Текст книги "Хроники Эллизора. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Спиридонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 47 страниц)

   К великому сожалению, Великий маг Варлаам скоропостижно скончался, не успев толком воскреснуть. Злую шутку сыграл с ними этот "БЕРЕГ". Увы, вечность поглотила Варлаама, он не смог более задержаться на земном её берегу... Тут Яков поймал себя на том, что мыслить почти что каламбурами. Однако это очень неожиднно: мыслить так о вещах более, чем странных, таковых как жизнь и смерть. Это, можно даже сказать, почти что не дозволительно: так думать! Хотя, с другой стороны, а почему, собственно, не дозволительно, перед кем не дозволительно?

   Яков всё же мысленно одёрнул себя и ещё раз внимательно оглядел всех собравшихся. Именно им он должен был донести простую и важную мысль: теперь Эллизору нужен Царь! И хотя он сам, ранее, предпочёл бы оставаться в тени истинного Царя, теперь, за неимением другой кандидатуры, он был вынужден предлагать в качестве Царя самого себя. А это было непросто. Никогда Яков не стремился быть слишком публичной фигурой. Реноме и функции Великого мага, это одно, а вот личность и планида Царя – совсем другое.

   Итак! Кто же собрался на столь важное мероприятие, как Верховный Совет Эллизора, который и должен постановить, что быть Царю! И кем быть Царем, кстати говоря. Что-то сенаторов было явно негусто. Мало того, Яков вдруг с внутренним холодком ощутил, что почти никого из них не помнить по имени. За исключением Геронтиума. Нет, разумеется, почти всех знал в лицо и даже помнил, у кого какая должность, но вот имена... Почему-то никого нет с Севера, из того же Ловерока. Куда-то запропастился Гвидо, не говоря уже о Роллане, а они обязательно должны были прибыть на Совет.

   Пришлось начинать, как есть, другого представительского состава всё равно уже было не сыскать. Впрочем, Якову показалось, что он всё толково объяснил. Выложил все расклады. Дал нужные толкования. Самое главное, дал понять, что благосостояние и безопасность всех собравшихся, несмотря на возможные войны и потрясения, не пострадают, но только улучшатся и даже увеличатся. Утвердить эту мысль в уме собравшихся, разумеется, было крайне необходимо. И вроде как получилось, так что даже одобрительный гул прошёлся по рядам собравшихся. Наконец, Великий посвящённый прямо намекнул, что нужно выбрать Царя, утвердить его кандидатуру и назначить день инициации, он же и День Великого торжества. Намекнул и на то, кто является единственным и достойным. Намек поняли. А Геронтиум имя кандидата прямо и озвучил (хорошо, что тогда не прирезал его, мерзавца, отравленным кинжалом, ведь яд в клинке ещё должен был оставаться!) – под одобрительный гул и даже аплодисменты. Однако был нужен ещё один акцент. Наверное, самый важный. На самом деле Царь это жертвенная фигура, жертвенный образ. И особого рода жертву нужно обязательно продекларировать. Да, применительно к личности и образу Царя. Тогда дело, действительно, будет прочным! Потом, с течением времени, это вновь и вновь нужно будет подтверждать, чтобы образ власти в народе оставался прочным, но это будет потом, а пока у Якова был свой особой силы ход конём. И даже, скорее, не конём, а ферзём. Иначе говоря, ход настоящей королевой.

   Он уже собирался прямо возгласить об этом, как вдруг двери в зал Совета распахнулись и пред очи всех собравшихся появился Гвидо. Он был в порванной дорожной одежде, местами почему-то окровавленной, но взор его горел каким-то лихорадочным и неуёмным огнём. В нём было не узнать былого Гвидо.

   – Отец! – воскликнул он. – Я только что с Севера, из Ловерока! Наш Эллизор подвергся вторжению! Масса волколаков и других чудищ уже идут на столицу. Мы еле пробились!

   Великий посвящённый молча сошёл со своей кафедры и так же молча обнял своего сына, чем, надо сказать, произвёл на всех большое впечатление. А ещё более разящее впечатление он сумел произвести следующими словами:

   "Друзья мои! Эллизорцы мои! Великие опасности требуют великих жертв! Мы должны поспешить с мистерией царской инициализации! Но для отражения внешних опасностей нужна великая жертва! И она у меня есть: это моя дочь, Ганна, друзья мои! Надеюсь, что Тот Триждывеличайший примет эту жертву, как угодную ему и спасёт Гранд-Эллизорот от всех напастей!"

   Яков никогда не вызывал Бальтазара к себе, но всегда сам навещал старого книжника. Лежащее на поверхности объяснение этого феномена могло заключаться в том, что их редкие встречи носили сугубо секретный характеры, ничьи вообще глаза и уши не могли стать свидетелями их рандеву, почему и Великий посвящённый и не рисковал вызывать к себе Бальтазара, но смиренно шёл к нему сам, пользуясь всё той же тайной системой подземных коммуникаций Гранд-Эллизора. А может быть, дело было ещё и в том, что Бальтазар был намного старше Якова, не исключено, что реальный срок его жизни уже перевалил за добрую сотню лет, и можно было опасаться, что пешие прогулки вне его книжного подвала могут только повредить старцу, поскольку уже давно никто не видел его выходящим из своего книжного хранилища под главной библиотекой Эллизора.

   Да, действительно, сам Яков уже неоднократно ловил себя на мысли, что рядом с Бальтазаром он чувствует себя куда моложе, словно мальчишка рядом со взрослым человеком, умудрённым профессионалом своего дела. Это было странно, ведь срок жизни самого Якова уже разменял седьмой десяток, и ощущать себя в этом возрасте хоть перед кем-нибудь в качестве неопытного юнца, ну, никак не годилось. Тем не менее, нечто подобное в отношениях Якова с Бальтазаром присутствовало, несмотря на властвующее качество Великого посвященного и видимое положение простеца Бальтазара, который никем более всерьез не воспринимался. Никем, кроме Великого посвящённого! Причём, порой самому Якову казалось, что перед старым книжником он робеет куда в большей степени, чем это случалось с ним ранее перед ныне покойным жрецом Варлаамом.

   Этот внутренний трепет имел и свои не очень приятные следствия. Так, Великий посвящённый и, фактически, властитель Гранд-Эллизора никак не мог выбрать верную линию поведения в общении с Бальтазаром, а именно – нужные слова, точную и необходимую интонацию, жесты, улыбку, если она вообще была нужна. Ему, Якову, могло казаться, что он слишком фамильярничает или даже лебезит перед старцем, либо, напротив, вдруг рискует оказаться излишне суровым. Вот и в этот раз Яков толком не знал, какую именно линию разговора ему выбрать. Бальтазар, впрочем, как правило, делал вид, что вообще не обращает внимания на то, как ведёт себя его собеседник. Они сидели всё в том же книжном подвале – длинном прямоугольном помещении, напоминающим собой, скорее, широкий бесконечный коридор, образованный с обеих сторон совершенно разнокалиберными по фактуре, материалу и времени изготовления стеллажами, заставленные (причем как будто на первый взгляд без видимого порядка и системы) книжными томами, манускриптами, свитками, рукописями, так же разного рода антикварными предметами, как-то – чернильницы, пресс-папье, пепельницы, светильники, перья и собственно древние же перьевые ручки, – какое-то просто-непросто неописуемое множество всякого рода мелочей было представлено тут, так что возникало ощущение хаоса, с которым непонятно как вообще может справится простой смертный. Отсюда и возникало вполне обоснованное подозрение, что Бальтазар простым смертным всё же не был, потому как со всем этим книжным и предметным беспорядком вполне успешно справлялся.

   – Стало быть, ваше высокость, Варлаам умер при пробуждении? – почти неслышно произнёс Бальтазар. У него был какой-то серьёзный дефект речи, вследствие чего он говорил очень тихо и не вкладывал в процесс произношения почти никаких интонаций, которые ему просто-напросто не давались, так то впервые столкнувшийся с Бальтазаром слушатель мог подумать, что его манера говорить исключительно бесстрастна.

   Сверх того, может быть из опасения, что его могут не расслышать, Бальтазар, часто повторял одну и ту же фразу или вопрос несколько раз. Яков уже давно привык к этой манере и, фактически, понимал всё, что говорил старый книжник, с первого раза, но не дерзал перебивать, пока не убеждался, что тот окончательно закончил то, что хотел сформулировать в своих столь негромко звучащих словах.

   – Значит, умер сразу как пробудился? Умер, стало быть?

   – Да, так именно и случилось...

   Они сидели в дальней части подвала, где у Бальтазара в углу был своего рода кухонный уголок с какой-то хитрой старинной спиртовкой и большим набором разного рода травяного чая. Возможно, что именно запахи этих трав вызывали в подсознании Великого посвящённого тревожные воспоминания о подвале родного дома в старом Эллизоре и тех снадобьях, которые изготавливала его, Якова, мать.

   – Так и случилось, так и случилось... – повторил в ответ Бальтазар и задумался.

   Пляшущий свет трёх свечей в подсвечнике, что стоял тут же, рядом со спиртовкой, падал на лицо Бальтазара, и от этого выражение лица старого книжника казалось почти зловещим. Яков вдруг подумал, что этот древний старик за все долгое время их знакомства ни разу не предложил угоститься его травяным чаем – и это хорошо. Потому хорошо, что, во-первых, самому посвящённому это было бы неприятно и он вынужден был бы отказаться, а во вторых, это свидетельствовало о том, что Бальтазар хорошо знал своё место в общих правилах, что называется, игры: всё-таки Яков был властителем Эллизора, тогда как Бальтазар – всего лишь смотрителем библиотечного хранилища, что, по сути, в какой-никакой иерархии Гранд-Эллизора никак не котировалось. И что в особенности ценилось Великим посвящённым: Бальтазар в личном общении, которого опять же не касались ничьи глаза и уши, никогда не позволял себе сделать хоть один намек, что их отношения могут трактоваться хоть как-то иначе. Нет, Бальтазар никогда не учительствовал и никогда не говорил свысока. Он выступал именно как партнер, как соработник, стоящий куда ниже на социальной лестнице, хотя и знающий, при этом, чуть больше, чем сам властитель. Это и уравнивало их. Правда, Яков нутром чуял, что он всё же ниже в плане владения тайными знаниями, но... Это тоже был тайна. Их общая тайна, намекать на которую Бальтазар в свою очередь не считал возможным. Опять же, не исключено, что в этом ему помогал всё тот же дефект речи. Удачный для поддержания долголетия дефект!

   – Думаю, что ничего страшного, – наконец, продолжил книжник. – Ничего страшного, да. Можно обойтись и без Варлаама...

   – Он вроде бы знал, где "Золотой шар"...

   – Шар был перемещён без него. Да. Думаю, что это было не его рук дело. Не его, да...

   – А чьё же тогда?

   – Трудно сказать однозначно, трудно сказать. Очень много воды утекло ещё до вашего, ваша светлость, пробуждения. Да, много прошло времени. Тёмные века, много неясностей...

   – Без шара у нас уже сейчас большие проблемы. Началось вторжение, наша армия слабовата, чтобы выстоять против этих монстров. Нужны инкубы, а без силы Золотого шара мы не сможем их оживить, не сможем ими управлять. А с инкубами мы могли бы развернуть всех монстров! А с их помощью нам будет не страшен никакой Таллай, никакой Непур!

   – Относительно Непура, наша светлость, не стоит спешить. Непур может оказаться очень силён. Мы точно не знаем, сколько именно времени прошло к настоящему моменту в Непуре. Он может оказаться исполнен большой силы. Да! Большой силы! А вот с инкубами, думаю, может всё получиться. Может, да! Спросите, ваша светлость, относительно шара у вашего сына Гвидо. Да, у вашего Гвидо!

   – При чём здесь Гвидо?

   – Потому что именно Гвидо уже нашёл шар! – Бальтазар снова как-будто задумался, глядя куда поверх книжных стеллажей. – Да-да, именно он сподобился этой чести. Только...

   – Что только?

   – Тысяча мечей! Только он же его включил. Он его трогал! – все это было произнесено почти шепотом, однако Яков видел, насколько взволнован Бальтазар этой новостью.

   Да, собеседник Великого посвященного тут впал в глубокую задумчивость, словно сам пытался понять смысл того, что он сам только что произнёс.

   Из «Рабочего словаря VES» (совершенно секретно, только для внутреннего пользования). ИНКУБ. «Индивидуально носимый ключ универсальной биолокации». Сугубо секретное индивидуальное средство VES, предназначенное для использования в агрессивных реальностях некоторыми членами оперативного состава, ознакомленными и допущенными к владению ИНКУБОМ Высшим советом VES. Инструкция по характеру использования и целям применения является особо секретной. К ознакомлению допускаются лица, имеющие особый доступ. Как правило, данное средство требует дополнительных энергетических подключений и затрат, что делает невозможным его использования в тех реальностях, которые дополнительными источниками энергии не располагают.

   Совещание по причине экстренной важности пришедшей информации пришлось устраивать около полуночи, не откладывая на следующий день. Что было не очень хорошо, потому что прошедший день был крайне напряжённым. Голышев устал, и ясности мыслей не было совершенно. Присутствовали почти все главы отделов вместе с бессменным замом Ивановым. В режиме видеотрансляции присутствовал и мировой куратор VES по России комиссар Жан Боллер, который неплохо владел русским и вообще, по мнению Голышева, из всей западной элиты VES был не самым вредным господином.

   – Итак, в девятнадцать часов сорок семь минут наша глобальная георитмическая система "Соль" ("SOL" имелось ввиду Ивановым) зафиксировало возмущение, равное семи с половиной баллов по десятибалльной шкале, что соответствует реальному состоянию попытки "прорыва" из реальности под кодовым названием "Эллизор". Вторжения в основную земную реальность дежурными операторами системы "Соль" удалось успешно предотвратить, а вот что касается самой реальности "Эллизор", то там, по причине её предшествующей автономизации, скорей всего, явных прорывов и внутреннего сочетания избежать не удалось. Кроме того, приборами "Соль" отмечен крайне высокий внутренний энергетический потенциал реальности "Эллизор", что уже само по себе может представлять дополнительную опасность или последующие осложнения...

   – Э-э-э... – раздался из динамиков хрипловатый голос Жана Боллера, который хоть и говорил с акцентом, но слушать его было приятно. Да и сам он был похож на старого французского артиста Бельмондо, что привлекало к нему дополнительные симпатии. Хотя на самом деле расслабляться и класть ему палец в рот тоже не стоило: Жан был опытном волком в системе безопасности VES. – А скажите, мон-ами, какие именно реальности могли сочетаться в Эллизором? Это удалось отследить?

   "Как всегда, зрит в корень!" – подумал Голышев.

   – К сожалению, господин комиссар, это не удалось сделать с необходимой точностью, – ответил Иванов. – Именно что по причине глубокой автономии Эллизора. Однако удалось отследить, какие именно реальности испытывали в это время наибольшую фуркацию, то есть – возмущения...

   – Это какие же? – не замедлил поинтересоваться комиссар.

   – Их несколько. Прежде всего это "Битвы престолов", "Чужие", "Хоббиты", "Вавилон", а также некая тёмная реальность под номером 01543, окончательная идентификация которой нашими службами ещё не окончена по причине того, что пока ещё не определён способ прямого десантирования в эту реальность.

   "Ох уже эти "Престолы", – вновь вздохнул про себя Голышев, – сколько от них неприятностей с одной только страстью к власти, будь она не ладна! А уж "Чужие", ну, гадость..."

   – Понятно... – выдал с экрана Жан Боллер. – А что вы думаете, господин Голышев?

   Рем прокашлялся. Ему ещё было в новинку выступать на общих совещаниях в качестве русского главы VES и он волновался.

   – Думаю, что ситуация сложная, но под контролем... – сказал он и ему самому не понравилось начало своей речи слишком банальным словоупотреблением. Уж сколько раз и где только не звучали эти "сложная" и "под контролем". Ещё не хватало что-нибудь, типа "состояние стабильно тяжелое", это почти как заявить, типа, "стабильно мёртв, изменений не предвидится". – Хотя есть некоторая опасность в самой непредсказуемости дальнейшего развития внутри реальности "Эллизора". Во-первых, мы не знаем, какие именно реальности успели заслать туда своих агентов, не знаем, что это за агенты. Во-вторых, выше упомянутый энергетический потенциал, судя по всему, далеко выходит за рамки обычного, что в свою очередь может привести к опасности формирования сильной же химеры внутри этой реальности. И в третьих...

   Тут Голышев несколько задумался, как ему лучше сформулировать этот последний тезис. При этом он бросил взгляд на экран, где ему достаточно сочувственно улыбался Жан Боллер, и понял, что сейчас, благодаря этому самому генеральному комиссару VES, решается очень многое: может быть не только судьба Эллизора, но и его, Рема Голышева, судьба. – И в третьих... – повторил он, стараясь говорить без видимого напряжения, хотя это и плохо получалось, – у нас есть сведения, что некоторое время назад в Эллизоре кем-то был запущен отдельный энергийный процесс, аккумулятором которого, скорей всего, служит источник бесперебойного питания, типа "Золотой шар", который одновременно может служить многоканальным лифтом для экстренной эвакуации агентов, а также и пусковым механизмом для стирания реальностей... Естественно, это ещё более осложняет ситуацию.

   Комиссар Боллер на экране слегка дёрнулся и благожелательная улыбка сошла с его лица:

   – В этой реальности есть "Золотой шар"? – акцент Жана несколько усилился, что означало состояние большей взволнованности.

   – Да, разрешение Мирового Совета было дано ещё много лет назад. Проблема в том, что шар был перемещён несанкционированным образом и теперь мы не знаем его точного местоположения.

   – А кто же мог его переместить?

   – "Глухарь", господин комиссар, больше не кому!

   – Ах да, "глухарь"... – комиссар некоторое время помолчал, видимо что-то вспоминая. За это время прежняя улыбка успела вернуться на его лицо. – Насколько мне помнится личность "глухаря" так до сих пор до конца и не идентифицировали?

   – К сожалению, нет, господин комиссар. Есть только отдельные, но пока не доказуемые предположения. Не известно также, жив ли он вообще в настоящий момент.

   – Кто же тогда мог запустить шар?

   – Наши аналитики считают, что, скорей всего, шар мог быть активирован случайно кем-то из аборигенов и в настоящий момент действует в режиме автономного ожидания. Плохо то, что в этом режиме он может не погрузиться обратно в режим сна, но начать автоматический поиск других источников энергии для элементарной подзарядки. В большинстве случаев это не представляет для нас никакой опасности, за исключением варианта, если обнаруженный им источник ни окажется излишне большим или сильным. В таком случае мы просто не знаем, как поведёт себя "Золотой шар".

   Улыбка опять исчезла с лица комиссара Жана Боллера.

   – Вот как! Действительно, это может быть весьма и весьма чревато... В этом вашем "Эллизоре", насколько я помню, был "квадроцикл" по типу большой "дуги"?

   – Совершенно верно, господин комиссар, у вас хорошая память.

   – Дело не в моей памяти, господин Голышев, – вздохнул Боллер. – Дело в том, что проблема реальности "Эллизор" из проблемы вашего отделения становится общемировой проблемой. Неуправляемый "шар", помноженный на "дугу" большой мощности с неизвестно чьими агентами из других реальностей это не просто химера, это настоящая атомная бомба замедленного действия. Не помню, встречался ли я ранее в практике нашей службы с такого рода феноменом!

   Пока Боллер на некоторое время погрузился в размышления, Голышев со всей определённостью подумал, что он совсем уже не хочет быть исполняющим обязанности главы российского филиала VES. Не говоря уже о том, чтобы остаться постоянным главой. Может быть, его все же минует чаша сия? Насколько проще возглавлять отдел внутренней безопасности... Или написать рапорт с отказом? Нет, это в принципе не принято, согласно внутренней этике VES. Куда тебя назначали, там и служи, там и отдувайся, дергаться нельзя.

   – Что же, господа, положение и впрямь серьёзное, – подытожил на прощание Жан Боллер. – Через два дня будет генеральная сессия Мирового Совета. Я в своём докладе постараюсь уделить "Эллизору" особое место. Возможные решения и рекомендации будут доведены до вашего отдела незамедлительно! Не теряйте бдительность!

   И мировой комиссар VES отключил связь.

   Из «Рабочего словаря VES» (совершенно секретно, только для внутреннего пользования). "Воскрешение". Процесс возвращения к жизнедеятельности в конкретной реальности того или иного организма, ранее погруженного в криационный сон, согласно необходимого решения Высшего (Мирового) Совета руководства VES.

   Глава ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

   ПАСХАЛЬНЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

   Всю свою священническую бытность о. Максим любил приходить к пасхальной службе заранее – не меньше, чем за час до начала. Как правило, в эти самые предпасхальные минуты и в храме и в самом алтаре царит особая атмосфера, трудноуловимая для посторонних, но очевидная для своих, для верных – ожидание великого торжества, самой великой и неповторимой радости о Воскресшем. Этим удивительным настроением словно бы пропитан сам воздух храма, причем настроение это по-своему камерное, не громкое, только ещё предваряющее велегласно возвещаемую радость и, потому, особенно ценное. Ещё его можно назвать сокровенным, этот душевный строй, это чувствование. Впрочем, бывает, что оно ускользает или не ощущается, и на то могут быть какие-то свои особые причины.

   Именно в тот вечер иерей Максим Окоемов, кроме сильной усталости и – страшно сказать! – явного душевного опустошения почти ничего не ощущал. Точнее, состояние полного душевного смятения длилось почти сутки после предыдущего визита в главную контору VES. Да, для усталости были свои причины. Великая Суббота вообще для клира день напряжённый. Во-первых, довольно длинная служба с утра (с большим числом исповедников), которая заканчивается не раньше полудня, после чего до позднего вечера следует освящение куличей и другой праздничной снеди, приносимой множеством народа. Разумеется, если приход включает в себе несколько священников, то имеет место быть очередность освящений этих самых куличей, но и в этот раз выпало о. Максиму, благодаря разного рода организационным же пертурбациям, махать кропилом четыре часа подряд. И делать это, можно сказать, в состоянии своего рода "автопилота", потому что разум и душа о. Максима отказывались принять то, что он вчера от этого Голышева услышал.

   Сегодня же, в 17.00, отмахав кропилом, он вновь посетил центральный офис VES для подписания соответствующих бумаг. Нашли, тоже, день и время, как специально, именно Великую Субботу! И отказаться было никак нельзя: коротко и сухо было заявлено – "Для оформления вашего допуска, батюшка, обязательно! В понедельник с утра все бумаги и подписи должны быть отправлены далее, в мировой центр нашей службы!"

   Ладно бы только подписи и бумаги! Но что пришлось услышать и узнать бедному иерею перед самой Пасхой! Этого он пока никак душой и сердцем не мог вместить.

   Волною морскою Скрывшаго древле, гонителя мучителя, под землею скрыша спасенных отроцы; но мы, яко отроковицы, Господеви поим, славно бо прославися.

   Отец Максим вздрогнул и словно проснулся. Это слаженно, стройно пел на клиросе хор, а он в белого цвета облачении стоял перед плащаницей посреди храма, уже полного народа. До начала ночного пасхального богослужения оставалось еще чуть более получаса, и, как полагается, должен был читаться последний канон Великой Субботы. Точнее, он, о. Максим Окоёмов, должен был этот священный текст в этот час возглашать.

   Хор допел первый иромос и возникла пауза. Честной иерей словно бы забыл, что надо читать. Тогда хор озвучил припев "Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!" – что тоже вполне возможный вариант, когда не чтец, а хор эти слова припевает. Так, пожалуй, даже и краше будет. Но следом опять возникла невольная пауза, потому что отец Максим по-прежнему молчал. Вместо текста канона, ледащего перед ним на аналое, вместо плащаницы с изображением снятого с Креста тела Христова, он почему-то видел, как в искажающей образ реальности призме, вытянутое лицо директора Голышева, который вновь и вновь, словно попугай, повторял одну и ту же фразу:

   "Вы ознакомились с нашим основным меморанудом?"

   – "Меморандумом?"

   – "Да, вот он, вы же держите его в руках!"

   – "Да, я прочитал..."

   – "Вам там всё понято? Всё поняли?"

   – "Понятно? Нет, наверное, не всё..."

   – Отец Максим!

   – Да?!

   – Ну, что вы молчите? Канон!

   Это выглянул из алтаря в недоумении диакон, и о. Максим вспомнил, где он находится.

   «Господи Боже мой, исходное пение, и надгробную Тебе песнь воспою, погребением Твоим жизни моея входы отверзшем...» – начал он, наконец, читать потерянным и осипшим голосом, чем вызвал ещё один недоумевающий взгляд из алатаря, ведь до сего дня Окоёмов отличался весьма и весьма неплохими голосовыми данными, не считая того, что никогда не делал ошибок в произношении и ударении.

   "Горе Тя на Престоле и доле во гробе, премирная и подземная, помышляющая Спасе мой, зыбляхуся умерщвлением Твоим..." – постарался он возвысить голос, но пока получилось не очень, потому что искажённое лицо Голышева не желало покинуть поле иерейского зрения.

   – "Ну, понятно, что для вас это всё большая неожиданность, не так ли?"

   – "Разве это всё правда? Это похоже на какую-то фантастику!"

   – "К сожалению, это правда, хотя большинство проживающих на планете Земля об этом ничего не знают и не должны знать!"

   – "А почему, собственно?"

   – "Ну, потому что, элементарно, начнётся паника, а потом найдётся множество желающих шастать из реальности в реальность, что для Земли очень быстро может привести к катастрофическим и непоправимым последствиям!" – -

   – "То есть, ваша цель – не пущать? И вообще препятствовать информированности на этот счёт?"

   – "Это только одна из необходимых задач, но далеко не единственная..."

   «...от Тебе бо не скрыся состав мой, иже во Адаме, и погребен, истлевша мя обновляеши, Человеколюбче», – дочитал о. Максим и, пока хор пел ирмос следующей песни канона, постарался собраться с мыслями и настроится на понимание, того что он читает. Уже давно он знал, что внимание к смыслу возглашаемого для чтеца и вообще священнослужителя имеет большое значение, потому как от этого зависело восприятие богослужения всеми оставшимися в храме и молящимися. Плохое, невнимательное, без понимания чтение сказывается на общей атмосфере и мешает сформировать именно что молитвенное настроение.

   Однако, увы, Голышев опять был тут как тут:

   – "Отец, Максим! Поймите, мы же с вами не шутим! – как-то совсем не радостно улыбнулся он. – Это всё очень и очень серьёзно! Это всё по-настоящему! Это настоящая война! – и после небольшой пазы – добавил: – За реальность! За нашу и вашу реальность! За её сохранение!"

   – "Невидимая? – спросил иерей. – Война, значит?"

   – "Когда невидимая, а когда и вполне даже видимая!" – был ответ.

   "Хорошо-хорошо, пусть так, пусть их много этих самых реальностей, тогда как земная главнейшая и сотворена Богом... – думал Окоёмов уже в храме, стоя перед плащаницей, – но эти самые другие реальности... они – что? – попущены Богом, а не сотворены Им? Что же или кто же вызвал их к жизни?!"

   «Тебе, на водах повесившаго всю землю неодержимо, тварь видевши на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся...»

   Надо было продолжать чтения, но мысли роились, словно осиный рой, потревоженный перед самой осенней спячкой. А ведь он, о. Максим, так и спросил у Голышева о том, кто или что вызвало появление этих новых бесчисленных реальностей.

   Директор VES ответил не очень определённо:

   – "Точно мы не знаем. Наши основные теоретики считают, что творческая энергия самого человека или человечества послужила тому. В двадцатом и двадцать первом веке человек настолько погрузился в придуманные и виртуальные реальности, что это и вызвало "Сдвиг", благодаря чему множество сюжетов и персонажей материализовались в параллельно существующих мирах. Имеет ли к этому отношение Бог-Творец, мы не знаем. Точнее, теоретические основы доктрины VES такого рода гипотезу вообще не рассматривают..."

   «Простерл еси длани, и соединил еси древле разстоящаяся» -возгласил о. Максим и голос его вновь дрогнул. «Нет, – подумал он, – Господь не может оставить своё творение, Он обо всём и о всех промышляет, всё объемлет!»

   "...Одеянием же Спасе, еже в плащанице и во гробе, окованныя разрешил еси, несть свят, разве Тебе Господи, взывающия!" – закончилон тропарь и вновь постарался придать уверенность своему голосу.

   "Так-то оно так! – продолжал свербить совопросник в его голове. – Но уж больно странно это всё! Зачем Богу нужно было это всё попускать-допускать? Не иначе как это всё диавольские шуточки, а?"

   – "То есть, вы считаете, что Бога вообще нет?" – спросил тогда ещё в кабинете Голышева Окоёмов.

   – "Мы никак в этом смысле не считаем! – усмехнулся Голышев. – Мы Бога в своих параграфах и методах не принимает в расчёт. То есть, не занимаемся мистикой. Вся деятельность VES вполне рациональна. Да, порой себя проявляют некоторые отщепенцы, которые пытаются использовать какую-нибудь, там, магию, но из этого всё равно ничего хорошего не получается".

   "Кстати, уже хорошо, – вспомнил о. Максим, – хорошо, что без магии..."

   "...Ты сильных пресекл еси державу Блаже, приобщаяся сущим во аде, яко Всесилен", – допел хор очередной ирмос, и пришлось продолжить чтение тропарей. Постепенно, как почувствовал о. Максим, голос его окреп и разум начал проясняться. «Господи, помоги мне! – вскричал он про себя. – Помоги, не лишиться разума, помоги всё это понять! Не оставь!»

   И в самом деле! Как он мог забыть о молитве! Как он, честной иерей, столько времени, пока сидел в офисе и читал это странный меморандум, потом – параграфы и документы, где нужно было ставить свою подпись и, обязательно, расшифровку, пока литрами пил кофе у Голышева и выслушивал его сентенции, а потом, совершенно оглушённый, без сил и как будто даже без сознания ехал обратно в храм на метро, всё это ужасно длительное и какое-то мёртвое время прошло без молитвы, без обращения к Богу. Он словно бы забыл о Боге, хотя и говорил на тему о Нём, но, при этом, не обращался к Нему!

   «...уснув паче естества сном естественным, и жизнь воздвигнув от сна и тления, яко Всесилен», – вдруг услышал о. Максим как будто со стороны собственный голос и следом почувствовал, как быстро навернулись и побежали по его же щекам слёзы. Его собственные слёзы.