Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)
– Хоть погрелись, и то хлеб. – Стайкин упал рядом с Шестаковым. Он часто дышал и смотрел на берег горящими выпученными глазами.
– Братцы, спасите! – кричал кто-то с той стороны, откуда они только что прибежали.
– Ранили кого-то, – сказал Шестаков и быстро пополз в сторону берега.
Молочков был легко ранен в руку выше локтя. Он полз, широко загребая здоровой рукой. Шестаков подполз и принялся толкать Молочкова руками.
У воронки они остановились. Глаза Молочкова нервно блестели.
– Все, ребята. Отвоевался. Идите теперь до Берлина без меня. А я – загорать. Нет, нет, ты меня не перевязывай. Я уж потерплю. Зима. Не страшно, что рана, а страшно, что замерзнешь. Откроешь ее, а она замерзать начнет.
– Я тебя до санитаров провожу, – сказал Шестаков. – Метров шестьсот отсюда.
– Проводишь, Федор Иванович? – возбужденно спросил Молочков. – А я тебе махорку подарю, мне теперь не нужна. Бери, Федор Иванович, бери всю, вот здесь, за пазухой, и газетка там есть, в кисете лежит, бери. Интересно, ребята, в какой госпиталь попаду? Далеко увезут или нет? Может, мимо дома поеду?
– Заткнись, сука. – Стайкин посмотрел на Молочкова и выругался.
– Зачем раненого обижаешь? – сказал Шестаков, пряча в карман пухлый кисет. – Ты раненого человека не обижай.
– А я что? – поспешно говорил Молочков. – Я ничего. Ты, старший сержант, не сердись. Я честно ранен – в правую руку. Я не виноват, что пуля на мою долю пришлась. Я пока целый был, все делал, как надо. Я шесть раз в атаку топал. На меня сердиться грех. Хочешь, тебе что-либо подарю? У меня зажигалка есть трофейная. Хочешь, отдам? Мне теперь ничего не нужно. А хочешь, каску тебе подарю, ты ее перед собой положишь.
– Заткнись. – Стайкин отвернулся. – Жмотина!
– Так пойдем? Проводишь меня, Федор Иванович? Тут мешки где-то складывали, может, завернем туда? А может, пробежим, Федор Иванович? А то уже рука что-то холодеет. И крови много вышло.
– Ползком лучше. Тише едешь – дальше будешь.
Молочков хотел повернуться на здоровый бок, и в этот момент пуля ударила его в шею. Фонтан крови выплеснулся на лед. Он вскрикнул, схватился за шею, захрипел. Шестаков хотел было поддержать его, но тут же убрал руки и перекрестился.
– Готов.
Широко раскрытыми глазами Стайкин смотрел на затихшего Молочкова, потом залез в карман Шестакова, вытащил кисет и стал крутить цигарку.
– Сам накаркал. Ошалел от счастья. Прямо спятил. – Стайкин кончил вертеть цигарку и зажал ее губами. – Про зажигалку он говорил. Не видел, какая она?
– Неужели полезешь?
Стайкин усмехнулся:
– Ему теперь ничего не нужно. Сам накаркал.
Вдоль цепи полз толстый, закутанный до бровей солдат. Он поднял голову и посмотрел на Шестакова.
– Кто тут будет командир? Прибыл в распоряжение.
– Ты кто? Санитар? – спросил Шестаков. – Опоздал малость.
– Артиллерист я, – сказал Беспалов.
– А-а, бог войны. Здравия желаем. Где же твоя артиллерия?
– Разбило пушку. Прямым попаданием. Ничего не осталось – ни пушки, ни расчета. Один я уцелел. Вот к вам прислали. Капитан велел. Без меня тут, видно, плохо дело.
– Ну, теперь, раз ты пришел, наши дела поправятся. – Стайкин достал кремень и принялся высекать огонь.
– Да я не по своей воле. Пушку разбило. И щиток капитан отобрал. Лежит на льду, щитом закрылся. Ему-то что. – Беспалов оттянул подшлемник и показал круглое, красное от мороза лицо.
– Но-но, – с угрозой сказал Стайкин. – Ты насчет нашего капитана полегче. Не распространяй.
Шестаков приподнялся, крикнул вдоль цепи:
– Товарищ лейтенант!
Одна из фигур на льду задвигалась:
– Что там?
– Молочкова убило! – крикнул Шестаков.
– Иду.
– Молочков? – испуганно переспросил Беспалов. – Какой Молочков? Не Григорий?
– Был когда-то Григорий, а теперь раб убиенный, – ответил Шестаков.
Беспалов подполз к Молочкову, приподнял его. Увидев лицо убитого, он вскрикнул и стал причитать:
– Григорий, Григорий. Это я – Миша. Григорий, услышь, это я. Что же ты молчишь, Григорий? Вот где довелось встретиться.
– Земляк? – спросил Шестаков.
– Зять мой. Сестрин муж. Григорий Степаныч Молочков. И ведь знал по письмам, что он где-то рядом. Как же я теперь сестре напишу, Григорий? – Глаза у Беспалова стали мокрыми, и он провел по лицу рукавицей.
– Не ропщи, – сказал Стайкин. – Война все спишет.
– Что же это такое, братцы? Погнали нас всех на лед, на убой погнали. Всех тут побьют под пулеметами и под пушками. Что же теперь делать, братцы.
Пулемет на берегу выпустил длинную очередь, и пули вошли в лед, не долетев.
– Ложись! – крикнул Стайкин. Беспалов быстро лег рядом с Молочковым, поджав ноги к животу.
– Руку, руку опусти, – говорил Стайкин. Беспалов послушно вытянул руки вдоль туловища. – Теперь ноги. Ноги вытяни. – Беспалов вытянул ноги.
– Вот так. Не шевелись. Не болтай. – Стайкин не выдержал и хихикнул.
– Зачем мытаришь человека? – Шестаков повернулся к Беспалову. – Лежи покойно, не бойся. Тут хорошо, пулеметы не достают. Разве дура какая прилетит. Это снайпер у него на колокольне пристроился. Но, доложу тебе, нестоящий снайперишка. В меня раз пять стрелял, а я, видишь, цел. Так что ты лежи покойно. Ты своей пули не ищи, пускай она тебя ищет. А потом в атаку с нами пойдешь, погреешься, – говоря так, Шестаков неторопливо и аккуратно свертывал цигарку: лежа на боку, вытащил левой рукой кисет, снял правую рукавицу, вынул из кисета сложенную газету, оторвал листок, оттянул подшлемник, зажал листок губами, снова полез в кисет, вытащил щепотку махорки, положил листок газеты на левую рукавицу, рядом с кисетом, погрел руку, а потом ловко свернул цигарку, склеил и вставил в рот.
– Дай огоньку, – попросил он у Стайкина и сунул кисет за пазуху.
– Что же теперь будет, Григорий? Как же я сестре теперь напишу? – причитал Беспалов, и слезы лились из его глаз.
– Ты терпи, – сказал Шестаков, – а то глаза отморозишь.
Беспалов испуганно посмотрел на Шестакова, принялся быстро тереть лицо рукавицей.
– В чем дело? – спросил Войновский, подползая. Он изо всех сил старался не глядеть на Молочкова и на дымящиеся пятна вокруг него.
– Один выбыл, другой прибыл, – сказал Стайкин.
Беспалов лежал рядом с Молочковым и зло смотрел на Войновского.
– Пушку у него разбило, – сказал Шестаков. – Вот и остался без имущества.
– Куда же его? – Войновский ловко повернулся на животе и оказался лицом к лицу с Беспаловым. – На противотанковое, что ли? Беспалов?!
– Не все ли равно, – огрызнулся Беспалов. – Укажите мне место и не лезьте с вопросами.
– Но-но, как ты с нашим командиром разговариваешь? – Стайкин с угрозой посмотрел на Беспалова.
– Выходит, это вы и есть, товарищ лейтенант? – радостно проговорил Шестаков. – То-то, я смотрю, личность знакомая. А кто, признать не могу. Вы же в меня стреляли, товарищ лейтенант, помните? Так вот что с вами стало.
– Пойдемте, я укажу ваше место, – Войновский отвел глаза. – Будете в ПТР вторым номером. Все-таки подальше. И в атаку не надо ходить...
– Совесть заговорила? Сначала продал, а теперь совесть чистишь...
– Я вас не продавал.
– Короче, ефрейтор! Не груби. Будем взаимно вежливы. – Стайкин подтолкнул Беспалова автоматом.
– Подожди, у меня дело есть. – Беспалов перевернул Молочкова на спину и принялся шарить под халатом. Стайкин и Войновский смотрели, как он вытащил оттуда потертый бумажник, пачку писем, зажигалку, потом дернул Молочкова за шею, вытащил черный медальон и спрятал все это себе за пазуху.
Войновский отвернулся и пополз вдоль цепи. Беспалов подсунул под Молочкова руку, обхватил его за плечо и потащил за собой по льду.
– С ума сошел? – закричал Стайкин. – Это же мой боевой друг.
– Земляк он мой. Григорий Степаныч, сестрин муж. Мой же он, пусть со мной побудет, – прерывисто говорил Беспалов, продолжая тащить Молочкова.
– Дурак, дурак, а хитрый. – Стайкин выпучил глаза и с любопытством посмотрел на Беспалова. Войновский повернулся:
– Приказываю оставить мертвого. Следуйте за мной.
– Конечно, все для своих...
– Положь. Не твое. Понял? – Стайкин показал Беспалову автомат. Беспалов зажмурил глаза и быстро пополз за Войновским.
Шестаков задумчиво смотрел им вслед и с наслаждением курил цигарку.
В двенадцати километрах от этого места, к югу от Елань-озера, на опушке осиновой рощи стояла дальнобойная немецкая батарея, состоящая из двух пушек-гаубиц калибра 207 миллиметров. Командир батареи находился в одном из блиндажей на берегу, откуда он наблюдал за разрывами снарядов и передавал команды на огневую позицию.
– Правее ноль-ноль-два, – сказал командир батареи. Команда пошла по телефону. «Правее ноль-ноль-два», – повторил солдат-связист, пожилой, вислоусый крестьянин из Баварии. «Правее ноль-ноль-два!» – крикнул лейтенант Кригер, круглолицый белобрысый юноша, командир огневого взвода. Недавний выпускник офицерской школы Кригер только что приехал на фронт. Он был полон идеалов и мечтал сражаться с русскими. «Правее ноль-ноль-два», – повторил вслед за Кригером наводчик и осторожными движениями маховичка довернул ствол. Два солдата-подносчика подтащили на носилках огромный тупоносый снаряд, заряжающий и его помощник ловко подхватили снаряд в четыре руки и вставили его в казенную часть. Заряжающий хлопнул затвором и поднял руку. Наводчик еще раз проверил положение прицела и сказал: «Готово».
Таким же образом были исполнены команды: «Готово» и «Огонь». И под конец лейтенант Кригер восторженно крикнул: «Огонь!» – наводчик раскрыл рот и дернул шнур. В тот же миг опушка рощи окуталась огнем, оглушительным грохотом, едким молочным дымом. Огонь и газы вытолкнули снаряд из мрачного ствола, и он ушел под крутым углом к плоскости земли. Снаряд летел, ввинчиваясь в воздух и оставляя длинный, ноющий звуковой след.
Снаряд летел в сторону озера, на льду которого лежали русские. Пройдет почти минута, прежде чем он долетит туда. Одна минута чьей-то жизни.
Капитан Шмелев лежал на прежнем месте, чувствуя жгучий стыд оттого, что опять пришлось убегать от пулеметов и показывать немцам спину. Всем телом – похолодевшей спиной, горящими щеками, кончиками пальцев – он переживал это болезненное чувство стыда и никак не мог прогнать его от себя. Тонко пропищал телефонный аппарат, но Шмелев даже не повернул головы. Наконец он приподнялся и стал смотреть на Плотникова. Тот лежал, как его уложила пуля: лицом вверх, широко раскинув руки. Лицо стало совсем белым, щеки впали и натянулись. Тут же валялся брошенный щиток от пушки. Шмелев вспомнил последние слова, сказанные Плотниковым: «Вот если бы каждому такой щиток...» Он лег головой к Плотникову и задумался над словами погибшего друга. Разве возможно достать столько щитков, чтобы прикрыть всех живых? Дерзкая мысль пришла ему в голову, но он тут же отбросил ее...
В двух километрах восточнее Шмелева, на левом фланге находился старший лейтенант Обушенко. Рядом с Обушенко со сложенными на груди руками лежал майор Клюев. Обушенко перевернулся на живот, подполз к телефону. Шмелев не отвечал, хотя Обушенко много раз нажимал зуммер. Тогда Обушенко подвинул к себе второй аппарат.
– Ельников? – спросил он.
Ельников, замещавший убитого командира роты, ответил, что он слушает.
– Ельников, – сказал Обушенко, – слышишь меня? Немедленно сдавай роту и ко мне. Понял? Назначаю тебя моим начальником штаба. Три минуты, понял? Чтобы через три минуты были у меня. Ты теперь мой начальник штаба – и чтобы никаких разговоров. Понял?
Между Обушенко и Шмелевым лежали на льду солдаты – в трех-четырех метрах один от другого, чуть дальше или чуть ближе к берегу, и тела их как бы образовывали на льду прерывистую зигзагообразную линию, которая называлась цепью.
Немецкий фугасный снаряд летел в эту цепь. Он уже дошел до верхней точки траектории и начал снижаться, набирая скорость и воя все пронзительней.
Войновский продолжал ползти вдоль цепи. Беспалов полз за ним и то и дело тыкался каской в валенки Войновского. Тогда Войновский оборачивался и сердито дрыгал ногой. Третьим полз Стайкин, время от времени подталкивая Беспалова под коленку стволом автомата, отчего тот принимался ползти быстрее и снова натыкался на Войновского.
Войновский полз и думал о том, что через минуту они доползут до позиции противотанкового ружья, и он сделает несколько замечательных выстрелов. Первым выстрелом он убьет снайпера на колокольне, а следующими – по амбразурам – выведет из строя все вражеские пулеметы. Тогда цепь поднимется в атаку, и они захватят берег.
Беспалов снова ткнулся ему в валенок, и Войновский сердито дрыгнул ногой.
В пятидесяти метрах позади цепи, неподалеку от позиции противотанкового ружья лежал пулеметчик Маслюк. Во время последней атаки Маслюк, поддерживая цепь огнем пулемета, выпустил три ленты; ствол пулемета раскалился до такой степени, что вода в кожухе закипела. Маслюк прижался к пулемету, чувствуя сквозь одежду приятную теплоту ствола, согреваясь и думая о том, что сейчас он согреется, возьмет котелок, пробежит к воронке, чтобы набрать там воды и залить кожух пулемета.
Ефрейтор Шестаков лежал, докуривая цигарку, и соображал, где бы ему раздобыть еще два запасных магазина к автомату. Он докурил цигарку, пока она не стала жечь пальцы; бросил окурок в воронку и принялся набивать диски.
Через пять или шесть человек от Шестакова лежал Севастьянов. Он лежал, закрыв глаза, и лицо его светилось непонятной, загадочной улыбкой. Время от времени Севастьянов беззвучно шевелил губами, а потом снова улыбался таинственно и радостно. Мысли его были далеки от войны: Севастьянов вспоминал прочитанную давным-давно книгу.
Рядом с Севастьяновым лежал Ивахин. Он быстро сдвигал и раздвигал ноги, пытаясь согреться, и вспоминал о том, как Леля провожала его на вокзале. Она вцепилась в него руками, ртом и ни за что не хотела отпускать от себя. И долго его рубаха была мокрой от ее слез, а неделю назад Леля написала, что просит простить ее и забыть, потому что она встретила другого, настоящего, и полюбила его: он фронтовик и с орденами. От этого воспоминания Ивахину стало еще тоскливей и горше.
Недалеко от него расположился пожилой солдат Литуев. Он лежал ногами к берегу и грыз сухарь. Скулы его быстро двигались под заиндевелым подшлемником. Литуев увидел ползущего по льду Войновского и перестал жевать.
– Товарищ лейтенант, в атаку скоро пойдем? – спросил он.
– Пока не передавали, – сказал Войновский. – Я предполагаю, что с наступлением темноты.
– Не волнуйся, – сказал Стайкин, подползая, – тебя не забудем.
Подле Литуева лежали два солдата – Проскуров и Грязнов. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, тихо разговаривали меж собой.
– Я тогда ей и говорю: пойдем, пойдем со мной, не бойся, не съем...
– А она-то, она?..
– Поломалась для вида, потом пошла как миленькая. Пошли прямо в рожь...
– Эх, жизнь была. Представить невозможно.
– Товарищ лейтенант, – сказал Проскуров, увидев Войновского, – водку скоро выдадут?
– Старшина обещал к вечеру, – ответил Войновский. Он обернулся, чтобы посмотреть, ползет ли сзади Беспалов, и в это время услышал истошный, нечеловеческий вопль:
– Тикай!
Кричал Стайкин. Войновский зажмурил глаза, вжался в лед, не понимая еще, в чем дело.
Снаряд упал прямо в цепь. Он легко прошел сквозь ледяной покров, глухо взорвался в глубине. Огонь и вода вырвались наружу, встали столбом. Войновский почувствовал, как воздушная волна ударила в уши, кто-то выдернул из его рук автомат, он стал легким как перышко и полетел, переворачиваясь в воздухе, проехал по льду, перевернулся еще раз и, наконец, открыл глаза. И тогда увидел воронку, черную и громадную, как озеро. Она дымилась, волны кругами ходили по ней, вода с шумом скатывалась через края обратно.
Войновский услышал протяжные стоны и быстро пополз к воронке.
– Кто ранен?
– Ну и жаханул, гад. Чемодан.
Войновский обернулся. Рядом лежал Стайкин. Правая сторона его халата была в рыжих пятнах.
– Ранен? – спросил Войновский.
– Брызнуло. И водой облило. Жаханул чемоданчик.
Ранен был Литуев. Осколок перебил ему ногу, и Проскуров уже перевязывал ее индивидуальным пакетом. Литуев негромко стонал. Солдаты со всех сторон сползались к воронке.
– Ну и дал прикурить.
– Двести семь, не меньше.
– Хорошо еще, что фугасный. Осколочный всех бы накрыл. До свиданья, мама, не горюй.
– Товарищ лейтенант? – Шестаков подполз и принялся ощупывать Войновского.
– Увы! – сказал Стайкин. – Опять я остался жив, как сказал мой боевой друг в сорок втором году, выходя из сгоревшего танка.
– Постойте, постойте, – перебил Войновский. – Ведь тут, рядом с нами, когда мы ползли, лежал кто-то?
– С вами пополз. Из лейтенантов-то? Где он? – Шестаков приподнялся и стал осматриваться. – В меня который стрелял.
– Позади вас человек полз, товарищ лейтенант. Неужели пропал?
– Беспалов его фамилия, – сказал Шестаков, – из артиллерии. Свояк нашего Молочкова. И, выходит, за ним последовал?
– Беспалов! – закричал Стайкин. – Где ты? Издалека донесся сердитый голос:
– Чего тебе? Отвяжись.
– Все целы, товарищ лейтенант, – сказал Проскуров. – Все на месте.
– Нет, нет, – взволнованно говорил Войновский. – Я прекрасно помню, кто-то лежал здесь, в цепи. Как раз на этом месте. – Войновский показал рукой на воронку. – Я отлично помню. У меня хорошая зрительная память.
– Впрямь был кто-то, – сказал Литуев. Проскуров наложил ему жгут, и Литуев перестал стонать. – Он еще огонька у меня просил, а, я отвечаю: не курю.
– Память у тебя отшибло, – сказал Проскуров. – Это я у тебя огонька просил. А ты и сказал: не курю. А я, видишь, живой. Значит, это не я?
– Ты-то просил, это верно. А он тоже просил. Он тоже человек. Ой, тише ты. – Проскуров натягивал на раненую ногу валенок и сделал чересчур резкое движение, отчего Литуев вскрикнул.
– Кто же это? – спросил Шестаков, пугливо оглядываясь по сторонам.
– Севастьянов! – крикнул Войновский.
Севастьянова слегка отбросило взрывом в сторону, но он, кажется, даже не заметил, что рядом разорвался снаряд, и по-прежнему лежал, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям. Он все-таки услышал Войновского, посмотрел на него и приподнялся на локтях.
– Севастьянов, вы же рядом были. Вы не помните, кто лежал здесь?
– Не помню, товарищ лейтенант, – сказал Севастьянов. – Может быть, и я. Не помню. – Он лег и снова закрыл глаза.
– Где же он? – задумчиво спросил Шестаков и посмотрел на воронку. – Может, взрывом отбросило?
– Был, истинно говорю, был человек, – живо говорил Литуев. – Он еще огня у меня просил, а я отвечаю: не курю. А кто такой – убей, не помню.
– А ты иди, – сказал Стайкин, – не задерживайся. Без тебя разберемся. Ты теперь тоже с довольствия снят.
– И то верно. Пойду, братцы, не поминайте лихом. Живой буду, напишу. Прощайте, братцы. – Литуев пополз по льду, и раненая нога волочилась за ним, как плеть. Проскуров полз сбоку и поддерживал Литуева рукой.
– Из новеньких, может? – спросил Шестаков.
– Кострюков? – сказал Войновский.
– Кострюков еще утром уполз, товарищ лейтенант. Ему руку оторвало правую. Я сам его относил.
– Кто же это?
– Молочков! – воскликнул Стайкин. – Он самый.
– Он же убитый. – Шестаков посмотрел на Стайкина и покачал головой.
– Неужели не он? Ах, господи...
– А где Маслюк? – спросил Войновский.
Позади, за цепью поднялась рука, и громкий голос крикнул оттуда:
– Маслюк здесь. Живу на страх врагам. Сейчас с котелком к вам приду.
– Может, и не было никого, с перепугу мерещится. Такой снаряд жаханул.
– Человек ведь не может пропасть? Правда? – спросил Войновский и посмотрел на Стайкина. Стайкин пожал плечами, и вдруг глаза его сделались стеклянными. Войновский посмотрел по направлению его взгляда и вздрогнул. У края огромной воронки тихо и покойно покачивалась на воде белая алюминиевая фляга.
– Кто же это? А? – Войновский растерянно посмотрел вокруг и увидел, как солдаты быстро и молча расползаются прочь от воронки по своим местам. Шестаков посмотрел на воронку, быстро встал на колени, перекрестился и снова лег.
– Да, – сказал Стайкин. Он подполз к краю воронки, вытянул руку, поймал флягу, поболтал ею в воздухе. – Есть чем помянуть. Запасливый был человек.
Шестаков снова посмотрел на Стайкина и покачал головой. Войновский подполз к воронке и заглянул в воду. Вода была темная, глубокая и прозрачная. Она негромко плескалась о ледяную кромку, и Войновский ничего не увидел в глубине – только низкое, серое небо и свое лицо, незнакомое, искаженное и качающееся.
ГЛАВА XIСергей Шмелев видел, как двухсотсемимиллиметровый снаряд упал прямо в середине второй роты и ледяной покров озера дважды поднялся и опустился, когда ударная волна прошла сначала по льду, а потом по воде. Шмелев послал Джабарова узнать, что там натворил снаряд, а сам остался лежать. Он ничем не мог помочь своим солдатам, и душная тревога все сильнее сдавливала сердце.
Впереди был берег. Позади простиралось ледяное поле, холодное и безмолвное, и туда тоже не было пути. Пятнадцать часов было контрольным временем боевого приказа. Красная стрела, начертанная уверенной рукой на карте, уже дошла до железнодорожной насыпи и вонзилась в нее. Стрела не знала и не желала знать, что на свете есть пулеметы, тяжелые фугасные снаряды, холодный лед, огненные столбы воды.
Шмелев посмотрел на часы и невесело усмехнулся. Было десять минут четвертого. Пошел мелкий снег. Он падал на лед, на землю, на ленту шоссе, на рельсы и шпалы далекой железной дороги. Берег затянулся зыбкой переливающейся сеткой.
Да, берег никак не давался и все время уходил от них. Сначала их не пустили мины, рассыпанные на льду. Атака в лоб не удалась, они пошли в обход и потеряли там роту. Потом им дали самолеты, но немцы успели пристреляться и поставили перед ними огневой вал. Но они все равно бежали к берегу, возвращались, снова бежали и возвращались. А потом... потом они оставили на льду столько товарищей, что уже не имели права уйти отсюда просто так, не взяв берега. Нет, они не имели права бросить их, они должны взять их с собой...
Шмелев перевернулся на спину и закрыл глаза, чтобы не видеть падающего снега. Он лежал, закрыв глаза, стиснув зубы, ему казалось – еще немного, и он найдет выход. Лишь бы на минуту забыть обо всем, сосредоточиться на самом главном – и он узнает, что надо сделать, чтобы пробиться к берегу сквозь лед и снова обрести землю.
Тонко запищал телефон. Шмелев открыл глаза. Плотников по-прежнему лежал на спине. Лицо его стало белым, в глазницах скопилось немного снега, и глаза не стали видны. Шмелев пристально всматривался в белое застывшее лицо, словно мертвый мог открыть то, что искал живой. Щиток лежал у головы Плотникова и все время отвлекал внимание Шмелева. Шмелев вдруг разозлился на щиток, изловчился и что было сил пустил его по льду. Щиток покатился, дребезжа и царапая лед.
Телефон запищал снова. Григорий Обушенко сообщал, что видит на севере двое аэросаней, которые миновали пункт разгрузки и следуют к берегу. Шмелев с досадой приподнялся на локтях. За тонкой сеткой падающего снега быстро катились по льду две серебристые точки. Гул моторов все явственнее пробивался сквозь треск пулеметов.
– Что скажешь? – спросил Обушенко. – Наш? Или повыше?
– Я думаю – выше. – Шмелев не радовался гостю, кто бы тот ни был.
– Пойдешь встречать?
– Сами приползут.
Полковник Славин подползал к Шмелеву, и лицо его не обещало ничего доброго. На Славине был чистый свежевыглаженный маскировочный халат, на шее болтался автомат, а пистолет заткнут прямо за пояс. За Славиным гуськом ползли автоматчики. Пулемет выпустил длинную очередь, но Славин даже не пригнул головы.
Шмелев пополз навстречу. Часто дыша, они сошлись голова к голове. Красивое лицо Славина было искажено от ярости.
– Почему вы лежите? – спросил Славин. – На сколько назначена атака?
– Атака будет через час, товарищ полковник. Вы не опоздали.
– Не думайте, что я приехал для того, чтобы лежать рядом с вами. Атака будет через двадцать минут.
– Она будет девятой...
– И последней, – оборвал Славин.
– Товарищ полковник, прошу выслушать меня. Мне все время недостает тридцати секунд.
– Не понимаю вас.
– Только тридцать секунд. Пока немцы увидят, как мы поднимаемся в атаку, пока они передадут команду на свои батареи, пока там зарядят орудия, пока прилетят снаряды – на все это уходит полторы минуты. А чтобы добежать до берега, нам надо две минуты. Тридцати секунд не хватает, и мы натыкаемся на огневой вал. Я рассчитываю, что в сумерках они будут работать медленнее, и я возьму то, что мне недостает.
– Вам недостает решимости заставить солдат идти вперед и не ложиться. Вы сами дали противнику возможность выиграть время и пристреляться. Куда вы смотрели, когда вам помогали самолеты?
– Атака штурмовиков не дала особого эффекта. По всей видимости, у них очень крепкие блиндажи.
– А у вас, я вижу, слабые нервы. Вы преувеличиваете, капитан. Только я еще не понял – зачем? Или вы забыли о том, что обещали генералу?
– Очень хорошо помню об этом, товарищ полковник.
– Вызовите командиров рот. Я сам поставлю задачу.
– Еще светло, товарищ полковник.
– Я не привык повторять свои приказания.
Пуля шлепнулась, сочно чавкнув. Она вошла в лед под самым локтем Славина; Шмелев увидел, как на поверхности льда образовалась и тотчас затянулась водой крохотная дырочка. Славин и бровью не повел, лишь несколько отодвинул локоть и раскрыл планшет с картой.
Послышался глухой вскрик: другая пуля попала в автоматчика, который лежал позади Славина.
– Кто это? Куда его? – спросил Славин и наконец-то посмотрел на берег.
– В сердце, товарищ полковник. Маштакова...
– Уберите.
Автоматчики завозились, часто оглядываясь на берег, высматривая, откуда исходит опасность. Ближе других, почти вровень со Славиным лежал молодой красивый грузин, по-видимому командир взвода. Большими удивленными глазами грузин смотрел на Шмелева.
– А вы? – бросил Славин. – Ну?
Грузин часто закивал головой и пополз, пятясь задом. Глаза у него были большие и удивленные.
– На колокольне – немецкий снайпер, – сказал Шмелев.
– А это кто? – спросил Славин, кивая в сторону Плотникова.
– То же самое. Мой начальник штаба. – Шмелев оглянулся и посмотрел на Плотникова. Снега на лице стало больше, снег был теперь на бровях и на лбу под каской.
– Товарищ полковник, возьмите, пожалуйста. – Джабаров быстро подползал к Славину, толкая перед собой щиток.
– Уберите эти игрушки, – гневно сказал Славин.
Джабаров не успел отодвинуть щиток, пуля звонко ударилась в него, ушла рикошетом в лед. Щиток качнулся и загудел.
– Противотанковым – огонь по амбразуре на колокольне! Быстро! – скомандовал Шмелев.
Джабаров вскочил, побежал по льду. Автоматчики все еще возились, оттаскивая в сторону убитого.
Славин посмотрел на щиток и усмехнулся.
– Даже снайпера себе завели. Я вижу, немцы работают на вас.
– Немцы, товарищ полковник, работают против меня.
– Хорошо, капитан. Будем считать, что на первый случай мы выяснили наши отношения. Не будем уточнять частности. Нам надо делать дело. Покажите мне систему обороны на берегу.
– А как же командиры рот – вызывать? – Шмелев не мог понять, отчего он испытывает такую неприязнь к этому красивому полковнику.
– Вызовите командира второго батальона. Он еще жив?
– Докладываю обстановку, – Шмелев повернулся лицом к берегу.
– Доложите обстановку.
Такие слова произнес майор Шнабель, комендант немецкого гарнизона, обороняющего берег.
Немец сидел в глубоком плюшевом кресле, держа в руке телефонную трубку. На письменном столе перед немцем лежала только что полученная телефонограмма. В блиндаже было тепло, у двери слабо гудела печка. За ширмой виднелись две железные кровати, покрытые коричневыми одеялами. Из узкого окна, пробитого под самым потолком, падал свет. Стены были обшиты листами фанеры, на них – картинки из иллюстрированных журналов. Чуть повыше висели ходики с поднятой гирей. На противоположной стене в одиночестве висел большой портрет Гитлера в деревянной рамке.
– Установили? – спросил Шнабель в телефон.
– Так точно, господин майор, – ответил собеседник Шнабеля. – Точно там, где вы приказали.
– Русские не заметили вас?
– О нет, господин майор. Мы закрыты щитом. Но скоро мы его сбросим.
– Какова мощность?
– О, господин майор, на русских хватит вполне. Я обещаю вам, что это будет не хуже, чем в Тиргартене в день салюта.
– Отлично, лейтенант. Мы ни за что не должны отдать русским эту дорогу. Я только что получил телефонограмму из Ставки и первым сообщаю вам о ней. Автострада должна служить Германии. – Майор Шнабель покосился на портрет Гитлера. – Ни в коем случае не начинайте без меня. Я приду к вам, как стемнеет. Я сам хочу посмотреть на это зрелище.
...– Учтите, капитан, – сказал полковник Славин, – об этой операции знает Ставка. Дорога должна быть взята во что бы то ни стало.
Шмелев ничего не ответил. В последние дни на берегу он только и слышал про эту дорогу. Все, кому не лень, говорили о ней. А все-таки брать ее придется Шмелеву.
– Ну что ж, пойдемте на исходный рубеж, – сказал Славин.
Стрельба на берегу почти прекратилась. Стало тихо. Над Устриковом поднялась первая ракета. Она тускло светилась сквозь летящий снег и упала далеко на правом фланге. Тонкий дымный след остался там, где пролетела ракета, и снег на лету постепенно заметал его.
На берегу послышался глухой гул. К повороту шоссе выполз немецкий танк – черный силуэт его, квадратная башня с длинным пушечным стволом размазанно проступили сквозь падающий снег.
Танк остановился и развернул пушку в сторону озера. Следом двигался второй, третий... Они проходили мимо стоявшего танка и, сердито урча, скрывались в деревне. Танк не берегу настороженно поводил пушкой.
– Прикажете открыть огонь? – спросил Шмелев.
– Ни в коем случае. Это очень важно, что они идут именно туда. – Славин принялся считать. – Пять, шесть, семь... – Танк на берегу медленно двинулся за последним танком и скрылся за домами. – Восемь! – торжественно закончил Славин. – Вы понимаете, что это значит?
– Полагаю, что они имеют приказ идти не к нам, а на южный участок фронта, к Большой Руссе. Оттого и не открыли огня.
– Если бы вы были так же сообразительны все время, вы бы давно взяли берег. – Славин был возбужден и радовался немецким танкам как ребенок. – Немедленно передайте донесение в штаб армии – на юго-запад прошли восемь немецких танков типа «пантера».
Шмелев отослал связного и пополз к берегу. За ним полз Славин, чуть сбоку – Обушенко. Они двигались наискосок, забирая влево, чтобы выбраться из зоны действия немецкого снайпера и выйти к цепи ближе к центру.
Впереди стали видны фигурки солдат, лежавших на льду. Шмелев остановился и посмотрел на Славина.
