мистраль) чудесная, женщины – суперфлю, и свободного времени очень много.
Как Вы поживаете, довольны ли Вы Вашей квартирой и Вайей мастерской? Не думаете ли жениться?
Итак, до скорого свидания! Жму Вам руку и желаю всего хорошего, и главное здоровья и побольше денег.
Ваш А. Чехов.
Pension Russe, Nice.
2237. A. A. ХОТЯИНЦЕВОЙ
24 января (5 февраля) 1898 г. Ницца.
Суббота.
Пашквиль получил. Он очарователен. Я в восторге и уже потираю руки при мысли, что рано или поздно Вы попадете в тюрьму за диффамацию. Дорогая Кукла и Мурзаки тоже в восторге, хотя не поняли штопора. Баронесса (maman) в унынии, очевидно проигралась; баронесса (mademoiselle) бледна.
Нового ничего нет. Купил себе новый пиджак. Вчера ели осетрину. У M-me Бессер желтая рубашечка с палевым воротничком, а у M-r Б<ессер> – лысина и лысина, и больше ничего.
Ночью кричал осел. Что это значит?
Маша только что прислала письмо: благодарит за перчатки; Житкова не дала ей палки, говорит, что сломалась в дороге. Штопор доехал благополучно.
Жду еще пашквилей.
Будьте здоровы! Браз получил от Третьякова на дорогу, едет в Париж, чтобы писать мой портрет…
Ваш А. Чехов.
2238. М. П. ЧЕХОВОЙ
24 января (5 февраля) 1898 г. Ницца.
Браз пишет: "Третьяков был у меня, и портрет ему понравился, но так как я ему категорически заявил, что я портретом недоволен и хочу воспользоваться Вашим предложением писать Вас снова за границей, то он согласился оплатить мои расходы".
Он приедет в Париж и будет писать меня в Париже. Уф!!
Всё обстоит благополучно. Нового ничего нет. Поклон всем, особенно папаше и мамаше. Жду сюда Потапенку.
Будь здорова и хранима небесами.
24 янв.
На обороте:
Марии Павловне Чеховой.
Лопасня, Москов<ской> губ.
Russie via Moscou.
Твой А. Чехов.
2239. И. Л. ЛЕОНТЬЕВУ (ЩЕГЛОВУ)
26 января (7 февраля) 1898 г. Ницца.
Милый Жан, большое Вам спасибо за письмо и за поздравление, а главное – за память. Так как январь еще не кончился, то, полагаю, еще можно поздравить Вас ретроспективно с новым годом и с именинами и пожелать всего хорошего; желаю побольше денег и славы!!
Нижайший поклон Вашей жене.
Будьте здоровы и благополучны!
Ваш А. Чехов,
26 янв.
На обороте:
Ивану Леонтьевичу Леонтьеву.
Петербург, Серпуховская 30, кв. 1.
Petersbourg. Russie.
2240. А. С. СУВОРИНУ
27 января (8 февраля) 1898 г. Ницца.
27 янв.
Мы с Вами видели в Венеции не Дуню, а Соню, Это была очаровательная Соня.
Я уже писал Вам, что едва ли я поеду в Алжир, так как мой спутник Ковалевский заболел ревматизмом и подагрой. Придется, вероятно, ограничиться только поездкой в Корсику, а это отсюда рукой подать. Буду всё время жить на юге Франции, сначала поджидать Потапенку, потом Вас, согласно Вашего письма, – как говорят чиновники. Ведь Вы писали, что приедете в Ниццу отдыхать. В марте отсюда я поеду в Париж, там будет писать мой портрет художник, нарочито посылаемый в Париж Третьяковым. Портрет, который писали с меня летом, оказался неудачным, и теперь опять нужно сидеть и потеть во славу искусства. Из Парижа на поезде-молнии в Петербург, оттуда домой на крыльях.
Нового ничего нет, или, впрочем, одна новость, которую Вы уже знаете: умер д-р Любимов. Умирать ому очень не хотелось. Причина смерти – кажется, новообразование в легких (рак или саркома), вообще история темная. Осталось после него 250 тыс. рублей. Я был на похоронах. Здешнее русское кладбище великолепно. Уютно, зелено и море видно; пахнет славно.
Я ничего не делаю, только сплю, ем и приношу жертвы богине любви. Теперешняя моя француженка очень милое доброе создание, 22 лет, сложена удивительно, но всё это мне уже немножко прискучило и хочется домой. Да и лень трепаться по чужим лестницам.
Напишите, когда ждать Вас сюда. В последние дни здесь дует мистраль, по вечерам бывает холодно, но вообще погода прекрасная, летняя.
Анне Ивановне, Насте, Боре и Эмили нижайший поклон и привет из глубины сердца.
Желаю Вам счастья.
Ваш А. Чехов.
2241. М. П. ЧЕХОВОЙ
27 января (8 февраля) 1898 г. Ницца.
Милая Маша, ты пишешь, чтобы я прислал тебе коричневого мыла, которое сильно пахнет. Но как оно называется? Я наудачу купил один сорт, который уже присылал тебе, а именно "au bois de santal"*, и пришлю при первейшей оказии.
А. А. Хотяинцева давно уже уехала, оставив мне много рисунков. Она всё время рисовала карикатуры, и довольно удачно.
И мне тоже кажется, что Карл Вагнер из Риги будет почестнее и солиднее Уварова. Я жалею, что малину мы выписали не от него.
Как твоя живопись? Что поделываешь теперь?
Я уже писал тебе, что Браз приедет писать меня и что Третьяков принял на себя путевые издержки. Уж если теперь ничего не выйдет, то будет срам.
Скоро февраль, конец зиме. После февраля собираться в обратный путь. Я приеду в Москву на поезде-молнии, который от Парижа до Петербурга идет только 48 часов.
B "Revue de Paris" напечатан перевод моей "Попрыгуньи".
Получил письмо от Саши Киселевой. Ее жених, по фамилии Лютер, сделал приписку внизу письма и расписался потомственным дворянином. Я решительно не знаю, что отвечать.
"Таганрогский вестник" высылается мне сюда. "Новое время" тоже. После февраля все газеты будут получаться в Мелихове. "Врач" тоже сюда высылается, хотя я не просил об этом.
Пьеса "Платон Андреич" А. Чехова, которая идет у Корша, не моя, а Александра.
Здоровье мое весьма порядочно, то есть я не кашляю, ничего у меня не болит, не худею, крепко и много сплю и ем, как прорва. Работать хочется, но для работы нет подходящей обстановки, так что большую часть времени я провожу в праздности – в чтении газет и разговорах с дамами.
Получила ли мешок из сетки? Это для овощей. Тут кухарки на базар ходят с такими саками.
Папаше и мамаше нижайший поклон, привет и пожелания всего хорошего. Марьюшке, Маше, Анюте и Роману тоже поклон.
Пиши. Если я поеду в Корсику, то не надолго.
Твой А. Чехов.
27 янв.
* из сандалового дерева (франц.)
2242. M. M. КОВАЛЕВСКОМУ
29 января (10 февраля) 1898 г. Ницца.
10 февраля.
Здравствуйте, дорогой Максим Максимович! С приездом! Жажду видеть Вас, весьма жажду, но днем не еду к Вам, потому что боюсь помешать, а вечером холодно, не выхожу. Говорят, что в субботу русский обед; значит, скоро увидимся.
Вы спрашивали у Н. И. Юрасова, правда ли, что я женюсь. Увы, я не способен на такое сложное, запутанное дело, как женитьба. И роль мужа меня пугает, в ней есть что-то суровое, как в роли полководца. По лености своей, я предпочитаю более легкое амплуа.
Вчера у Николая Ивановича были блины, очень вкусные.
Итак, до свидания!
Ваш А. Чехов.
В Ваше отсутствие имел удовольствие познакомиться с герром Бибергаль.
2243. В. А. ГОЛЬЦЕВУ
29 января (10 февраля) 1898 г. Ницца.
29 янв.
Здравствуй, милый друг Виктор Александрович! Как поживаешь? Что нового? Что хорошего? У меня ничего нового и ничего хорошего, если не говорить о великолепной летней погоде. Хуже всего, конечно, то, что повесть моя для "Русской мысли" еще не готова и я не знаю, когда я ее кончу. Как я уже писал, для работы здесь обстановка самая неподходящая – для меня по крайней мере. Je ne suis pas tout а mon aise*; стол чужой, ручка чужая, и то, что я пишу, кажется мне чужим.
Пришел М. Ковалевский, помешал писать.
Просьба: пришли мне оттиск статьи Л. Толстого об искусство. Пожалуйста.
Привет Вуколу. Крепко жму руку и обнимаю.
Твой А. Чехов.
За всю зиму я написал только 4 небольших рассказа: 3 для "Русс<ких> вед<омостей>" и 1 для "Cosmopolis'a".
* Я чувствую себя не совсем удобно (франц.)
2244. M. П. ЧЕХОВОЙ
30 января (11 февраля) 1898 г. Ницца.
30 янв.
Милая Маша, Ник. Ник. Тугаринов, студент-медик, был так любезен, что согласился довезти кое-какие мелочи, которые я тут купил для тебя – мыло и еще кое-что.
Прилагаемая карикатура изображает историю дендизма. Современный денди (или данди) похож на Мишиного такса Иода.
Будь здорова.
Твой А. Чехов.
Передавая Маше и Анюте подарки, скажешь им, что это из французского золота и что во Франции пробы не кладут.
Здесь начался карнавал.
2245. E. Я. ЧЕХОВОЙ
3 (15) февраля 1898 г. Ницца.
3 февр.
Здравствуйте, милая мама!
Я жив и здоров, всё обстоит благополучно. Надеюсь, что и дома все здоровы. Поздравляю Вас с масленицей.
Получаете ли "Новости дня"?
Здесь карнавал. По улицам толпами ходят маски и рожи, на громадных колесницах оркестры музыки. Толкотня, трудно пройти.
Кланяюсь папаше и всем прочим. Желаю Вам здоровья.
Ваш А. Чехов.
На обороте:
Евгении Яковлевне Чеховой.
Лопасня, Московск<ой> губ.
Russie via Moscou.
2246. M. П. ЧЕХОВОЙ
4 (16) февраля 1898 г. Ницца.
Милая Маша, к тебе на Каретную Садовую придут с письмом от меня и с savon*, о котором ты писала. Так как на масленице ты будешь дома, то попроси Любовь Федоровну прислать тебе по почте это savon, которое принесут на Каретную Садовую в твое отсутствие.
Я уже писал тебе, что здесь карнавал. Это весело. Получила ли 200 р. за февраль? Сколько прислали тебе за январь? Боюсь, как бы тебя не обсчитали ослы, которые сидят в магазине. Они постоянно ошибаются.
Кланяйся нашим. Как у вас погода? Здесь очарование. Весна в разгаре.
Твой А. Чехов.
4 февр.
Давно уже папаша не присылал мне своего дневника.
На обороте:
Марии Павловне Чеховой.
Лопасня, Московск<ой> губ.
via Moscou Russie.
* мыло (франц.)
2247. M. П. ЧЕХОВУ
5 (17) февраля 1898 г. Ницца.
Не писал я так долго по той причине, что решительно не о чем писать. Жизнь течет однообразно, дни похожи друг на друга, как облака. Погода теплая, очаровательная; ходим по-летнему. Поют певцы, тихо шумит море, но обо всём этом я уже писал.
В Алжир я, по всей вероятности, не поеду, так как заболел мой спутник. Собираться домой стану в марте, но попаду домой, вероятно, не раньше апреля. Здоровье мое хорошо.
Когда родится оное чадо, то напишите немедленно или даже телеграфируйте два слова (Nice 9 Gounod Tchekhoff Fils). Едва ли Вы обойдетесь без няньки; да и нянька, если это добрая старуха и если давать ей высыпаться, не повредит делу. В детских воспоминаниях порядочных людей няньки играют далеко не мрачную роль, а у крестьян старшая сестра называется нянькой.
Здесь карнавал. Это недурно.
Получил ли серые шерстяные подоконники (пара), которые я просил передать тебе? Я их вовсе не надевал, они тебе как раз по росту.
Ах, какие здесь альманахи, какие ежегодники! Здешний альманах никогда не кончишь читать.
Будьте здоровы. Желаю Вам обоим благоплодочадия.
Ваш папаша А. Чехов.
5 февр.
2248. А. С. СУВОРИНУ
6 (18) февраля 1898 г. Ницца.
6 февр.
На днях я прочел на первой странице "Н<ового> в<ремени>" глазастое объявление о выходе в свет "Cosmopolis'a" с моим рассказом "В гостях". Во-первых, у меня не "В гостях", а "У знакомых". Во-вторых, от такой рекламы меня коробит; к тому же рассказ далеко не глазастый, один из таких, какие пишутся по штуке в день.
Вы пишете, что Вам досадно на Зола, а здесь у всех такое чувство, как будто народился новый, лучший Зола. В этом своем процессе он, как в скипидаре, очистился от наносных сальных пятен и теперь засиял перед французами в своем настоящем блеске. Это чистота и нравственная высота, каких не подозревали. Вы проследите весь скандал с самого начала. Разжалование Дрейфуса, справедливо оно или нет, произвело на всех (в том числе, помню, и на Вас) тяжелое, унылое впечатление. Замечено было, что во время экзекуции Дрейфус вел себя как порядочный, хорошо дисциплинированный офицер, присутствовавшие же на экзекуции, например, журналисты, кричали ему: "Замолчи, Иуда!", т. е. вели себя дурно, непорядочно. Все вернулись с экзекуции неудовлетворенные, со смущенной совестью. Особенно был неудовлетворен защитник Дрейфуса, Dйmange, честный человек, который еще во время разбирательства дела чувствовал, что за кулисами творится что-то неладное, и затем эксперты, которые, чтобы убедить себя, что они не ошиблись, говорили только о Дрейфусе, о том, что он виноват, и все бродили по Парижу, бродили… Из экспертов один оказался сумасшедшим, автором чудовищно нелепой схемы, два чудаками. Волей-неволей пришлось заговорить о бюро справок при военном министерстве, этой военной консистории, занимавшейся ловлей шпионов и чтением чужих писем, пришлось заговорить, так как шеф бюро Sandherr, оказалось, был одержим прогрессивным параличом, Paty de Clam явил себя чем-то вроде берлинского Тауша, Picquart ушел вдруг, таинственно, со скандалом. Как нарочно, обнаружился целый ряд грубых судебных ошибок. Убедились мало-помалу, что в самом деле Дрейфус был осужден на основании секретного документа, который не был показан ни подсудимому, ни его защитнику – и люди порядка увидели в этом коренное нарушение права; будь письмо написано не только Вильгельмом, но хотя бы самим солнцем, его следовало показать Dйmange. Стали всячески угадывать содержание этого письма. Пошли небылицы. Дрейфус – офицер, насторожились военные; Дрейфус – еврей, насторожились евреи… Заговорили о милитаризме, о жидах. Такие глубоко неуважаемые люди, как Дрюмон, высоко подняли голову; заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней. Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: "Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм…" Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты – это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство! Они, конечно, дурной знак. Раз французы заговорили о жидах, о синдикате, то это значит, что они чувствуют себя неладно, что в них завелся червь, что они нуждаются в этих призраках, чтобы успокоить свою взбаламученную совесть. Затем этот Эстергази, бреттер в тургеневском вкусе, нахал, давно уже подозрительный, не уважаемый товарищами человек, поразительное сходство его почерка с бордеро, письма улана, его угрозы, которых он почему-то не приводит в исполнение, наконец суд, совершенно таинственный, решивший странно, что бордеро написан почерком Эстергази, но не его рукой… И газ всё накоплялся, стало чувствоваться сильное напряжение, удручающая духота. Драка в палате – явление чисто нервное, истерическое именно вследствие этого напряжения. И письмо Зола, и его процесс – явления того же порядка. Что Вы хотите? Первыми должны были поднять тревогу лучшие люди, идущие впереди нации, – так и случилось. Первым заговорил Шерер-Кестнер, про которого французы, близко его знающие (по словам Ковалевского), говорят, что эти "лезвие кинжала" – так он безупречен и ясен. Вторым был Зола. И вот теперь его судят.
Да, Зола не Вольтер, и все мы не Вольтеры, но бывают в жизни такие стечения обстоятельств, когда упрек в том, что мы не Вольтеры, уместен менее всего. Вспомните Короленко, который защищал мултановских язычников и спас их от каторги. Доктор Гааз тоже не Вольтер, и все-таки его чудесная жизнь протекла и кончилась совершенно благополучно.
Я знаком с делом по стенограф<ическому> отчету, это совсем не то, что в газетах, и Зола для меня ясен. Главное, он искренен, т. е. он строит свои суждения только на том, что видит, а не на призраках, как другие. И искренние люди могут ошибаться, это бесспорно, но такие ошибки приносят меньше зла, чем рассудительная неискренность, предубеждения или политические соображения. Пусть Дрейфус виноват, – и Зола все-таки прав, так как дело писателей не обвинять, не преследовать, а вступаться даже за виноватых, раз они уже осуждены и несут наказание. Скажут: а политика? интересы государства? Но большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них много, и во всяком случае роль Павла им больше к лицу, чем Савла. И какой бы ни был приговор, Зола все-таки будет испытывать живую радость после суда, старость его будет хорошая старость, и умрет он с покойной или по крайней мере облегченной совестью. У французов наболело, они хватаются за всякое слово утешения и за всякий здоровый упрек, идущие извне, вот почему здесь имело такой успех письмо Бьернстерна и статья нашего Закревского (которую прочли здесь в "Новостях"), и почему противна брань на Зола, т. е. то, что каждый день им подносит их малая пресса, которую они презирают. Как ни нервничает Зола, все-таки он представляет на суде французский здравый смысл, и французы за это любят его и гордятся им, хотя и аплодируют генералам, которые, в простоте души, пугают их то честью армии, то войной.
Видите, какое длинное письмо. У нас весна, такое настроение, как в Малороссии на Пасху: тепло, солнечно, звон, вспоминается прошлое. Приезжайте! Здесь будет играть Дузе – кстати сказать.
Вы пишете, что мои письма не доходят. Что ж? Буду посылать заказные.
Желаю Вам здравия и всего хорошего. Анне Ивановне, Насте и Боре нижайший поклон и привет.
Эта бумага из редакции "Le petit Niзois".
Ваш А. Чехов.
