Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)
ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
ДОМ СРЕДИ СОСЕН
Лето никак не приходило. С моря, не переставая, дул ровный холодный ветер, и мы прятались от него среди дюн. Песок был горячим, податливым, и приятно было валяться на нем, ни о чем не думая, но стоило встать или хотя бы подняться на колени, как холодный ветер пронизывал тело и сразу хотелось надеть рубашку.
Ветер дул все время, с утра до вечера, ровно, неослабно, упруго; к нему, наверное, можно было бы привыкнуть и не замечать его, если бы он не был таким холодным. Он дул уже третью неделю.
В конце концов мы здорово научились прятаться от этого ветра. Нужно было лишь забраться подальше на вершины дюн, найти там ложбину между двумя песчаными горбами и подсыпать один горб со стороны моря так, чтобы моря совсем не было видно, когда ты лежишь. Тогда ветер проносился где-то поверху, а лучи солнца свободно проходили сквозь него и ложились на тело.
Можно было греться под солнцем и слушать, как шумит море. При желании можно было даже искупаться, но мы ждали, когда море прогреется как следует: все лето было у нас впереди.
А в другой стороне, за кустами орешника и бузины, за рыжими стволами сосен, которые торжественно раскачивались над головой, виднелась зеленая крыша нашего дома. Я выбрал этот дом сразу, как только увидел его за высокой решетчатой оградой в старом заросшем саду. Дом был большой и казался пустынным. Я не сразу сообразил, в чем дело, пока не разглядел за кустами, что часть окон закрыта ставнями. Но три окна были раскрыты. Над зеленой крышей торчала сухая палка с антенной. А за домом поднимались сосны.
Угрюмая коренастая женщина с тонкими поджатыми губами показала мне небольшую угловую комнату, с окном в самую глухую часть сада, и я тут же уплатил ей за все лето вперед, хотя цена была довольно высокая.
Когда спустя полчаса я возвращался со станции с чемоданом, меня встретила у дома высокая девушка в узких синих брюках и закрытом коричневом свитере с длинными рукавами. Она стояла на террасе и настороженно смотрела в сторону калитки, словно ждала кого-то. Увидев меня, она улыбнулась.
– Я ждала вас, – сказала она. – Вы наш первый гость, и вам досталась лучшая комната. Меня зовут Анна. Я уже убрала вашу комнату, постелила свежее белье. Вы, наверное, устали в поезде, вам будет полезно отдохнуть. – Она говорила по-русски старательно и чисто, но все же было заметно, что это не ее родной язык.
Я поставил чемодан на землю, и мы немного поболтали о погоде и о море. Потом я прошел в свою комнату и действительно сразу же уснул – так хорошо, тихо было в этом доме под зеленой крышей.
Через день приехал Борис Иванович, инженер сибирского завода, получивший после операции щитовидной железы двухмесячный отпуск. Борис Иванович выбрал вторую угловую комнату, которая помещалась рядом с моей, через коридор.
Мы встречались утром на террасе. На конце большого пустынного стола уже стоял завтрак, накрытый салфетками: яйца, сметана, масло, тонко нарезанные кружочки колбасы. Молчаливая хозяйка приносила кофейник и сахарницу. Мы съедали все, что было на столе, и через заднюю калитку шли к морю. В саду нам встречалась Анна. Она всегда что-то делала в саду: поливала цветы, копала грядки, подрезала кусты. Увидев нас, Анна подходила к дорожке и улыбалась.
– Вы приехали слишком рано, – говорила она, ровно и старательно произнося каждое слово. – Сегодня опять дует сильный ветер. Но скоро настанут хорошие дни.
И она улыбалась нам вслед.
Мы шагали прямо по песку, забирались на дюны и строили убежища от ветра. Борис Иванович не ленился даже таскать доски и камни, ограждая наветренную сторону. Стоило потрудиться для того, чтобы потом получить тепло на весь день. Мы лежали на песке, каждый в своем укрытии, ни о чем не думая, изредка перебрасываясь словами.
Из сада доносилось негромкое пение. Держа в руках таз, Анна подходила к задней калитке и развешивала на веревках большие белые простыни, цветные скатерти, полотенца.
– Сколько у них белья, – говорил Борис Иванович, следя за Анной.
– Больше, чем надо на двоих. Только и всего.
– Хорошая девушка Анна. Всегда улыбается. Всегда такая приветливая. Как вы думаете, сколько ей лет?
– Не знаю, – ответил я; я действительно не знал, я не имел ни малейшего понятия об этом.
– Моей Галке уже семнадцать. Переходит в десятый класс. Последний спокойный год.
– Почему?
– Потом надо в институт. Это целая проблема. Начнутся бесконечные семейные заседания, какой институт выбрать. И надо еще поступить туда.
– Все обойдется.
Мы лежали и слушали шум моря и песню без слов, которую пела Анна, развешивая белье у калитки.
Как-то утром ветер был особенно сильным и резким. В низком небе над самыми соснами проносились рваные облака, на дюны то и дело набегали зыбкие тени и ветер тут же пронизывал тело. Мы упрямо лежали на песке, пока облака не собрались в тучи. Начал накрапывать дождь. Тогда мы пошли в дом, надели плащи и решили отправиться в кино. На террасу с кипой белья в руках поднялась Анна. Она была сильно возбуждена, легко и быстро двигалась по террасе, раскладывая белье.
– Хорошо, что белье просохло до дождя, – сказала она и рассмеялась. – Я говорила вам, что вы приехали слишком рано. Но теперь уже не рано. Скоро будет хорошая погода. Будет тепло и весело.
Мы сказали, что идем в кино, спустились с террасы и уже дошли до самых ворот, когда Анна окликнула нас. Мы остановились и смотрели, как она бежит к нам по дорожке.
– Я должна извиниться перед вами. Мама поехала в город к зубному врачу, а я была занята с бельем. Мама просила передать, что сегодня у нас не будет обеда. Напротив кинотеатра есть хороший ресторан, вы сразу увидите его, – она говорила это, а глаза ее так и сияли от возбуждения.
Мы поблагодарили ее и поспешили в кино, чтобы дождь не застал нас на улице. Картина была заграничная, игровая, с неумелыми декорациями и неестественно красивой героиней. Я вяло следил за любовным сюжетом и то и дело ловил себя на том, что думаю об Анне, стараясь понять причину ее необычной возбужденности. Все объяснилось само собой, едва мы вышли на улицу. Городок необыкновенным образом переменился. Чисто вымытые дождем дома и сосны были залиты солнцем. Тротуары заполнились пестрой нарядной толпой. Люди никуда не спешили, они просто прогуливались взад-вперед, и это, казалось бы, простое ничегонеделанье придавало окружающему радостно-возбужденный вид. Все это было так необыкновенно, что мы пошли на берег и уже не удивились, когда обнаружили, что ветра нет. Ветер кончился – вот оно что! Мы сняли плащи, но все равно было жарко и хотелось купаться.
– Сегодня же суббота, – сказал Борис Иванович, пытаясь объяснить случившуюся перемену, но это ничего не объясняло.
Мы пошли в ресторан. Он тоже был заполнен радостно-возбужденными людьми. Тихо играла музыка.
– Выпьем по этому поводу, – отчаянно воскликнул Борис Иванович. – Но только сухое!
Обратно мы пошли берегом. Солнце неторопливо погружалось в сосны. Было необычно тихо; мы все еще никак не могли привыкнуть к тому, что кончился ветер. Утоптанная дорожка шла вдоль самой воды, и море неслышно выносило на берег короткие прозрачные волны. Впервые почувствовалось, что от моря исходит тепло.
Пестрая цепочка гуляющих тонко растянулась вдоль берега, в обе стороны до самого горизонта. Мы влились в нее и долго ходили у самой воды, а когда начало темнеть, поднялись на дюны, чтобы пройти к своему дому.
– Надо брать правее, – сказал я.
– Заблудились в трех соснах, – рассмеялся Борис Иванович.
Мы пошли вправо и вскоре увидели наш дом. Задняя калитка была распахнута. Из кустов вышли и быстро пошли навстречу нам три молодых человека в тщательно отглаженных костюмах, с тонко затянутыми галстуками на шее. Увидев нас, они прижались к кустам, молча пропустили вперед и так же быстро и молча пошли к морю.
Все окна в доме были освещены, хотя можно было еще не зажигать света. На террасе громко играло радио.
Через заднее крыльцо мы прошли в мою комнату. На пороге нас встретила Анна. На ней было красивое, с глубоким вырезом платье, а поверх него был надет кокетливый фартук с узорами. Она улыбалась...
– Извините, – сказала Анна, глядя на меня. – Я стелила вам свежее белье. Ваши бумаги сдуло на пол, я постаралась уложить их по порядку. У Бориса Ивановича я уже переменила белье.
Она снова улыбнулась и хотела пройти в коридор. Борис Иванович остановил ее:
– Простите, Анна. Может быть, наше присутствие помешает вашему семейному празднику. Мы тогда пойдем гулять. Только вы скажите прямо.
Анна вскинула брови:
– Какой праздник? – Она была очень удивлена.
– Эти огни, веселая музыка, – пояснил Борис Иванович, делая неопределенный жест рукой в сторону террасы.
Анна улыбнулась и подняла руки, осторожно поправляя волосы.
– Теперь всегда будет весело. Кончились экзамены. Пришло лето. Приехали мои друзья. Я же вам говорила, – она просто сияла.
– А-а, экзамены кончились, – задумчиво протянул Борис Иванович.
– Анна, Анна, где же ты пропала? – пропел в глубине дома высокий мужской тенор. Анна посмотрела на дверь и прикрыла ее.
– Извините, меня зовет мой жених. Я должна идти. Питаться вы будете, как и прежде, за нашим столом. Сегодня был случайный перерыв.
– Жених? – удивленно переспросил Борис Иванович.
Но Анна уже вышла, плотно прикрыв дверь, Борис Иванович тяжело вздохнул и сел на мою чистую постель.
– Не огорчайтесь, Борис Иванович, все равно мы весь день на море. Была бы погода хорошая.
– Мы чересчур много гуляли, – сказал он. – Я устал, и всякие мысли пристают. Так и у моей Галины. Кончатся экзамены, придет молодой пижон с тонким галстуком и уведет ее. Им будет страшно весело. Простите, я помял вашу постель.
– А вечером мы будем слушать музыку. Много музыки. Разве плохо?
– Конечно, конечно, – он поднялся и пошел к себе.
Наш большой пустынный дом, которым мы так гордились, преобразился в один день. С чердака сняли все кровати, какие там только были, в саду сколачивали козлы. В каждой комнате жили два-три человека, а на верхней террасе поместилось даже пять раскладных парусиновых коек.
С самого утра на террасе начинала греметь музыка, мы просыпались под ее звуки и бодро шли к завтраку. Стол каким-то образом раздвинули, надставили, покрыли громадной скатертью. Со всего дома собиралась молодежь. Спешили опоздавшие, им подвигали стулья, скамейки, пока наконец самый последний не усаживался в старое плетеное кресло, которое, казалось, вот-вот развалится.
Анна и ее мать умело руководили огромным столом. Каждый получал блюдо по выбору. Кофе был всегда свежим и вкусно приготовленным. Анна быстро двигалась по террасе, убегала на кухню и прибегала с кухни. Все, что она делала, получалось у нее легко и красиво. Она просто была создана для той роли, которую исполняла, и все любовались ею.
Каждый день нас знакомили с кем-либо новым из этой огромной веселой компании, и все имена вскоре перепутались в моей голове. Нескольких я все же запомнил. Прежде всего это был Эрик, один из тех молодых людей, которые повстречались нам у задней калитки, всегда серьезный глубокомысленный Эрик, все знающий, обо всем судивший Эрик, долгожданный Эрик-жених. Затем Лилия – высокая блондинка с гибким красивым телом, хохотушка и спортсменка, Марта и Галина – две сестры, обе студентки, обе с одинаково задумчивыми мечтательными глазами.
Разговор за столом не утихал ни на минуту, перескакивая с предмета на предмет. Говорили об экзаменах, о шахматах, о планах на день, о новой цветной кинокартине.
– Виктор обещал привезти новые пластинки, – говорила Лилия.
– У него есть все мексиканцы. Я так люблю мексиканские песни.
– А Юра не приедет. Он получил переэкзаменовку, и отец запер его в городской квартире.
– Интересно, какое сегодня море?
– Температура воды двадцать один градус по Цельсию, – это, конечно, сказал Эрик.
– Хорошо всегда жить у моря, – так говорила мечтательная Марта.
– Как я завидую Анике, что у нее такой дом у моря, – говорила Лилия.
Весь стол соглашался с Лилией. Мы дружно уничтожали завтрак и хвалили молодую хозяйку и ее дом.
– Иметь такой дом на берегу моря – это более чем замечательно, – говорил Борис Иванович.
– Я считала: от террасы до моря всего сто десять шагов.
– Дом среди сосен. Давайте назовем его так: «Среди сосен».
– Лучший пансионат на взморье.
– Аника, я тебе страшно завидую. Просто страшно. – Лилия подбегала к Анне, красиво изгибалась и нарочито звонко целовала ее в щеку. – Какая ты счастливая, Аника, что живешь в таком доме, – говорила Лилия, радостно кружась по террасе.
Анна смущенно улыбалась и молчала.
– Людям свойственно сожалеть о том, чего они лишены, – это говорил всезнающий Эрик. – Тем не менее существуют абсолютные ценности, признаваемые всеми без исключения, в том числе и этот дом, где мы живем. Остается решить вопрос: что более достойно похвалы – сам дом или его хозяева, – говоря это, Эрик многозначительно глядел на Анну: ему, наверное, казалось, что он умеет хорошо скрывать свои чувства.
Собирая тарелки со стола, Анна сдержанно отвечала:
– Я всю жизнь живу в этом доме, я уже привыкла к нему. Такой дом требует много забот. Все время приходится думать об этом.
Так начинался день.
Кто-то приезжал, кто-то прощался, кого-то собирались провожать, кого-то ждали – у молодежи были свои интересы, свои разговоры; они танцевали, пели, влюблялись и жили в доме среди сосен весело, бездумно. Я попробовал было разобраться в их сложных, но в то же время таких естественных и простых взаимоотношениях, но запутался еще больше, чем в именах, и бросил свою затею. Бесполезно было вмешиваться в такие дела.
Это прозрение пришло ко мне в тот день, когда я вдруг перестал узнавать Бориса Ивановича, серьезного инженера, автора многих проектов, примерного семьянина. Борис Иванович забыл свои болезни, помолодел, купил белые брюки и какие-то необыкновенные яркие купальные трусы из капрона, стал тонко завязывать галстук и влюбился в Лилию.
Ветер с моря давно уже перестал, и можно было лежать на песке где угодно, хоть у самой воды. Нужно было только найти свободное место на берегу и расстелить полотенце.
Теперь я лежал на песке один, а Борис Иванович прыгал и скакал по пляжу, играя в волейбол с молодежью. Он бегал за мячом, когда тот откатывался в сторону, и давал пасы только Лилии.
Лилия грациозно подымала руки, принимая мячи, и посылала в ответ Борису Ивановичу ослепительные улыбки. Затем ей надоедал волейбол, она выбегала из круга и, легко неся свое красивое, бронзовое тело, высоко вскидывая колени и вытягивая пальцы ног, вся в янтарных брызгах, с хохотом бежала по мелководью в море и падала грудью на волны. Борис Иванович как очумелый бросался за ней.
Спустя час-полтора после завтрака, управившись с домашними делами, на берег выходила Анна. Она шла в длинном тяжелом халате, останавливалась наверху, надевала большие темные очки и смотрела вдоль пляжа.
– Аника, иди к нам, – звали ее.
Она сбегала с дюн, на ходу расстегивала халат и продолжала свой бег в голубом купальном костюме, а халат падал позади нее на песок.
Тяжело дыша, из моря выходил Борис Иванович. Он опускался рядом со мной на корточки и брал мокрыми пальцами папиросу из моего портсигара.
– Анна была права; надо знать, когда приезжать сюда, – говорил Борис Иванович. – Почему мы не приехали на три недели позже. Только пошла хорошая погода, и уже скоро уезжать.
Я давно перестал узнавать Бориса Ивановича и молчал, не зная, что отвечать ему.
– Может быть, удастся продлить послеоперационный отпуск, – говорил он. – Я написал письмо на завод с просьбой. Как вы думаете, что мне ответят?
Он совсем потерял голову.
– Вы, наверное, считаете меня глупцом, да? – спрашивал он, заглядывая мне в лицо.
– Что вы! Разумеется, нет.
– Тогда старым ловеласом?
– Тем более. Отнюдь.
– Я и сам не знаю, что со мной. Я отлично чувствую себя, помолодел на десять лет, на душе весело, хочется петь.
– Только это и существенно, – соглашался я, не желая разочаровывать его.
– А какая красивая стала наша Анна, – говорил он. – Смотрите.
Я молча смотрел и молча соглашался. Анна очень похорошела за это время. Теперь стало ясно, что ей всего-навсего двадцать лет. Она так похорошела, что я начал ловить себя на мысли, что после завтрака жду ее появления на дюнах, жду, когда среди сосен замелькает ее высокая тонкая фигура в тяжелом халате, волочившемся по песку. Но я оставался благоразумным.
Я не терял своего благоразумия даже в тех редких случаях, когда Анна подходила ко мне.
– Почему вы никогда не играете с нами? – спрашивала она, вытягиваясь на песке рядом со мной и смотря на меня сквозь большие темные очки.
– Я уже стар для таких развлечений.
– Зачем говорить так? У вас самый хороший возраст для мужчины.
Я с удовольствием слушал ее негромкий грудной голос, с удовольствием смотрел на ее белые ровные зубы и молчал. Я не терял благоразумия.
Анна улыбалась:
– Эрик тоже никогда не играет в волейбол. Он даже на пляж приносит свои книги. Не плавает, не играет, а только читает. Он собирается стать ученым. Большим ученым и сухим человеком. Вы не такой.
– Вы все еще надеетесь, что вам удастся соблазнить меня волейболом? Увы.
– Нет, все равно вы не такой. Вы просто много думаете. О чем?
Я промолчал, сделав вид, что не слышал вопроса.
– Кстати, я забыла вам сказать. Вам пришло письмо. Я положила его на ваш стол.
Я поднялся и взял портсигар.
– Пойдемте купаться, – сказала она, вставая рядом со мной.
– Простите, Анна, но я должен прежде сходить домой.
– За письмом? – удивилась она.
– Простите, Анна. Я скоро вернусь.
Я пошел босиком по песку, чувствуя на спине ее выжидающий взгляд.
Письмо было из дома. Жена писала, что Костик на даче с бабушкой, что погода стоит хорошая, что ей нужны деньги, но того, что я ждал, не было в письме. Я прочитал еще раз – нет, не было даже малейшего намека на то, что я ждал: сухое письмо от бывшей жены. Я положил письмо и пошел на пляж. Анна уже вышла из моря и лежала на песке рядом с моим полотенцем.
– Надеюсь, что вы не зря ходили домой? – спросила она, надевая очки и наставляя их на меня, как два огромных тревожных глаза.
– Можно было идти купаться, – ответил я.
– Нет, теперь мы пойдем сначала играть в волейбол, – сказала она и поднялась.
И я пошел играть в волейбол.
По вечерам я работал над диссертацией, слушая музыку и веселый гомон на террасе. Приходил Борис Иванович, в отглаженном костюме, с тонко завязанным галстуком. Он садился на кровать и смотрел, как я пишу или копаюсь в книгах. Потом, когда смех на террасе становился особенно громким, он тихо звал меня:
– Владимир Сергеевич!
Я оборачивался. Он виновато улыбался.
– Пойдемте туда, прошу вас. Одному как-то неловко, – он мялся и прятал глаза.
Я откладывал в сторону рукопись о новых методах турбинного бурения, и мы шли по темному коридору на террасу. Я входил первым, Борис Иванович – за мной. Молодежь встречала вас радостными возгласами. Лилия подбегала к Борису Ивановичу и принималась кружить его по террасе. Она делала с ним, что хотела. Борис Иванович был счастлив.
Я осторожно садился в старое плетеное кресло, которое обычно пустовало, и смотрел на танцующих. Я не умел танцевать.
В ближайшее воскресенье был праздник песни. Девушки шили к празднику костюмы с цветными лентами, молодые люди озабоченно шушукались и ходили по магазинам. Я позволил Борису Ивановичу уговорить себя, мы тоже вошли в долю и стали шушукаться с молодыми людьми, обсуждая сорта вин для обеда.
Воскресный день был ясный, нежаркий. Борис Иванович не захотел играть в волейбол, и мы, как и в первые дни, лежали вместе на берегу.
– Девушки заняты по хозяйству, – сказал Борис Иванович, глядя на дюны.
Я тоже не дождался в этот раз появления Анны, но она еще могла прийти купаться перед обедом, и я иногда смотрел на дюны.
– У каждого человека имеются свои три сосны, в которых он блуждает всю жизнь, – задумчиво сказал Борис Иванович.
– Откуда у вас такой пессимизм?
– Странно, не правда ли? Мои друзья всегда считали меня неисправимым оптимистом. Так это и было.
– Было? Мне кажется, что оптимизм или пессимизм, то есть наше отношение к нашему будущему рождается из нашего же отношения к прошлому. В зависимости от того, что мы помним в своем прошлом, как осмысливаем и анализируем его. Все зависит от вашей способности обобщать опыт прошлого и извлекать из него правильные выводы. Если вы ошиблись в оценке этого опыта, не ждите правильных решений на будущее. Тогда лишь пессимизм может стать для вас утешением.
– Бог мой, вы сделались настоящим философом. Никогда не думал, что вы способны на такие длиннющие речи.
– Что же еще делать на курорте, как не думать. Море, сосны, луна располагают либо к философии, либо к любовным приключениям.
– Сегодня все решится, – сказал вдруг он.
– Почему именно сегодня?
– Странно, но я так задумал. Сегодня ведь праздник.
Я так и не дождался Анны. Вместо нее на берег пришла Марта и позвала нас обедать. Мы окунулись еще раз в море и стали одеваться. Марта не дождалась нас и ушла.
Оказалось, что мы пришли последними. Борис Иванович быстро пристроился рядом с Лилией, а я стоял посредине террасы, глядел на заставленный яствами стол и не знал, что мне делать.
Прибежала с кухни Анна. Она увидела меня и подвинула к столу плетеное кресло.
– Я наказываю вас, и вы будете сидеть рядом со мной, – сказала она строго.
По другую сторону Анны сидел Эрик. Он рассказывал ей что-то умное и все время подливал вино в ее бокал. Анна пила вино и улыбалась.
Раскрасневшийся Борис Иванович наискосок от меня в чем-то убеждал Лилию, горячо жестикулируя над тарелками. Лилия громко смеялась и часто чокалась с ним.
Такой уж был этот праздничный обед. Мы много ели, много пили, пели песни. Потом сдвинули стол в угол террасы, и девушки стали танцевать народные танцы. Когда все окончательно устали от шума, еды, танцев, оказалось, что надо идти на берег моря, потому что праздник только начинается.
Эрик торжественно вручил мужчинам стебли камыша, и мы пошли на берег. Весь пляж, от сосен до моря, был запружен народом. Вдалеке играл духовой оркестр.
Эрик выстроил нас в три шеренги по шесть человек, и мы пошли вдоль берега, продираясь сквозь толпу. Я попал в шеренгу, где были Борис Иванович, Лилия и сестры Марта и Галина. Анна и Эрик шагали позади.
– Я буду охранять свою даму, – объявил Эрик, кладя руку на плечо Анны, он был сильно навеселе.
В толпе крутились смуглые мальчишки. Они ловко и больно хлестали камышом по ногам девушек и убегали. Мы перестроились, пустив девушек в середину, а сами пошли по краям.
– Это очень древний обычай, – важничал за моей спиной Эрик. – Никто уже не может теперь объяснить его истоки и значение, но тем не менее он сохраняется в народе, и с ним надо считаться.
Я почувствовал чьи-то руки на своих руках и сразу узнал их. Анна разъединила меня с Мартой и взяла мою руку.
– Аника, почему ты ушла? – спросил Эрик.
– Здесь интереснее, – сказала Анна, не оборачиваясь.
– Марта, идите к нам, – сказал Эрик. – Вам не будет скучно с нами. Я буду охранять вас. Никто вас ни разу не ударит.
Марта отстала и перешла в заднюю шеренгу. Я шел у самой воды рядом с Анной, крепко держал ее запястье и чувствовал, как бьется жилка на ее руке.
Вдоль всего берега, вкопанные в песок, стояли столбы, а на них были насажены пузатые бочки, набитые сучьями, щепой, старыми газетами. Наш дом тоже приготовил одну такую бочку, еще вчера мы укрепили ее на высоком столбе и закопали столб в песок.
Солнце опускалось за соснами, и пора было поджигать бочки. Мы вернулись к своему столбу и, смеясь и подпрыгивая вокруг него, стали бросать в бочку зажженные спички, но они гасли на лету и падали на песок.
Нам никак не удавалось зажечь свою бочку, а многие дальние бочки уже горели, и столбы дыма косо поднимались от них в сторону моря.
– Едет, едет! – закричала Лилия. – Борис Иванович, скажите ему, чтобы он ехал скорей.
Вдоль берега, раздвигая толпу, двигался грузовик. В его кузове было сооружено нечто вроде вышки, на вершине которой стоял пожарник в медной каске, с худым прокопченным лицом. Грузовик подъехал наконец к нашему столбу, пожарник плеснул в бочку керосин из бутылки и бросил туда спичку. Внутри бочки раздался слабый треск, сквозь доски просочились тонкие молочные струйки, и молодой розовый огонь перелился через край, выбрасывая вверх густой смолистый столб дыма. А пожарник уже поджигал следующую бочку. Я впервые видел пожарника, занятого поджиганием, и сказал Анне об этом. Она тихо засмеялась и схватила меня за руку.
– В круг! – закричал Эрик. – Теперь все должны встать в круг.
Он подошел к Анне с другой стороны и взял ее руку. Мы стали кружиться вокруг огня. Горящие сучья, капли смолы падали на песок, тлели и дымились.
Десятки бочек, сколько хватало глаз, горели и все ярче разгорались на берегу, а дым от них стлался над морем.
Часть нашей бочки отвалилась и упала на песок, рассыпая на лету искры. В огонь подбросили сучьев, и костер говорливо затрещал у столба. Молодые люди сняли пиджаки и с боевым кличем прыгали через огонь. Мы с Анной стояли в тени и смотрели на костер.
– Посмотрим другие костры, – сказала вдруг Анна.
Мы взялись за руки и, не сговариваясь, пошли в сторону от берега, поднимаясь на дюны. Мы шли так довольно долго и молча. У толстой шершавой сосны Анна остановилась и прижалась спиной и затылком к коре. Лицо ее слабо белело в темноте, но все равно было видно, что она улыбается. Темнота вокруг нас сгущалась, и огни на берегу становились от этого ярче. Цепочка огней расходилась в обе стороны. Все море в этот вечер было опоясано огнями.
Я молча смотрел на Анну и ждал, когда она скажет, что ей холодно, и тогда я дам ей свой пиджак и обниму ее. Анна молчала и все еще загадочно улыбалась.
– Какой теплый вечер, – сказала она и, резко оттолкнувшись всем телом от сосны, пошла вперед. Я молча шагал за ней, она не оборачивалась и ничего не говорила. Огибая кусты, мы вышли к прибрежной стороне дюн, откуда были видны костры. Я хотел окликнуть ее, но она круто свернула и снова углубилась в сосны. Нам часто попадались парочки, прижавшиеся к соснам, Анна обходила их, и наш путь получался сложным и извилистым.
Стало совсем темно, костров не было видно, и я боялся, что потеряю Анну – ее платье то и дело сливалось с темнотой. Она быстро шла вперед, и я просто не представлял себе, где мы находимся, пока вдруг не услышал, как скрипнула калитка. Я узнал наш сад. Анна быстро шла по дорожке. Я догнал ее и взял за руку. Она сжала мои пальцы, ускорила шаги и неожиданно повернула в сторону от террасы к заднему крыльцу. Это было так неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Она неслышно поднялась на крыльцо и повернулась ко мне, приложив палец к моим губам. Мы быстро прошли по темному коридору, и она первой вошла в мою комнату. Я задел плечом за косяк, и что-то деревянное шлепнулось на пол.
Анна пропустила меня в дверь, и я услышал, как негромко повернулся ключ. Она стояла у двери, прижавшись к ней спиной и затылком, как там, у сосны, и улыбалась. Я подошел к ней и сжал ладонями ее запрокинутое лицо. Губы ее были мягкие и сухие, а зубы гладкие и совсем холодные.
У самого моего уха послышался резкий стук. Мы замерли. Стук в дверь повторился.
– Можно к вам? – спросил Борис Иванович. Не дожидаясь ответа, он дернул дверь, но она была заперта.
Анна закрыла мой рот ладонью. Рука ее чуть дрожала и пахла морем.
– Я ждал вас, – сказал Борис Иванович за дверью, – и слышал, как вы прошли. Разве вы уже легли?
Анна убрала руку и отодвинулась от меня.
– Сейчас, – сказал я. – Одну минуту.
– Не закрывай окно, – быстро шепнула Анна, касаясь губами моей щеки. – Я приду к тебе. Не будь с ним долго.
Ее длинное тело изогнулось в квадрате окна и неслышно исчезло в темноте. Я зажег спичку и открыл дверь.
– Что-то случилось с лампочкой, – сказал я, чтобы сказать что-нибудь.
Борис Иванович пошарил по стене и повернул выключатель.
– Все в порядке, – сказал он, глядя на лампочку.
Только теперь я заметил, какой у него усталый, надломленный голос.
– Я уезжаю, – сказал он без всякого выражения, садясь на мою постель.
– Счастливого пути, – сказал я; стоило из-за такого пустяка вламываться в мою комнату.
Подбородок Бориса Ивановича мелко задрожал. Он едва не плакал. Этого только не хватало мне сейчас.
– Что с вами? – спросил я.
– Проклятый дом, – сказал он, стукнув кулаком по одеялу. – Сумасшедший дом, где только гогочут, пляшут и влюбляются. Нормальный человек не может существовать в таком сумасшедшем доме, где никто ничего не делает.
Я услышал, как на террасе заиграло радио, и подумал, что это может задержать Анну.
– Вот полюбуйтесь, – Борис Иванович усмехнулся. – Опять они начинают свою вакханалию.
– Аника, где ты? – прокричал мужской голос. Кто-то вышел в сад и звал Анну. Значит, ее не было там, на террасе.
Голос еще раз позвал Анну. Потом хлопнула дверь, и музыка на террасе стала глуше. Я подошел к окну и сел на подоконник.
– Почему же? – сказал я. – По-моему, мы живем в очень милом доме. Мне казалось, что вам здесь тоже нравится. Не так ли? – я чувствовал, что говорю что-то ужасное, но я ничего не мог с собой поделать.
Он виновато заулыбался и сразу постарел. Густые тени от лампочки лежали на его постаревшем лице.
– Да, да, вы правы, – бормотал он. – Нечего было хорохориться и надеяться. Ни к чему сваливать свои беды на других, вы правы. Виноват прежде всего я сам, – кулак его разжался, и рука свесилась к полу.
Я услышал под окном в кустах хрупкий шорох и громко сказал:
– Не горюйте, Борис Иванович. Вы прекрасно провели отпуск, поправились, загорели. Время прошло очень весело. Я рад, что познакомился с вами. – Мне было ужасно жаль его, но в эту минуту я просто ничего не мог поделать с собой.
– Да, да, до свидания, – виновато говорил Борис Иванович. Он с трудом поднялся и вышел, не сразу найдя ручку двери. Я подошел к двери и закрыл ее на ключ.
– Спокойной ночи, Борис Иванович, – громко сказал я в окно и потушил свет.
...Анна стала приходить ко мне каждый вечер и оставалась у меня до тех пор, пока стволы сосен, которые мы могли видеть из окна, не начинали проступать в предрассветном полумраке. Анна смотрела на сосны и говорила: «Пора».
Борис Иванович в самом деле решил уехать. Я зашел к нему, чтобы проводить его. Он кончил укладывать чемоданы.
– Вы только подумайте, – возбужденно говорил он, – ходил взвешиваться на медицинский пляж. Прибавил четыре с половиной кило. А ведь вышел из больницы худой как щепка. Я просто не поверил, встал на другие весы – плюс четыре с половиной. – Он был в удивительно хорошем настроении. Укладывая в чемодан белье, он беспричинно улыбался и без умолку болтал. – Как удачно удалось достать билет на самолет. Максимум через сутки я буду дома. А высплюсь в самолете: я уже научился спать в воздухе.