Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 39 страниц)
– Луна, Луна, я – Марс, почему не отвечаешь? Я – Марс, как слышишь меня? Прием.
Войновский сидел у печки и ничего не понимал: голос радиста приходил к нему издалека, будто сквозь вату. Тело обволокло тяжелой липкой истомой; мысли все время ускользали, не оставляя следа, и от них растекалась по телу приятная теплота.
Радист переключил аппарат и поправил наушники. Над столом ярко горела крохотная лампочка, освещая радиостанцию, стол и все тесное пространство между печью и окном. Войновский сидел в углу на чурбаке перед печью. Ноги расползлись в стороны, голова упала на грудь. Радист осторожно вращал ручки настройки. Он посмотрел на Войновского, потом оторвал одной рукой кусочек газеты, сунул его в рот и принялся жевать. Сделав шарик, он ловко стрельнул в Войновского. Шарик попал в щеку. Войновский вскочил, часто моргая глазами и озираясь.
– Взяли? – спросил он, одергивая халат.
Радист поспешно прижал наушники. Потом посмотрел на Войновского:
– Рация от берега далеко?
– Метров шестьсот. А что?
– Непонятно, – сказал радист и снова стал звать Луну.
– Нет, не взяли, – Войновский опустил руки и посмотрел на большой металлический будильник, стоявший около аппарата. – Я должен знать, взяли или нет, прежде чем идти на доклад.
Стены избы вздрогнули, со стороны озера донесся далекий взрыв. Войновский тревожно посмотрел на дверь.
– Опять бьет, – заметил радист.
– Калибр двести семь, – сказал Войновский. Он вышел в сени, спустился с крыльца и стал смотреть в озеро. Синий рассвет занимался над берегом. Ближние предметы начинали проступать из темноты, и все вокруг становилось темно-синим. Остов маяка был залит вязким темно-синим мраком. Синие сугробы лежали под окнами. Войновский напряженно вслушивался и смотрел в озеро.
Он услышал за спиной веселое фырканье и обернулся. Высокий, синий до пояса мужчина стоял под окном у синего сугроба и, быстро двигая руками, растирал снегом плечи и шею.
Хлопнула дверь, и мягкий женственный голос спросил:
– Игорь Владимирович, полотенце?
– Иду, – командующий выпрямился и зашагал к крыльцу. Спина у него была синяя и покатая.
Войновский постоял немного, вглядываясь в озеро, и тоже вошел в избу. Дверь во вторую комнату была плотно прикрыта. Радист быстро говорил в микрофон:
– Луна, слышу тебя хорошо. Почему опоздал на связь? Отвечай мне, я – Марс, прием.
Войновский напряженно подался вперед. Аппарат сухо потрескивал, и ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он услышал в наушниках далекий металлический голос.
– Мочи нет, как шпарит. Антенну перебило осколком. Поправлял, вот и опоздал, понял?
– Луна, веди связь нормально. Ответь мне, где Клюев? Первый просит к аппарату Клюева. Самый первый просит Клюева. Как понял меня? Прием.
– Я один. Никого нет. Все ушли вперед. Уже пушки катят. Мне тоже приказали на новое место. Клюев приказал. Дай мне перерыв. Ой, как шпарит! – В аппарате послышался пронзительный свист, и Войновский зябко поежился, хотя рядом гудела печка и пылающий жар исходил от нее. Что-то гулко взорвалось там, в холодном, металлическом чреве аппарата, и Войновский ясно увидел, как солдаты бегут к берегу и огненные столбы прорастают среди них прямо на льду.
– Луна, где ты? Ответь мне. Передай донесение. Где находишься? Тогда дам перерыв. Луна, ответь, я – Марс, прием.
– Передаю донесение, – ответил наконец далекий голос. Радист быстро схватил карандаш и стал писать. – Нахожусь в квадрате сорок семь – двадцать три. Продолжаю выполнять задачу. Перехожу на новое место. Дай перерыв на двадцать минут.
Радист стянул с головы наушники и шумно выдохнул воздух.
– Квадрат сорок семь – двадцать три, – повторил Войновский. – Скажите, у вас нет под рукой карты? Взяли или не взяли?
– Фу-у, – радист вытер лоб тыльной стороной ладони. – Вырвал-таки. Командующий уже два раза спрашивал.
Дверь, ведущая во вторую комнату, распахнулась, и на пороге появился высокий капитан с пушистыми бакенбардами.
– Клюев есть? – спросил он женственным голосом, подходя к столу.
– Луна переходит на новое место. Клюев ушел вперед.
– Местонахождение? – капитан увидел Войновского, молча и внимательно осмотрел его с ног до головы.
– Еле вырвал, товарищ капитан. – Радист протянул радиограмму через стол. – Квадрат сорок семь – двадцать три.
– Подпись?
– Радист передал. Один он там. Все ушли вперед.
– Напишите – Клюев. Там разберемся. Быстрее.
«Взяли или не взяли? – думал Войновский, – Все ушли вперед. Катят пушки. Конечно, взяли. Значит, мне не надо докладывать. Но я должен знать точно».
– Товарищ капитан, – сказал он, – у вас нет карты?
Капитан с женственным голосом снова оглядел Войновского.
– Вы, собственно, откуда? – спросил он строго.
– Офицер связи от Клюева лейтенант Войновский, – сказал он. – Но я должен прежде узнать...
– Прежде снимите маскхалат, – строго перебил капитан. – Вы же весь грязный.
– Да, да, – Войновский заторопился, расстегнул пояс и начал стягивать штаны, поочередно прыгая на одной ноге. Штаны были порваны, и с левой стороны темнели два широких ржавых пятна. Потом Войновский стянул через голову куртку; на ней тоже были пятна крови, поменьше.
– Полушубок можно не снимать? – спросил Войновский.
– Поправьте левый погон, – капитан пробежал глазами радиограмму и пошел к двери.
Командующий сидел за столом в белой украинской рубахе и пил чай из стакана. Лицо его было свежим и румяным. И шея под белоснежным воротничком была румяной и свежей, янтарные капельки пота проступали на ней. Он поднял голову, когда открылась дверь, и кивнул капитану. Адъютант пересек избу и положил перед стаканом чаю листок с радиограммой.
– Только что получена, Игорь Владимирович. Командующий продолжал смотреть на дверь, где остановился Войновский.
– Офицер связи из Устрикова, – сказал капитан. – С донесением от Клюева.
– Из Устрикова? – спросил полковник Рясной. Он лежал на кровати, и перед ним на табурете тоже стоял стакан чаю. Одеяло до пояса покрывало его длинные худые ноги. Руки лежали поверх одеяла. Китель застегнут на все пуговицы.
Войновский отдал честь и сказал:
– Лейтенант Войновский. Прибыл с донесением.
– Войновский? – командующий поставил стакан с чаем на стол. – Это какой же Войновский? Не сын нашего Войновского?
Капитан с бакенбардами с любопытством посмотрел на Войновского и ободряюще улыбнулся ему.
– Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, – сказал Войновский. – Вы уже спрашивали меня... В этой же избе... Мой отец работает на заводе. Он ценный инженер. У него бронь. – Войновский покраснел и смущенно улыбнулся.
– Хорошо, хорошо, – говорил Игорь Владимирович. – Давайте ваше донесение.
– В радиограмме более свежие сведения, Игорь Владимирович, – сказал адъютант.
– Карту! – Командующий поставил стакан на край стола. Адъютант подцепил пальцем радиограмму, ловко, одной рукой, развернул в воздухе карту, расстелил ее на столе и положил радиограмму поверх карты.
«Взяли или не взяли? – думал Войновский. – Я должен знать. Я сейчас узнаю. Он скажет: «Взяли, молодцы», и тогда я скажу: «Ничего особенного. Это было совсем нетрудно».
– Интересно, очень интересно, – говорил командующий. – Квадрат сорок семь – двадцать три. Хорошо, хорошо. Сорок семь... – Игорь Владимирович провел от себя указательным пальцем правой руки вдоль правого среза карты, отыскивая нужную цифру. – И двадцать три... – Указательный палец левой руки уперся в нижний срез карты; командующий провел обеими руками над столом, ведя один палец вверх, а второй влево, и пальцы его столкнулись на синей глади Елань-озера, которое большим неровным пятном расплылось в середине карты. Пальцы командующего соединились, руки его легли на карту и сжались в кулаки. Он поднял голову и посмотрел на полковника Рясного: – Что это значит, полковник? Девятый час, а они даже не дошли до Устрикова?
Войновский вдруг почувствовал холод и страх, как тогда, когда он бежал навстречу пулемету.
– Товарищ генерал-лейтенант, снаряды рвутся прямо в цепи, – выпалил навстречу он в отчаянии.
Командующий поднял брови, и глаза его сделались плоскими:
– Вы, наверное, ожидали, что немцы будут встречать вас с духовым оркестром?
А Войновскому по-прежнему казалось, что он бежит на пулемет. Он сделал шаг от двери и сбивчиво заговорил:
– Разрешите доложить, товарищ генерал. Мы три раза шли в атаку. Я сам кричал... понимал роту. Последняя в восемь ноль-ноль, меня уже не было. Но я знаю... Большая плотность, десять пулеметов на километр. И ракеты. Очень много ракет. Но мы бы все равно взяли берег, если бы не мины. Сплошная минная полоса. Прыгающие... Прямо на льду. В ста метрах от берега. И пушечный огонь. Очень сильный... Автоматическая «собака»... Три «собаки». Убит замполит капитан Рязанцев. Убит командир роты. Свыше сорока человек на минах... Подбито шесть пушек.
– Ишь ты, – сказал Игорь Владимирович. – Кто вас учил так докладывать? Шмелев?
– Никак нет, товарищ генерал. Майор Клюев. Но мы бы взяли, товарищ генерал, честное слово, если бы не мины. Мы рвались к берегу... Совсем близко подбежали... А когда они начали взрываться, стало страшно...
– Страшно? – Игорь Владимирович положил голову набок и с интересом посмотрел на Войновского. – Первый раз слышу на войне такое слово. Такого слова нет в Красной Армии. Видно, вас плохо учили. Мины. – Игорь Владимирович поджал нижнюю губу и усмехнулся. – Мины изобретены сто лет назад, не делайте вид, что вам принадлежит честь этого открытия. Интересно, где была разведка?
– Армейская разведка два раза ходила в Устриково за языком, – сказал полковник Рясной с кровати. – И оба раза неудачно. Система обороны противника была не проявлена.
– Благодарю вас, – сказал Игорь Владимирович, – вы очень хорошо осведомлены о действиях армейской разведки. А где же была ваша?
– Минное поле рассыпано прямо на льду, очевидно, совсем недавно. Как вы понимаете, его не могло быть, пока не было льда. А первый отдел вашего штаба запретил нам проводить разведку перед операцией.
– Где сейчас батальоны? – спросил Игорь Владимирович.
– В четырехстах метрах от берега, – сказал Войновский.
– Лежат на льду?
– Так точно, товарищ генерал...
План операции казался командующему армией простым и смелым. Это был чуть ли не хрестоматийный план, во всяком случае после войны он был бы достоин войти в хрестоматию. Два усиленных стрелковых батальона выходят на лед Елань-озера и пересекают его под покровом ночи. Достигнув к рассвету противоположного берега, батальоны разворачиваются в боевые порядки, скрытно подходят на расстояние броска для атаки и при поддержке полковых пушек, батальонных минометов и ротного стрелкового оружия атакуют и занимают крупный населенный пункт Устриково. Так выполняется первая часть операции – захват шоссейной дороги. После этого батальоны продвигаются в глубь берега, занимают еще несколько населенных пунктов – Борискино, Куликово и другие и выполняют вторую часть задачи – перерезают железную дорогу в районе разъезда Псижа, взрывают железнодорожный мост и нарушают коммуникации врага на линии Большая Русса – Старгород, помогая тем самым осуществить в дальнейшем наступательную операцию армии.
Основной расчет этого замысла строился на элементе внезапности: ночной марш по льду, скрытый подход, внезапная атака. И вот два усиленных стрелковых батальона вместо того, чтобы перерезать коммуникации противника, лежат на льду в четырехстах метрах от берега. Элемент внезапности утерян, немецкое командование могло сосредоточить резервы, чтобы противодействовать батальонам, штурмующим берег. Тем самым ставился под угрозу срыва успех наступления всей армии, которое должно было начаться спустя сорок восемь часов после захвата Устрикова и о котором знали пока всего несколько человек: командующий армией, три-четыре старших офицера его штаба и Ставки Верховного главнокомандования.
От того, сумеют или не сумеют два стрелковых батальона преодолеть четыреста метров пространства, зависела теперь судьба наступательной операции всей армии.
Таков был этот план, достойный хрестоматии: он был согласован со Ставкой и утвержден ею, и Игорь Владимирович теперь никак не понимал, почему батальоны лежат в четырехстах метрах от берега и не могут преодолеть их – всего четыреста метров ровного, чистого пространства, весьма удобного для фронтальной атаки. Назначенное наступление армии не могло остановиться или задержаться оттого, что два батальона, две тысячи штыков лежат на льду, но судьба его целиком зависела от этих двух батальонов.
Вывод напрашивался сам собой – он был единственным: батальоны должны подняться и во что бы то ни стало пройти эти четыреста метров.
– Где Клюев? – спросил Игорь Владимирович.
– Связь с Луной будет через пять минут, – сказал капитан. – Еще стаканчик?
– Вызовите Славина, – сказал командующий.
– Игорь Владимирович, – перебил полковник Рясной, – Славин тут не поможет. У вас есть самолеты.
Адъютант подошел к телефону и стал вызывать штаб армии. Было слышно, как радист за дверью монотонно бубнит: «Луна, Луна, как слышишь меня?..»
Командующий посмотрел на Рясного.
– Хорошо, Виктор Васильевич. Однако учтите, мои самолеты сидят на голодном бензопайке, и больше я уже не смогу предложить батальонам никакой другой помощи, кроме вашего личного участия в атаке.
Рясной ничего не ответил. Он лежал, вытянув руки поверх одеяла, и смотрел перед собой. Кончики пальцев часто дрожали, касаясь одеяла.
– Товарищ генерал-лейтенант, – с отчаянием сказал Войновский, – майор Клюев просил поддержать пехоту огнем.
– Молодой человек, – строго спросил Игорь Владимирович, – вам не кажется, что вы слишком много разговариваете?
– Славин на проводе, – сказал адъютант.
ГЛАВА VIIСвязист быстро полз по льду, и Шмелев смотрел, как пулемет бьет по нему. Связист был парень с головой, он вовремя вскакивал и бежал, а потом снова ложился и полз, а за ним тянулся по льду тонкий провод, который змеисто разматывался из катушки.
Большая желтая ракета погасла, и вражеский пулемет на берегу замолк. Били только дальние пулеметы. Связист шлепнулся о лед, стащил со спины телефонный аппарат и стал возиться с ним. Шмелев перекатился на левый бок, ближе к аппарату.
– Резеда, Резеда! – кричал связист. Ему приходилось кричать изо всех сил, чтобы заглушить шум боя, потому что пулеметы работали не переставая и всегда, дальше или ближе, на берегу или на льду слышался треск пулеметов.
– Резеда, плохо тебя слышу, поправь заземление... А ты штык в лед воткни, вот и будет тебе земля. – Связист поднял голову и посмотрел на Шмелева горячими глазами. – Готово, това...
Шмелев даже не услышал, как ударилась пуля. Только увидел: глаза мгновенно застыли и начали угасать, покрываясь тонкой белесой пленкой. Голова гулко стукнулась о лед, и глаза закрылись от удара. Телефонный аппарат тонко запищал. Шмелев вытащил трубку из твердой руки связиста, стараясь не смотреть на его лицо.
– Сергей, я ничего не слышу, – говорил в трубку Обушенко.
– Подожди, – сказал Шмелев. – Еще восемь минут осталось.
Джабаров подполз к связисту, поволок его в сторону.
– Сергей, почему молчишь? Что у тебя стряслось?
– Небольшая заминка. Теперь уже все в порядке. – Шмелев говорил это, а мутные, остановившиеся глаза связиста стояли перед его глазами.
– Видишь что-нибудь? – спрашивал Обушенко.
– Рано же еще. Потерпи. Семь минут в резерве. У тебя связь с ними есть?
– Потянули нитку. И молчат. Ох, Сергей, чует мое сердце...
Шмелев провел рукавицей перед глазами.
– Оставь психологию. – Тусклые глаза мертвого все еще стояли перед ним, он разозлился и стал кричать в трубку: – Возьми себя в руки. Не валяй дурака! – Застывшие мертвые глаза медленно, будто нехотя, погасли и больше не возвращались.
– Зачем кричишь? Я с тобой на откровенность. Чует мое сердце.
Шмелев положил трубку, приподнялся на локтях. Синяя мгла висела над озером, и лед казался синим. Ракеты рассекали плотный синий мрак над деревней, а левее ее, куда смотрел Шмелев, ракет почти не было. Но они должны были загореться там, когда пройдут оставшиеся семь или шесть минут.
Часто дыша, Плотников упал рядом.
– Там генерал. Будешь говорить с ним?
Шмелев вскочил и побежал по синему льду. Он бежал и чувствовал, как согревается на бегу. Пулемет выпустил наугад длинную очередь, и она прошла далеко в стороне. Командующий армией был на приеме.
– Говорит первый. Где Клюев?
– Докладывает Шмелев. Клюев ушел вперед.
– Доложите обстановку. Только не вздумайте докладывать, что вы все еще лежите там же.
– Докладываю, товарищ первый. Мы идем вперед. Мне трудно передать открытым текстом. Я иду здесь, а Клюев идет там. Вы понимаете меня? Здесь и там. Я и Клюев. Мы идем вместе. Он ближе к вам. Он там, а я здесь. Как поняли меня? Перехожу на прием.
– Я – Марс. Беру перерыв одну минуту. Буду смотреть на карте. Стойте на приеме.
– Стою на приеме.
Этот план предложил Клюев. Неподалеку от Устрикова в озеро впадала речка Псижа с невысокими обрывистыми берегами. Клюев решил использовать это естественное укрытие и предложил послать роту автоматчиков в обход, чтобы обойти Устриково с фланга и нанести по деревне одновременный двойной удар – со льда и со стороны Псижи.
Фронтальная атака не удалась, значит, необходим маневр. Ничего другого на плоском ледяном поле нельзя было придумать.
Двадцать минут назад связные вернулись и доложили, что роте удалось скрытно войти в устье Псижи, однако глубокий снег задерживает продвижение. Теперь оставалось только ждать сигнала – три красные и три зеленые ракеты, – который должен был поступить оттуда, как только рота, пошедшая в обход, достигнет рубежа атаки.
Шмелев сел на лед и смотрел туда. Черно-синяя полоса берега разделяла лед и небо.
В трубке зазвучал голос командующего.
– Я – Марс. Понял вашу идею. Придумано неплохо. Буду ждать результата. И учтите, Шмелев, я помню все, что вы мне сказали. Я буду помнить до тех пор, пока вы не возьмете берег.
– Понял вас. Разрешите взять перерыв?
Шмелев еще держал трубку в руках, когда влево от Устрикова, за берегом, приглушенно и далеко заговорили пулеметы.
– Ракеты! – крикнул он, бросая трубку.
– Где стреляют? – удивленно сказал Плотников. – Им еще метров пятьсот до исходного...
За черным срезом берега начали быстро взлетать ракеты: одна, три, пять, десятки ракет – желтые, зеленые, синие – и ни одной красной. Они поднимались и сходились в одной точке – словно яркий полосатый шатер повис там, за берегом.
Шмелев уже бежал по льду. На секунду ему послышалось, что стрельба утихает, но трескотня пулеметов стала еще громче, и, заглушая пулеметы, гулко заработала автоматическая пушка.
Он упал грудью на телефон и закричал:
– Обушенко, Обушенко. Где ты?
– Чего орешь? И так слышу, – ответил Обушенко. – Хана!
– Что там? Ты ближе. Что ты видишь?
А полосатый разноцветный шатер стоял за черным срезом берега, и пулеметы били без устали. Шмелев бросил трубку и побежал. Огненный шатер прыгал перед глазами, отблески ракет ложились на лед. Связные с трудом поспевали за ним. Он услышал далекий тоскующий голос и побежал еще быстрее, чтобы убежать от этого исступленного заунывного зова, а голос преследовал его по пятам и сулил беду.
...Мой любимый, возлюбленный мой, сердце мое не слышит тебя, сердце мое раскрылось для слез! Много людей на земле, но ты один среди всех, и никто мне не нужен, ты, только ты, мой любимый, один среди всех. Много людей на земле, и брат разлучился с братом, сын – с отцом, жена – с мужем, и я – с тобой; оттого и плачет земля и сердце раскрылось для боли. Много людей на земле, но земля огнем перевита, и падают наземь живые один за другим, как снопы: ведь земля огнем перевита, но только не падай ты, мой любимый, один среди всех. Лучше сама я пойду и лягу, телом своим закрою, только не падай ты. Услышь, как стучит и тоскует сердце мое. Хочешь, лягу с тобой на землю сырую, на холодный лед, согрею тебя своим одиноким телом, лишь бы рядом с тобой, потому что щеки мои пожелтели, грудь моя высохла, и сердце открыто для слез, и тело мое одинокое ждет не дождется тебя. Как мне тяжко, сказать не могу. Вот вчера я упала прямо у станка. Мне почудилось вдруг, что тебя не стало. Сердце зашлось, так и бухнулась на пол прямо у станка. Подруги сбежались, мастер пришел, а я ничего не вижу, потому что вдруг увидела, как ты бежишь по лесу среди сосен, падаешь в снег. Мне воду подают, а я ничего не слышу и тебя зову, а сердце плачет. Сегодня у меня отгул, занялась стиркой, а сердце плачет и ноет, и завтра то же, пока ты не услышишь меня, не придешь ко мне, не укроешь меня своим телом. Земля огнем перевита, и падают наземь живые, но только не падай ты, тогда и мне не подняться. Много людей на земле, но ты один среди всех, сердце раскрылось для боли, одинокое сердце мое!..
Шмелев резко остановился. Полосатый шатер над Псижей поредел, стал медленно опадать и, наконец, погас. Стрельба резко оборвалась. Нездешний голос умолк в отдалении.
Обушенко сидел на льду, зажав автомат меж колен. В руках у него была фляга.
– Слышал, как накрыли? Засада была. – Голос его оглушительно прозвучал в наступившей тишине. – Хочешь? Пей! Есть за что.
– Нас бьют по частям, – зло сказал Шмелев. – Где Павел? Дай!
Обушенко выругался, закинул голову назад и стал пить большими судорожными глотками. Пулеметы на берегу снова открыли огонь.
– Дай!
Обушенко послушно протянул флягу. Шмелев сделал глоток и прицепил флягу к поясу.
– А вот и сам папа, – сказал Обушенко и снова длинно выругался.
Клюев двигался странными, неровными толчками, часто оглядываясь и поворачиваясь всем телом. Он подбежал к ним и остановился, но Шмелев мог бы поручиться, что он не видит их. Лицо его было белым, ни кровинки. Даже в густом синем мраке было видно, какой он бледный.
– Комиссара несут, – глухо, с трудом выговорил он. – Давай скорей атаку. Где ракетница?
– Подожди, Павел, надо же артиллеристов предупредить. – Шмелев положил руку на плечо Клюева, но тот резко сбросил ее, словно его обожгло это прикосновение. Он смотрел на Шмелева пустым взглядом, руки его шарили по поясу и ничего там не находили.
– Порядок, – мрачно сказал Обушенко. – Сначала там, теперь здесь. Клади всех. Положим всех и домой пойдем.
Клюев наконец узнал Шмелева:
– Сергей, умоляю. Христа ради прошу. Сына моего ради. Накрылась рота. Ни один не ушел. Комиссара несут. Прошу, скорей. Я сам пойду. – Пустые, отрешенные глаза Клюева ничего не видели, только бегали и никак не могли остановиться. Поднимались ракеты, и лицо Клюева становилось то желтым, то зеленым. Только глаза не изменяли ни цвета, ни выражения: в них ничто уже не входило. Шмелев опять увидел перед собой застывшие глаза связиста, крепко схватил Клюева за руку.
– Садись, Павел. Выпьем на дорогу.
– Идем, – Клюев вырвал руку. – Скорей. – Он уже ничего не слышал.
– Павел, садись, прошу.
Тот вскинул голову и закричал пронзительно:
– Приказываю в атаку! Бего-ом!
Шмелев обхватил его со спины и прижал к себе. Но Клюев резко вывернулся и повернул к Шмелеву лицо со страшными, пустыми глазами.
– А-а, боишься? Трус! Воевать боишься? – с торжеством кричал Клюев.
Шмелев сжал кулаки. Что-то оборвалось в нем чуть пониже сердца. Он выхватил ракетницу и стал давать ракеты вдоль цепи, сознавая, что совершает ужасное и непоправимое.
А солдаты, завидев сигнал, уже поднимались в атаку.
И они пошли. В руках у Клюева почему-то оказался ручной пулемет. Он бежал первым, и пулемет бился в руках. Шмелев побежал вправо, к своим, и ему приходилось бежать быстрее, чтобы быть впереди цепи. Он бежал, и лицо его горело, словно его ударили.
Пулеметы заработали на берегу, и ракеты одна за другой пронизывали белесую мглу. Шмелев увидел, что цепь поднялась до самого конца, и побежал прямо к берегу.
Быстрый бег успокоил его, и он мог уже следить за боем. Он бежал и слушал, как немецкий пулеметчик умело и хладнокровно бьет прямо в цепь. Спокойно и ровно, не сбивая прицела, тот невидимый пулеметчик поворачивал ствол, и свист пуль то удалялся вправо и затихал вдали, то снова возвращался к Шмелеву, нарастая, угрожая, пронзительно проходил мимо и уходил влево затихая. Кто-то вскрикнул там и упал. И опять очередь идет на него, а он бежит, слушая ее приближение, ближе, ближе, совсем близко – он не увидел, не услышал, а всей плотью своей ощутил, как две пули прошли мимо, справа и слева от сердца. Прошли – и он пробежал в тесном пространстве между ними. И позади бегут солдаты.
В этот момент Шмелев увидел Клюева.
Клюев бежал в центре. Он был ближе всех к берегу, и цепь стремилась за ним. Он бежал, выкрикивая бессвязные слова, и ничего не видел, кроме берега. Там на берегу можно лечь и отдохнуть, потому что это тихий, мирный берег, покрытый жарким золотым песком, – смуглые женщины лежат там на песке, а вокруг них бегают с криками дети. Он бежал к берегу, а берег ускользал от него, и ему казалось, будто он входит в теплую, прозрачную воду.
Обе его ноги почти сразу же были перебиты пулеметом, и ногам стало тепло от крови; он не понимал этого и бежал, высоко вскидывая ноги, словно вбегал в воду, и вот вода уже по колено, по пояс; ему стало совсем тепло – третья пуля пробила грудь, – но он продолжал бежать, а потом бросил пулемет и поплыл сквозь теплую воду к далекому берегу, к тому самому, к которому должен был приплыть. Он плыл изо всех сил, а берег уходил все дальше и закрывался холодным клубящимся туманом. И вот уж ничего не видно: ни золотого песка, ни детей, ни смуглых женских тел – лишь ядовитый туман клубится, и одинокий тоскующий голос зовет кого-то...
Он лежал на льду и продолжал двигать руками, будто плыл. Солдаты вокруг падали на лед, словно круги расходились по воде, – цепь залегла.
Шмелев видел, как упал Клюев, и почувствовал за собой гнетущую пустоту. Он остановился, побежал назад, а пулемет бил в спину, стыд и отчаяние толкали его в темноту.
Клюев был еще жив, когда прибежал Шмелев. Он лежал спокойно и все понимал и слышал, хотя глаза были закрыты. Его подняли, понесли прочь от берега. Кровавый, дымящийся след стлался за ним по льду.
Навстречу бежали Плотников и радисты с радиостанцией. Они молча сошлись и положили Клюева на лед. Пулеметы били редкими, короткими очередями.
Шмелев встал на колени. Клюев открыл глаза и узнал его.
– На берег, – сказал он. – Иди на берег, Сергей. И Володьку с собой возьми.
– Хорошо, Павел, возьму.
– Володька, сын мой. Он уже большой, уже полгодика. На меня похож, вылитый. Я деньги посылал, ты не думай. А теперь ты будешь посылать. Адрес возьми. А потом поедешь и заберешь его. И на берег пойдете вместе – утром рано. – Он говорил негромко и свободно, глаза у него были ясные, спокойные.
Прибежал Обушенко. Судорожно, громко глотая слюну, он лег рядом с Клюевым и обнял его.
Радист включил приемник, и в трубке послышался сердитый голос:
– Луна, я – Марс, почему не выходишь на связь? Где Клюев? Первый вызывает Клюева. Как понял? Прием.
Шмелев молчал и держал руку Клюева в своей ладони.
– Прощай, Сергей. Скажи им, что берег наш. Мы ведь взяли, да? Мы ведь на берегу лежим? – Клюев хотел поднять голову, чтобы осмотреться, но каска была слишком тяжелой для него. Он застонал.
Шмелев промолчал.
– Луна, почему не отвечаешь? Дайте к аппарату Клюева.
Клюев закрыл глаза. Лицо его натянулось и застыло.
Синяя мгла просветлела. Ракеты стали бледнее. Смутные очертания берега медленно проступили на краю ледяного поля – синяя глыба церкви вздулась в центре деревни.
– Луна, я – Марс. Ответь. Тебя не слышу. Слышишь ли меня?
– Будем отвечать? – спросил Плотников.
– Убери ее подальше, – сказал Шмелев.