Текст книги "Хроники Эллизора. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Спиридонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

   – Джон Александрович, а вы не думали, что это был "прорыв"?

   – А... фиксация прорыва была?

   – Да, "прорыв" зафиксирован в это же время, но фиксация была смазанной и точные координаты установить не удалось... Схлопнулся прорыв очень быстро..

   – А не точные координаты?

   – Никаких не удалось зафиксировать!

   – Плохо-плохо! – пробормотал Зарайский, отворачиваясь к стене и с трудом натягивая на голову одной рукой простыню. "Вот они летят опять над нами..." – Устал я, Рем, давай до следующего раза!

   Голышев поднялся, слегка стукнул по планшету пальцами – вероятно, отключил.

   – Ещё только... пара вопросов! Кто та женщина?

   – Какая?

   – Которая была рядом с вами и поторопилась сбежать.

   – Не знаю... – глухо ответил из-под простыни Зарайский. – Просто мимо шла, закурить просила... а я ж не курю... Ещё что?

   – Согласно списка звонков, перед самым нападением вам звонил ваш брат Сергей Зарайский... Из Панамы!

   – Да... но...

   – Что он сказал?

   – Он... ничего не успел. Только поздоровался. В тут из кустов и выскочил этот волкодав!

   – Значит, ничего не сказал, не успел, ага... Но каково совпадение, а? Звонок перед самым покушением? Или... перед самым "прорывом"?

   – Рем... ты что? В чём-то его подозреваешь?

   – Простите, Джон Александрович, но это моя обязанность... подозревать. А ситуация, сами понимаете, далеко не рядовая...

   Зарайский в ответ промолчал – или вполне сознательно или и впрямь так устал, что утратил нить беседы и не мог продолжать разговор.

   Голышев решил больше не терзать шефа, буркнул: "Выздоравливайте!" – и вышел из палаты.

   "Похоже, что не договаривает, – думал он, – что-то явно скрывает!"

   Здесь было над чем поразмышлять. Пораскинуть мозгами. А главное, было, что и куда копать. И не только по долгу службы. Голышев не был просто службистом или циником. Но по своей породе или психофизическому типу, он был если и не впрямь лисом, то – явно служебно-розыскной собакой, ищейкой. И если уж взял след, то сбить его с соответствующего направления было почти невозможно. Однако это самое «почти» тоже могло иметь место, потому что Рэм Голышев являлся человеком, тогда как всякий человек имеет свои слабости и уязвимые места. Имел их и Голышев. И в истории с Джоном Зарайским плохо было не только то, что здесь скрывались явные опасности для VES и самой земной реальности. Куда хуже было то, что Голышев во всём происходящем ощущал серьёзную опасность и для себя лично.

   Ближе к вечеру пожаловал ещё один посетитель, так что покоя Джону Александровичу в его болезненном состоянии не было. Сам иерей Максим Окоёмов пришёл, чему Джон Зарайский был крайне удивлён. Или это ему померещилось? Да нет, вроде на самом деле – настоящий батюшка, в рясе и с крестом, как и в прошлый раз в рабочем кабинете ещё. И такой же, как бы это сказать? – воодушевлённый, вот что, явно фанатик своего дела. Ну, может быть это даже и хорошо. В некоторых случаях, да. Лучше порой иметь дело с человеком убеждённым, чем с тем, кто чётких убеждений вообще не имеет.

   – Как вы узнали, батюшка, что я здесь?

   – Теперь это моя прямая обязанность в отношении сотрудников VES!

   Ну, точно, чешет как по писанному. Уверенностью так и пышет!

   Зарайский задумчиво посмотрел на иерея, словно прикидывая, сколько тот весит при его росте и достаточно скромных габаритах:

   – Но я вас, кажется, не звал!

   – Но, вы же в больнице, а моя прямая обязанность, согласно Евангелия, посещать больных!

   Да, уверен, что пришёл не зря. Независимо от результата. В себе уверен. Мол, исполняю долг. Понятное дело, долг – сильная мотивация. В особенности, мотивация для верующего человека. А может с ним и попробовать обсудить, где здесь Бог, а где диавол?

   – Может это и так, но мне кажется, что здесь имеются ввиду верующие! Ну, верующие больные... сотрудники, типа. А я всё же не объявлял себе принадлежащим именно к вашей пастве.

   Посмотрим, что он на это скажет. Попровоцируем слегка. Если будет сердиться, раздражаться, то всё это пустое, значит, удар не держит. Тогда его мотивация – тоже так себе, не рабочий, стало быть, мотив.

   – Ну, хорошо, я ненадолго... – как-то обезоруживающе улыбнулся Окоёмов. – Можно, я на минутку присяду? А то набегался уже сегодня, с утра уже был в больнице, три соборования в разных местах... Тут, вот, в пакете, апельсины, яблоки, бананы...

   Ага, уже лучше, не так плохо. Может говорить и по-человечески, не только – лозунгами.

   – У меня аллергия на цитрусовые...

   – Ох, простите!

   – Ну, ладно, хотите, садитесь, раз уж пришли...

   В общем, можно поговорить. Вот только допуска у него пока нет. Ничего, можно попробовать для начала без конкретики, исключительно общие вопросы.

   И о. Максим, переведя дух, присел рядом с кроватью раненного Зарайского. Помолчали довольно долго. Глава VES явно что-то обдумывал. А думал он не только о сидящем рядом иерее – думал Джон Александрович о том, что не знает, на кого именно было это нападение. На него самого? Весьма возможно. А вдруг не на него, а на Таню Кокорину, тогда как он оказался рядом чисто по случаю? Впрочем, нападение могло быть и на них обоих сразу, что не делало ситуацию проще. А еще возможен крайне маловероятный вариант, что нападение было случайным. Но этот вариант Зарайский в принципе отметал по той простой причине, что, если это "прорыв", то вероятность того, что он случайно произошёл прямо в районе личного присутствия главы российского филиала VES, а так же и супруги одного из оперативников этой же спецслужбы, – крайне мала, вот что, почти невероятна.

   Сидящий рядом с Зарайским о. Максим невольно кашлянул и тот очнулся от своих дум.

   – А знаете что, любезный батюшка, – неожиданно сказал он, – расскажите вы мне о себе. Раз уж я не могу вам исповедоваться, поисповедуйтесь вы. Может быть, тогда, и я смогут быть с вами более откровенным?

   Из «Рабочего словаря VES» (совершенно секретно, только для внутреннего пользования).

   «Прорыв». Произвольное или непроизвольное (то есть, случайное или спровоцированное) соприкосновение и взаимодействие основной земной реальности и реальностей виртуальных. Характеризуется наличием или отсутствием последствий. Под последствиями следует понимать наличие свидетелей «прорыва», жертв или причинения какого-либо психофизического воздействия на людей как таковых, а так же механического или иного оставляющего следы воздействия на окружающий мир, ландшафт, флору и фауну или тот или иной предметный ряд, а так же причинение материального ущерба. Внедрение и оставление в земной реальности тех или иных предметов, артефактов, а так же живых существ представляет собой «критические последствия» и делает факт «прорыва» «критическим» (см. «Прорыв критический»). От обычного или критического «прорыва», который имеет отношение к земной реальности, следует отличать прорыв между реальностями (см. «Прорыв межреальностный»). Последний в отличие от обычного или критического «прорыва» в большинстве случаев не фиксируется службой мониторинга VES (см. «Мониторинг») и может быть описан только по результату прямых личных наблюдений оперативного состава, представители которого в тот момент находились в соответствующей реальности. Отмечены случаи, когда межреальностные прорывы приводили к появлению «конгломератов» (см. «Конгломерат»). Попыток появления «конгломерата» между земной и виртуальными реальностями пока не отмечено. Ряд специалистов и, в целом, руководство VES считает, что такая возможность будет представлять одну из самых больших опасностей для основной земной реальности. Поэтому предотвращение возможности появления земного «конгломерата», пусть пока и теоретическая, является одной из самых важных задач деятельности VES.

   Глава ДЕВЯТАЯ

   ЛАВРЕТАНСКИЕ БУДНИ МАГИРУСА И ЛЕОНАРДА

   Лодка, недавно бывшая в ремонте и, как все говорили, вполне способная держаться на плаву, не внушала Магирусу никакого доверия. Вероятно, по той простой причине, что он не умел плавать и не хотел в этом никому признаваться. Между тем, лавретанское озеро было далеко не маленьким прудиком, отличалось глубиной в несколько десятков метров, а вода при общей прозрачности и чистоте была всегда холодна. Случались и заметные волнения, бывали и внезапные бури. В общем, плавание в утлой посудине не приводило старого учёного в восторг. Но и отвергнуть просьбу самого Леонарда Магирус никак не мог. Пришлось храбриться и не подавать вида, что страх способен овладеть сердцем главного инженера и строителя лавретанской общины Эллизора. Именно так с некоторых пор Магирус себя именовал – не то в шутку, не то всерьёз.

   А вообще дела в Лавретании были не шуточными, поскольку речь шла о выживании остатков Эллизора как такового. Ну, и о спасении Закона, разумеется, ведь если вымрут все почитатели и носители Закона, кто вообще будет Его почитать и возглашать? Техническая и вообще инженерная мысль была здесь тоже не лишней. Хотя, где было этой мысли разгуляться при таком минимуме средств и ресурсов, от которого бессильно опускались руки, и сама эта мысль, пусть и принадлежащая уму большому и незаурядному, грозила зайти в самый настоящий тупик. То ли дело было ещё несколько лет назад (до всех злоключений в Маггрейде) в благоденствующем тогда Эллизоре. Там у Магируса даже был собственный пивной заводик, а самое главное – возможность заниматься чистой наукой, чему способствовало наличие дряхлого, но рабочего компьютера с достаточно обширной базой данных и электронной библиотекой. Всё это кануло в лето, было погребено невесть откуда взявшейся ядовитой зеленью, нашествие которой было прекращено, если не чудом, то, весьма вероятно, взрывом злополучной Тот-Башни в Маггрейде и последующими яркими небесными явлениями.

   Да, конечно, то, что уцелела часть эллизорской общины и то, что сам Магирус вместе с мамашей Зорро и ещё парой человек умудрились благополучно эвакуироваться из рухнувшего Маггрейда, это было и чудо и несомненное благо, однако основой этого блага теперь служило исключительно натуральное и, по сути, профанное существование – почти совсем без каких-либо технических (что уж говорить о науке!) благ. И даже книг (помимо собрания томов бумаг Закона) под рукой у Магируса почти не было. Каким-то чудом в Лавретании обрелось несколько томов древней энциклопедии Брокгауза и Эфрона, справочник фельдшера, несколько крайне затрепанных томов довоенного худлита да ещё (совершенно не к месту!) две книги из довоенной же серии "Библиотека поэта". И, представьте себе, ни одного элементарного учебника из области естественных наук! Последнее удручало старого учёного больше всего. Как это так? Ни тебе элементарных сведений из области физики и химии. Ничего об астрономических явлениях! Даже из области алгебры и геометрии нет элементарных текстов, нет обычных школьных учебников...

   Это была просто какая-то катастрофа! А ведь ранее, в самом Эллизоре, в начальной школе Закона наличествовало всё необходимое для обучения и получения начального образования, что и осуществлялось в рамках нормальной культурной жизни внутри клана. Однако почему-то при эвакуации, а, точнее, бегстве Эллизора в Лавретанию, был эвакуирован весь архив Закона, тогда как архив школы был или забыт или утерян. Главный хранитель Леонард, разумеется, принял к сведению информацию о происшедшем разорении системы эллизорского образования, но всеобщее разруха была так велика, что уцелевшим эллизорцам приходилось налаживать самые простейшие вещи, не думая о науке и образовании. С последним Магирус был не согласен: на его взгляд, образование не в меньшей степени относилось к наиважнейшим вещам, однако на настоящий момент мало кто разделял его взгляды. Речь больше шла о рыбе, снастях, соли, одежде, стройматериале, семенах и рассаде... Правда, сам Леонард по-прежнему был озабочен восстановлением подлинника Закона и вопросы образовательной деятельности были для него так же и скорее чем-то второстепенным. Хотя последнее определение являлоь не совсем точным: Главный хранитель пребывал в какой-то странной уверенности, что, если решить проблему с самим Законом, то все остальные проблемы решатся сами собой. И наоборот: пока проблема с Законом не исправлена, всё остальное так и будет находится в перманентном кризисе, какие усилия, что называется, не прилагай!

   Такого рода логика была выше понимания Магируса. Мало того, старый учёный считал, что такое отношение, является не просто ошибочным, но и преступно ошибочным! То есть, получалось, что глава эллизорской общины пребывал в серьёзном и крайне опасном заблуждении, продолжая изо всех сил цепляться за букву Закона, который очевидным образом себя скомпрометировал хотя бы уже тем, что во всех недавних событиях показал себя просто-напросто нежизнеспособным. Да-да! Именно такого рода крамольные мысли бродили в уме и касались сердце Магируса, пусть он их и никому не высказывал. Но это же элементарно! Если бы Закон был столь всесилен, если бы и впрямь был так эффективен в отношении самосохранения клана, то почему же произошла почти полная катастрофа, по причине которой, кстати говоря, погибли и многие хранители Закона, а сам клан, лишившись привычной среды обитания и стабильности, фактически, оказался на грани вымирания? И где же во всей этой истории Закон и его благой покров над Эллизором, о котором ранее столь много было во всеуслышание возглашаемо?! Нет, разумеется, старый учёный на эту тему пока ещё не высказывался. И даже не из-за страха обвинения в хуле на Закон, потому как ни действующей стражи, ни тюрьмы в Лаврентании не было, но, скорее, из жалости и дружеского сочувствия к заблуждающемуся и продолжающему чахнуть над бумагами Закона Леонарду. Сочувствовал-помалкивал, но учёное его нутро неуклонно распирало справедливое возмущение, сдерживать которое с каждым днём становилось всё трудней.

   Правда, сдаваться обстоятельствам и сидеть в этом смысле без дела старый учёный тоже не мог. Поэтому, разжившись бумагой и чернилами, Магирус решил предпринять неожиданный для себя труд: составить единый учебник по общим вопросам современного естествознания. Задача эта оказалась не такой простой, как могло показаться со стороны. И не только из-за огромного объема работы. Куда большей проблемой оказалось то, что сам Магирус был далеко не в состоянии просто и доходчиво сформулировать самые элементарные азбучные истины, которые до сего момента виделись ему сами собой разумеющимися, но которые вдруг начали ускользать, а то и сопротивляться при необходимости сделать их доходчиво сформулированными вслух или на той же бумаге. Особенно большой шок испытал Магирус, когда взялся записывать таблицу умножения. С леденящим внутренним ужасом он вдруг ощутил, что таблицу умножения эту самую без запинки и наизусть он уже просто-напросто не помнит. Пришлось пересчитывать, восстанавливать, что, разумеется, было не так уж сложно, однако выступать в роли первооткрывателя самых очевидных вещей Магирус ранее никак не собирался. Однако ж настал и такой момент в жизни старого учёного, да, чего только в этой жизни не случается.

   Следующим и, может быть, ещё более чувствительным ударом стала необходимость сформулировать не только прямо математические или технические азы научного знания, но и дать некоторые определения к общей бытийной картине мира. И вот здесь-то Магирус с не меньшим ужасом ощутил, что находиться в полном тупике. Пока живёшь и особо не задумываешься, где именно ты живёшь, в каком мире и под каким небом, с каким-таким нравственным чувством или отсутствием оного внутри, всё, скажем так, более-менее и ничего, приемлемо. А вот стоит задуматься, зачем живешь, да что это вокруг за мир такой, чем и зачем этот мир существует и движется, да и куда, собственно, да и откуда, и почему в таком именно качестве, – тогда-то, вдруг, всё становится сложней, чем могло казаться или думаться раньше. Да и ладно бы, если бы такого рода мыслительная или идейная закавыка касалась бы человека простого, обыденного, никакими претензиями на образованность или вообще избыточную мыслительную деятельность не блещущего. Но ведь сам-то Магирус всегда считал себя человеком не пустяшным, учёным и очень даже мыслящим учёным. Да и окружающие его тоже таковым считали. И вдруг (опять это "вдруг"!), когда поневоле возникла необходимость на уровне самого элементарного и даже детского учебника изложить основы современного ему миробытия, Магирус понял, что это какая-то совершенно и немыслимо трудная, просто неподъемная задача.

   Может быть, в довоенные времена это было проще. По крайней мере, насколько знал Магирус, тогда главенствующими были две концепции происхождения мира и самого человека. Типа, наличие Бога Творца или самопроизвольного происхождения всего и вся. То есть, идея религиозная и атеистическая. Однако, после происшедших глобальных катастроф общая картина мира и вовсе утратила идейную ясность и цельность. О концепции Бога никто и почти никогда прямо не говорил. Это было не то, чтобы не в моде, а каким-то негласным табу. Подразумевалось, что идея Бога в отношении послевоенного мира вообще не применима. Ну, типа, "если Бог есть, то как он мог всё происшедшее допустить"? Точнее, вслух такого рода вопросы и не задавались, это как-то само собой подразумевалось. Правда, странным образом, атеистическая идея в чистом виде тоже не бралась на вооружение. Скорее, господствовали стихийные суеверия, а кое-где и магия, причём – довольно изощрённая, в чём Магирус мог убедиться по своему недавнему пребыванию в Маггрейде. Правда, был ещё Эллизор со своим незыблемым Законом, но здесь и вовсе, при всё тех же попытках сформулировать что-либо коротко и ясно, начинался свой тёмный лес, потому как у старого учёного не находилось слов и понятий на уровне самого просто букваря объяснить, в каком мире живёт человек как таковой и вообще откуда он, человек, в этом мире взялся. Не говоря уже о том, что и сама идея Закона казалась в последнее время Магирусу сомнительной, некой иллюзией или, мягко говоря, заблуждением.

   Вся эта непосильная мировоззренческая задача продолжала внутренне томить старого учёного, не говоря уже об определённом страхе перед окружающими природными стихиями. За вёслами сидели два сына Леонарда – Фаддей и Лука, которые, наконец, благодаря серии драматичных обстоятельств, сошлись вместе здесь, в Лавретании, да ещё и, по счастью, со своими семьями, в составе которых, на удивление все были живы и здоровы. Пока переправлялись на ту сторону озера, было относительно тихо, а вот на обратно пути поднялся ветер – поначалу небольшой, но ближе к середине обратного пути начало штормить и захлестывать лодку, что заставило Магируса изрядно поволноваться. Братьям же было всё нипочём, и Фаддей, перехватив, испуганный взгляд старого учёного, начал над ним слегка подшучивать, на что Магирус никак не реагировал, сохраняя полное молчание, чтобы не уронить собственного достоинства. Вообще братья несколько его раздражали. С Фаддеем он был накоротке, ещё по пребыванию в Маггрейде, где старший из леонардовых отпрысков в тем времена служил легионером, Однако, будучи видимо дружественно настроен, Магирус считал Фаддея излишне грубоватым, не способным к тонким и глубоким суждениям. Лука, средний сын Леонарда, с юных лет много времени посвящал то рыбным промыслам Эллизора, то пограничным дозорам, так что его Магирус знал несколько хуже. На первый взгляд, он был больше всех из сыновей похож на самого Леонарда, такой же орлиный профиль и столь же молчалив, как и Главный хранитель, если даже не более, ведь последнему, согласно должности, приходилось довольно часто использовать речь как таковую. Вероятно, что в силу своей большей молчаливости, Лука казался более угрюмым и скрытным, хотя, как мог убедиться в последнее время Маигирус, тоже обладал специфическим чувством юмора, быть может, всё же и несколько более тонким, чем у старшего Фаддея.

   В общем, Магирус всё больше отмалчивался, находясь рядом с братьями, пока, несмотря на внезапно приключившийся небольшой шторм, они не пристали к лавретанской пристани. На ней одиноко возвышалась мамаша Зорро, бывший тюремный врач особой тюрьмы Маггрейда, а ныне – заведующая санчастью в Лавретании и, одновременно, именно тот человек, который полностью разрушил многолетний холостяцкий покой Магируса. Рядом с мамашей Зорро, как обычно, маячил племянник Леонарда Савватий, который, ещё начиная с Маггрейда, прижился при санчасти.

   – Макки! – тут же заявила она. – Я вижу ты весь промок, немедленно домой, переоденься!

   – Нет, Зо... – пытался возражать Магирус. – Мне сперва нужно всё доложить Леонраду!

   – Леонард! – тут же вмешался Савватий. – Леонард знает! Он всё знает!

   Мамаша Зорро привычно цыкнула на Савватия, чего тот особо не испугался, но всё же замолчал, и продолжила:

   – Никуда твой Леонард не денется, подумаешь срочность! Что, лес переведётся на той стороне, пока ты сменишь штанишки? Да и обед стынет!

   Да, именно так почти по-матерински про штанишки и выразилась! Сзади Магирус услышал звуки, напоминающие сдавленное кудахтанье: не иначе, как его спутники с трудом сдерживал смех. Однако старый учёный и бровью не повёл на очередное проявление явного неуважения.

   – Ну, хорошо, Зо, перекусить, действительно, надо, заодно и переоденусь, – сказал он, после чего Зорро подхватила его под руку и стремительно потащила в сторону санчасти, где они и квартировали в отдельном дощатом закутке. Было очевидно, что без её прямой помощи сам учёный не смог бы развить такую скорость.

   Несколько отставая вслед за ними побрёл и Савватий.

   – Как думаешь, он и впрямь способен всё рассчитать? – сказал Фаддей, задумчиво глядя вслед учёно-медицинской паре. – И впрямь сможем переправлять лес?

   – Почему нет? – пожал плечами Лука. – Ещё только весна. Но надо постараться, потому что нам повезло, что прошедшая зима была тёплой. Если следующая будет холодной и снежной, то мы здесь просто вымерзнем, перемрём.

   – Да, это верно... – согласился Фаддей, проверяя хорошо ли закреплён лодочный трос, – надо будет поднапрячься всем! И без стройматериала и дров нам никак не обойтись.

   – Проблема не только в расчётах и планировании, – добавил Лука ещё одну гирьку на весы общей обеспокоенности. – Где возьмём инструмент? У нас всего три пилы. Да и топоров не густо...

   – Ну, вот и пойду в кузницу, – вздохнул Фаддей, – надо налаживать производство. Не знаю, как пилы, но топоры будут!

   Леонард сидел за небольшим колченогим столиком прямо посреди большого каменного амбара, который теперь заменял эллизорский дворец Закона. Заменял во всех качествах: это было и хранилище закона, и зал собраний, и судебное помещение по делам Закона Эллизора. Убогая, конечно, картина, по сравнению с былым дворцовым великолепием, однако – слава Закону! – чудом было то, что, пусть и в таком непрезентабельном качестве, но Закон был сохранён и продолжал славиться и возглашаться. Правда, несколько поубавилось тех, кто участвовал в этом прославлении, но тут уже ничего не поделаешь, ведь разного рода катастрофические события и межклановые катаклизмы, как правило, не обходятся без потерь и приросту населения не способствуют.

   На столе перед главным хранителем лежала стопка бумаг, несколько книг для записей и пара тяжелых на вид папок, которые тоже вскрывали в себе бумажного же рода документацию. После того, как несколько лет назад, благодаря противостоянию с тогдашним главным хранителем Анасисом, вскрылось то, что еще четверть века назад Закон был коварным и предательским образом изменён, дело по восстановлению его подлинности так и не сдвинулось с места. Вынужденное бегство в Лавретанию тем более этому не способствовало. А хуже того, Леонард ощущал страшную внутреннею усталость, из-за чего сама необходимость восстановления подлинника Закона словно бы поблекла и отодвинулась на задний план. Возможно, этому способствовала пропажа младшего сына Леонарда Оззи, который во время спешной эвакуации клана, кинулся в погоню за своей невестой Беллой, похищенной коварным послом Маггрейда Болфусом.

   Леонард крайне тяжело переживал эту историю, хотя и старался, чтобы это никак не отражалась на жизнедеятельности клана, ведь проблема выживания оказалась наиболее острой, и расслабляться, тосковать, болеть не было никакой возможности, однако ещё никогда Главный хранитель Закона не чувствовал себя таким внутренне опустошённым и одиноким. Положа, как говорится, руку на сердце, Леонард мог признаться, что никогда ранее и не подозревал, какие могут быть душевные состоянии – не знал такой именно что туги и сердечной боли, – но и признаваться в этом, делиться, было, собственно говоря, не с кем. Старших сыновей – Фаддея и Луку – смущать этим не хотелось, да и не было с ними душевной близости, любимая жена уже более двадцати как оставила этот мир, слуга и старый друг Рон погиб в недавних эллизорских нестроениях, а жив ли Оззи с Беллой, этого никто не знал. В общем, Леонард всегда был очень мужественным человеком и никогда не пасовал перед любого рода внешними опасностями или угрозами, однако навалившееся вдруг в Лавретании одиночество грозило надломить главного хранителя. Внешне Леонард, конечно же, держался: был всё так же невозмутим, тверд, спокоен, хотя, по всему, казался ещё более сдержанным и молчаливым, чем раньше. Но сильней всего его тревожило собственное отношение к Закону: полное отсутствие вдохновения, даже – какое-то странное отвращение ко всему тому, что с Законом связано. Вот это-то и пугало Леонарда в наибольшей степени. В самом себе! Такого никогда ранее не происходило: никакого малейшего сомнения в истинности и правомерности Закона в былые годы и дни жизни не касалось сердца хранителя. И, вот, пусть это даже и не сомнение, но... как бы лучше сформулировать, равнодушие?

   Перелистывая страницы из очередной папки, Главный хранитель обратил внимание на следующую запись:

   «Слушали отчёт поисковой экспедиции, третьего дня вернувшейся с Севера. Следы Михаила и его отряда не обнаружены. Поисковая дружина потеряла двух человек, растерзанных в лесной чаще в районе горного плато Ловерок чудовищными зверями, которых местные варвары именуют „волколаками“. По этой причине, считая риск не оправданным, руководитель поисковой дружины принял решение о прекращении экспедиции и возвращении в Эллизор. Собрание суда Закона, рассмотрев данную ситуацию и после некоторых прений, признало факт прекращения поисков законным. Назначена дата собрания на тему увековечения памяти героического главы клана Михаила, а так же определена процедура избрания нового главы».

   "Волколаки-волколаки..." – невольно задумался Леонард. Где-то раньше он уже что-то слышал об этих таинственны и чудовищных зверях, хотя сам лично никогда с ними не сталкивался. А если бы сталкивался, то, наверное, сейчас не сидел бы посреди лавретанского амбара Закона. Да и на территории Эллизора эти самые волколаки вроде как не появлялись. И не было никого из знакомых Леонарду людей, которые, опять же, этих волколаков видели воочию. Хватало опасностей от обычных мутантов да и разного рода иных кривотолков тоже хватало. Один Когтистый дровосек, который якобы бродил в Радиоактивном лесу, чего стоил! А этот самый Ловерок всегда был варварской территорией уже за пределами Эллизора – глухой и малопроходимой местностью, где влачили жалкое существование разрозненный и одичавшие людские племена. Это была окраина куда большая, чем та же Лавретания.

   "Вспомнил! – Леонард поднялся из-за своего хранительского стола и начал мерять амбар размеренными шагами, разминая затёкшие ноги. – Кажется, с этими волколаками было связано какое-то пророчество?" Ну, да, что такое было, только помниться плохо, поскольку раздел пророчеств не входил в основной корпус Закона, а был... так, в качестве бесплатного приложения, вовсе не обязательного для возглашения и прославления. Да, пророчествам тоже было место в хранилище, какой-то был отдельный шкаф, куда Леонард почти никогда и не заглядывал, а теперь, пока весь архив закона не разобран и представлял груду бумаг, содержимое того пророческого собрания вообще вряд ли возможно было найти. Впрочем... Какие-то обрывки фраз из того пророческого речения вдруг начали всплывать в памяти.

   Кажется, это звучало так: «И грядет в Эллизор великий и страшный зверь по имени Волколак, и тогда настанет конец, потому как не будет уже защиты от самого Закона по причине того, что Сам Закон превратится...» Вот тебе раз! А ведь не помнил раньше Леонард этих слов, словно бы и не было их в его памяти, а теперь вдруг всплыли, нарисовались, что называется, словно бы из небытия! И что же это всё значит? И что означает «Сам Закон превратится»? Леонард вдруг с ужасом подумал, что не является ли вся эта история двадцати пятилетней давности с изменением и подделкой Закона тем самым «превратится»? А что если данное пророчество вовсе не шутка, а совершеннейшая реальность? И этот самый зверь Волколак уже не за горами, а всё что в последние годы произошло с Эллизором и тем же Маггрейдом лишь прелюдия, к тому что уже скоро произойдёт вскоре – к появлению этого самого Волколака? И тогда – всему конец! Там ведь дальше в пророчестве были ещё какие-то страшные слова: «И будет такое разорение и страх, что смерть будет казаться избавлением, а жизнь оставшиеся почтут как зло, и действительно конец будет близок, если в самом Эллизоре не восстанет Избавитель...»

   Дверь в амбар Закона скрипнула и появился Магирус, прервав цепь сотрясающих хранителя мыслей и воспоминаний. Вероятно, вид у Леонарда был несколько потрясённым, потому что начав фразу: "Знаешь, Леонард, с лесом на с той стороне не всё так...", Магирус остановился и спросил:

   – Тебе, что – плохо?

   Главный хранитель и впрямь пошатнулся, ухватился за край стола, но потом взял себя в руки и сказал:

   – Нет... ничего. Душновато здесь. И пыльно. Засиделся тут, пойдём прогуляемся!

   – Хм. Душновато?

   Магирус пожал плечами, поскольку ему, напротив, везде мерещились холод или излишняя свежесть, тогда как амбар Закона не отапливался.

   Глава ДЕСЯТАЯ

   БОЛЬШОЙ ПАТРУЛЬ ЛОВЕРОКА

   Весна в районе Ловерока только-только начала вступать в свои права. Снег, правда, уже начинал таять, но затем вновь приморозило, и, в результате, отряд «Большого патруля» был вынужден двигаться по обледенелой дороге. Да и дорогой тропы в районе Ловерока можно назвать только условно: как правило, это камень на камне, да ещё и в окружении колючего непроходимого леса. Повозки по таким тропам не проходят – двигаться можно только верхом или пешим строем. Желательно – не в одиночку. Потому что одинокий, пусть конный или пеший путник, в первую очередь подвергнется на этой тропе разного рода опасностям. Погода в районе Ловерока, начиная уже от долины Фарран, крайне переменчива: солнечный день легко сменяется дождем, причем – далеко не всегда кратковременным, но и затяжным, который в свою очередь может неожиданно переходить в мокрый снег или, того хуже, в так называемый «ледяной кипяток». Тогда тропы делаются ледяными горками, которые при попытке перемещаться по ним легко увлекают даже самого опытного путника в ту или иную пропасть или расщелину. Разве что местные племена (хамты и обры) не устрашаются этих путей-дорог и умеют поскору пользоваться ими в любую погоду.