Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)
Иногда ему казалось, что время застыло. Война отняла у него не только будущее, но и прошлое. На войне, полагал он, стоило жить лишь ради войны, а ее-то как раз и не было – одна вода, вода, вода... Он потерял счет дням и неделям и чувствовал, что ему становится все труднее держать себя в руках. Последние усилия Шмелева уходили на то, чтобы никто не заметил, как ему плохо.
Он оторвался от стереотрубы и увидел, что молодой лейтенант смотрит на него растерянно и с обидой.
«Ага, – заметил про себя Шмелев, – его уже проняло».
А вслух сказал:
– Учти, Войновский, раз мы пришли сюда, в такое распрекрасное место, нам придется идти дальше и брать все это. Поэтому – сиди. Восемь часов за трубой каждый день. Сиди так, чтобы я тебя ночью разбудил и ты мне назубок ответил, какая у него оборона. Что нового он настроил? Что готовит?
– И давно вы тут стоите, товарищ капитан? – спросил Войновский, и Шмелев уловил нотку сочувствия в его голосе.
«Видно, я стал совсем плох», – горько подумал он и сказал:
– Запомни, что я тебе сейчас скажу. Мне тоже не нравится здесь сидеть на этом распрекрасном берегу. И я не собираюсь здесь засиживаться. От нас самих зависит, как скоро мы пойдем туда. – Шмелев показал глазами в озеро, стараясь сделать это так, чтобы не видеть воды: он уже нагляделся на нее до тошноты.
– Понимаю, товарищ капитан, – сказал Войновский. Он был чертовски молодой, высокий, большеглазый, рвущийся в бой, перетянутый тугими ремнями. Час назад он заступил на первое боевое дежурство и еще ни разу, даже в трубу, не видел живого врага – вот какой молодой и зеленый он был. А потом он понюхает пороху и в одно мгновенье перестанет быть молодым.
– Теперь посмотри в трубу, – разрешил Шмелев.
Войновский прильнул к окулярам и тотчас вскрикнул. Шмелев улыбнулся про себя: все, кто впервые смотрели в трубу, вскрикивали от неожиданности.
Стереотруба с оптической насадкой давала двадцатикратное приближение, далекий вражеский берег становился неожиданно близким и казался оттого еще более враждебным. Чтобы точнее вести наблюдение, обе трубы на маяке были настроены синхронно.
Шмелев посмотрел в свою трубу и тоже присвистнул от удивления. По шоссе медленно ползли четыре самоходных орудия. В перекрестие окуляра сквозь толщу слегка вибрирующего воздуха были отчетливо видны длинные стволы пушек, черные кресты на бортах. Тупоносая легковая машина обогнала орудия. За ними тянулся конный обоз с высокими фурами. Весь вражеский берег был в движении.
Самоходные пушки прошли по-над берегом, скрылись в деревне. Войновский с удивлением смотрел на Шмелева.
– Вот видишь, – одобрил Шмелев. – Сразу обнаружил важное передвижение в стане противника. Теперь смотри и запоминай.
Юрий резко повернулся к стереотрубе, ремни на нем захрустели, и Джабаров, сидевший позади на ящике, поднял голову, чтобы посмотреть, что там хрустит.
– Видишь церковь? – говорил Шмелев, не отрываясь от окуляров. – Все отсчеты веди от церкви. Деревня называется Устриково. Церковь в ней – ориентир номер один.
– Понимаю, товарищ капитан.
– Левее ноль-десять. Немцы прокладывают оборону. Видишь?
– Ой, сколько их! – воскликнул Войновский. – Строем идут.
– Следует говорить – около полуроты.
Войновский поежился под взглядом Шмелева и снова принялся смотреть.
– А бурые полоски вдоль берега – что это?
– Окопы.
– Ой, сколько... – Войновский осекся и перевел дух. – Противник прокладывает на берегу двойную линию траншей.
– Правильно. Значит, в этом месте он и ждет нас. Эти окопы и придется нам брать.
– Почему же надо идти именно туда? Ведь если южнее взять – будет ближе.
– Южнее – болота. А через Устриково проходит дорога. Автострада. Чертовски важная. Помнишь, по карте показывал? На ней держится весь южный участок.
– Но как же мы попадем туда? – спросил Войновский; он уже освоился и начинал кое-что соображать.
– Как Днепр форсировали. Читал в газетах?
– Так то же Днепр, река, – сказал Войновский с тоской. Он рвался на фронт, мечтал о жарких сражениях, ночных вылазках, а вместо этого должен смотреть на врага в трубу за тридцать километров. Да и это ему разрешили лишь на третий день.
– Не зевай, Войновский, доложи, что видишь. – Шмелев понимал, что в таких случаях лучше всего просто не давать опомниться, чтобы не было времени подумать, в какой тяжелый переплет ты попал.
– Из Устрикова вышел катер противника, – доложил Войновский. – Движется на северо-запад, в немецкий тыл.
– Точно, – одобрил Шмелев. – А на катере, наверное, солдаты сидят, покуривают. Целую роту, наверное, можно на такой катер посадить. Соображаешь?
– Соображаю, товарищ капитан.
«Куда тебе, – невесело подумал Шмелев. – Я и сам не знаю, что можно сделать, раз мы попали в такой переплет. У нас не то что катера, лодки захудалой нет. Видно, пока стоит вода, нам отсюда не выбраться». Он поймал себя на том, что думает о будущем, и усмехнулся.
– Джабаров, запиши в журнал насчет самоходок и катера, – сказал Шмелев и посмотрел вниз, вдоль берега.
Маяк Железный находился на юго-восточном берегу Елань-озера, там, где в озеро впадала Словать-река. У подножья маяка стоял длинный бревенчатый сарай, в котором размещался узел связи и жили солдаты. Напротив, в пятистенной рубленой избе жили офицеры. Вдоль сарая протянулась коновязь с кормушками, с другой стороны дымилась походная кухня.
В основание маяка был уложен массивный бетонный куб. Из куба вырастали четыре параллельных балки, соединенные перекладинами. С внешней стороны балок шла крутая лестница, на ней были устроены две площадки. Наверху находилась широкая круглая площадка, крытая железным грибом и огороженная дощатыми стенками.
Маяк был автоматический. Приспособление с часовым механизмом каждые тридцать секунд открывало сильную ацетиленовую горелку. Вспыхивал белый проблесковый огонь, и свет его был виден ночью за сорок километров.
Маяк не работал третий год. Он был потушен в первые месяцы войны, когда немцы подошли к Елань-озеру. Маяк стал наблюдательным пунктом, и Сергей Шмелев часто думал о том, что на войне даже неодушевленные предметы могут превращаться в свою противоположность.
Прямая телефонная связь соединяла маяк со штабом бригады, а из штаба бригады шла в штаб армии – с маяка можно было заметить любое важное передвижение войск противника и за пять минут доложить о них хоть в Ставку. Впрочем, до сих пор сведения не шли дальше армии: настолько будничными и неинтересными были они.
– Вижу лодку на Словати, – доложил Джабаров. – Разведчики едут.
Шмелев оставил стереотрубу и перешел на другую сторону площадки. Лодка плыла по Словати, и в ней сидели шесть человек.
– Наблюдай, Войновский, и не думай о всякой ерунде. – Шмелев кивнул Джабарову, поднял крышку и первым полез в люк.
...Они сошлись на переправе. Шмелев спрыгнул с лошади, а лодка мягко и неслышно врезалась в камыши. Стройный, с осиной талией капитан ловко, по-кошачьи прыгнул на берег и, почти не касаясь земли, пошел к Шмелеву. Пятеро остались в лодке. Все они были в брезентовых маскировочных халатах. Только капитан был в шинели с полевыми погонами. На корме сидел сержант с испуганным лицом, на коленях у сержанта стоял ящик с голубями.
Капитан в шинели подошел ближе. Шмелев приложил руку к фуражке и сказал:
– Капитан Шмелев.
– Чагода́, – ответил капитан и принялся быстро, неслышно ходить вокруг Шмелева и дерзко разглядывать его. – Так это ты и есть? Да?
– Да, это я, – ответил Шмелев.
– А это твой ординарец? – спросил Чагода и посмотрел на Джабарова, который стоял у лошадей.
– Совершенно верно, это мой ординарец.
– Татарин?
– Так точно, татарин, – ответил Джабаров.
– Как фамилия?
– Джабаров.
– Признавайся, Джабар, хочешь ко мне в разведку? Есть вакансия...
– Не могу знать, – ответил Джабаров и посмотрел на Шмелева.
– Не выйдет, – сказал Шмелев.
– Так, так. – Чагода все ходил вокруг да около и хитро улыбался. – Так ты и есть Шмелев? Сергей Шмелев? И ты меня не узнаешь?
– Чагода, Чагода... – Шмелев поднял голову и посмотрел на небо. – Ах, Чагода... Нет, не помню.
– А майора Казанина помнишь?
– Казанина? Майора? Нет, никогда не знал.
– Брось прикидываться. Мы же с тобой в штрафбате служили. Помнишь Фанерный завод?
– Ах, Фанерный?.. Ни разу не был. И в штрафном не служил.
– Боишься признаться? Дело прошлое. Я тебя хорошо запомнил. Помнишь, как он нас по стойке смирно держал? Крепкий был мужик, сила.
– Чего привязался? Говорят тебе, не служил.
– Выходит – это не ты? – разочарованно спросил Чагода.
– Выходит – не я...
– Ладно, еще послужишь, – Чагода подошел к Шмелеву и сильно хлопнул его по плечу. Рука у него была тяжелая.
Шмелев засмеялся и тоже хлопнул Чагоду:
– Если с тобой – согласен.
– Ладно. Тогда на лодке тебя прокачу. Поехали на маяк.
– Просматривается с того берега. Сейчас выходить опасно.
– Опасно? – Чагода схватился за живот и раскатисто захохотал. – Ох, уморил. До немца тридцать километров, а он опасно... До передовой триста метров, а до немца тридцать километров – вот потеха.
С мрачным видом Шмелев слушал издевательства Чагоды: к этому он тоже привык с тех пор, как попал сюда. Чагода перестал смеяться.
– Слушай, капитан, ты всегда такой сердитый?
– Какой есть, – ответил Шмелев.
– А ухой моих орлов угостишь?
– Уха будет, – Шмелев улыбнулся.
– Куц, – крикнул Чагода, – оставь в лодке человека. Остальные – к маяку.
– Есть, – ответил Саша Куц, и разведчики в лодке зашевелились, поднимая мешки и автоматы.
Шмелев и Чагода пошли к маяку. Джабаров пропустил их и повел лошадей следом.
– Хороший парень, – сказал Чагода, оглядываясь на Джабарова. – Отдай. Ты ведь в первом же бою его угробишь. А у меня в штабе он целей будет. Отдай мне.
– Никогда!
– Ладно: уговорил. Если бы не ты, взял бы его к себе. А у тебя не возьму.
– Хочешь подъедем? – спросил Шмелев, добрея.
– Люблю по земле ходить. – Чагода снова оглянулся и посмотрел на лошадей. – Хороший у тебя вороной. Всем вороным вороной.
– Нравится? Бери. И сена дам.
– Богато живешь. Князь удельный.
– Что ж еще на этом проклятом берегу делать? Косим сено, лошадей холим, рыбу ловим, наградные листы друг на друга пишем.
– Молодец. А еще что?
– Жалеешь? – Шмелев усмехнулся.
– Послушай, капитан. Ты вспоминай. Что было в мирной жизни, то и вспоминай. Помогает.
– Не могу. Забыл.
– А ты попробуй. Раз в такое место попал, придется попробовать.
– Отвяжись.
– А я гражданку всегда вспоминаю. Эх, красиво жили...
– Отвяжись, тебе говорят, – Шмелев посмотрел назад, на дорогу, где шли разведчики. – Куда они пойдут?
– Туда, на шоссе. Чуть поближе Устрикова.
– Там есть один скрытый подступ. Поднимемся на маяк. Я тебе покажу.
Лодка уходила в сумерках. Волны мерно выбрасывались на берег и несильно качали лодку. Куц стоял на корме. В руках у него ракетница. Двое – на веслах. Сержант с испуганным лицом сидел на носу, держа в руках ящик с голубями. Даже в быстро густеющих сумерках было видно его испуганное лицо, однако казалось, никто не замечал этого.
– Морозов, – крикнул Чагода, – ты чего ящик в руках держишь? Поставь его, поставь, не бойся.
Сержант послушно поставил ящик под банку, и лицо у него стало совсем испуганным.
– Смотри, Сашка! – кричал Войновский Куцу. – Не пей сырой воды. Кутай шею шарфом, а то простудишься!
– Передавай привет папе и маме, – ответил Куц. – И еще Комягину.
– Эх, жаль, Борька не пришел.
– Не беда, утром увидимся. Встречайте нас утром. – Куц хотел толкнуть лодку от берега.
– Стой! – крикнул Чагода. – Плюнь через левое плечо.
– Зачем, товарищ капитан?
– Лейтенант Куц, отставить разговоры. Приказываю плюнуть через левое плечо.
Куц пожал плечами и плюнул в озеро.
– Я тебе дам – встречайте. Только вернись у меня. Сразу получишь пять суток. – Чагода подошел к самой воде и резко толкнул лодку ногой.
Лодка закачалась на волнах, потом гребцы развернули ее носом вперед, и она пошла, плавно поднимая и опуская корму. Куц обернулся и помахал ракетницей.
– Если что, топите лодку на день в камышах, – крикнул Чагода. Куц часто закивал головой.
Лодка быстро удалилась. Сначала не стало видно весел, потом головы разведчиков и лодка слились в одно серое пятно, потом серое пятно слилось с темной водой и стало постепенно растворяться в ней.
– Теперь ты видишь, – сказал Шмелев, обращаясь к Войновскому и продолжая разговор, начатый утром, – как можно попасть на тот берег?
– Да, – приглушенно ответил Войновский. Он стоял, подавшись вперед, и смотрел в озеро – глаза его стали еще больше.
Шмелев отвернулся, будто заглянул по ошибке в чужую дверь. Провожать всегда тяжелее, чем уходить, но всегда кто-то уходит, а кто-то остается. Есть только те, кто уходят первыми, – последних нет. Мелькнул последний вагон, тускло засветились открывшиеся рельсы, и красный огонь вспыхнул на стрелке. Ненадолго. Придет другой состав, светофор выпустит зеленый луч – и все начнется сначала. Последних нет. Ведь и для тех, кто остается на берегу, уготована та же дорога.
– Да, невеселое у тебя место. – Чагода хлопнул Шмелева по плечу. – О чем задумался? Пойдем рыбу есть.
На берегу выставили специальный пост, чтобы встретить разведчиков, но лодка не пришла ни на третий, ни на пятый день. Даже голуби не вернулись.
ГЛАВА VОбщее построение было назначено на час дня.
Небо до горизонта было обложено низкими, тяжелыми тучами, шел дождь, мелкий и частый, как тонкая проволока.
Батальон стоял в каре. Все солдаты чисто выбриты, подшили свежие подворотнички к гимнастеркам, начистили оружие, сапоги и теперь стояли под дождем, ожидая полковника. Шинели сделались черными на плечах и спинах, солдаты стояли, переминаясь с ноги на ногу, пытаясь согреться или переменить положение, чтобы облегчить промокшее место.
– Прекратить шевеление. – Войновский строго посмотрел вдоль строя. – Команды «вольно» не было.
Строй на минуту застыл, а затем снова пришел в незаметное движение. Дождь однообразно шелестел по траве, по солдатским спинам.
Шинель Войновского стала тяжелой, капли сочились по пилотке, попадали за воротник, просачивались под гимнастерку.
Комягин прохаживался перед строем роты и всем своим видом изображал, что никакого дождя и в помине нет, а шинель у него черная до самых лопаток и сапоги в жирных пятнах глины.
Четвертая сторона каре открыта; там проходила дорога, ведущая от леса к деревне. Солдаты часто смотрели на дорогу, но на ней ничего не было видно. За дорогой, прямо у околицы, стоял невысокий сарай – внеочередной наряд Шестакова. Время от времени одинокие фигурки выбегали из строя, скрывались в сарайчике, а потом бежали обратно.
В центре каре установлен длинный, дощатый стол, и дождь назойливо стучал по доскам. Вокруг стола толпились офицеры.
Стоя в строю, Шестаков говорил соседу:
– Мокрый дождь. Мужику рожь, а солдату – вошь.
– Ничего, просохнем. В атаку-то не погонят.
В ноги Шестакова ткнулось что-то мягкое, теплое. На мокрой земле, положив морду на сапог, сидела собака. Шестаков хотел было нагнуться, но пес вскочил, выбежал перед строем, прыгая и лая. Солдаты стояли в строю и, казалось, не замечали собаку. От группы в центре каре отделился Джабаров.
– Командир второй роты, к командиру батальона! – крикнул он, не добежав до Комягина, и Комягин побежал за Джабаровым, разбрызгивая воду сапогами. Было видно, как Комягин вытянулся перед Шмелевым, а потом отдал честь и побежал обратно. Добежал до Войновского, что-то сказал ему.
Войновский быстро зашагал вдоль шеренги, смотря на солдат. Увидев Шестакова, остановился.
– Шестаков, уберите собаку.
– Какую собаку? – удивился Шестаков. – Она же не моя собака, заблудшая. У нее свой хозяин есть.
– Ах, какой вы непонятливый. Приказ командира батальона – убрать! Ясно?
– Значит, можно? – Шестаков обрадованно вышел из строя, присел перед собакой на корточки. – Иди, песик, иди, приказ на тебя вышел. – Собака доверчиво пошла на руки. Шестаков спрятал ее под шинель, деловито зашагал через поле к избам.
Из деревни выбежал связной, и все поняли, что это означает; командиры взводов, не дожидаясь приказания, стали выравнивать ряды, и солдаты сами подтянулись, поправляя шинели, ремни, автоматы.
Шмелев подошел к столу, приподнял его за узкий край. Широкие ручьи пролились со стола на землю.
Разбрызгивая грязь и воду, зеленая машина катилась по дороге к открытой стороне каре. Шмелев во весь голос скомандовал: «Батальон, смирно!» – и побежал к дороге.
Полковник Рясной ступил из машины прямо в лужу и принял рапорт. Он стоял в густой жиже, приложив руку к фуражке, строго смотрел на Шмелева. Потом они пошли в каре – впереди Рясной, за ним Шмелев. Последним шагал адъютант с картонными коробочками.
Полковник остановился у стола, поздоровался. Батальон ответил на все поле.
Заместитель командира батальона по политической части капитан Рязанцев сказал речь о долге и патриотизме, и полковник стал раздавать награды. Солдаты один за другим подходили к столу, полковник пожимал им руки и отдавал коробки. Солдаты отвечали и шли обратно в строй, зажав коробку в кулаке, чтобы она не промокла.
Справа и слева от Войновского солдаты выходили из строя и возвращались. Стайкин ушел и вернулся с коробкой в руках, на ходу подмигнув Войновскому. Шестаков отнес собаку и встал в строй, и его тоже вызвали к столу.
Награждение закончилось. Офицеры у стола стояли и разговаривали, потом начальник штаба старший лейтенант Плотников побежал ко второй роте и крикнул:
– Командир второго взвода, лейтенант Войновский, – к командиру бригады!
Полковник Рясной стоял прямо, словно в нем была палка. Капли дождя стекали с козырька фуражки. Рясной посмотрел на Войновского, не узнал его и сказал:
– Слушайте, лейтенант, боевой приказ. Десять минут назад противник силой до двух рот высадил десант на восточном берегу Елань-озера, имея целью атаковать Раменки и захватить штаб батальона. Приказываю вам контратаковать врага и сбросить его в озеро. Полоса атаки... Соседи: справа...
Войновский слушал, стараясь не пропустить ни слова и дрожа от возбуждения и холода. Он никак не мог понять, правду ли говорит полковник, и ему хотелось, чтобы это было правдой и чтобы бой был настоящим.
– Атака производится углом вперед, – говорил полковник. – Ваш взвод должен сблизиться с противником и подняться в штыковую атаку. За вами вторым эшелоном пойдут другие. Ни в коем случае не допустите, чтобы противник погрузился на катера – уничтожьте его на берегу. Начало атаки... – Рясной посмотрел на часы и подумал немного. – Начало через пятнадцать минут – пожалуй, хватит. Сигнал атаки – красная ракета. – Полковник поднял руки и снова посмотрел на часы. Крупная капля упала с фуражки на циферблат, и полковник сердито встряхнул рукой. – Проверьте ваши часы по моим. Сейчас... Что же вы медлите?
– Виноват, товарищ полковник. У меня нет часов, товарищ полковник. – Войновский стоял красный как рак и сгорал от стыда.
– Так дайте же ему часы, – нетерпеливо сказал полковник. – Противник не ждет.
Плотников сорвал с руки часы и протянул их Войновскому. Тот зажал часы в кулаке и побежал.
Это было образцовое наступление, проведенное по всем правилам военного устава. Солдаты рассыпались в цепь и устремились к лесу, делая короткие быстрые перебежки, ложились в грязь, снова бежали. Войновский командовал звонким счастливым голосом, тоже падал с разбегу на грязную землю, вскакивал и бежал. Он был счастлив, что солдаты так легко и весело слушаются его, быстро исполняют команды – и голос его разносился над полем.
Перед лесом была неширокая болотистая лощина, которую можно было обойти, но Войновский скомандовал прямо, и солдаты побежали по лощине, проваливаясь в болото, а потом выбрались на сухое, и фигуры их замелькали среди сосен.
Офицеры шли по дороге и смотрели, как проходит атака.
Сергей Шмелев шагал за цепью, глядя под ноги. Он не хотел видеть шумливых сосен, тягучей серой воды, унылого берега, к которому они будто примерзли. Они пришли сюда и застряли тут – проклятое место, забытое не только богом, но и Верховной ставкой. Если бы не ежедневное довольствие, можно было бы подумать, что их забыли все и вся, но интенданты все-таки помнили о них, упрямо снабжали крупой, махоркой, американскими консервами и даже снарядами, которые до сих пор никому не были нужны и лежали штабелями на батареях.
Почему мы торчим здесь, на этом распроклятом берегу? Война третий год, а мы все еще торчим в глубине России. Неужто немцы так сильны, что мы вынуждены торчать тут? Или есть другие причины...
– Пора, капитан, – окликнул его полковник Рясной, но Шмелев, казалось, не слышал и продолжал шагать по лужам. – Капитан, время! – повторил полковник громче.
Шмелев раскрыл планшет с картой. Он снова очутился в лесу. Сосны шумели над головой, солдаты старательно делали перебежки, полковник Рясной шагал рядом, наблюдая за цепью, – все было по-прежнему, и атака шла полным ходом. Шмелев посмотрел сбоку на Рясного. Чуть сгорбившись, заложив руки за спину, тот осторожно переставлял ноги, стараясь выбрать место посуше. Замполит Рязанцев и старший адъютант батальона Плотников шли несколько позади в окружении связных. В лесу то и дело попадались заболоченные низины, и тогда под ногами смачно чавкало.
Шмелев посмотрел на часы и сказал негромко:
– К чему все это? – Он шагал напрямик и мечтал как можно скорее выбраться отсюда.
Рясной усмехнулся:
– А я вот к тебе ехал, местечко обнаружил замечательное. Перед Раменками поле с ботвой помнишь? А за ним уступчик – ну, точная копия того берега. Против Устрикова такой же уступчик. Так что не горюй, Сергей Андреевич, в следующий раз там повторим.
– Вы думаете, мы все-таки пойдем туда? – спросил Шмелев, и на лице его появился некоторый интерес к происходящему.
– Больше нам идти некуда. Обещаю, что пошлю тебя первым. Эх, черт! – Рясной схватился за поясницу.
– Себя бы пожалели, коли нас не жалко, – сказал Шмелев с упреком.
– Следи за часами. Следи, не отвлекайся.
– Еще три минуты, – заметил Шмелев и прибавил шагу.
Три минуты – совсем не мало. Можно успеть побывать во многих местах. Надо только точно рассчитать, чтобы хватило ровно на три минуты, не заходить слишком далеко и не вспоминать Наташу, потому что для нее никогда не хватало времени, – хотя ведь никогда нельзя знать заранее, куда кривая вывезет.
На улице было много ребят, и после школы все бежали к пруду, где шла игра в «красных» и «белых». Беляки ловили Чапаева. Ребят было много, а Чапаев один, но все-таки каждый из нас хотя бы раз побывал Чапаевым, а я даже дважды, и оба раза меня ловили, потому что я не умел нырять и тут же хлебал воду, а беляки кричали: «Тони, тони!» Тогда я пустился на хитрость и нырнул под мостки – только меня и видели! Ребята перетрусили и побежали за взрослыми. Я совсем закоченел, пока они шарили по пруду баграми. Потом мне надоело, я выскочил на берег, а они за мной с палками: «Сейчас дадим тебе Чапаева!..» Я бежал и быстро согрелся, мне опять стало весело, но после мы уже не играли в эту игру. А у девчонок были свои игры: куклы или классы, или как у той маленькой Кати, которую я так и не видел ни живой, ни мертвой, хотя она жила неподалеку от заставы – за одним лесом и за одной рекой. Мы держались на заставе два дня, пока не поняли, что пора выбираться из окружения. Катя тоже любила играть и в то лето собирала бабочек, накалывала их на тонкие иголки и втыкала в большую коробку со стеклянной крышкой. Коробка с бабочками осталась нетронутой. А вся изба разворочена – сквозь огромную дыру видно, как бомба прошла через крышу, вошла в печь и разнесла на куски весь дом, только бабочки целы. Просто чудо, что они уцелели. И рядом лежал раскрытый дневник: «22 июня. Сегодня неудачный день. Бабочек нет. По радио сказали, что началась война. Мама плачет. Еле ее успокоила». Пол, стены, стол – все залито кровью, и на бабочках тоже кровавые пятна. Я стоял, будто истукан, и не мог сообразить, какое сегодня число, потому что прошло сто лет с той минуты, когда началось все это, – и совсем не так, как нам говорили. Кто же нам говорил, что так будет с Катей? Я выскочил из избы и пошел напрямик через поле. Немец заметил меня, стал кружиться и бить из пулемета. Я выпустил в него всю обойму, а он все кружился: хотел, чтобы я упал или хотя бы лег. А я его не боялся. Я шел и ругался на чем свет стоит – и кулак ему показал. Кто же нам говорил, что они будут так кружиться над нами? Он расстрелял все ленты и улетел. И тогда я лег на землю и заплакал от злости и еще оттого, что все начинается с игры, а кончается окровавленными бабочками.
Шмелев посмотрел на часы и поднял ракетницу.
– Действуй, – сказал Рясной.
Красный след поднялся над соснами, бледно прочертил облака. Лес огласился криками «ура», треском автоматов. Солдаты вскочили и побежали в атаку. Всюду среди сосен мелькали серые фигуры.
Деревья расступились, и за ними открылась безбрежная водная гладь. Полковник Рясной остановился на опушке, наблюдая за тем, как бегут солдаты. Между берегом и лесом было неширокое чистое пространство. Но вот солдаты добежали до берега, прокалывая воображаемыми штыками воображаемые врагов. Скоро вся цепь вышла к берегу – дальше бежать было некуда.
Выбирая места посуше, солдаты ложились на траву, садились на камни, спускались и жадно припадали к воде. Дождь кончился. Солнце краем глянуло из-за туч, висевших над горизонтом, вода в озере сделалась темной, почти свинцовой. Стрельба прекратилась, и над берегом встала тишина.
– В центре хороший взвод, – сказал Рясной. – Кто командир?
– Лейтенант Войновский, – ответил Шмелев.
– Дельный офицер. Что он получил сегодня?
– Он из последнего пополнения. Еще не участвовал.
– А-а, – протянул Рясной. – Вспоминаю. Ты еще рыбу мне тогда за них прислал. Хорошие были судаки.
– Я людей на рыбу не меняю, товарищ полковник.
– Ладно, ладно. Объяви ему благодарность.
– Слушаюсь, – ответил Шмелев.
Вдоль берега были густо раскиданы валуны. Они вырастали прямо из земли, выставив покатые шершавые бока. Между двумя валунами был вырыт окоп полного профиля.
Войновский присел у валуна, очищая грязь, налипшую на сапоги. Он был возбужден и счастлив: взвод первым достиг берега, сбросил «врага» в озеро, и Войновский знал, что это очень важно.
– Сапоги-то слабоваты у вас, товарищ лейтенант. Тряпочку вот возьмите. – Перед Войновским с тряпкой в руке стоял Шестаков.
– Спасибо, Шестаков. – Войновский виновато улыбнулся. – Перед отъездом из училища не успели новые получить. Все выдали, ремни вот... а сапоги не успели.
– На войну спешили. Не куда-нибудь.
По ту сторону окопа неярко задымил костер, и солдаты со всех сторон тянулись на огонек. Шестаков прыгнул через окоп, присел у огня, доставая из-за пазухи сухие щепки.
– Дрова на кухне колол? – спросил Маслюк, высокий плечистый сержант со следами оспы на лице.
– Привет от старшины Кашарова, – сказал Стайкин. Солдаты засмеялись. Войновский не понял, почему они смеются, однако засмеялся вместе со всеми.
– Лейтенанта пустите, люди, – сказал Шестаков, двигаясь и давая место Войновскому.
Войновский прыгнул через окоп и сел ногами к огню.
– Вот скажите, товарищ лейтенант, – обратился пожилой солдат с длинным худым лицом, – зачем мы окопы тут копаем? Для какой необходимости?
– Как вам сказать? – Войновский замялся, видя, что солдаты замолчали и смотрят на него. – По-моему, это ясно. Немцы копают окопы на том берегу – в стереотрубу хорошо видно. Мы строим свою оборону на этом берегу.
– Для симметрии. Понял? – Стайкин сделал выразительный жест руками.
Солдаты вяло засмеялись.
Маслюк протиснулся вперед и встал у валуна, протянув к огню руки.
– Я вот знать хочу, товарищ лейтенант, как мы до тех окопов добираться будем? Сейчас-то вот спихнули их в озеро. А как до них живых добраться?
Войновский посмотрел на озеро. Солнце прошло сквозь тучу, багровый диск тускло задымился в плотном мареве низко над водой. Широкая багряная полоса растянулась по небу, кроваво опрокинулась в озеро. Далекого чужого берега не было видно – озеро преграждало путь. И оно же указывало дорогу.
– Как пойдем? – выскочил Стайкин. – А как Христос по морю, яко посуху, пройдем. Шестаков впереди, остальные за ним.
– Ты не балагурь, – сказал Шестаков. – Это дело серьезное. Надо берегом идти. Ведь озеро – оно круглое и со всех сторон берега имеет. Вот и надо берегом пройти. Справа или слева. Правильно я говорю, товарищ лейтенант?
– Возможно, – неуверенно сказал Войновский. – Такой вопрос должен решаться командиром бригады.
– Это верно, – сказал Шестаков. – Как прикажут, так и пойдем. Лодка-то пошла туда – и нету ее. Так и мы...
Из леса выехала зеленая пятнистая машина. От группы офицеров, сгрудившихся на опушке, отделилась высокая тощая фигура и зашагала на длинных ногах к машине. Офицеры взяли под козырек и стояли, не двигаясь, пока полковник садился в кабину и машина разворачивалась и выходила на дорогу. Машина скрылась в лесу, и офицеры опустили руки.
– Скоро и мы до дому двинемся, – сказал Маслюк.
– Только дом не тот.
– Нет хуже – в обороне стоять, – заметил пожилой солдат с длинным лицом. Войновский не помнил его фамилии.
– В бою тебе хорошо.
– В бою лучше: думать некогда. А в обороне мысли всякие лезут.
– Эпоха, – сказал Шестаков, вороша сучья в костре.
– Ты тоже недоволен? – спросил Стайкин.
– Вот я и говорю, – невозмутимо начал Шестаков. – Подвела меня эпоха. В первую войну, думаю, не дорос. Нет, забрили в пятнадцатом. Во вторую, думаю, слава богу, перерос. И опять не угадал, опять взяли. Эпоха такая, к нормальной жизни не приспособленная.
– Нет, вы послушайте, уважаемые зрители! – вскричал Стайкин, выворачивая губы. – Генерал-ефрейтор недоволен и жалуется на эпоху. Чем ты недоволен, кавалер?
Солдаты настороженно затихли, ожидая очередного представления, на которые Стайкин был мастак.
– Я всем доволен, – сказал Шестаков, расстегивая шинель и запуская руку в карман. – Время вот только жалко. Много времени потерял. Почитай десять годов потерял на войне. Сначала за царя воевал три года, потом еще три – за Советскую власть сражался. Теперь, значит, тоже третий год пошел, сколько еще будет – ясности нет.
– Черная неблагодарность! – вскричал Стайкин. – Война его человеком сделала. Был бы мужиком, и никто о нем не знал, если бы не война. А теперь человек. Кавалер.
– Я не человек, я – солдат, – спокойно ответил Шестаков. – Был я человек крестьянского класса. На гражданке мастером был, избы ставил, печи клал. На обе руки мог работать. Меня за двести километров просить приходили.
– Сортиры он ставил, вот что он делал. А война его подняла. Полковник ему ручку жмет, в газетах про него пишут. Поят, кормят, одевают да еще в газетах пишут.
