Текст книги "Хроники Эллизора. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Андрей Спиридонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

   Джон довольно живо представил себе, как из белой "Шкоды" выскакивает тройка молодцев в чёрном и с автоматами наперевес, а он пытается отстреливаться резиновыми пулями из своего недешевого, но всё же только травматического пистолета. Правда, крутым ребятам логичней было бы передвигаться не на "шкоде", а на каком-нибудь "Гелентвагене" или "Ровере", на худой конец. Хотя, на самом деле, не обязательно быть видимо слишком крутыми, чтобы явно навредить или причинить неприятности. Тот же Голышев ведь не зря вопросил про амазонского ядозуба – неужели и впрямь нечто пронюхал, чего и сам Зарайский пока не знал? А с ядозубом этим самым, не исключено, что и впрямь непростая история, потому как в ней замешан младшенький Зарайский, окопавшийся в Панаме, и вдруг после стольких лет молчания вышедший на связь и даже порекомендовавший экземпляр ядозуба этого нового и редкого. Были у Джона подозрения, что неспроста. Но далее подозрений пока дело не пошло, а тут Голышев подлил масла в огонь. А тут ещё и какая-то "Шкода" следом увязалась.

   Сунув "Зауер" в карман пиджака, Зарайский схватился, было, за телефон, но тут понял, что уже приехал, поскольку впереди показался шлагбаум на въезде в коттеджный городок и будка охраны. Имело смысл убедиться, кто всё же следовал в этой "Шкоде", действительно ли за ним, по его ли вообще "спецовскую" душу, тем более, что и вооружённый охранник бдительно выглядывал из-за своей будки, как видно, пытаясь понять, будет Зарайский заезжать на своём "Порше" на территорию или не будет. Однако тот решил повременить и сдал чуть в сторону, благо перед шлагбаумом была небольшая гостевая стоянка.

   Белая "Шкода" тем временем, не таясь, запарковалась рядом и из неё вылезла невысокая молодая женщина в белой же куртке, шатенка, без головного убора, стройная. В общем, без особых предмет, но красивая, отметил про себя Зарайский, а ещё подумал, что где-то раньше её видел. Сам он не торопился выбираться из машины, лишь сжал на всякий случай в кармане пиджака рукоять "Зауера". Женщина несколько торопливо и, почему-то с опаской озираясь, направилась прямиком к "Порше".

   Зарайскому пришлось в ответ опустить боковое стекло.

   – Простите, ведь это вы Джон Александрович? – вопросила дама, подойдя максимально близко, так что Зарайский ощутил аромат каких-то духов. Не очень, впрочем, дорогих. Леди была явно не из "бизнес-класса", хотя и пыталась соответствовать современности. Однако между "пытаться" и "быть", есть довольно существенная разница, и такой человек, как глава VES, это отлично понимал.

   Правда, не успел сообразить, радоваться ему этому факту или, наоборот, ещё больше насторожиться. Поэтому ответил вопросом на вопрос, хотя никогда не считал это вполне приличным:

   – Простите, а вы чего-то боитесь?

   Женщина несколько удивилась:

   – Не знаю... Наверное, нет... А почему вы так решили?

   – Потому что вы озираетесь, как будто за вами могут следить!

   Его собеседница смутилось:

   – Простите, это просто нервное...

   – Ну, хорошо... – Зарайский-таки открыл дверь своей машины и неторопливо выбрался наружу, – предположим, что я и впрямь Джон Александрович. Но откуда вы вообще знаете о моём существовании и что вам от меня угодно?

   То, что он услышал от Татьяны Кокориной, его не очень обрадовало. Да, он сразу сообразил, в чём дело и что перед ним законная супруга одного из его оперативников, без вести пропавшем в том самом проклятом Эллизоре, и что он ранее видел её фотографию в личном деле самого Антона Кокорина, где должны содержаться и её анкетные данные, которых он, разумеется, не помнил, но которые всегда можно в том же деле уточнить.

   В общем, налицо был инцидент, когда жена или вообще кто-то из близких или родных оперативных или технических сотрудников добрались до самого директора. И это никак не приветствовалось. Потому что делали это родственники, как правило, не из праздного интереса, а с серьёзными вопросами или большими претензиями. Да, если бы и с праздным интересом (просто чаю или кофе с высоким начальством попить), всё равно не приветствовалось бы такого рода неформальное общение.

   Строго говоря, Зарайский имел полное право вообще не вступать в разговор, но, согласно инструкции, послать бедную жену пропавшего оперативника куда подальше. Но тут как-то не смог. Если бы дело происходило в том же офисе московского филиала – среди казённых стен, то это было бы легко – перевёл бы стрелки на секретаря, пусть разбирается и разъясняет, что к чему в современных законах и правилах, однако, кроме продолжающего маячить возле будки охранника, никакого секретаря рядом не было, так что Зарайский поневоле сплоховал, пошёл на неформальный контакт, хотя, повторимся, согласно параграфа инструкций, не должен был так поступать. Но не всякая инструкция вполне приходится к любой нештатной ситуации.

   – Ну, хорошо, – сказал он, – я поговорю с вами, но только на двух условиях: мы немного прогуляемся, чтобы говорить не при свидетелях, а во-вторых, вы мне расскажите, как вообще умудрились на меня выйти.

   Последнее условие Татьяна Кокорину явно смутило:

   – Это не мой секрет... – начала она была, однако Зарайский круто развернулся к своей машине:

   – В таком случае, я вынужден прервать наше общение!

   – Хорошо, я всё объясню! – Татьяна вдруг решительно взяла Зарайского за руку и повлекла вдоль дороги в сторону леса, через который они только что проехали: – Мне обязательно надо поговорить с вами!

   Ничего неожиданного во время этой прогулки по дачной местности Джон не услышал. Как он и предполагал, это были стандартные жалобы и беспокойство соломенной вдовы относительно пропавшего супруга. Нисколько не смущаясь, в ответ Джон Александрович слово в слово повторил стандартную "весовскую" легенду о якобы сингапурских террористах и о том, что, несмотря на прошедшее время, надежда на то, что её супруг жив и может вернуться в любой момент, имеет вполне серьёзные основания, и что назначенная ей пенсия вовсе не говорит о том, что появились основания считать её супруга окончательно выбывшим из списков здравствующего личного состава, просто это не более чем стандартная процедура...

   В общем, они уже довольно далеко удалились от площадки возле шлагбаума, когда, наконец, Зарайский смог вновь задать свой вопрос:

   – И всё же, Таня, как вы смогли за мной проследить?

   Вопрос этот опять смутил его собеседницу:

   – Ну, понимаете... – с трудом вымолвила она, – у меня есть подруга... а её муж, он...

   – Да-да! Что же... он? – покровительственно проговорил Зарайский.

   – В общем, он...

   В кармане у Джона тренькнул мобильник. Причем звонок имел мелодию, настроенную только на одного человека, который звонил не так часто и далеко не по пустякам. Это был младший брат. Тот самый, который теперь жил в далёкой Панаме и недавно прислал ядозуба.

   – Да... Я сейчас не один, – ответил Зарайский. – Что? Что ты говоришь, какая ещё опасность, с чего ты вообще взял?!

   И тут глава VES услышал чуть в стороне в лесу глухой и неприятный рык. Не то, что бы Джон Александрович был большим специалистом в хищных животных, однако благодаря своему интересу к змеям и рептилиям, имел и некие общие представлениях о других жителях животного мира, в том числе и о собаках. И Зарайский нутром ощутил, что это непростая собака. И рык этот непростой и крайне неприятный. А ещё ему не понравилось, что этот рык больше не повторился, не последовал за ним также лай или визг – напротив было почти тихо, если не считать в кустах ближе к дороге легкого шороха. А сверх всего прочего, Джон не зря был главой русского VES и, хотя сам не хаживал "в поле", тем не менее имел особого рода интуицию: он мог ощущать близость "прорыва" или "вторжения". И сейчас он именно эту опасность ощутил как вполне реальную.

   Зарайский судорожно пихнул в карман телефон и промахнулся – тот скользнул мимо и упал на землю. Однако поднимать мобильник было некогда, потому что пришлось вытаскивать из другого кармана травматический "Зауер", снимать с предохранителя и передёргивать затвор. Вот же незадача: патрон уже почему-то был в патроннике и теперь, описав быструю дугу в воздухе, улетел куда-то в жухлую прошлогоднюю траву, лишь недавно выступившую из под ледяной корки.

   – Таня! Ничего не говорите, ничего не спрашивайте! – громким шёпотом проговорил Зарайский. – Бегите к своей машине. Запритесь в ней и, чтобы не случилось, обязательно уезжайте, ни в коем случае не оставайтесь здесь!

   Сказано это было таким тоном, что Татьяна, испугано повела глазами, попятилась, потом повернулась и сперва быстрым шагом, а потом и бегом направилась туда, куда и указал ей Зарайский.

   Джон, сжимая пистолет двумя руками, тоже попятился, продолжая озираться. В следующую секунду он пожалел, что у него в руках обычная "травматика", а не приличный "огнестрел": чуть правее, из кустов всё так же почти беззвучно выскочило темно-серое существо с бурыми подпалинами, густым, как у льва, загривком, слегка вытянутой, словно у гигантской рептилии, мордой и невиданного размера клыками. Существо это, скорее можно было назвать чудовищным монстром, чем обычной собакой.

   Раз за разом нажимая на спусковой крючок, Зарайский успел подумать, что, скорей всего, напавший на него хищник имеет не вполне земное происхождение.

   Глава СЕДЬМАЯ

   ИЗЫСКАНИЯ ГЕРОНТИУМА

   Становилось тепло, даже немного жарко, поскольку весна набирала силу. Тем не менее Геронтий Ном, он же в просторечии Геронтиум, он же главный мэр всего Гранд-Эллизора и, по совместительству, главный же попечитель порядка не только в Гранд, но и во всём Эллизоре, а так де и главный верховный судья, кутался в подбитый мехом плащ и почти не убирал от лица носовой платок, потому что его, главстража, постоянно знобило да и насморк был, что называется, хроническим. Злые языки плохое состояние Геронтиума возводили ко вполне определёнными причинам, да и сам он знал, что постоянное его нездоровье и впрямь не случайно, однако ничего поделать с этим он не мог. Даже заветное снадобье, которым с избытком делился сам Великий посвящённый, пусть в какой-то степени и помогало, но не могло исцелить окончательно. А самое неприятное и печальное, то, что свои прямые обязанности попечительства и управления, Геронтиум ни на кого не мог перевалить. Властная структура в Эллизоре была выстроена столь хитрым и тонким образом, что очень и очень многое замыкалось всего-навсего на двух-трёх лицах, не более.

   Да, безусловно, был чисто символический и, фактически, ни на что не годный Совет (он же – Сенат), были замы и помощники, но всё более тоже какие-то бестолковые да и, к тому же, не посвященные в Главную тайну Эллизора. Да и как их было посвятить при всей их бестолковости и вообще дурном состоянии духа? Просто зверьки какие-то вокруг, если не сказать хуже, глупые поросята или уже окончательно зажиревшие свиньи, тогда как третьего не дано. Конечно, вокруг самого Великого посвященного найдётся несколько человек получше, в том числе пара его сыновей, но одного – Роллана посвященный и вовсе отправил от себя подальше, пожить среди пограничной стражей, базирующихся в замке Ловерок на северной границе, а Гвидо при всех внешних достоинствах слыл, да и не только слыл, но и реально был пожиже нравом. Туповат да ещё и обидчив. Пожалуй, что и мстителен. Из такого юноши может в будущем вырасти большая проблема, если, конечно, кто-либо или что либо его не укротит. Или – не укоротит, правильней будет сказать. Что касается дочери посвященного Ганны, то сам Геронтиум никак не мог понять, что кроется в этом юном и прекрасном создании – просто капризность или уже вполне сформировавшееся коварство. А эта история с её как бы женихом, которого Роллан на дуэли довольно серьёзно ранил ударом сабли? Тоже непонятная история-то.

   А ведь, если что до конца непонятно, то и настораживает еще больше. Нет, и в окружении Великого жреца и властителя ни на кого нельзя было вполне опереться! Или слишком просто всё или, скорее всего, слишком подловато. А что удивляться-то? Да, как известно, яблоко от яблони не далеко падает.

   Идти было по соседству, но Геронтиум изрядно продрог. И это при ярком солнце, которое просто слепило глаза, хотя они и были предусмотрительно закрыты стёклами темных очков. И в серой фетровой шляпе, сохранившейся с каких-то незапамятных времён, которую главстраж уже давно по случаю позаимствовал из запасников эллизорского музея памяти, голове было тоже холодно, мороз так и гулял по коже между жалким остатками волос. О, это проклятое пробуждение, так он от него и не оправился и не известно оправится ли когда! Боком, увы, всё это Геронтиуму вышло, не повезло, иначе говоря, потому как различные организмы реагируют по-разному, индивидуально, а у него, главного стража, стало быть, организм в этом плане оказался не самым удачным.

   Тут они вышли на площадь Согласия, и Геронтиум заметил небольшую толпу, собравшуюся возле бронзового Скунса.

   – Что, прямо возле крысы? – удивился мэр.

   – Так точно, ваша светлость! – ответствовал один из стражей сопровождения. – Возле Скунса Великого! Прямо с утра пораньше дозор и обнаружил. С рассветом, можно сказать! Ума не приложить, кто подкинул! Не иначе, диверсия!

   Геронтиум поморщился от столь своеобразного словоупотребления, но ничего в ответ не сказал. Стража тем временем, растолкала толпу, создав довольно широкий проход. "Не к добру это!" – услышал главстраж краем уха досужие перешёптывания. На месте, возле гигантской медной крысы, суетились два санитара с местным судебным доктором, толстым, обрюзгшим и крайне циничным человеком, который при всей своей непрезентабельной внешности был не лишён странного обаяния. Почему-то Геронитум забыл, как доктора зовут, хотя знал его довольно давно. Да, с памятью тоже творятся чудеса! В кавычках чудеса, разумеется.

   На земле, возле самого постамента лежала туша некого существа, отдалённо напоминающая не то собаку, не то волка. Но – очень большая и для того, и для другого. Стало быть, мутант. Скорее всего... Шерсть была неоднородного цвета: ближе к серому, но местами почти чёрная. И с рыжими подпалинами, густая поверх хребта и почти сходящая на нет на животе и лапах. А вот клыки... М-да, не как у саблезубой крысы, конечно, но впечатляют, особенно – резцы, такими можно и разом руку отхватить!

   – Неизвестный науке зверь! – хрипло проговорил стоящий рядом доктор. – Да, ваша светлость, сколько живу в Эллизоре, а такую разновидность встречаю впервые!

   – Уверен? – переспросил Геронтиум.

   – Абсолютно, ваша светлость!

   – Ну, может, мутант? У мутантов, порой, появляются новые вариации?

   – Только в рамках одного вида, ваша светлость, только в рамках! А я такого вида раньше не встречал, это точно!

   – Гм. Да... – Геронтиум обошёл тушу. Крови возле неё натекло не очень много. – Чем же... этого волкодава сразили?

   Доктор почесал в затылке и ответил не сразу:

   – Трудно сказать, ваша светлость. Мне бы провести вскрытие, тогда смогу сказать что-то определённое. Одно мне кажется очевидным: не здесь его завалили, не здесь! Кровь успела почти вся вытечь!

   – Значит, подкинули... сюда? Прямо под Великого Скунса, получается?

   – Похоже на то, похоже. Однако здесь тоже странность: нет больше никаких следов – ни телега не подъезжала, ни чтобы волочили – не видно. А гравий здесь сейчас влажный, ночи холодные, изморозь, след бы остался. Там дальше, где брусчатка, следов можно и не искать, а здесь, ближе к Скунсу, видите, как специально, крупный песок.

   Геронтиум хорошо знал, почему именно на этом месте находился крупный песок – это, чтобы лучше впитывалась кровь, когда здесь же во время великих торжеств совершались великие же жертвоприношения, однако доктор говорил так, словно это ему было не ведомо, хотя и должен отлично знать что к чему.

   В принципе, это рассердило главстража, но он постарался скрыть своё раздражения, в результате чего только громко и продолжительно раскашлялся.

   – Будьте здоровы, ваша светлость! – произнес доктор с натурально сочувствующей интонацией, чем ещё больше Геронтиума разозлил:

   – Ладно, говори только по делу! – произнёс он, преодолевая приступы кашля. – Значит, получается, что подбросили, но невесть как, словно по воздуху прилетел?

   – Ну, типа, да. Почти так. Или не знаю как... – осторожно пожал плечами доктор. – А если притащили на себе, то несколько человек должно было быть, тяжелая, видно, туша. И крови нигде по дороге не накапало, тоже странно. Или разве подтёрли? Но – в темноте? Стража говорит, никто вроде ночью по площади не шастал.

   – Ладно! – сказал Геронтиум. – Грузите эту тушу и давай к себе в подвал! Сделаешь вскрытие, по результатам сразу мне доложишь! И вот что: я буду в библиотеке. Если быстро управишься, ищи меня там!

   «И вот уже услышала она вой этого жуткого чудища, и эхо повторяло это вой не один раз и ей казалось, что волколак мчится за ней, словно ветер и уже не одну милю, хотя на самом деле она стояла на месте. Когда же и взаправду у нее за спиной раздался тяжкий топот и хриплое дыхание, то припомнила она в последний момент давний совет своей матушки и бросила на тропинку свой платок. Волколак нашёл его и разорвал своими зубами и когтями на мелкие кусочки, а потом опять бросился в погоню. Изо рта у него летела пена, из горла вырывался дикий вой, глаза горели, будто угли. Волколак снова начал нагонять девушку, и тогда она сняла платье и оставила его на дороге. Чудище нашло платье, разодрало его в клочья и помчалось дальше. Следом ей пришлось бросить фартук, нижнюю юбку и, наконец, рубашку, так что в конце концов она бежала совсем нагая. Волколак опять приблизился, но тут Левейя выбежала на опушку леса, оказалась на лугу и спряталась в самой маленькой копне сена. Волколак потерял жертву из виду и принялся искать: с бешеным воем набрасывался он на копны, злобно рыча и обнажая белые клыки. Слюна брызгала из пасти во все стороны, а на его шкуре проступали капли пота. Неожиданно силы оставили чудовище, и он, так и не дойдя до самой маленькой копны, бросил поиски и возвратился в лес ни с чем. Тамошние волколаки бывают именно такими: злобными, с большими клыками, темно-серыми, некоторые – с бурыми подпалинам, по хребту с густой шерстью и голым животом...»

   «А похож! – подумал Геронтиум и захлопнул лежащую перед ним книгу. – Очень даже смахивает на нашу тушу...»

   В зале появился главный библиотекарь – низкорослый и сухонький старичок в круглых очках и с редкой козлиной бородкой. Несмотря на субтильное сложение, он довольно бодро нёс несколько увесистых томов.

   – Здесь, ваша светлость, всё про оборотней! – довольно радостно провозгласил он. Вероятно, всякое любопытство, проявляемое другими людьми к библиотечным фондам, доставляло ему искреннюю радость.

   – Про оборотней? – слегка удивился Геронтиум. – Мне больше нужна классификация существ, которые и после гибели остаются в виде волка или собаки, а оборотни это, кажется, больше человеческое явление...

   – Да, вы правы, – библиотекарь так и стоял перед главстражем с тяжёлыми томами в руках. – Но в этом явлении есть своя закономерность, о которой нельзя забывать...

   – Это какая же?

   – Иррациональная звериная злоба, которая в некоторых особых случаях способна овладевать всей душой человека...

   Геронтиум несколько задумался, но ничего сказать в ответ не успел, потому что в зале библиотеки появился доктор с результатами вскрытия чудовища.

   – Это невероятно, ваша светлость! – воскликнул доктор. – Но это тварь оказалась изрядно нашпигована железом! Вот такими кусочками! Ума не приложу, кто же и с помощью какого оружия умудрился так нафаршировать нашего монстра! – и доктор выложил на стол перед Геронтиумом горсть металлических огрызков, напоминавших собою свинец.

   Память у Геронтиума внутренне заскрежетала и он с трудом, но вспомнил, как это называлось ещё в той, прежней жизни: "Картечь это, картечь самая настоящая!"

   – Что вы по этому поводу думаете, ваша светлость? – не унимался доктор.

   – Ступай себе, милейший, ступай! – спокойно сказал Геронтиум. – Я разберусь.

   А думал он о том, докладывать или не докладывать Великому посвященному о происшедшем, а если и докладывать, то, как всю это историю лучше преподнести? С некоторых пор такого рода доклады стали для Геронтиума проблемой: Великий посвященный сделался нервным и мнительным. Не иначе, как что-то предчувствовал. Или просто – старел. В конце концов Геронтиум решил, что доложит несколько позже, вечером, потому как, начиная с полудня должен был присутствовать на очередном заседании Верховного суда Гранд-Эллизора, что для него, главстража, было обязанностью обременительной, но от которой никак нельзя было отказаться.

   Заседание выдалось довольно скучноватым. Почти ничего серьёзного, за исключением одного дела, которое с виду было тоже не шибко большим, но в котором фигурировал беглый раб, по происхождению – хамт. Рабы в Эллизоре, впрочем, почти все были из хамтов как таковых, но этот умудрился каким-то образом сбежать с южных рудников – причем, довольно давно, почти год назад и всё это время якобы скрывался здесь, в подземельях Гранд-Эллизора, но выглядел при этом довольно прилично, нисколько не измождённо, из чего можно было предполагать, что ему кто-то здесь помогал, подкармливал, так сказать. Плохо было то, что случайно опознанный и схваченный на рынке беглец наотрез отказывался давать какие-либо показания. Опознавший его стражник из охраны южных рудников, по случаю же оказавшийся в столице, тоже не мог ничего от себя прибавить, кроме уверенности в том, что этот хамт и есть один из сбежавших рабов, но даже имени его страж не мог вспомнить. Сам беглец прямо не отрицал своего беглого происхождения, но и никаких показаний не давал, ограничиваясь исключительно словами "да" и "нет", разбавляя их неопределённым мычанием и покашливанием.

   При вполне удовлетворительном виде подсудимого это покашливание Геронтиуму не нравилось: а вдруг это туберкулёз, столь свойственный рудникам и совершенно не приемлемый в столице Гранд-Эллизора? Нет, решительно, нужно такого рода дела вывести из-под судебной юрисдикции столицы и сразу отправлять в гарнизонные суды: пусть там поскору и разбираются с беглыми рабами, несмотря на то, что они были пойманы в самой столице. Почему-то при всех этих мыслях и при виде заросшей рыжеватой щетиной лица беглого хамта, Геронтиум почувствовал себя дурно. Душновато было в главном судебном помещении Совета, душновато, ничего не скажешь, хотя ещё только весна, что же будет в разгар лета? Оставив дежурному судье роль вершителя судьбы беглеца (а чего решать-то, полсотни плетей и обратно на рудник!), Геронтиум вышел из залы и направился в судейскую палату, где всегда можно было найти теплый чай и сдобную булку с маком от чтущих закон булочников с центрального же рынка. К своему удивлению в судейской находился не кто иной, как Тимур, немой служка самого Великого посвящённого. Он молча протянул ему сложенную вчетверо записку.

   "Дружище! – легко узнал Геронтиум почерк посвящённого. – Прошу беглого хамта передать непосредственно Тимуру, но без юридического оформления данного шага. Для этого обеспечь этому рабу оправдательный приговор. Надеюсь, это не потребует от тебя излишней траты сил! Сегодня вечером на доклад можешь не являться, встретимся чуть позже".

   Главстраж невольно вздохнул и с некоторым испугом оглянулся: не слишком ли заметен был его вздох. Лицо таллайца Тимура оставалось совершенно бесстрастным, а больше в судебной палате никого не было.

   Глава ВОСЬМАЯ

   БОЛЬНИЧНОЕ ВРЕМЯПРОВОЖДЕНИЕ

   Зарайскому было плохо. Он очень ослаб от большой потери крови, сверх того сознание или понимание себя самого никак не могло обрести необходимой или, как сказал бы он сам, рабочей ясности. В душе жили какие-то явно посторонние образы, а то и – звуки, это был какой-то странный шумовой и зрительный фон, причём, по всему, прямо не связанный с недавно происшедшим, но, по всей видимости, случившееся покушение помимо физического ущерба, всколыхнуло какие-то пласты в подсознании, нанеся душевную травму. Со всем этим ещё предстояло разобраться, но для этого были нужно силы и время, а того и другого пока просто не находилось. Мешала и организационная сторона: первоначально Джона Александровича доставили в травматологическое отделение одного из новых подмосковных больничных комплексов, поскольку соответствующие службы VES не были вовремя оповещены и подключились несколько позже – уже тогда, когда Зарайскому на месте сделали операцию. Теперь речь шла о переводе в специализированную клинику, но для этого тоже требовалось утрясти некоторые формальности, да и чувствовал себя Зарайский неважно, толком еще не отойдя от наркоза. А ведь и здесь не повезло: будь он сразу доставлен в свою режимную клинику – там, скорей всего, использовали бы иное средство, из имеющихся ныне в арсенале анестезиологии, которое не имеет таких отрицательных последствий и осложнений, как наркоз, однако в подмосковной больнице, хоть и новой, про альтернативы наркозу даже и не слышали.

   – Значит, ваш травматического действия пистолет не помог?

   Джон Александрович приоткрыл глаза и вспомнил, что перед ним на больничном стуле сидит начальник службы внутренней безопасности Рем Голышев и держит в руках электронный планшет, в котором стремительно делает какие-то пометки. Ишь, насобачился-то. Да сейчас все уже насобачились сразу всё в электронном виде записывать и оформлять, ручкой почти уже никто не пользуется. Да и сам Зарайский тоже таков, тоже всему этому насобачился, куда денешься. Значит, Голышев уже "копает" и под него, Джона Зарайского? А что такого, да, неприкосновенных у нас нет! Точнее, "не копает", но расследует происшедшее. И демонстративно на "вы" перешёл, как и полагается "по службе"! Лис-Голышев, Лис-Рем этот самый. А что? – Голышев и в самом деле напоминал лиса своей буроватой мастью, худобой, заострёнными чертами лица. Не вполне рыжий, но светло-бурый, ходит кругами, всё что-то вынюхивает. Не только по должности, но и согласно призвания. Во все времена на такие должности, понятное дело, стараются брать людей подходящих, способных, со-от-ветствующих, вот!

   – Увы, расстрелял почти всю обойму...

   Так ведь, кажется, и было? Чудовище стремительными и какими-то странно для его размеров и веса легкими прыжками неслось прямого на него, а он, Джон Александрович, пулял в него резиновыми зарядами, которые никакого особого вреда нападавшему монстру причинить, в принципе, не могли. Глупая, однако, получилась ситуация!

   – Четыре выстрела... – уточнил Голышев.

   – Один патрон улетел в траву целым...

   – Да, мы нашли!

   – А телефон?

   – Тоже!

   – Это хорошо... От травмата толку мало. Это была целая собака Баскервиллей! Нет, куда больше! Как я вообще уцелел?

   – А сами вы, что помните дальше, как дело было? – голос у Рема никогда не отличался особой выразительностью. Такой тусклый, бесцветный. И здесь, в больничной палате, он разговаривал с Зарайским почти шепотом, хотя больше никого в помещении не было. Ну, а если всё же подслушивают, то современная аппаратура любой шёпот всё равно запишет и разберёт. Но Голышеву надо делать вид, что шифруется. Сила привычки!

   – Дальше эта тварь вцепилась в меня, вот, это я помню... – Зарайский на минуту задумался. – Чуть не отхватила руку – и я, кажется, упал... Дальше почти ничего не помню, отключился. Или потом были ещё выстрелы?

   – Вам повезло. У охранников Тыркова были помповые ружья. Это они стреляли, потому что Тырков проезжал мимо.

   – Значит, завалили... тварь?

   Голышев вздохнул:

   – Вроде как...

   – Почему вроде?

   – Потому что трупа нет!

   – Как это нет?

   – Нет и всё! Вроде бы сам Тырков и охранники видели очень большую и чёрную собаку, какое-то время и труп её был, а потом – как испарился!

   Дружно помолчали. Довольно долго. Сознание у Зарайского опять начало слегка "плыть". В голове вдруг закрутилась какая-то страшно знакомая мелодия – ещё из детства – и почему-то очень захотелось обязательно вспомнить, что это именно за мелодия и кто там и что именно пел: "Вот они опять летят над нами..." да, где-то-там "... в журавлиной стае"... Или нет, как-то так: "Высоко они летят над нами..." Что-то, да про журавлей, была песня. На пластинке ещё, с шипением иглы, с потрескиванием... Не на диске и не на флеш-памяти. Не эм-пэ-три... Флеш-флеш... какое странное слово. Но почему же именно про журавлей так хочется вспомнить все слова той песни?

   – Джон Александрович!

   – Да?

   – Вы меня слышите?

   – Да, конечно...

   – Что вы обо всё этом думаете?

   Что тут можно думать? Плохо всё это, плохо, вот что, дорогой господин-товарищ Голышев... И что ты вообще за человек: около сорока, гладко выбрит, шатен с залысинами, чуть рыжеватый, худой, даже слишком, вид субтильный, хотя на самом деле – жилистый и куда лучше Зарайского владеет набором приёмов некоторых восточных единоборств, даже может убить одними пальцами, об этом Зарайский, как глава VES, знает, поскольку положено знать. Ещё... ну, да, как говорится, в тихом омуте черти водятся и есть... есть... сидит в этом Голышеве какой-то тихий непроницаемый "чорт", как и во всяком "особисте" должен сидеть. Явных подлостей, правда, за ним не помнится. Но – неискренний человек, скрытный, словно таящий в себе нечто – непросто, там, служебные тайны, но что-то и сверх того, при том что – опасное и неприятное, с которым и сам не знает, как быть, даже и сложнее – не знает и сам, браться ли за это большое и мутное, потому что есть ощущение, что, если возьмёшься, то, скорей всего, уже не отлипнешь и не известно – справишься ли. Возможно, именно по этой причине Голышев не выглядел счастливым человеком, точнее – удовлетворённым жизнью. Жизнь его явно томила и томила по-крупному, хотя и в тайне. Нет, что же это были за журавли в песне: "вот они летят опять над нами..." – никак не вспомнишь. А ведь плохо быть Голышевым, мутно как-то. Гм... А что, с другой стороны хорошо быть тем же Зарайским. Да ещё и Джоном? Разве всё не мутно и всё ясно? Но, может быть, всё же чуть ясней? А кто бы знал, что ясней? Или кто именно ясней? А как проверишь, выбора все равно нет: если уж родился Зарайским, то шкуру уже не поменяешь – не поменяешь душу и сердце... Интересное дело, а ведь был такой фантастический роман, когда изобрели прибор, пересаживающий сущность или, там, душу одного человека в тело другого, меняя местами, так сказать, забавно, конечно. Хотя это лишь телами поменяться, а внутренняя суть та же. А вот если ещё и душами, самой сутью...