Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)
Ладно, столковалась с директором, шагаю в архитектурное управление за проектом. Начинаю искать строителей. Никогда в жизни я не улыбалась так много и не спала так крепко, как в эти недели. В Японии продавщицы универмагов оканчивают специальную школу улыбок. Я прошла эту школу на практике. За краску, проволоку, за чертежи я расплачивалась улыбкой и, разумеется, дефицитом. Отработала все оттенки улыбок – от многообещающей до обиженной. Словом, наулыбалась на всю жизнь.
Днюю и ночую на площадке. Уже прошел ледоход по реке. И мы выходим на финишную прямую. Если бы ты видела, как преобразился заброшенный пустырь. Пестрые теремки, избушки на курьих ножках, ларьки, хоромины, домики, киоски, развалы, грибочки – шесть торговых рядов, это же просто загляденье, цветок, а не ярмарка. По всему городу красуются афиши: ярмарка, ярмарка.
20 мая открылись при огромном стечении начальства и потребительских кошельков. Играет музыка, товар нарасхват. Истинный праздник потребления. В первый же день дали четверть миллиона. Никто не ждал столь грандиозного оборота.
Загремела моя ярмарка по всей округе. Уже не только из Эмска везут к нам кошельки, но из Элска, Эрска. Бывало, и столичный потребитель в нашем городе раскошелится. Сколько мы товара сбыли! Брали с базы что там годами лежало. И проходило – потому как на свежем воздухе и под музыку.
Дать оборот – вот наш лозунг. Какой торговый директор не мечтает о полном обороте. У нас один молодой аспирант написал в своей диссертации: «Цели советской торговли прямо противоположны принципам капиталистической торговли, для которой главное – прибыль». Не смейся, точно так и написал по стереотипу: прямо противоположны, будто у нас главное – получить убыток.
А у меня что ни день полтора оборота. На всех совещаниях славословят: Нина Петровна показала настоящий пример творческой инициативы, Нина Петровна то, Нина Петровна это.
Даю интервью в газету, выступаю по нашему энскому телевидению. Меня приглашают руководить семинаром торговых работников.
25 сентября закрываем годовой план, а ярмарка все работает. Погода стоит прекрасная – моя золотая осень с радужным облаком. Наконец в конце октября последний день ярмарки – у нас уже 110 процентов годового оборота. Я умом понимаю, что так не бывает, надо остановиться, но меня азарт взял: сколько же я смогу дать до конца года? К тому же Афанасий Семенович меня подстегивает:
– Ты, Нина, не останавливайся (он уже со мной на «ты»). Твоя ярмарка всю область выжала, в районах положение тяжелое, в городе тоже не ахти. Спасай область, Нина, своим оборотом. Жми на всю железку.
Я хоть в гору иду, а сама как с горы – разбежалась так, что не остановиться. Мне хочется еще и еще. А тут открывается благоприятная ситуация: юбилей Энска. Все месткомы оптом закупают сувениры для подарков, им все равно что дарить. В начале зимы серия кустовых совещаний, приехал народ из глубинки – мы опять на коне. Словом, ты не поверишь: когда к Новому году подсчитали окончательные итоги, у нас оказалось сто тридцать шесть процентов. Такого в наших краях еще не бывало.
Сильно я торговый мир удивила.
Но к чему стремилась, то и заработала. Через две недели приходит мне новый план. Штампуют, как обычно: факт прошлого года плюс семь процентов прироста. А там кому какое дело, что у меня прошлый факт сто тридцать шесть процентов? Теперь они превратились в заурядные сто. И плюс семь процентов не от ста, а от ста тридцати шести, это уже не семь, а все девять с половиной.
Такая выходит арифметика: просто и волнующе.
Но мне что, я не унываю, не трушу. Ярмарка-то при мне. Поскольку мы хорошо поработали, у нас и фонды развития появились, можно к весне построить на ярмарке новые павильоны, закусочную. Идеи должны развиваться. Иной вообще живет всю жизнь на одну-единственную идею.
Тем временем продолжаю пожинать лавры, этого у меня не отнимешь. Заделалась представительной дамой – демонстрирую на всех областных мероприятиях нашу торговую сеть, сижу в президиумах. На меня напускают всех столичных корреспондентов, расправляюсь с ними с улыбкой. Один философ заметил, что женщина, которая отучается бояться мужчин, теряет свои самые женственные инстинкты. Я и эти рифы миновала, мне по-прежнему море по колено. Так с улыбкой и угодила на обложку столичного еженедельника. Через ту обложку получила двести писем с предложением руки и сердца, один из них, учти, доктор наук, но, увы, ветеринарных – не пригодился. Даже Александр больше не устраивал сцен. Теперь он позволял лишь легкое подшучивание над моими успехами. Жена да обскакала мужа.
Ты не поверишь, Кира, секрет успеха оказался таким простым, что это даже разочаровывало. Сколотила полсотни теремков из горбыля и фанеры – вот и весь секрет. Адекватно ли это успеху? Нет, меня не терзали сомнения, я принимала все как должное. Но тут был такой явный перекос с моим взлетом, что-то непременно должно было случиться, причем в любую сторону – либо еще выше, либо вовсе в пропасть. Надо мной нависал рок.
И грянуло. В тот день я как раз собиралась завозить на ярмарку новые конструкции.
В четыре часа утра телефонный звонок на дом: на реке паводок. Вода поднялась.
Как я вскочила, как до реки добралась, ничего не помню. Стою на берегу у автовокзала и реву как белуга, а мои теремочки снимаются с насиженного места, выныривают на поверхность. Вода их крутит, раскачивает, влечет в неведомую даль. Наверное, это было красивое зрелище. За рекой поднималось солнце и подсвечивало всю мою ярмарочную пестроту. А я реву. Уже снимаются с якоря последние грибочки.
Подбежал Александр, успокаивает меня. Как он сюда попал? Подъехал на машине Афанасий Семенович, молчит и смотрит.
Уплыла моя ярмарка в Каспийское море. Несколько столбов осталось в назидание потомству.
Откуда же явилась такая злая вода? Потом-то наши гидрологи высчитали: сорок лет не было такого паводка, это уже не паводок, а наводнение, стихийное бедствие. Пострадали две фабрики на берегу, было затоплено несколько городских улиц.
Надо же так – раз в сорок лет, и этот рок должен был выпасть именно на меня.
Афанасий Семенович сказал в то утро на берегу:
– Не горюй, новые теремочки выстроим.
Но я-то понимала: все завершилось, чудеса не повторяются.
У меня теперь иные заботы. Надо списывать убытки на стихию, составлять акты, добывать справки. Убытки-то я спишу, а вот спущенного плана мне никто не срежет. Как я буду теперь давать этот сверхплан? Мое будущее уплыло вместе с теремками.
Дальше пошло как по-писаному. Санитарная и пожарная инспекция дружно объявили пустырь аварийной зоной, любое строительство там было запрещено. Потянулся первый слушок: ярмарка-де была явной и сознательной авантюрой.
Я вроде бы еще на вершине прошлогоднего успеха, еще сижу по инерции в президиумах, выступаю на семинарах, но посвященным уже ясна подлинная картина – восхождение завершилось, остается ждать часа, когда начнется падение. Всем любопытно, как и куда я буду падать.
Завершаю полугодовой оборот на уровне плана прошлого года, но теперь это засчитывается мне всего за тридцать пять процентов. И никакой благоприятной ситуации, ни совещаний, ни юбилеев, ни симпозиумов, сплошные будни, серый мрак.
Продолжаю улыбаться, а сама чувствую: нет сил на улыбку. Так бы заперлась у себя в кабинете и разревелась в голос. За что меня жизнь наказывает? Я же старалась, горела, ночей не спала.
Новое испытание. Однажды вызывают в инстанции:
– Почему вы отказались принять партию обуви у наших обувщиков? Или у вас с планом благополучно?
Стараюсь отвечать как можно спокойнее:
– Это же неходовая обувь. Потребитель ее брать не будет.
– Что значит – не будет? Наши доблестные обувщики старались, развернули соревнование, перевыполнили план, а теперь вы поставили всю фабрику перед катастрофой – рабочим нечем платить зарплату.
– Вы же сами учите нас бороться за качество. А они соревновались за производство брака, перевыполнили план по браку...
– О да, вы лучше знаете, как надо выполнять план. Изыщите средства. Поработайте с потребителем. Дайте рекламу. Но партию обуви вы должны принять.
Могла ли я устоять под таким нажимом? Приняла обуви на четыреста тысяч и за месяц продала три пары. Вот тебе и передовой товарище. Теперь еще и затоваривание на мне висеть будет.
В начале октября, как обычно, совещание по итогам третьего квартала. Меня уже ставят в пример, как не надо работать. А тот наш старикан, который все зубы на торговле съел, подошел ко мне после критики и говорит:
– Привыкай, девочка.
Вот и вся моя история, Кира. Чем же кончилось? Не менее тривиально. Дала ровно семьдесят процентов годового оборота. Такого у нас тоже не бывало. Меня уже хотели перебрасывать на низовую работу, наверное, опять на секцию зонтиков, но в это время мой Александр пошел в гору – получил приглашение в Москву, переводом. Ему дают отдел в головном московском институте и возможность работать над докторской. Что тут раздумывать? Я ушла по собственному, не дожидаясь оргвыводов. Запаковали мебель в контейнеры и поехали в престольную столицу. Как видишь, трагедии не случилось. Единственное, что произошло, рассталась я с моим радужным облаком. Больше на нем не витаю.
Эпизод? Ты все о моем эпизоде страдаешь? Прошли мы с тобой эпизод, проскочил он стремительно и бурно, растаял, как весенняя льдина на реке. Я уж и думать об этом забыла, Кира. Уверяю тебя, ничего серьезного. Виктор был художником, оформлял мою ярмарку. Познакомились мы с ним в теремке, а встречались у него в мастерской, когда я якобы утверждала эскизы. Он воспылал на полном серьезе, предлагал оставить семью. Но это же смешно. У меня Света, Александр, дом – и облако, тогда оно еще было. Мой Александр владеет секретом правильной жизни. Он руководит отделом и точно знает, как это надо делать. Александр всегда в полном порядке и на высоте. Его лозунг: жить и работать на сто один процент. И сама видишь, он оказался прав, хотя прежде мы до хрипоты спорили, на сколько процентов надо жить и работать. Я хотела отдавать себя жизни на сто тридцать шесть, на двести процентов... Больше не спорю на эту тему.
Кто теперь я? Разве ты не прочла табличку на двери? У меня тоже отдел, как у Александра, только у меня в магазине: отдел философии. Третий год на этом месте. Учусь философствовать. Магазин солидный, на проспекте, отдел спокойный, дает хороший оборот – сто один процент.
Кажется, моя вдова в окне маячит, опять подарочек мне сделает, сейчас выйду к ней. Прошлый раз она принесла занятную книжицу: издание Битнера, 1907 год, Фридрих Ницше «По ту сторону добра и зла». Конечно, он дуалист порядочный, ниспровергатель, но иногда у него рождаются настоящие перлы. Вот она, на полке. Смотри. Старинную книгу за версту видно.
Опять хочешь поиграть? Называй. Страница двадцать вторая, третья строка сверху? Внимание. «Ведь это не более как нравственный предрассудок, будто истина имеет больше цены, чем иллюзия». Прямо в точку. Твоя интуиция на высоте. Разве не была я более счастливой, когда витала на радужном облаке?..
Интересно, чем же ты хочешь выразить мне свое сочувствие? Чтобы я уступила тебе эту книгу? Тебе работу по ней писать надо? Будешь ниспровергать ниспровергателя. Не забудь дать ему должную оценку. Звонят, перерыв заканчивается. Сейчас нахлынут покупатели. А мы пойдем к нашей вдовушке, какую мудрость принесет она сегодня?
Ах, Кира, бери своего философа, я уже ни на что не ропщу. Да не страдай ты, все обошлось, устроилось, и даже к лучшему. Вот улыбаюсь теперь редко – разучилась. Нас называют торгашами, компанией доставал, а мы ведь тоже люди и подвержены всем общечеловеческим законам. Нам нужна не одна пышная витрина. А что там, за сверкающим оргстеклом, по ту сторону прилавка?
ДЕВЯТЫЙ ВАЛ
Письмо я обнаружил в самолете, оно торчало из кармашка перед моим сиденьем. Обратился к соседям, стюардессе – хозяин не отозвался.
Конверт был не заклеен и даже не надписан, только поэтому, прилетев домой, я взял на себя смелость прочитать письмо, рассчитывая, что мне все же удастся найти отправителя. В конверте оказалось несколько листков, исписанных убористым почерком. Однако чтение лишь прибавило загадок.
Теперь я решаюсь на последний шаг – опубликовать письмо: вдруг все-таки отыщется хозяин? Или адресат?
Здравствуй, друг мой ситный и колбасный Иван Семенович!
Во-первых, низкий поклон тебе и семье и всяческое спасибо за присланную репродукцию. Вот это удружил! По-человечески! Помечаю твою присылку особым номером. Эта картина у меня уже имеется, и неоднократно! – но твоя как раз кстати: и лучше сохранилась, и качество печати выше, вся гамма просвечивает. Приложу ее к собранию, спасибо, друг, что не забываешь.
Я эту штучку особенно обожаю, могу часами рассматривать.
Разбушевалось море. Волны одна другой мятежнее – и с пеной, как эта пена выписана! Каждая капелька, каждая выкрутасинка живей, чем натуральная. Люди потерпели крушение, и несет их на обломке мачты по морским произволам. Много дней их швыряет, но они держатся, руки к небу воздели. И тут поднялся океан, взгромоздились воды. Сейчас обрушатся на горстку заблудших героев. Жуть берет, когда глядишь на это державное колыхание. Но отважен человек, грудью готов встретить свой гордый удел.
Ты уже догадался, что я расписываю? Так и есть, «Девятый вал» И. К. Айвазовского. Вот мастер был, хоть не из нашего века. Картина вся выдержана в суровой гамме, но не мрак в ней, а радужность и сила человека. Носит, носит его по волнам людских стихий, а он все выдюжит, превзойдет – так работают истинные мастера.
Размечтался я, глядя на твою картинку, захотелось излиться. А то все приказы строчим, исходящие и входящие, до личной строки никак руки не дойдут. Не хватает нам нынче душевности, все съели служебные творения. Так ли было, друг колбасный, в молодые наши годы?! Ехал вчера на своих колесах домой – и вдруг вспомнил, как мы с тобой лет сорок назад ворочали, рвали и метали, давали наш вал. Никогда не забуду 30.XII.193... – год кончается, а нам еще 200 тракторов до плана. Горим синим пламенем Где их взять? С какого потолка? Помнишь, сидим в твоем кабинете и затылки скребем? И придумали! Ты один звоночек сделал. Я помчался с ящиком портвейна на товарную станцию и привез расписку от начальника, что 200 тракторов приняты на платформы и отгружены потребителю. Вот это была реализация. Дали победный рапорт, портвейна и нам хватило. И ситный хлеб с колбасой на закуску.
Да, было золотое времечко. Как ты там, Иван? Слышал стороной (сам-то не сообщаешь), что лежал ты и резали тебя. Меня тоже разрезали, кого нынче не режут! Хотя, конечно, нам с тобой грех жаловаться, достигли немалых вершин. Ты теперь мосты воздвигаешь, я на электронике сижу. Читал, читал, расписали тебя, как ты детский садик из воздуха творил. Но мы тоже можем созидать, так что не зазнавайся, друг Иван Семенович. А надо будет, – и еще поднатужимся.
Видишь, как расчувствовался, это пены морские меня размягчили, глаз от них не могу оторвать.
Аккурат с тех пор мое хобби открылось, когда я в лакокрасочной отрасли заправлял. Пристрастился к цвету – и начал собирать. «Дайте мне, говорю, такой же тонкий ультрамарин, как на этом полотне!» Развивал таким путем свою отрасль.
Сначала всех маринистов подряд собирал, а после переключился исключительно на эту картинку, вот где сила и мощь.
Ничего не скажешь, «Девятый вал» – апогей! Разложил свое собрание веером – и любуюсь. Сорок семь «Девятых валов»! Годы собирал! Решил: дойду до полтинника и справлю юбилей. Тебя приглашу.
Не скажи, что картинки одинаковые. А колер! А бумага! А переливы!
Тут тоже один секрет имеется. Я сам не сразу распознал. Но вот приезжаю на Волгу, иду в галерею – опять «Девятый» висит. Неужто, думаю, из Русского музея перевесили? Кто распорядился? Потом смотрю, в Энске тоже свой «Девятый вал» выставлен, рамка, правда, другая. И все не копии – оригиналы. Что за диво?
Умные люди объяснили. Волжские купцы не желали от северной Пальмиры отставать и заказывали Айвазовскому, чтобы он и для них изобразил равноценную стихию. И мастер сам исполнял заказы – производил на свет авторскую копию. Все в дотошности повторял. У него этих «Девятых валов», говорят, шесть или восемь штук (у меня-то больше, превзошел!). И он, Иван Константинович, вообще быструю кисть имел, каждый день-два давал по новому полотну. Потом другие принялись его размножать.
А к чему я все это? Ты и в письме спрашиваешь: зачем я именно «Девятый...» у тебя попросил? И почему я только его собираю? Или не ясно еще? Я же теперь есть главный специалист – не по живописи, нет-нет, от этого уволь, с лакокрасочной отраслью давно распрощался. Я теперь главный спец по валу – то-то! Мне девятый вал сам в руки просится!
Хоть не успел дипломов заработать, гнал вал, мой багаж всегда при мне. Васмих – помнишь его? – держится за меня, ценит. Он и придумал мне главного...
Штата особого у меня нет, вместе блюдем экономию. Я да шофер Петя и три счетных машинки последней модели – вот и все мое царство. Сижу в своем кабинете наедине с этой электроникой, кнопки нажимаю, – а результат сам выскакивает.
Однако не думай, что имею спокойную жизнь. У нас ведь как: где горит, туда мы и бежим.
Как-то загорелось. Васмих призывает меня:
– Выручай, Петрович. Стихия против нас, поставки опять сорвали. Вал горит. Никак не натягиваем в этом квартале.
Тут мне и явилось!
– Давайте, говорю, Огурцова разделим.
Васмих даже не сразу понял:
– Как так? Что это даст?
– А вал снова привлечем. Повторим его.
– Кого?
Нет, еще не понимает. Пришлось объяснять ему азы экономики. Рассказал для поучительности нашу железнодорожную историю с распиской на 200 тракторов.
– Только нынче, – говорю, – такой грубый трюк не пройдет. Теперь нужна работа тонкая, современная. Вот если мы завод Огурцова разделим на два самостоятельных – что будет? Заготовки от него пойдут на сборку, а сборка-то теперь выделена сама по себе. Значит, всю стоимость заготовок, весь предыдущий огурцовский вал там сосчитают повторно: Огурцов считал, и тут посчитают, получится вроде вдвое сделано. Прибор тот же, технология не меняется, а показатели по всем статьям поднялись.
Наконец-то понял мой Васмих, загорелся, давай скорей делить Огурцова.
Вот какое я открытие сделал. Оно, конечно, в бюро патентов не зарегистрировано, но положение я спас.
Выходит, не задаром я великого мастера Айвазовского до косточек изучал. Он свой «Девятый вал» повторил, мы – свой. У нас разве не творчество?
Тем временем мы дальше развиваемся... В другой раз Васмих призывает:
– Кого теперь делить будем? Плетнева?
– Можно и Плетнева. А почему бы нам к смежникам за помощью не обратиться. Они как раз запрос прислали для согласования. Хотят повысить цену на втулку с пятидесяти двух копеек до семидесяти трех. Дайте им «добро».
На этот раз он усек без пояснений:
– Ого! Получается, что мы на каждой втулке запишем уже не полтинник, а семь гривен. Большой ты спец, Петрович!
История закрутилась, доложу тебе, как в многосерийной ленте на голубом экране. Пошли мои дела гулять по свету. У моего шефа имеется друг – и тоже шеф, у того шефа свои круги и орбиты.
Слово за слово – и зацепилось. Повторение есть ведущий закон современной технологии.
Беру командировку в смежный главк. Еду в международном, на вокзале меня встречают с колесами, доставляют прямо на верхний этаж. Там уже нарзаны на столе расставлены.
Смежный шеф заявляет:
– Мы вас слушаем, Егор Петрович! Собрались исключительно в узком кругу, можете предельно открыться.
Читаю в ответ вступительную лекцию по новейшей экономике.
– Раньше, – говорю, – как работали? Гнали вал на своем горбу. Каждое предприятие все при себе имело, само себя обеспечивало, как при натуральном хозяйстве. А нынче, продолжаю, – все по-другому. Нынче у нас специализация, кооперация и прочие современные приобретения.
С другого конца стола слышится возглас:
– Это мы и без вас проходили. Зачем вы нам снова велосипед изобретаете?
Они, между прочим, эти самые мотоциклы, велосипеды и прочие житейские колеса как раз и производят. Отвечаю вполне пристойно:
– Велосипед давно изобретен, это точно, и я его заново открывать не собираюсь. А вот современную экономику велосипеда помогу вам изобрести, с этой целью и прибыл. Валы-то, говорю, бывают разные. Есть первый вал, есть второй вал, а то и третий, и четвертый...
Тот же голос:
– Привлеченный вал мы сами считать научились.
Настырный, видно, товарищ попался, до всего желает докопаться.
Председатель хотел настырного приструнить. Я же терплю, рукой знак делаю. И сообщаю:
– Все верно. Привлеченка – это теперь начальная школа. Но я вашу структуру тоже изучил. Вы, например, пробовали своего Петрушина разделить, как мы Огурцова разделили?
Ты заметил, Иван, я тоже произвожу на свет свою авторскую копию.
Настырный аж с места вскочил:
– Постой-постой, это же гениально! Значит, разделить с правом?..
– Именно! С правом юридического лица, со своей конторой и печатью. Чтобы все было, как у взрослых...
У присутствующих большие глаза. А я воодушевился, творю:
– Петрушин у себя на заводе имеет моторный цех, вот его и надо выделить с правом. Себестоимость двигателя у вас сейчас 450 рублей, а как моторный цех станет самостоятельным хозяйством, эти денежки и тот и другой себе запишут. Сколько тут огребете?
Они карандашами заработали: заготовки-де пойдут от Петрушина к моторщикам, там засчитают всю стоимость металла, добавят свою работу, готовый двигатель возвратится обратно к Петрушину на сборку...
Настырный уже высчитал:
– Семьсот тридцать рублей. Это же цифра! Откуда только у вас берется?
– Мастеров прошлого, – отвечаю, – надо изучать. От Адама Смита до Ивана Айвазовского. Вот вы шедевр Ивана Константиновича помянули, а он, к вашему сведению, полного адмирала имел и государственную политику тоже понимал, разумеется, на уровне своей эпохи с учетом частнособственнического капитала. Иван Константинович уже в те времена первым вышел на поток, произвел на свет 6000 полотен, все музеи мира собой обеспечил.
Тут еще один голос раздался – будто я неуважительно о великом реалисте отзываюсь. Ну, я ответил на уровне:
– Мы тоже цвет и гамму понимаем, только вы подходите к художнику чисто живописно, а я – экономически.
Петрушина своего они, конечно, разделили, да еще и инструментальный цех на самостоятельный баланс перевели. Вроде бы ничего не меняется. Рабочие по-прежнему шагают через одну проходную, оба предприятия пользуются общим счетчиком по расходу электроэнергии, на двоих один склад. А продукция – врозь. И каждому – свой вал. Творим, творим. Возвращаюсь домой с лаврами (читай: подарки и подношения), а дома беда. Пока я свои идеи размножал, пришла разнарядка, и план нам – ба! – наварили. Качает нас на волнах плановая стихия.
Васмих за голову держится, мне тоже не сладко.
– Может, Плетнева, наконец, разделим? – говорит Васмих. – Но хватит ли?
– Плетнева так быстро не разделишь. На него санкция министра потребуется.
– Что же будем делать?
Ну, думаю, долго мы терпели, но если в третьем квартале, когда до решающего штурма всего ничего осталось, нам план удваивают, то должны мы настоящим делом ответить.
– Ничего не попишешь, – отвечаю Васмиху. – Придется нам челнок запускать.
– Опять новинка? Что за челнок такой?
Обыкновенный: туда – сюда, а ниточка за ним все время тянется...
– Ну и?..
– От Огурцова куда?..
– От Огурцова к Плетневу...
– А дальше?.. Туда и?..
– Обратно! Плетнев – Огурцов, так?
– Куда же еще челноку деваться? Пускай и дальше снует: Огурцов – Грушницкий – Огурцов. Потом третий цикл: Огурцов – Репин – Огурцов. А в запасе еще Косточкин и Самороденко! Каждый добавляет немного своего, а все остальное записывает со стороны – ниточка-то за челноком тянется и тянется. Вал-то накручивается. Если постараемся, дойдем до седьмого...
Васмих повеселел, глазом подмигивает:
– Я твое хобби, Петрович, знаю. Небось до девятого мечтаешь добраться?
– До девятого пока подождем. Надо что-то в резерве держать.
– А есть в голове еще резервы? Докладывай.
– Есть кое-что. Можно лакокрасочные цехи выделить. Покрасят на три рубля, а в вал запишут триста: всю стоимость того, что покрасят. Мы должны больше красить, надо думать о товарном виде изделия...
Словом, запустили мы челнок на полные обороты. К концу года имеем сто и две десятых. Совладали.
Только тут новые пошли разговоры и веяния. Прилетел к нам из центра науки молодой спец, званием кандидата уже обзавелся, все на свой лад перестроить желает.
И на совещании у Васмиха подбрасывает бомбу:
– С привлеченным валом пора кончать. Он искажает картину, нарушает учет, не дает истинного соответствия, – и пошел, пошел.
– Надо-де считать лишь собственный труд каждого предприятия.
«Ну, – думаю, – если его сейчас же не срезать, он тогда наш родной вал вообще упразднит». Отвечаю ученому малому:
– Что вы придумали – собственный труд? У нас есть труд общественный, а собственного нет и быть не может. Собственный труд?! Ха-ха! Вы на этом собственном труде, вероятно, докторскую хотите защитить. А нам ваша диссертация боком выйдет, все планы завалим, это вы учитываете?
Он еще пытался вякать, но его уже не слушали. Заказали место в самолете – улетел.
Продолжаем челночную деятельность. Васмих снова говорит: готовься в дорогу за лаврами по обмену опытом.
Я чемодан не успел сложить. Новый сюрприз.
Приказано приступить к организации производственных объединений – чуешь, чем пахнет?! Я-то их делил, а теперь? И Огурцова, и Плетнева, и Грушницкого, и Репина с Косточкиным – всех в кучу, в одну фирму с общим валом.
Все, над чем я горел и трудился – и меня самого, – под корень!
Васмих дочитывает последний параграф: переход осуществить в течение двух лет...
Полегчало немного. Время есть, можно провести идею в жизнь без ущерба... Такого еще не было, чтобы мы с Васмихом ничего не придумали. Швыряет, носит нас по жизненным волнам, но пока держимся – и рук к небу не воздеваем...
Пиши мне, дружище.
