Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)
Осень стояла в тот год потрясающая, и солнце все время сверкало над нами. Было не жарко, и мы шагали с утра до вечера. В деревне девочка в белом платье подбежала ко мне, я подхватил ее на руки, в глазах ребенка не было страха от того, что она смотрела в лицо солдата. Мы ушли далеко, а она все махала рукой, мы шли по шоссе, и впереди, над рощами, над убранными полями маячил острый готический шпиль костела. Мы шагали к нему весь день, шпиль бродил по горизонту, потом встал прямо надо мной, и я вошел внутрь. Служба уже кончалась, женщины в белых платках сидели на скамейках, слушая орган и хор. Лучи солнца проходили сквозь высокие стрельчатые окна, внизу было сумрачно, прохладно, и музыка, слитая с женскими голосами, поднималась к солнцу. Девушка пела в церковном хоре о всех усталых в чужом краю, о всех кораблях, ушедших в море, о всех, забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол, и луч сиял на белом плече, и каждый из мрака смотрел и слушал, как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет, что в тихой заводи все корабли, что на чужбине усталые люди светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок, и только высоко, у царских врат, причастный тайнам, – плакал ребенок о том, что никто не придет назад, – я стоял и шептал стихи, как молитву, потом музыка кончилась, и я побежал догонять своих. Я не поверил этой молитве, мы уже не раз возвращались оттуда и снова вернемся, я знаю – вернемся потому, что я слышу, как любимая плачет и зовет меня. Ведь так не бывает, чтобы никто не пришел назад, всегда кто-нибудь возвращается. На берегу будут стоять женщины и ждать тех, кто вернется, и моя любимая ждет на берегу, корабль подходит, уже видны их лица, ищущие взгляды, и улыбки, и девочка в белом платье машет рукой, и бабочки пестро порхают над толпой – это мы возвращаемся. Мы придем, непременно придем, измученные, седые, все тело в глубоких шрамах, пустой рукав заткнут за пояс, и костыли гремят по мостовой, а города лежат в развалинах, дом порушен, на витринах – мешки с песком, хлеб дают по карточкам, но мы все равно вернемся, и не будет ничего прекраснее, чем то, что мы вернулись, потому что пушки перестали стрелять, огни зажглись в окнах, пахарь выходит в поле и можно начинать жизнь сначала.
Шмелев поднял руку, давая сигнал. Позади сухо захлопали минометы. Первые мины не долетели до деревни, а потом стали рваться за оградой, забрасывая в стороны острые железные колья и темные тучи земли и снега.
Солдаты медленно ползли по полю. Немецкие пулеметы за оградой замолчали.
– Дай. – Шмелев взял из рук Джабарова флягу, сделал несколько глотков. Ром был тягучим и огненным, он утишал боль в голове, и казалось, что раненое плечо болит слабее. Шмелев отдал флягу, захватил зубами снег, чтобы остудить рот.
Мины часто рвались за оградой, и было видно, как немцы поднялись и побежали, волоча за собой пулемет. Они скрылись за клубом, потом показались с другой стороны, выбежали в ворота и побежали вдоль домов. Через минуту немцы показались в поле за деревней. Их было около взвода. Они бежали по дороге и часто оглядывались. Двое с пулеметом сильно отстали и тащились позади. Второго пулемета с ними не было.
Минометы дали еще несколько залпов, потом солдаты поднялись и пошли через поле к деревне.
Это была уже четвертая деревня, которую они занимали с утра. Четвертая – и последняя перед железной дорогой.
Шмелев прошел вдоль ограды и вышел на улицу. Разбитый пулемет валялся на снегу за развороченной стеной, от пулемета шел широкий кровавый след, и в конце этого следа лежал мертвый немец в распахнутой шинели. Все окна в клубе были выбиты.
Солдаты молча сидели и лежали на снегу прямо у дороги. Трое копошились у колодца. На срубе стояла широкая заледенелая бадья, и солдаты поочередно пили, жадно прижимаясь губами к воде. Шмелев прошел мимо, и солдаты неспешно поднимались, вскидывали на плечи мешки и автоматы.
На развилке дорог в конце деревни Шмелев остановился и раскрыл планшет. Раненое плечо ныло, но он уже притерпелся к боли и старался только не шевелить рукой.
– Яшкин, – бросил он. Яшкин встал перед ним.
– Пойдешь со своими по левой дороге в обход. Маршрут – русло Псижи, до насыпи железной дороги. Там будет мост и разъезд Псижи. Пройдешь от моста к разъезду и ударишь по гадам во фланг. Задача ясна?
Яшкин повторил приказание.
– Действуй.
Яшкин побежал. Шмелев сделал знак рукой – солдаты пошли по правой дороге.
За деревней началось снежное поле. Яшкин уходил влево, поторапливая солдат взмахами руки, Комягин со своей группой шел впереди. Боже мой, как мало стало их, три крошечные группы, из которых не соберешь и полроты. Солдаты идут, тяжко опустив головы, и ноги у них свинцовые. Они идут и смотрят под ноги, а если дать команду на привал, они тут же лягут в снег и будут молча лежать, потому что познали такое, для чего не существует слов ни на каком языке. Одежда на них изорвалась, висит клочьями, они измучены и голодны, но все равно идут вперед. На лицах темнеют бурые пятна и язвы, оставленные огнем и морозом, многие ранены, но им сейчас не до этого, потому что они идут вперед по родной земле, сбивая с нее врага.
А впереди – долгий путь, и солдаты идут неторопко и ровно, не спеша и не отставая, как раз так, как надо идти, чтобы пройти весь путь до конца.
Где-то далеко работала артиллерия – снаряды изредка прилетали оттуда и ложились в поле. Один снаряд разорвался вблизи, выбросив столб снега и земли. Солдаты полежали в снегу, отдыхая, а когда осколки прошуршали над головой, поднялись, пошли дальше. Снег на поле был глубокий, мягкий, в нем хорошо прятаться от смерти, а под снегом земля, там тоже можно спрятаться – еще надежней и верней. Солдаты шли вперед, готовые в любую минуту закопаться в землю.
Еще три снаряда один за другим прилетели оттуда же. Солдаты чутко услышали их и легли, быстро работая лопатками. Снег взорвался тремя столбами с землей, косым парусом осел по полю. Солдаты подождали, не будет ли еще снарядов, а потом поднялись, кроме одного, который лежал ближе к воронке. Двое подошли к нему, убедились, что он мертв, подтащили за ноги к дороге и оставили на обочине. Они не стали закапывать его, потому что надо идти вперед и у живых нет времени и сил и потому что мертвому все равно, где лежать, а солдат закапывается в землю, чтобы жить. Они оставили тело на снегу и пошли вперед, ни разу не оглянувшись. Теперь их стало еще меньше. Но одним мертвым больше сделалось на родной земле.
Шмелев прошел мимо убитого и узнал пулеметчика Игната Маслюка. Тот лежал, раскинув руки, рот раскрыт в беззвучном крике.
– Дай, – сказал Шмелев. Джабаров отстегнул флягу. Шмелев сделал два глотка и пристегнул флягу к своему поясу.
За полем начинался кустарник. Солдаты уходили в него – сначала по пояс, потом по грудь, по плечи, солдатские каски, качаясь, двигались над кустарником. Потом и каски скрылись.
Теперь осталось совсем немного – кустарник, за ним железнодорожная насыпь. У немцев всего один пулемет. Еще немного – они возьмут дорогу и выполнят приказ, но это ровным счетом ничего не значит – за этим приказом последует новый, за лесом – другой лес, за высотой – другая высота, за берегом – другой берег, и сколько бы ни идти, всегда впереди будет расстилаться новый берег, которого надо достигнуть, и сколько бы высот ни брать, всегда будет новая высота, которую надо завоевывать. А они уже устали и обессилели...
Кустарник оказался недолгим, он начал редеть, и впереди опять стали видны солдаты. Они шли полусогнувшись и выставив автоматы.
Насыпь ровно и прямо шла через поле. За насыпью виднелся дальний горизонт и темная, в прогалинах полоса леса. По эту сторону насыпи шли столбы, левее был мост. Тонкие железные перильца, присыпанные снегом, поблескивали и просвечивали. Мост был цел. Подрывники капитана Мартынова так и не добрались сюда.
Дорога выходила из кустарника, поворачивала и шла к переезду. Там стояла крохотная будка в одно окно. Полосатый шлагбаум косо торчал над будкой. Между переездом и мостом, ближе к мосту стоял семафор с опущенным сигналом. Правее будки начинался разъезд, там видны товарные вагоны, странно покосившиеся и кривые.
Немецкий пулемет заработал неподалеку от будки. Солдаты легли в снег и стали отдыхать, постреливая из автоматов.
Солдаты Яшкина показались у моста – было видно, как они подсаживают друг друга, вылезают на берег и по одному перебегают к насыпи. Потом пошли гуськом вдоль полотна. Немцы не видели их: земля скрывала солдат. Шмелев пустил ракету, и солдаты поползли по полю к насыпи. Немецкий пулеметчик бил короткими, экономными очередями.
Яшкин уже подходил к переезду. У основания насыпи снег был глубоким, Яшкину стало жарко, он расстегнул полушубок и то и дело прикладывал к щеке холодную гранату. Он видел полосатую крышу будки, слышал, как почти прямо над головой бьет пулемет за насыпью. Яшкин сорвал предохранитель, поднял руку. Солдаты враз бросили гранаты. Пулемет захлебнулся; разрывы гранат передались через насыпь, земля под ногами заколебалась. Яшкин выскочил на насыпь и увидел убегающих немцев. Немцы изредка оборачивались, били из автоматов. Пули просвистели поверху, Яшкин упал на полотно, ощутил под снегом твердые шпалы. Посмотрел вдоль насыпи и не увидел ничего, кроме ровного, заметенного снегом полотна. Он понял – случилась страшная ошибка, вскочил, закричал, размахивая руками, спотыкаясь на шпалах, побежал к будке. Дверь поддалась не сразу, он с силой рванул ее, и навстречу хлынул огонь.
Будка поднялась и взлетела над насыпью, окутанная грязной тучей снега. На высоте взорвалась вторая мина, и Шмелев увидел, как будка стала переворачиваться и рассыпалась в воздухе. Крыша и часть стены отвалилась в сторону, и все это стало медленно оседать на землю. Напуганные взрывом солдаты сбегали с насыпи и ложились в снег.
– Гады, – Шмелев встал на колени, глядя на насыпь.
– Товарищ капитан, а вы знаете, почему он так побежал? – спросил Джабаров. – Смотрите.
Дым и снежная пыль медленно оседали. Вокруг будки валялись дымовые шашки, разбросанные взрывом. Одна из шашек начала медленно дымиться.
Черная рваная выемка зияла в насыпи. Ветер с той стороны сдувал с краев воронки мелкую снежную пыль, расщепленная шпала зловеще торчала из черной глубины земли.
– Помните, товарищ капитан, он вам первый доложил. Про блиндажи с рельсами. Помните?
– Не сходи с ума, – сказал Шмелев и быстро, не разбирая дороги, зашагал к насыпи. В голове у него звонко гудело.
– Товарищ капитан.
Шмелев обернулся и увидел, как над кустарником быстро движется белая остроносая кабина и за ней мерцает зыбкий полукруг.
– Пойди узнай, – сказал Шмелев. Сам он уже понял все.
ГЛАВА VАэросани проехали кустарник, и стала видна насыпь железной дороги, идущая поперек поля. Солдаты медленно двигались по полю к насыпи, и у Игоря Владимировича сжалось сердце, когда он увидел редкие фигурки, озябшие, съежившиеся, с тяжко опущенными головами. За цепью шел офицер со связным. Офицер услышал шум мотора и остановился. Потом сказал что-то связному, тот побежал к насыпи; а офицер зашагал навстречу саням.
Сани подъехали ближе, а Игорь Владимирович все еще не узнавал офицера, хотя фигура и походка были страшно знакомыми. На груди офицера висел автомат, на поясе – две гранаты и фляга. Он на ходу отстегнул флягу и выпил из нее, потом, тоже на ходу, пригнулся, схватил горсть снега и сунул снег в рот. Рукавицы заткнуты за пояс.
Сани замедлили ход и стали. Игорь Владимирович толкнул дверцу. Офицер подошел ближе, увидел командующего, но ничто не отразилось на его лице.
– Товарищ генерал, разрешите доложить. Боевой приказ выполнен. Батальон перерезал железную дорогу. Противник отходит. Докладывает капитан Шмелев. – Он стоял в снегу, положив руки на автомат, и смотрел на командующего. Он говорил с трудом, часто останавливался, голос был стылым. Лицо ничего не выражало, кроме беспредельной усталости, – такие лица встречались на военных дорогах сорок первого года и, бывает, встречаются на старых русских иконах. Глубоко запавшие глаза были недвижны и печальны, в них вспыхивало что-то пронзительно темное. Игорь Владимирович хотел и не мог отвести взгляда от этих глаз, которые, казалось, видели все, что могут видеть глаза человека. Он сделал усилие и отвернулся, почувствовав, как по телу пролился холодный озноб. Теперь командующий смотрел прямо перед собой. Наконец он сказал:
– Майор Шмелев, поздравляю вас с присвоением очередного звания.
– Слушаюсь, товарищ генерал, – сказал Шмелев, и лицо его не изменилось.
– Капитан Дерябин, – сказал Игорь Владимирович, не оборачиваясь, – что скажете вы?
Дерябин откинул ветровое стекло и высунулся из кабины:
– Слушай-ка, майор. Это ты обстрелял вчера вечером мои сани с берега?
– Я был на берегу. Уже стемнело. Я слышал мотор. Дал три ракеты. Сани прошли правее. На Куликово. Там был противник. Пулемет работал из Куликова. – Шмелев говорил монотонно и равнодушно, глядя вдаль, поверх насыпи.
– Ну и живуч, – с восхищением сказал Дерябин.
– Капитан Дерябин, накажите своего водителя.
– Товарищ командир, – взмолился Дерябин, – в машине находился полковник Славин. Он указывал...
– Приказываю наказать водителя своей властью. В противном случае берегитесь моей.
Дерябин послушно нырнул головой в кабину.
– Товарищ генерал, разрешите продолжить преследование противника? – спросил Шмелев и повернулся всем телом, чтобы посмотреть, что происходит на насыпи. Солдаты уже прошли поле, нестройно поднимались на насыпь и садились там отдыхать. Джабаров бежал по дороге от переезда.
– Много ли его осталось на вашу долю? – спросил Игорь Владимирович. Он уже полностью овладел собой, холод на спине прошел. Он легко выпрыгнул из саней, положил руку на плечо Шмелева. – Вы не ранены, майор?
– В голове что-то гудит, – ответил Шмелев. – Землей вчера присыпало.
Игорь Владимирович повернулся к саням:
– Дайте связь. Вызовите все станции.
Шмелев зашагал по дороге к насыпи. Командующий догнал его.
– Нехорошо, майор. Ваш генерал гоняется за вами, а вы никак не реагируете.
Шмелев ничего не ответил, будто не слышал.
– А у меня для вас хорошие вести. В Устриково прибыл ваш обоз, и старшина привез письмо на ваше имя.
– Спасибо, товарищ генерал. Да. Это хорошая весть. – Он говорил спокойно и по-прежнему смотрел вдаль, на поле за насыпью.
Джабаров подбежал к ним и остановился в пяти шагах.
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к капитану Шмелеву?
– К майору Шмелеву. Запомните.
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к майору Шмелеву?
И опять:
– Товарищ майор, разрешите обратиться?
И еще раз:
– Товарищ майор, разрешите доложить. Дороги нет. Докладывает сержант Джабаров. – Он стоял не шевелясь и не сводил глаз со Шмелева.
Игорь Владимирович натянуто улыбнулся:
– У вашего связного несколько странная манера докладывать. О какой дороге идет речь? Вон же дорога. И вагоны стоят.
– Он говорит о железной дороге, – бесстрастно сказал Шмелев.
Игорь Владимирович нервно поправил папаху, посмотрел на адъютанта и быстро зашагал к разъезду.
– Отчего же вы не доложили об этом раньше? – бросил он на ходу.
– Я не мог знать точно.
– Вы же видели, что блиндажи на берегу перекрыты рельсами.
– Я писал о рельсах в донесении. Не мне делать выводы. Я выполнял приказ.
– Что за дьявольщина, – сказал Игорь Владимирович.
Полотно дороги разбегалось в обе стороны. Оно было ослепительно белым и ровным, только в тех местах, где шпалы не были сняты, снег лежал неглубокими волнами, и ветер сдувал его с насыпи, отчего казалось, будто снежные волны шевелятся и убегают вдаль. Старые товарные вагоны стояли на разъезде прямо на шпалах. Снег замел колеса.
Игорь Владимирович расковырял ногой железный костыль и поднял его. Костыль был погнутый и ржавый. Солдаты стояли строем по обе стороны насыпи и тоже глядели на костыль. Солдаты видели снизу ровную насыпь дороги, закрытый семафор, столбы с проводами, мост над рекой, вагоны на разъезде – если смотреть снизу, все на этой дороге было как полагается. Дымовая шашка нагрелась, густой дым потянулся в сторону разъезда.
Игорь Владимирович швырнул костыль в сторону и посмотрел сверху на солдат.
– Товарищи офицеры, сержанты, солдаты! – торжественно сказал он. – Поздравляю вас с успешным выполнением боевого приказа. Рад сообщить вам, что войска армии прорвали фронт противника и гонят поганых фрицев с родной земли. Освобожден древний русский город Старгород. Взяты сотни населенных пунктов, захвачены тысячи пленных, перерезаны важнейшие коммуникации врага. Вы были первыми в этом бою и приняли на себя самый тяжелый удар. Родина никогда не забудет вашего ратного подвига. Выношу вам благодарность.
Батальон ответил нестройно:
– Служим Советскому Союзу!
Шмелев объявил привал и спустился следом за командующим с насыпи. Солдаты сходились к переезду, через минуту там уже трещал костер, сложенный из досок подорванной будки. Солдаты держали над огнем котелки со снегом. Двое часовых с автоматами ходили взад-вперед по насыпи.
Солдаты у огня вели разговор.
– Смелый, видать, генерал. Не побоялся к нам заехать.
– А чего ему бояться? Где солдат прошел, там генерал и подавно пройдет.
– Теперь нам отдых, наверное, выйдет.
– Много захотел. А воевать кто будет?
– Мы свою задачу исполнили. Пусть теперь другие вперед идут.
– А семафор-то стоит. И вагоны. Не пригодились, видать, для дела.
– И путь закрыли. Нету, значит, пути.
– Я смотрю, куда это лейтенант бежит. А сердце недоброе чует. Тут он схватился и полетел вместе с нею...
– А шашка-то дымит – словно поезд...
Игорь Владимирович быстро шагал к саням. Радист включил радиостанцию, и командующий взял трубку.
– Внимание. Сообщаю открытым текстом. Нахожусь на железной дороге в районе разъезда Псижа. Рядом со мной Шмелев. Противник начал отход по всему фронту, оставляя мелкие заслоны. Всем, всем – немедленно начать преследование противника. Где Венера? Прием.
– Товарищ первый, разрешите доложить, – быстро говорил в приемнике Славин. – Венера ответила десять минут назад. Там находится Булавенко. Повторяю: Венера ответила, Венера нашлась. Докладывает Славин. Как поняли? Прием.
– Я понял, что вы не выполнили моего приказа. Повторяю всем. Полчаса назад полковник Славин отстранен мной от должности. Его распоряжения считаются недействительными. Прием.
– Понял вас, – ответил Славин и замолчал.
– Я Булавенко. Нашел Венеру, нахожусь на Венере. Рад за вас, товарищи. Привет Шмелеву. У нас тут не густо. Как вы?
– Внимание. Говорит Марс, перебиваю. Москва передает приказ товарища Сталина.
– Понял вас. Спасибо. Переключаюсь на московскую волну. Отбой.
...Они стояли в снегу вокруг саней и слушали отдаленный приподнятый голос Москвы. Приказ уже передавался, и они слушали не с начала.
– ...произвести салют двадцатью залпами из ста двадцати четырех орудий.
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! – Далекий торжественный голос умолк, а они все стояли в снегу. Над полем была тишина, лица солдат были темными и усталыми. Сергей Шмелев снял шапку, Игорь Владимирович увидел вдруг его седые, плотно слежавшиеся волосы. Лицо его было по-прежнему застывшим, губы плотно сжаты, а глаза устремлены в поле, поверх насыпи.
Одинокий снаряд гулко разорвался у моста, и снежная туча косо поплыла над полем. Игорь Владимирович подошел к Шмелеву:
– Ты совсем седой, Шмелев.
– В пророки хочу записаться, – ответил Шмелев, не меняя выражения лица, и спокойно натянул шапку на голову.
– Заводите, Дерябин.
Шмелев повернулся всем телом:
– Товарищ генерал, разрешите продолжить преследование противника.
– Ни в коем случае. Приказываю вашему батальону немедленно возвращаться в Устриково. Вечером за вами придут машины. А потом вы сдадите батальон и явитесь ко мне. Назначаю вас начальником оперативного отдела штаба армии. Примете дела у Славина.
– Ого! – сказал Дерябин из саней.
Губы Сергея Шмелева дрогнули, и он перестал смотреть вдаль и посмотрел на командующего, может быть, впервые с момента их встречи.
– Я не могу сдать батальон, товарищ генерал. Не могу. Это мой батальон. – Он был сильно взволнован.
– Хорошо, майор. Мы поговорим об этом. Можно будет взять их в комендантскую роту. А теперь «кругом» и «шагом марш». – Командующий приложил руку к папахе и повернулся к саням.
Мотор взревел. Шмелев даже не услышал снаряда. Снаряд разорвался неподалеку, опрокинув Джабарова в сугроб. Шмелев присел. Игорь Владимирович замер, поднял руки и начал медленно заваливаться назад.
Он лежал на снегу, прижавшись к земле щекой. Снег под ним стал красным, лицо было спокойным и безмятежным. Открытые глаза смотрели на насыпь, и Шмелев с горечью подумал, что командующий армией погиб на острие стрелы, которую сам прочертил на карте.
Они сделали все, что полагается делать на войне с убитым генералом. Солдаты отдали салют. Шмелев вызвал по радио штаб армии и доложил о гибели командующего армией. Булавенко распорядился доставить тело в штаб.
Автоматчики втиснули большое тяжелое тело в кабину аэросаней. Шмелев отдал честь мертвому генералу и зашагал к солдатам.
Солдаты на дороге выстраивались в походную колонну, вскидывали мешки, гремели котелками. Он дал команду, пропустил колонну мимо и пошел замыкающим.
Сани описали широкий круг по полю и снова выехали на дорогу, набирая скорость. Рука Игоря Владимировича вывалилась из кабины и болталась, указывая на насыпь.
Шмелев тревожно обернулся к насыпи и ничего не увидел там. Догорал солдатский костер. Дымовая шашка слегка клубилась. Закрытый семафор стоял у моста. За насыпью виднелось далекое поле. Он потер виски, вспоминая. Тяжелая, гнетущая боль гнездилась в голове и никак не проходила, оттого он и старался смотреть как можно дальше, чтобы уйти от боли. Смутное, все время ускользающее чувство давило его, словно он позабыл что-то очень важное – и не мог вспомнить что. И вдруг он вспомнил. Письмо. Да, письмо. Конечно, письмо. Как же я мог не вспомнить об этом? Письмо – и на конверте ее почерк, а я ведь даже не знаю ее почерка, все знаю о ней, кроме почерка. Письмо – и на конверте обратный адрес, не забывайте написать на конверте адрес отправителя; боже мой, как давно было это, две жизни назад было это, двадцать тысяч лет назад было это, на другой планете было это. Берега были разъединены, а потом лед соединил оба берега, и мы пошли вперед, чтобы еще крепче соединить их своей жизнью. Мы шли тогда по другой планете, темная ледяная пустыня простиралась вокруг нас, потому что мы пришли на ту планету, когда там был ледниковый период; все покрыто льдом и снегом; кругом – долгий мрак, ни одна звезда, ни одно солнце не освещали ее своим светом, не давали ей своего тепла, и мы пошли и легли на лед, чтобы согреть его теплом своих тел. Но холода вокруг оказалось больше, чем человеческого тепла; берег ощетинился железом, во мраке рождались вспышки, гремел ледяной гром, и холод смерти подступал все ближе. Тогда пришло отчаяние, я вспомнил землю, озаренную светом, и стал молить небо, чтобы оно не отнимало меня у земли, потому что на земле жизнь и все так прекрасно и просто: вода, воздух, хлеб, трава – все просто и доступно, все-все, кроме жизни, оттого что кругом мрак и холод. И тогда мы поняли самое главное: надо, чтобы растаял лед, чтобы солнце снова зажглось, чтобы жизнь стала доступной для всех живых. Человек имеет право на жизнь, это его первое право, и он должен завоевать его, если ему не дают его просто так. Мы встали и пошли. Нас оставалось все меньше, и мертвые передали нам свою ярость и силу, а ведь они уже никогда не вернутся на землю, никогда не увидят прекрасного солнца земли, не услышат пения земных птиц, криков земных детей, шороха земных трав. И мы станем последними земными тварями, если забудем о них. Они лежат на льду, велят идти вперед. Мы должны идти, потому что нет у нас другого исхода: только идти, идти, идти, несмотря ни на что, несмотря на посулы и угрозы – и тогда мы придем к самому далекому берегу, родившему всех живых.
– Товарищ майор, – позвал его Джабаров. Шмелев не сразу понял, что зовут его.
– Что тебе? – спросил он, не оборачиваясь.
– Товарищ майор, может, Яшкина с собой возьмем?
Шмелев вдруг сообразил, в чем дело.
– Капитан, – тихо и спокойно сказал он. – Учти, Джабар. Я – капитан. Ты ничего не слышал. Ничего не знаешь.
– Так точно, товарищ капитан, – отозвался Джабаров, умудрившись передать служебными словами все, что он понимал и чувствовал.
И Шмелев услышал свой голос, чужой и страстный, разнесшийся над полем:
– Батальон, сто-ой!
Сани уже скрылись в кустарнике, гул моторов затих в отдалении. Солдаты медленно останавливались, задние подступали к передним. В голове у него перестало гудеть, мысли стали ясными и простыми: он вспомнил самое важное. Ничто больше не тревожило его.
На поле спускались сумерки.
Он остановился, не доходя до солдат, и снова крикнул, как бы исполняя последнюю волю командующего:
– Кругом! Шагом ма-арш! – Голос его возвысился, пролетел над полем. Он повернулся и пошел обратно Теперь он был в голове колонны. Джабаров обогнал его и зашагал впереди.
Солдаты послушно исполнили команду. Походка их переменилась – шаг замедлился, стал тяжелей и размеренней: впереди лежал долгий путь, и солдаты знали это.
Шмелев прошел мимо догорающего костра, поднялся на насыпь, прошагал по шпалам мимо взорванной будки, где клубилась шашка, спустился с насыпи – а там началось другое поле, и он пошел по нему не оглядываясь.
1959—1962
