Текст книги "Хроники Эллизора. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Спиридонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 47 страниц)

   – Ты чего такой смурной сегодня? Случилось чего?

   – Случилось...

   Иван словно очнулся от тяжких дум и сжал руку своего коллеги и приятеля Антона Кокорина, который под личиной бывшего маггрейдского егеря Яна Кривого, так и пребывал в эллизорском, а точнее – лавретанском лазарете. Да и где ему, после бегства из рухнувшего в радиоактивную пыль Маггрейда, быть? Хорошо хоть быстро и почти без потерь вовремя ноги унесли. И радиацией их не накрыло. Кстати, а почему? Ветер не туда дул? Так ведь раньше или позже все-равно какие-нибудь изотопы могло бы принести. Или... или, кстати же говоря, может "Квадроцикл" своими непроницаемыми границами и помог? Избавил от радиации. Тоже, как говорится, вариант. Нет худа без добра!

   А вот, что Антону сказать, когда тот самостоятельно передвигаться не может? Да и условия пребывания или проживания среди лавретанских развалин были тоже далеко не люкс: здание, выделенное под лазарет, требовало ремонта, печь дымила, топлива было мало, а в плохо заделанные щели довольно ощутимо дуло. Хорошо хоть после недавних заморозков, заметно потеплело.

   – Случилось-случилось! – повторил Рейдман, который был вынужден продолжать играть роль таллайского посла, и огляделся: мамаша Зорро, которая теперь, в отсутствие Беллы, взяла на себя руководство над лазаретом, куда-то вышла, а остальные больные, раненные и престарелые, находились за лёгкой дощатой перегородкой и вроде как особого интереса к разговору двух взрослых мужей не проявляли. И Магируса, ныне обитавшего здесь вместе с мамашей Зорро, Иван не приметил.

   Однако заговорил на всякий случай почти шёпотом:

   – Подозреваю я, что попали мы в "Квадроцикл"!

   Антон в ответ, насколько мог, приподнялся на своём топчане:

   – Ты это серьёзно?

   – Вполне! "Дуга" эта цветёт себе и цветёт в небе, не меняется, интенсивность, похоже, почти одна и та же! А самое главное границы этой Лавретании с Маггрейдом и другими областями не проходимы!

   Кокорин устало опустил голову:

   – Тогда мы здесь можем застрять надолго. Может быть, навсегда!

   Рейдман не стал спорить или говорить утешительных слов, однако, немного подумав, всё же сказал:

   – Это как повезёт... Пока рано делать выводы. Известно, что течение времени в образовавшихся циклах бывает разное. И разброс – тоже. Кстати, я раньше где-то слышал, что, чем интенсивней был импульс, тем меньше может оказаться временной разброс. Это даёт некоторую надежду. А ещё мне думается, что, если реактор в Маггрейде полностью разрушился, то "Квадроцикл" нам только во спасение: защитил от радиации!

   – Ну, утешил... – Антон почему-то старался не смотреть на своего собеседника и друга. – Однако... если мы проторчим здесь, к примеру, лет пятьдесят, а не тысячу, то всё равно это будет слабым оправданием. На Земле пока нет таких мощных технологий омоложения. Что я своей семье скажу, если заявлюсь к ним глубоким стариком? Это, если мы вообще выберемся отсюда!

   – Ладно, не паникуй! – Иван пытался держаться бодрячком. – У меня тоже жена там и дочь. Хоть и в Израиле, но официально мы ещё не развелись... А потом, вдруг нам всё же повезло? Может здесь, в этом цикле, обойдемся парой лет, а то и месяцев?

   Кокорин на видимо бодрые речи своего коллеги и приятеля не нашёлся, что ответить. Да, он хандрил, и на то были совершенно объективные причины. К тому же эти слишком уж оптимистические суждения его коллеги и приятеля прервал вошедший в помещение лазарета Главный хранитель Закона Эллизора Леонард:

   – Господин посол? Вы здесь? – сказал он. – Мне нужно с вами поговорить. Желательно наедине.

   Много где могут найтись красивые места, одно несомненно, что Лавретания может успешно побороться за звание одного из самых красивейших. Правда, ещё и за одного из суровейших в числе самых красивых. Ну, посудите сами! Во-первых, большое незамерзающее озеро, обрамленное скалистыми берегами, на которых местами высятся неповторимые лавретанские сосны. Во-вторых, вода в озере чистейшего зелено-голубоватого цвета и очень прозрачная, так что даже на глубине нескольких метров видно дно. Правда, холодновата всё же вода, почти не меняет своей температуры, независимо от времени года. И сама по себе водная гладь выглядит холодной – бодрит, можно сказать! А так, пейзаж вполне замечательный. Если смотреть от самого поселения, которое приходится на пологую часть берега, то на другой противоположной стороне синеет край довольно густого хвойного леса, что тоже добавляет толику общей привлекательности пейзажу. И, кстати, цветущая в небе дуга, хоть и кажется здесь несколько инородным предметом, когда видишь отражение этой самой дуги в зеркале озёрной глади, просто дух захватывает! Такой пейзаж да в рекламный проспект ведущих туристских фирм! Но никаких туристских фирм или их представителей в Лавретании не было да и не предвиделось. И двум собеседникам, прогуливающимся едва заметной тропинкой вдоль берега, было явно не до праздного любования местными красотами.

   Точнее, их было трое, поскольку сзади, чуть отстав, плёлся Савватий, племянник Леонарда, который после пребывания на положении раба в рудниках Маггрейда, несколько тронулся умом и полностью в себя так и не пришёл. В качестве собеседника он выступал редко, поскольку, хоть речи совсем и не утратил, но говорил не очень связно и, чаще всего, невпопад.

   – То есть, у вас не никаких идей, что именно это может быть? – переспросил Леонард таллайского посла, который бодро вышагивал рядом.

   Сам Леонард был ещё крепок, хотя и выглядел утомлённым, что и не мудрено: возраст и происшедшие потрясения давали знать о себе. Однако Главный хранитель просто вынужден был крепиться: судьба Эллизора и самого Закона прямо зависели от его мужества, стойкости и мудрости в управлении остатками ещё недавно благоденствующего клана, ныне же волею обстоятельств вынужденного выживать на новом месте.

   А вот таллайец этот выглядел очень даже примерным живчиком. Как будто и не побывал в маггрейдской тюрьме и не спасался бегством после взрыва в Вирленде, когда рухнула злополучная Тот-Башня.

   – У меня есть только одна версия, – спокойно ответствовал таллайский посол. – Всё это следствия происшедшей катастрофы. Видите, что творится в небе?

   Леонард даже не потрудился поднять голову. Пространственно-временная дуга, разумеется, впечатляла взор, но лишний раз любоваться ей уже не хотелось.

   – Как думаете, это надолго? – только и вопросил хранитель.

   – Откуда ж нам знать? – пожал плечами Яр Кинг (посла по легенде звали именно так!), хотя и проще было ему считать себя Иваном Рейдманом. – Может и ненадолго, а может и навсегда!

   Тут они остановились, потому что тропинка начала резко забирать вверх, а карабкаться на скалистую кручу нужды и желания не было. Чуть ниже и в стороне на глади озера угадывался небольшой плот, с которого трое рыбарей выбирали сети. Рыбы в озере, к счастью, было много, с избытком, а вот снастей и снаряжения у вынужденных поселенцев – мало. Удалось, правда, починить несколько старых сетей, однако бывшие здесь ранее лодки почти сгнили, поэтому для начала пришлось пользоваться наспех сбитыми плотами и сетями, латанными на скорую же руку.

   – Если мы полностью отрезаны от другого мира, то нам только и остаётся, что выживать, – вздохнул Леонард. – А здесь, кроме рыбы, леса на той стороне и соляного карьера, больше почти ничего нет.

   – Кар-рьер! Кар-рьер! – вдруг прокричал находящийся рядом Савватий, словно услышал давно забытое слово, и – расхохотался. Правда, в этом смехе слышался какой-то явный испуг. Затем Савватий подошел ближе к обрывистой кромке берега и стал бросать в воду камни.

   – Карьер скоро будет везде! – после небольшой паузы прокричал он. – Везде скоро будет кар-р-рь-ер!

   Савватий в последнее время стал гораздо более капризным и, одновременно, говорливым. Леонард уже не один раз ловил себя на мысли, что это не случайно.

   – Соль, значит? – переспросил таллайец. – Что ж, это уже лучше, чем ничего. Без соли было бы ещё хуже! А ещё хуже, что у нас очень мало оружия!

   Главный хранитель с некоторым недоумением посмотрел на своего собеседника:

   – Зачем же оружие, если вокруг никого нет?

   – Это пока так, любезный хранитель, а как оно дальше будет – никто не знает. У меня есть опасения, что если вдруг границы станут вновь прозрачными, мы можем столкнуться с чем или кем угодно!

   – Оружие нам все равно негде взять. Пока мы в состоянии выковать лишь несколько мечей, используя старый лом.

   Они помолчали некоторое время, словно бы продолжая созерцать расстилающуюся перед ними водную гладь.

   – А что или кого вы, господин посол, имеете ввиду под опасностями, с которыми мы можем столкнуться, если вновь откроются границы? У вас есть на этот счёт конкретные знания?

   Продолжающий "шифроваться" под посла Рейдман с минуту подумал, словно бы взвешивая, что можно в данной ситуации излагать, а что – нет.

   – Да, есть некоторые предположения, – наконец, твёрдо сказал он, – это могут быть представители других народов, кланов и даже миров. Как разумные, так и не вполне разумные. Но – опасные. Даже чудовищные... И без хорошего оружия... – добавил он после очередной паузы, – мы окажемся просто беззащитными!

   Леонард в ответ помолчал и, затем, обратился к племяннику, продолжающему бросать камешки в воду:

   – Савва, давай домой, оставь эти камни!

   Полоумный племянник послушался, но выдал при этом очередную фразу:

   – Камни нельзя оставить! Камень это основа!

   Леонард про себя вздохнул, размышляя, что слова его болезнующего родственника не так уж бессмысленны, однако ни у кого нет желания попытаться прислушаться и попробовать расшифровать их.

   Рейдман в свою очередь не обратил никакого внимания на слова Савватия, но в очередной раз подумал, насколько ему симпатичен Леонард – именно своим благородством и верностью своему долгу, хотя далеко не всё в этом с точки зрения элементарного здравого смысла было вполне разумно. Та же приверженность букве местного Закона – фактичекски, вороху архивных бумаг, – ну, разве это не смешно на самом деле? Точнее, даже не смешно, а печально, потому что Главный хранитель просто элементарно чах и сох над вверенными ему бумагами и свитками не в силах окончательно решить какие-то связанные с Законом проблемы. И это притом, что, действительно, хватало других животрепещущих проблем с выживанием клана.

   – В общем, надо что-то придумать, – повторил посол, – с оружием...

   И они неспешно пошли обратно в поселок.

   Глава ТРЕТЬЯ

   СЕМЕЙНЫЕ ОТКРОВЕНИЯ о. МАКСИМА

   За ужином иерей Максим задумчиво ковырял вилкой в тарелке с макаронами. Аппетита почему-то не было. Из головы и сердца не шёл недавний визит в штаб-квартиру VES и общение с этим змеем Джоном Зарайским. Вот именно что – змей этот Джон! Уж он-то, о. Максим, знает такой тип чиновников! О таких людях не скажешь, что они не на месте – напротив, такие, будучи на месте, могут создать ещё больше проблем в отличие от тех, о которых можно с полным основанием заявить, что они не на месте. Однако, будучи именно что на своём месте, такого рода персонажи очень даже реализуют свою хищную натуру. А этот самый Зарайский и есть натуральный хищник! Быть может, впрочем, на этом его посту и должен находиться хищник, но часто получается так, что от его хищности страдают не только те, кто и должен по своей злонамеренности страдать, но и просто попавшиеся под руку люди, отнюдь не злонамеренные, не преступники вовсе и не террористы, скажем так. Потому что хищник есть хищник. Сколько волка не корми... А ведь о. Максим преступником не являлся и вряд ли когда им собирался стать. Что же с ним, со вполне благоговейным иереем, обходятся почти как с врагом? С подозрением... Можно даже сказать – с пренебрежением, вот что.

   Окоёмов отхлебнул из большой полулитровой кружки чай и даже не заметил, что тот уже остыл.

   – Ну, ты чего тут застрял? – появилась на кухне супруга. – Опять случилось что?

   – Да так, – буркнул о. Максим. – С этим новым назначением не оберёмся мы проблем.

   – Да? – Катя (так звали супругу о. Максима) присела рядом на кухонный диванчик. – Расскажи!

   Вообще матушка-супруга Окоёмова имела довольно боевой характер. Куда более шустрый, чем у самого батюшки. Тот мог иногда вспылить и славился своей невольной прямотой, тогда как его Екатерина вспыльчивой в общем-то не была, но вот заводной и неуёмно бодрой – почти всегда. Чем своего супруга и выручала, на чём держалась вся семья. Да и служебной деятельности главы семьи тоже было подспорьем. Поддержкой, иначе говоря. Вот и теперь Катя была готова в очередной раз выслушать, утешить, поддержать. Могла и посоветовать, порой, что-нибудь дельное тоже подсказать – со своей женской и материнской стороны, что тоже бывало далеко не лишним.

   – Да что рассказывать! – вздохнул честной иерей. – Начальник в этой службе сущий змей! Непробиваемый! И ехидный, представь себе! Была бы его воля, он Церковь бы к своей организации за версту не подпустил! И только сейчас, когда его сверху обязали, был вынужден меня принять. Но чувствуется, что никакого понимания у нас с ним не будет. Одни только палки в колеса!

   – Да ты не паникуй! – начал утешать его супруга. – У тебя же нет задачи всё за один визит решить? А так, все равно ему никуда не деться! Ты только не горячись! Бери его измором. А там потихоньку наладится всё, вот увидишь! С Божией помощью!

   О. Максим ещё раз вздохнул. Подумал было, что жена должна быть, как всегда, права, но что-то на этот раз в душе продолжало свербеть, мешая прийти к такой же, как у супруги, святой уверенности, что "всё будет хорошо".

   – Понимаешь, тут не всё так просто, – продолжил он свою ежевечернюю "исповедь", – там у них страшная секретность, какие-то бесконечные допуски. У меня такое ощущение, что сотрудникам этого "веса" даже на исповедь к священнику запрещается ходит...

   – Разве такое может быть? – удивилась Катя.

   – Не знаю! Я прямо спросил: покажите мне параграф в ваших инструкциях, где говорится, что это запрещено! А мне в ответ: вы не имеете допуска к секретным инструкциям, чтобы в какие-либо параграфы вообще смотреть. Типа, поверьте на слово, что нельзя! Ну, каково?

   – Это очень странно!

   – И я так считаю!

   – Ну, хоть о чём-нибудь вообще договорились?

   – Представь себе, только о молебнах по большим праздникам! Ну и что будет в их здании комната-часовня, чтобы эти молебны под присмотром начальства совершать. И всё! И никаких личных, отдельных контактов с сотрудниками! И, стало быть, никакой исповеди!

   Тут на кухню влетела младшенькая – копия мамы, шабутная и несколько проказливая. Чтобы её успокоить и вообще начать укладывать "баиньки", матушка была вынуждена покинуть опечаленного супруга. Зато пробудился мобильный телефон. Звонил отец – почётный пенсионер, правда, всё еще не утративший, благодаря своему имени, некоторых связей в высоких кругах. Такой до сих пор гуманитарно востребованный на разного рода съездах и конференциях, в том числе – международных. А может быть и не только гуманитарно, но и – практически востребованный: о. Максим подозревал, что очень о многом в жизнедеятельности своего отца просто не знает.

   Более или менее регулярно он начал общаться с сыном только в последние годы, наконец, простив о. Максиму то, что тот в своё время стал в Церкви "отцом", то есть – заправским клерикалом.

   За разговором Окоёмов-младший, пользуясь случаем, решил поинтересоваться у Окоёмова-старшего, что тот может знать относительно этого самого VES. Отца в мобильной трубке было слышно очень хорошо: и техника качественная, и связь, и голос отцовский всегда был по-начальственному хорошо поставлен.

   – Вообще-то мало, что мне известно! – пророкотал отец в ответ на прямо сформулированный вопрос. – Никого знакомых из этой спецуры у меня нет. Правда, есть один из моих подопечных в Совете безопасности, он наверняка что-нибудь да знает. Я разведаю! – отец помолчал и со свойственной ему прямотой спросил: – А что, у тебя какие-то неприятности с ними, сынок?

   О. Максиму пришлось вновь рассказывать про свой визит в штаб-квартиру VES и про "змея" Зарайского. Окоёмов-старший несколько озадачился:

   – Думаю, вряд у тебя получиться влезть к ним в душу со своей исповедью, ишь ты как маханул! Да какая спецура будет рада, если какие-то попы вдруг захотят, чтобы их агентура разоткровенничалась! – и телефон громогласно расхохотался.

   О. Максим особо не обиделся, поскольку хорошо отца и его манеру шутить знал.

   – Ну, да ладно! – закончил смеяться старший Окоёмов. – Я все равно попробую что-нибудь узнать, – он немного помолчал и добавил: – Ты не забыл, что третьего годовщина?

   – Нет, конечно, я постараюсь быть!

   – Ты это... Давай и Катю тоже... возьми...

   Это было новостью. До сего дня отец свою невестку не то, чтобы игнорировал, но дистанцию держал чётко выверенную, в частности никогда еще не звал Катю на поминки-годовщины по своей покойной супруге и матери о. Максима. Но ещё больше поразил он своего сына, когда тот услышал:

   – И это... как там у вас это называется, панихида, кажется? Устроишь... на кладбище?

   Когда Катя вернулась на кухню, то застала своего супруга в легком удивлении.

   – Что ещё случилось? – осторожно спросила она.

   Когда о. Максим рассказал о содержании разговора с отцом, матушка ничуть не удивилась.

   – Ну, к этому всё шло. Как бы он не пыжился, всё же не каменный. Внучек-то обожает. Может быть, теперь будем чаще все общаться?

   О. Максим хотел было что-то возразить, но, несколько подумав, решил промолчать: его супруга была проницательней его самого и ошибалась крайне редко. Правда, почему-то к идее "чаще общаться", о Максим внутренне отнесся с некоторой настороженностью. Сам, при этом, не понял ещё почему. Просто ему же тоже было не семнадцать лет, и опыт подсказывал, что к тому или иному расширению или углублению даже и родственного общения, нужно подходить взвешенно, с осторожностью. Ведь и у общения бывают свои оборотные стороны, неожиданные повороты и непредсказуемые последствия. Так что излишний романтизм тут тоже не всегда хорош.

   – Да! Ещё сегодня звонила мама! – тут же сообщила Катя.

   – И что там у них? – привычно напрягся супруг.

   – Да ничего особенного. С отцом помирились. Он уже месяц не пьёт. Я так поняла, что будут достраивать дом...

   – Ага-ага... – у Окоёмова-младшего вдруг пробудился аппетит и он усердней заворочал вилкой в тарелке с макаронами. – Интересно только на какие средства?

   – Ты не бойся, она ничего такого не имела ввиду, о деньгах речи не было.

   – Ну, это пока... Потом они просрочат какой-нибудь кредит или не будет "малость" на сотню метров профиля и тогда...

   – Да ладно тебе...

   – Всё равно ноги моей не будет в этом их доме!

   – Не будет твоей, придётся быть моей!

   – Катя! Ты хоть вспомни своё детство! Ты забыла кто тебя вообще воспитал и где твои родители были?

   – Зато бабушка привела меня в Церковь, а иначе у тебя была бы другая матушка! – наконец, обиделась Катя. – Может, и впрямь тебе тогда было бы лучше!

   Но о. Максим уже остыл.

   – Ладно, прости, – сказал он. – Сама знаешь, у меня от этих строительных идей аллергия! – и ещё поковыряв вилкой в тарелке, добавил: – Что-то макароны совсем остыли...

   – Давай разогрею! – встрепенулась в свою очередь борющая обиду Катя.

   – Давай! А то что-то я проголодался, на ночь глядя...

   Глава ЧЕТВЕРТАЯ

   «КВАДРОЦИКЛ» В ЭЛЛИЗОРЕ

   Приближалось время Великого торжества. Яков это чувствовал. Сколько именно ещё осталось – дни, месяцы, годы – не столь важно, но что-то явно изменилось вокруг, иначе уже дышалось, нечто, как это говорится, витало в воздухе. Пусть, может быть, он ощущал это один, но за много лет существования в Эллизоре приобретена такая интуицию, такое свое рода чутьё, что никто вокруг не мог в этом с ним сравниться. Да, Великое разделение сыграло свою роль. Точно, нет худа без добра! Иногда он даже напоминал самому себе хищного и мудрого зверя, который всё знает, всё видит и понимает, хорошо затаившись, почему и в моменте решающего броска никогда не ошибается. Нет, настоящий хищник не суетится, по-настоящему хитрый зверь не позволит себе ошибаться, потому что он слишком опытен для этого, и эта его опытность приобретена не в теории, но благодаря настоящей практике, о чём и свидетельствуют шрамы на теле и богатая благородная седина.

   В то же время Яков не был слаб, он вполне в силе, тогда когда до старческой слабости ещё очень и очень далеко, отчего и приобретённая мудрость хищника вполне может реализовывать себя, являясь не одной только памятью одряхлевшего зверя о былой силе, но хранит себя как вполне действенное оружие. Нет, Великий посвящённый был не просто в силе – он осторожен, гибок, в хорошем смысле – сух и поджар. Не то, что, к примеру, тот же Геронтиум Ном, самый близкий посвящённому во всём Эллизоре, давний, очень давний соратник, но, однако ж, со своим возрастом и здоровьем далеко не в ладах. Но, что поделаешь, если его, Геронтиума, личное Пробуждение имело для здоровья такие, вот, последствия. Это всё индивидуально, заранее не предскажешь, как оно всё будет. Самому же посвящённому грех жаловаться на годы и здравие, он ещё в состоянии горы свернуть. Тем более, что эта возможность явна приближалась.

   Великий посвящённый достал из кармана туники полученное ещё вчера из Ловерока письмо и внимательно перечитал его. Наместник и глава "Большого патруля" Артур, в частности, сообщал следующее: «... что касается твоего сына Роллана, то можешь особо не беспокоиться, здесь он будет под моим надёжным присмотром. Парень совершено бесхитростный: что у него на уме, то и на языке. Разумеется, я попробую его разговорить побольше, пользуясь своей славой оппозиционера твоей персоне, и, если будут какие-то реальные факты в отношении возможного заговора, то непременно сообщу. Однако я не уверен, что твои подозрения вполне обоснованы: похоже, что Роллан любит тебя вполне по-сыновьи, а имеющиеся противоречия могут быть исключительно проявлениями юношеской ершистости, типичным, так сказать, романтизмом, который легко проходит с годами. Что касается „Золотого шара“, то на настоящий момент никаких новых сведений на этот счёт мне не удалось раздобыть. Тот старик, что может на эту тему что-либо знать, как я уже и ранее сообщал, невзлюбил меня с самого моего появления в Ловероке, и лично мне ничего из него выудить не удаётся. Даром, что он родом из местных хамтов, пусть давно и отошёл от их обычаев, но явно остается не менее хитрым и упрямым, так что пока из него лишнего слова не вытянешь, а давить на хамта, сам знаешь, дело безнадежное, если только хитростью, однако хитрость здесь нужна очень тонкая и неспешная. Но, думаю, что если „Золотой шар“ и существует, то и впрямь находится где-то глубоко в подземельях, которые, начиная с самого замка в Ловероке тянутся очень и очень далеко – наверное, даже за пределы границ клана и скрывают в себе самые разные опасности. Опять же, если туда соваться, в качестве проводника нужен кто-то из местных, ты и сам говорил, что, по всей видимости, в устройстве местных подземелий те же хамты умудрились поучаствовать, хотя и не совсем ясно с какой именно своей целью...»

   Яков отложил письмо. "Хамты-хамты... – подумал он, – и взявшие над ними власть обры..." Сам великий посвящённые знал куда больше из всех ныне здравствующих эллизорцев об истории хамтов, обров и происхождении Ловерока, но не стремился никому это знание открывать. Тем более – Артуру. Да, Артур был очень ценным кадром и даже в какой-то степени другом, именно поэтому Великий посвящённый предпочитал держать его на расстоянии – в Ловероке, где от него было ровно столько пользы, сколько от любого наместника и главы "Большого патруля", умеющего держаться в седле и держать же в руках меч, а так же быть связующим звеном между властителем Эллизора и вождями северных племён,

   однако ни на что больше не влияющего по причине именно что своей пространственной удалённости от центра. Вероятно, находись Артур в самом Гранд-Эллизоре, Яков боялся бы его более других приближённых. Уж больно этот Артур был всем хорош: средних лет, богатырская внешность, благородные манеры, рассудительный. Ну да, опять же ещё он умеет держать в узде всех этих хамтов и новых обров, как главных поставщиков дешевой рабочей силы для южных рудников Эллизора, что тоже крайне не маловажно для экономики клана... Да, по видимости, Артур предан Великому посвящённому, но разве одной этой видимой преданности можно вполне доверять? Нет, Яков вообще никому полностью не доверял. Доверие это излишняя для истинного правителя роскошь. Потому, фактически, и удалил от себя Артура подальше, в Ловерок, потому что почти полюбил его. А это в его, Великого посвященного положении, ещё более непозволительная роскошь!

   Яков не спеша открыл стоящую перед ним на столике небольшую резного дерева шкатулку и пихнул под язык два белых шарика-крупинки. Вкус сахарной пудры ощущался слабо, поскольку горчило основное содержимое, но за долгие годы он привык к снадобью и почти не ощущал никакого вкуса. Как, впрочем, и особой эйфории: главное держать себя в рамках, не утрачивать самоконтроля и как таковой трезвости – равновесия, что называется, а без эйфории можно и обойтись. Да, решительно, только чудом и собственной силой воли посвящённому удавалось не увеличивать дозу и, тем самым, с одной стороны не разваливаться, а с другой не идти порочным путём поиска утешений и сильных ощущений как таковых. Равновесие – вот, всё-таки важнейшая черта или свойство бытия, необходимое для самосохранения в этом мире.

   Жаль, конечно, что нет никаких реальных следов "Золотого шара" – всё только какие-то басни да легенды. А ведь в своё время сам Варлаам говорил, что шар находится по соседству с залом саркофагов в Ловероке, однако, что сразу после Пробуждения, что несколько позже, Яков никакого шара там обнаружить не смог. Такое ощущение, что за время его сна в Ловероке очень многое изменилось: то ли слишком времени прошло, то ли кто-то ещё успел там пошарить – в общем, загадочная получается история, жаль, что так и не успел за эти дсятилетия с этим шаром ко времени Торжества разобраться. А ведь ко всему прочему остаётся вероятность, что эти самые вонючие хамты к пропаже "Золотого шара" в своё время руку-таки приложили. Не исключено, что шар стал для них главным идолом. А если это так, то будут своего идола тщательно скрывать и ни за что никому не признаются, что он у них и что они его прячут. Если только не посчитают тебя за своего, совсем своего. Но это крайне маловероятно. Яков невольно вспомнил великого чёрного вождя хамтов, ныне покойного Ворула. Как тот взирал на него, великого эллизорца и покорителя Ловерока, преданно и как будто даже с любовью, возле кострища за чашей подогретой водки, и одновременно в его глазах плескалась такая ледяная глубина, какой он, Яков, пожалуй, не видел даже у великого жреца Маггрейда Варлаама. И чем этот лёд является на самом деле – любовью или ненавистью? – пойди разбери.

   Да, Ворул к своему преданному взгляду присовокуплял и вполне правильные слова, типа, если мы что узнаем о Золотом шаре, то обязательно сообщим, не будет с нашей стороны никакой тайны, но Яков отлично понимал, что это ложь: скорей всего, великий хамт знал, где "Золотой шар" и открывать его местонахождение никому не собирался. И был этот разговор уже довольно давно, ещё до пленения хамтов обрами. С тех пор ничего в отношении шара так и не прояснилось, современный вождь хамтов в подмётки покойному Ворулу не годился (ясно дело, что обры и не допустят быть у хамтов слишком великому вождю), а сами обры и впрямь ничего о "Золотом шаре" знать не могли, поскольку хоть и были куда более воинственными и свирепыми, но и куда более (в сравнении с порабощёнными ими хамтами) примитивными. На самих обров у Великого посвящённого была определённая узда и управа, однако ж это пока мало приближало его к нахождению Золотого шара.

   Плохо, конечно, если от Золотого шара и впрямь может зависеть обеспечение глобального равновесия, но, ничего, шар тоже не единственное средство, у посвящённого есть ещё кое-что в запасе. Тут, главное, рисковать самим собой никак нельзя, коль скоро время и впрямь близко, это несомненно! И чтобы вполне воспользоваться им, этим новым временем, он, Яков, сын Деоры и ученик великого мага Варлаама, ныне – Великий же посвящённый – заплатил немалую цену: фактически, молодостью, основным ходом своей земной жизни пожертвовал.

   А это всё же не шутка! Хотя, говорят, что у каждого человека свой внутренний возраст, своё ощущение времени: кто-то, будучи уже стариком, ощущает себя лет на тридцать, а кто-то и наоборот. Однако Яков не обольщался: да, он не чувствовал себя стариком, но и внутренне молодиться не видел смысла. А что касается внешнего, то, разумеется, до всех перипетий атрибутики, ритуалов и облачений пусть ему и было дело, но равно настолько, насколько требовал сам процесс, сама мистериальность происходящего, где уже довольно давно он был главным лицом.

   Правда, одной из проблем во всём этом была скука. Она самая овладевала им в этом временном срезе, в этом горизонте. Уже давно он смертельно скучал, потому как ничего нового вокруг не происходило, а былое вдохновение, имеющее место быть при становлению нового Эллизора (Гранд-Эллизора в том числе!) уже покинуло его. Даже не очень частые, но всё же имеющие место быть по особо важным поводам человеческие жертвоприношения не трогали душу. А ведь когда-то такого рода мероприятия очень и очень вдохновляли. Пусть и не сами по себе, а то, что им предшествовало: ещё бы! – внедрить, посеять, убедить, мотивировать, возрастить, сформулировать внутри клана атмосферу, предчувствие, желание, жажду тех же публичных жертвоприношений, которые и должны были сохранить общее бытие храма в необходимой стабильности. Да. Раньше это было... нет, была, даже и не песня... и не поэма, это именно что сага, мистерия, нечто эпохальное, можно сказать, акт высшего творения, единение с высшей мудростью! Настолько высокое вдохновение, насколько вообще простой смертный в качестве автора или творца может быть этому причастен. Однако на то он и есть Великий посвящённый, чтобы явить себе и окружающему миру такую способность, такие творческие силы. Да и вообще, сделать необходимость такого рода жертвоприношений публичной и оправданной, это вообще-то, надо признать, весьма и весьма высокое свершение! Вон, взять тех же хамтов: что, разве у них нет человеческих жертвоприношений? Пусть также не очень частых? Все знают, что – есть, но и все же делают вид, что – нет, типа, только животные и растительные. То есть, они свои истинные жертвы скрывают, совершают втихаря, тогда, как Яков в своё время эти самые высокие жертвы в Эллизоре сделал не просто публичными и оправданными, но именно что мистериальными, сущностно важными и необходимыми, иначе говоря!