Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)
Штаб армии располагался в глубине соснового леса. Блиндажи посажены глубоко в землю, их низкие травяные крыши напоминают могильные холмы, а часовые, как памятники, застыли у блиндажей. Над некоторыми блиндажами висят на кольях маскировочные сети. От входа к входу проложены стлани, сколоченные из досок.
Их осталось семеро. Юрий Войновский, Борис Комягин, Саша Куц и еще четверо из соседней роты. Семь не видавших войны, скоро обученных лейтенантов военного времени – все как на подбор рослые, безусые, перетянутые желтыми хрустящими ремнями. Один Куц коротышка, зато выправка у него с косточкой. Красиво выворачивая руки, он легко шагает по стланям, остальные – гуськом за ним, Юрий Войновский – замыкающий.
Навстречу то и дело спешили штабные офицеры. Тогда Куц сходил с дорожки, выбрасывал ладонь к пилотке.
Чаще всего проходили полковники. Где-то за Уралом (воинская часть 13908) на все их училище был всего-навсего один седой полковник, и его можно было увидеть раз в неделю на общем построении или когда полковник случайно встречался на дороге – тогда вся рота за двадцать метров переходила на строевой шаг, старый полковник тоже подтягивался и стоял смирно, пока рота не проходила мимо. А здесь, в лесу, полковники были на каждом шагу, всех родов войск и возрастов. В руках у них кожаные папки, свертки с картами, на кителях – колодки от орденов. Казалось, весь лес кишит полковниками. Они шли без фуражек, небрежно кивали в ответ.
По боковой дорожке шагал капитан с полевыми погонами. Он шел налегке, насвистывая, и вся грудь у него в орденах. Лейтенанты остановились, отдали честь. Капитан увидел их, и глаза его настороженно заблестели. Будто крадучись, подошел ближе.
– Что за парни! Какие парни! – с восторгом сказал он. – Прямо чудо, что за парни. Орлы, а не парни. Куда же вы теперь, орлы?
– Куда все, туда и мы, – сказал Куц. – Рвемся.
– Я же говорю: что за парни! Какие умницы! Академики! – капитан прошелся по дорожке, и лицо его сияло. Он был сухой, легкий, а ноги как пружины; он двигался, почти не касаясь земли, и вся грудь у него в орденах. Он шел по дорожке и просто таял от восторга. – Академики, честное слово. Прямо не знаю, что делать с такими академиками?
– А что делают с академиками на фронте? – нагло спросил Куц.
– Ну что за умницы! – восхищался капитан. – А какие высокие. Какие красивые. Прямо чудеса. – Он остановился, лицо его стало строгим и жестким. – Вот что, ребята, будем знакомы – капитан Чагода, командир армейской разведки. Нужен орел. Но такой орел, чтобы всем моим орлам орел. Командир взвода моих орлов. Условия – шоколад и масло. И к концу войны – грудь в орденах.
– Как у вас? – спросил Саша Куц.
– За это не ручаюсь, – ответил Чагода. – Хоть и воюем мы всем народом, а ордена дают по индивидуальному списку. Но поскольку в разведке страха больше, то и шансы повышаются. И шоколад... В пехоте вы шоколада во сне не увидите. Повезло вам, ребята, что меня встретили. У меня как раз вакансия образовалась. Вот какие вы везучие.
– Мы согласны, – сказал за всех Комягин. – Выбирайте сами.
– Ваш выбор, – прибавил Саша Куц.
Чагода прошелся по стланям и опять растаял.
– Ну и везучие вы, ребята. Высокие, красивые. Страсть, какие высокие. Вот вы – сколько? – Он остановился и показал пальцем на Войновского.
– Сто восемьдесят семь, товарищ капитан.
– Какой рост! В гвардию надо таких везучих парней с таким выдающимся ростом. Прямо не знаю, кого же на вакансию взять, раз вы все такие гвардейцы.
«У него есть вакансия», – со страхом и радостью думал Войновский. Он смотрел, как Чагода приближается к нему, сверлил его взглядом и твердил про себя: «Вакансия, вакансия...» Чагода дошел до Юрия, посмотрел на него влажными блестящими глазами и повернул обратно.
Спустя два часа они шагали по тем же дощатым стланям в обратную сторону. Стлани кончались у шлагбаума. Часовой увидел их и взял винтовку на караул. Войновский удивленно оглянулся. К шлагбауму подъезжала пятнистая машина. Часовой поспешно поднял шлагбаум. Машина проехала, не замедляя хода. Рядом с водителем сидел генерал с белым бескровным лицом. Лейтенанты вытянулись. Сверкнул золотой погон на правом плече генерала, и машина мягко покатилась по настилу.
– Генерал-лейтенант Быков, – сказал часовой, глядя вслед машине. – Командующий всеми лесными и болотными дивизиями. Строгий человек.
Часовой отобрал у них пропуска, опустил шлагбаум.
На развилине дорог лейтенанты прощались. Четверо других из соседней роты уезжали на север, в штаб корпуса, а Войновский и Комягин – на запад, в 122-ю стрелковую бригаду. Саша Куц провожал их.
Четверо из соседней роты уехали, и они остались втроем. Все обещания даны, адреса записаны – они стоят, ожидая попутную машину.
– Значит, в сто двадцать вторую? – говорил Куц. – Вам крупно повезло, ребята.
– В чем?
– Мой капитан так сказал. Если, говорит, кому в сто двадцать вторую, тому, значит, крупно повезло.
– А в чем? Конкретно.
– Про берег говорил. Там, говорит, берег, рыбы полно.
– Интересно, – сказал Войновский. – Наверное, между позициями проходит река. Это интересно. Будем по ночам совершать вылазки на тот берег.
– Да, – спохватился Куц. – Еще он говорил: если в сто двадцать вторую, пусть просятся в батальон к капитану... Ах, как же его фамилия? Из головы выскочило, как же я?.. Мировой, говорит, мужик, а как его – выскочило...
– Вспомни, Саша, вспомни, пожалуйста. Ты уже нашел своего капитана, замечательно нашел, надо и нам...
– Как же его? Осин? Дорожкин? Садовая такая фамилия. Или лесная? Журавлев?..
– Это уже у Чехова было, – заметил Комягин. – На концерте выпускном читали, помнишь?
– Да, да, – обрадовался Куц. – Конечно, помню. Он еще потом куплеты пел. На бис повторял.
– Вспомни, Саша, вспомни, не отвлекайся, – просил Войновский.
– Эх, выскочило. В общем, учтите: капитан с лесной фамилией, командир батальона. И берег у него есть.
– Все равно, – сказал Комягин, – дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут.
Регулировщик остановил грузовик и окликнул их. Они залезли на ящики со снарядами. Куц бросил снизу вещевые мешки, и грузовик тронулся.
Теперь их стало двое, и они уж знали, что война начинается с разлук, и им еще предстояло узнать, что она кончается смертью.
Две маршевые офицерские роты выехали из училища. Две роты, сто восемьдесят лейтенантов, пять красных грузовых вагонов. Их прицепляли то к эшелонам с танками, то с пушками, то с минами: эти предметы требовались войне в первую очередь. А навстречу шел порожняк – за новыми порциями танков, пушек, боеприпасов. Поразительно, до чего же много порожняка двигалось навстречу. И лишь одни встречные эшелоны шли не порожняком – поезда с ранеными. Порожняком они шли на фронт – это были самые нужные, самые скорые поезда войны.
Маршевые роты пересекли всю полосу затемнения, прошли насквозь всю армейскую цепочку – училище за Уралом, запасной офицерский полк РГК, штаб фронта, армии, бригады – военная машина работала четко и безотказно: их снабжали сахаром и консервами, обеспечивали сапогами и махоркой, соединяли в группы, распределяли. С каждым разом их становилось меньше, пока от двух рот не осталось два человека, которые сидели на ящиках со снарядами, продолжая свой путь.
Штаб бригады находился на широкой поляне. Среди ровно срезанных пней поднимались блиндажи, заваленные сверху засохшими ветками. Они шли по тропинке между блиндажей и удивлялись тишине прифронтового леса.
Издалека донесся протяжный звук разрыва. Прокатился по лесу, замер.
– Слышишь? – спросил Войновский.
– Дальнобойная бьет, – ответил Комягин.
– Похоже, – Войновский приостановился. – Слушай, Борис, давай проситься в один батальон, к тому самому капитану. А в батальоне будем проситься в одну роту.
– Давай. Ты будешь просить здесь. А потом я.
У входа в блиндаж командира бригады сидел на пне бритый сержант с котелком в руках. Он посмотрел на офицеров и сказал:
– Полковник занят. Отдыхайте пока, я вас позову. – Бритый сержант посмотрел котелок на свет и принялся чистить его золой, которая была горкой насыпана на земле.
Дверь блиндажа распахнулась, оттуда выбежал скуластый румяный майор. Сержант вскочил, вытянув руки. Котелок покатился по траве. Румяный майор зацепил котелок ногой и выругался. Войновский и Комягин отдали честь, но майор не заметил их и быстро зашагал прочь от блиндажа. Сержант посмотрел вслед майору.
– Майор Клюев. Пострадал за Катьку. – Сержант хихикнул.
Войновский подошел к сержанту:
– Скажите, этот майор – командир батальона?
– Комбат-два. А Катька – его бывший боец. – Сержант снова хихикнул.
– А командиры батальонов в звании капитана у вас есть?
– Вам какой нужен – Шмелев или Белкин?
– Кто из них стоит на берегу? Оба – лесная фамилия... – Войновский был в растерянности. – Нам нужен, кто на берегу...
– Клюев на берегу стоит, – ответил сержант.
– Но ведь Клюев майор? Не так ли? Вы сами сказали?
– Вам что надо-то? – спросил сержант. – Берег, лесная фамилия – выдумали тоже. Сами не знаете, что хотите. – Он поставил котелок на пень и спустился в блиндаж.
В первую минуту Войновскому показалось, что в блиндаже никого нет. Узкий луч солнца косо пересекал пространство блиндажа, словно золотистая кисея накинута в углу. Оттуда прозвучал глуховатый голос:
– ...Значит, передашь, завтра утром. Немного так, килограмма три. Исключительно в целях диеты. Вот, вот...
Войновский увидел в углу костлявого седого старика с высоким лбом. Старик сидел неестественно прямо на железной койке, держа в руке телефонную трубку и вытянув худые ноги; на ногах у него ночные туфли, а вместо кителя шерстяная куртка. Борис Комягин отдал рапорт. Полковник положил трубку и молча разглядывал офицеров. Кровать, на которой он сидел, стояла в нише, и весь блиндаж был просторнее, чем казалось с первого взгляда, а за фанерной перегородкой находилось другое помещение.
Полковник поморщился, как от зубной боли, схватился за поясницу.
– Какого года? – строго спросил он.
– Одна тысяча девятьсот двадцать четвертого, товарищ полковник, – отчеканил Комягин.
– Оба?
– Так точно.
– А что такое восемьдесят девятый год – осознаете?
– Так точно, товарищ полковник, осознаем, – ответил Комягин.
– Значит, воевать приехали? Ничего себе, устроились. – Рясной снова поморщился. – Я тут тоже день и ночь воюю. Эти комбаты меня в могилу сведут.
– Так точно, – сказал невпопад Комягин.
– Но-но! Я им не дамся. Меня похоронить не так просто. Вы знаете, что такое радикулит?
– Так точно.
– Знаешь? Откуда тебе знать? Отвечай.
Комягин промолчал и посмотрел на Войновского.
– У моей матери был радикулит, товарищ полковник, – сказал Войновский. – Она лечилась утюгом.
– Вы думаете, утюг лучше песка? – Рясной с интересом посмотрел на Войновского.
– Утюг очень хорошо помогал матери, товарищ полковник.
– Не соврал, – Рясной улыбнулся, показав редкие зубы. Войновский сделал шаг вперед, поспешно проговорил:
– Товарищ полковник, разрешите обратиться с просьбой...
– Знаю, знаю, – перебил Рясной. – В первый батальон проситься будете. Ладно, пользуйтесь моей добротой. Марков! – крикнул полковник за перегородку. – Найди новеньким попутчика в Раменки. А вы пришлите мне Чашечкина, он там на пеньке сидит.
– Товарищ полковник, мы хотели... – встревоженно начал Войновский.
– Я сказал – первый! – Рясной вскрикнул, схватился за поясницу. – Видите, полковник болен. Шагом марш!
Они отдали честь, вышли из блиндажа.
– Интересно, – говорил Войновский. – Первый батальон – это тот самый или нет?
– Теперь уж не узнаешь...
По лесу прокатился звук далекого разрыва.
– Слышишь? – спросил Войновский. – Опять дальнобойная бьет.
– Это противотанковая, – возразил Комягин. – Я слышал, как полковнику докладывали по телефону.
Из блиндажа вышел Чашечкин, внимательно оглядываясь вокруг. Сел на пень, принялся чесать затылок. У соседнего блиндажа показался сутулый солдат с веником в руках. Чашечкин встрепенулся:
– Эй, Никита, у тебя, случаем, утюга нет?
– Чаво тебе? – откликнулся Никита.
Чашечкин безнадежно махнул рукой, встал, побрел от блиндажа, разглядывая землю.
– Да, – задумчиво проговорил Войновский. – Вряд ли на фронте достанешь утюг...
ГЛАВА IIIЕфрейтор Шестаков копал яму за околицей, на краю пустыря, где обычно проводились строевые занятия и общебатальонные построения. Земля оказалась пустырная, неудобная: после тонкого дернового слоя пошла тяжелая липкая глина. Шестаков снял гимнастерку, положил ее на доски и продолжал копать. Куча досок и жердей была навалена около ямы.
Стайкин в гимнастерке без ремня, с мятыми погонами вышел на крыльцо. Посмотрел на небо, потянулся длинным гибким телом – и тут он заметил Шестакова. Глаза Стайкина тотчас сделались наглыми, он исчез в избе и через минуту снова появился на крыльце, тонко перетянутый ремнем, в фуражке и даже с автоматом на груди.
Стайкин спрыгнул с крыльца, с решительным видом зашагал к яме. Шестаков продолжал копать и, похоже, не замечал Стайкина. Стайкин подошел к яме и сделал грозное лицо, выворотив для этого толстую нижнюю губу.
– Ефрейтор Шестаков, почему не приветствуете старшего командира?
– Я при исполнении работы. Мне отвлекаться не положено.
– Солдат всегда обязан приветствовать старших.
– Это тебя-то? – Шестаков усмехнулся. – Замешался огурец в яблочки.
– Опять вы вступаете в пререкания. Хотите еще наряд заработать?
– А ты не мешай, мешало.
Стайкин положил автомат на доски и подмигнул Шестакову:
– Ладно, земляк. Вылезай из своей братской могилы. Перекурим это дело.
– А есть чем? – Шестаков перестал копать и посмотрел на Стайкина.
Стайкин вытащил кисет, помахал им в воздухе. Шестаков поставил лопату к стене, вылез из ямы.
– Газетка моя, табачок твой, – сказал он, подходя и поглаживая рыжие, выгоревшие усы.
– Внимание! Уважаемые зрители. Сейчас мы продемонстрируем гвоздь нашей программы. Заслуженный ефрейтор, народный артист без публики Федор Шестаков покажет вам, как он заработал наряд вне очереди, – держа кисет в вытянутой руке и извиваясь всем телом, Стайкин отступал перед Шестаковым вдоль кучи досок. Шестаков повернулся и прыгнул в яму. Стайкин отвесил поклон над ямой, скрутил толстенную цигарку и задымил. Шестаков молча копал, выбрасывая землю из ямы. Стайкин блаженно растянулся на досках.
Шестаков продолжал копать, размеренно наклоняясь и выбрасывая землю.
– Ну, Шестаков, шуток не понимаешь. – Стайкин подошел к яме и присел на корточки с кисетом в руке. – Бери, бери. Какой табачок! Доставлен на специальном бомбардировщике с острова Сицилия.
Шестаков взял кисет и полез из ямы. Они присели рядышком на досках.
– Табак, правда, хороший, – сказал Шестаков. – Сводки боевой не слышал сегодня?
– На Центральном фронте бои местного значения. На Южном – освободили Макеевку. Наша рота загорает в обороне. Больше ничего не передавали.
Из-за леса донесся протяжный взрыв. Стайкин прислушался, а потом посмотрел на Шестакова.
– Уже третью кидает, – сказал Шестаков. – Видно, рыба хорошо нынче идет. Когда люди убивают друг друга, зверям хорошо. Сколько рыбы в озере развелось, сколько дичи в лесу бегает.
– Философ. За что же он тебе наряд дал?
– Сказано – за пререкание.
– Как же ты с ним пререкался?
– Никак не пререкался. Я – человек смирный, необидчивый.
– За что же тогда наряд?
– Захотел и дал. На то он и старшина.
– Волнующе и непонятно, – сказал Стайкин. – Ты по порядку расскажи. Вызывает, скажем, тебя старшина.
– Так и было. Это ты правильно сказал. Зовет меня старшина. Я как раз гимнастерку штопал. Ладно, думаю, потом доштопаю. А в мыслях того нет, что на страх иду. Пришел... Смотрю...
– Ну, ну? Конкретнее. – На лице Стайкина было написано полное удовольствие.
– Вот я и говорю. Пришел. Докладываю, как по чину положено: так, мол, и так – прибыл по вашему приказу.
– Ты к делу, к делу. Он-то что?
– Он-та? «Иди, – говорит, – Шестаков, наколи дров на кухню». Чтобы я, значит, дров к обеду наготовил. На кухню, значит...
– Ну, ну, дальше...
– А ты не нукай. Я и без тебя знаю, как рассказ вести. Вот я и думаю: отчего не наготовить, работа простая. Тогда я и говорю: «А где топор, товарищ старшина? Как же без топора по дрова?» Тут он и давай орать. Я, конечно, стою терпеливо.
– Что же он кричал?
– Чего кричал? Известное дело: «Приказываю наколоть дров на кухню. Выполняйте приказание».
– А ты?
– Что я? Мне не жалко. Я и говорю: «А где топор?» Он еще пуще давай кричать: «Приказываю наколоть». А я ничего. Спрашиваю: «А где топор?» А он уже руками машет, ногами топает: «Приказываю повторить приказание». А где топор – не говорит. Так и разошлись в мыслях.
– А где топор? – Стайкин держался за живот и беззвучно хохотал.
– А мне все равно – что дрова колоть, что землю копать. Работа – она всегда работа, незалежливого любит. Не ерзай – гимнастерку помнешь.
– А где лопата? – Стайкин прямо умирал от смеха. – Не спрашивал?
– Зачем? Про лопату я сам знаю. У нас в сенях три лопаты стоят.
– Дурак ты, Шестаков, – сказал Стайкин, поднимаясь и тяжко вздыхая.
– Зачем же с дураком разговариваешь? Ума от этого не прибавится.
– Хочу выяснить твою природу – кто ты есть? Дурак или прикидываешься.
– Тогда на ту сторону пересядь и выясняй. Я сюда кидать стану. – Шестаков прыгнул в яму, поплевал на ладони и стал копать.
Он работал спокойно и красиво. Сначала снимал землю на штык во всю длину ямы так, что на дне ее как бы образовывалась передвигающаяся ступенька. Доведя ее до края, Шестаков аккуратно подрезал стенки, выбрасывал комья земли и начинал резать новый ряд.
Из ближнего леса выехала телега, ведомая низкорослой лошадью-монголкой. На телеге сидели два солдата с автоматами.
Шестаков выпрямился. Яма уже приходилась ему по грудь.
Телега подъехала ближе.
– Эх, рыбка, – Шестаков вздохнул. – Хороша, да на чужом блюде. – Он оставил лопату и закричал: – Севастьяныч, шагай сюда, там без тебя управятся.
Севастьянов спрыгнул с телеги, подошел к яме.
– Привет рыбакам. – Стайкин сделал низкий поклон.
– А у нас беда случилась, – сказал Севастьянов.
– Собака? – Шестаков испуганно прижал лопату к груди. – Набросилась?
Севастьянов рассказал, как Фриц взорвался на берегу. Шестаков слушал, причитая и охая.
– Ладно скулить, – перебил Стайкин. – Тут лучшие люди гибнут, а ты собаку жалеешь. Расскажи лучше человеку, как наряд заработал.
– Я слышал об этом случае, – сказал Севастьянов. – Старшина в данном случае был необъективен. На вашем месте, Федор Иванович, я непременно подал бы жалобу капитану.
Шестаков посмотрел снизу на Севастьянова.
– В армии должен быть порядок. А если все жаловаться начнут, какой же это порядок?
– Севастьянов, – перебил Стайкин, – ты можешь ответить на один вопрос?
– Пожалуйста, слушаю вас. – Севастьянов со всеми разговаривал на «вы».
– Скажи, Севастьянов, ты умный?
– Это трудный вопрос, – ответил Севастьянов. – Я десять лет преподавал историю, и у меня выработался некоторый навык к абстрактному мышлению, к спокойному восприятию современности. Однако в условиях войны эти способности не доставляют мне никакого наслаждения. Скорее наоборот. Вот увлечение литературой помогает мне, хотя здесь на тысячи километров вокруг нет ни одной книги. Я ношу любимые книги в себе и читаю их по памяти.
– Умен, – сказал Стайкин с неожиданной злобой. – А вот Шестаков дурак.
– Я не дурак, – ответил Шестаков из ямы. – Я никого не обижаю.
– Оттого и есть дурак. Залез в братскую могилу и сиди там, помалкивай. Сортир имени Шестакова. – Стайкин неестественно громко захохотал. – Я с умным человеком разговор веду, ты нам не мешай.
Шестаков выпрямился в яме и покачал головой:
– И за что только тебе старшего сержанта дали?
– Эдуард, – сказал Севастьянов, – зачем вы обижаете человека, который вдвое старше вас?
Стайкин вскочил и начал прыгать перед Севастьяновым.
– Ну, чего прицепились? – кричал он. – Чего все ко мне цепляются? Я скоро сам в могилу полезу. Я не могу воевать в такой обстановке. Создайте мне условия, чтобы я мог воевать. И не цепляйтесь ко мне. У меня умственная контузия на мирной почве. Не учите меня жить. Учите – убивать! – Стайкин схватил автомат и, припрыгивая, побежал в сторону леса.
Шестаков смотрел ему вслед и качал головой:
– Тоже хлебнул немало. В сорок втором в танке горел... Война через всех людей прошла. – Шестаков взял лопату и принялся подрезать края ямы.
Стайкин скрылся в лесу.
– Странное дело, – сказал Севастьянов в задумчивости. – Как только мы вышли из боев и нас перестали убивать, все потеряли покой.
– А это война такая, – ответил Шестаков. – Беспокойная война. От нее только мертвые освобождаются. А живым от нее никуда не деться.
На опушке леса часто застрочил автомат. Прокатился далекий взрыв. Шестаков поднял голову, прислушался.
– Эх, не знал я, где топор лежит. Сейчас бы на кухне рыбу чистил. – Шестаков покачал головой и принялся выбрасывать землю.
Из леса вышли три человека. Впереди шел невысокий толстый сержант с двумя вещевыми мешками на плечах. За ним шагали налегке два офицера. Они подошли ближе, толстяк свернул с дороги. Войновский и Комягин остановились на обочине, с любопытством разглядывая солдат.
Васьков подошел к яме, вытер ладонью вспотевшее лицо.
– Здорово, земляк, – сказал он.
– У меня таких земляков, как ты, – сто восемьдесят миллионов, – ответил Шестаков.
– Что за порядки у вас в батальоне? – строго сказал Васьков. – Один по лесу шатается, галок стреляет, этот в яме сидит. Где штаб батальона?
Шестаков ничего не ответил и бросил землю под ноги Васькова. Тот с руганью отскочил от ямы. Севастьянов обошел вокруг ямы и стал объяснять писарю, где стоит изба, в которой находится штаб. Войновский и Комягин подошли к яме и заглянули в нее.
– Для чего окоп копаешь, солдат? – спросил Комягин.
– Это не окоп, товарищ лейтенант. А я не солдат.
– Что же это? – спросил Комягин.
– Кто же вы? – спросил Войновский.
– Ефрейтор я, товарищ лейтенант. Ефрейтор по фамилии Шестаков. Призывник пятнадцатого года. Под Перемышлем тогда стояли.
– А это что же? – снова спросил Комягин.
– Как что, товарищ лейтенант? В обороне что всего нужнее? Нужник. Вот мы и строим нужник для солдат и офицеров. По боевому приказу старшины.
Войновский пожал плечами и ничего не ответил. Комягин нахмурил брови и посмотрел на Васькова.
– Ну и порядки у вас в батальоне, – строго сказал Васьков.
Юрий Войновский проснулся оттого, что его дергали за ногу. Он открыл глаза и увидел пожилого ефрейтора с рыжими, выгоревшими усами.
– Товарищ лейтенант, – тихо говорил тот, – которые будут ваши сапоги?
– Зачем вам сапоги?
– Как зачем? – удивился Шестаков. – Чистить.
– Кто вы такой? – Войновский не узнавал Шестакова.
– Я денщик ваш, товарищ лейтенант. Ефрейтор Шестаков я. Вчера дорогу вам показывал. – Шестаков покосился в угол, где спал Комягин.
Юрий все еще ничего не понимал.
– Меня старшина послал. Старшина Кашаров. Я теперь денщик ваш буду, ординарец то есть. Я еще в первую мировую денщиком служил, мы тогда под Перемышлем стояли. Работа привычная. Которые будут ваши сапоги?
Юрий сел на лавку и все вспомнил: он приехал на фронт и получил назначение...
– Вот мои сапоги, – сказал он. – Только, пожалуйста, поскорее. Наверное, уже поздно.
– Слушаюсь. – Шестаков взял сапоги, на цыпочках вышел из избы.
На улице послышалась громкая, протяжная команда:
– Рота-а, выходи строиться!
Потом еще:
– Рота-а, в шеренгу по два, становись! – Голос то затихал и раскатывался, то переливался и гремел – то протяжно и напевно, то отрывисто и резко. В нем были ласка и повеление.
Войновский прильнул к окну. Невысокий щеголеватый старшина стоял в красивой, спокойной позе перед строем, а голос его растекался по улице:
– Р-р-рота-а, р-р-рнясь!
И сразу резко и коротко, как удар хлыста:
– Ста-вьть!
И снова:
– Р-р-р-няйсь!
– Ну и голос. – Комягин поднялся с лавки и посмотрел в окно.
– Где Грязнов? – пел старшина. – Немедленно в строй. На поверку не выходят только мертвые.
За строем, неловко размахивая руками, торопливо пробежал высокий солдат. Он стал на свое место, и старшина снова запел «равняйсь» и «отставить».
Под окнами, держа в руке сапоги, прошел Шестаков. Он остановился позади строя и стал делать знаки старшине. Кашаров заметил Шестакова и крикнул:
– Стайкин, проведи построение.
Борис Комягин отодвинулся от окна. Шаги старшины послышались на крыльце. Комягин быстро лег на лавку, натянул на себя шинель и закрыл глаза. Войновский удивленно глядел на Комягина.
Старшина вошел в избу и с порога перешел на строевой шаг. Он шагал прямо на Войновского, а потом сделал шаг в сторону и одновременно вскинул руку к пилотке.
– Товарищ лейтенант, – говорил он, будто задыхаясь, – вторая рота занимает оборону на берегу Елань-озера. Рота готова к построению согласно приказу. Докладывает старшина Кашаров, – старшина опустил руку и фамильярно улыбнулся. – Рыбки свежей не желаете на завтрак?
– Свежей рыбки желаю, – весело ответил Войновский. – Только доложить вам придется лейтенанту Комягину. Он назначен на первый взвод и потому замещает командира роты. А я командир второго взвода Войновский.
– Очень приятно. – Старшина уже не улыбался, обошел вокруг стола и в нерешительности остановился перед Комягиным. Тот лежал на лавке и крепко спал. Войновский вошел в игру.
– Эй, Борис, подъем. Старшина с докладом прибыл.
Комягин с трудом продрал глаза и сел на лавку, кряхтя и потягиваясь. Старшина слово в слово повторил доклад, а под конец сказал про рыбу. Комягин соскочил с лавки, присел перед старшиной, вытянув вперед руки. Потом выпрямился, снова присел на носки, сводя и разводя руки и делая шумные вдохи и выдохи. Стоя смирно, старшина с почтением смотрел, как новый командир роты приседает и выпрямляется. Наконец Комягин кончил гимнастику, сел на лавку, принялся натягивать сапоги. Старшина, сделав большие глаза, уставился на сапоги.
– Что сегодня на завтрак в роте? – Комягин строго топнул каблуком по полу.
– Уха, товарищ лейтенант, – ответил Кашаров, не сводя глаз с сапог.
– То-то, – голос Комягина стал мягче. – А на будущее запомните, старшина: офицеры роты питаются из общего котла. И вообще – с сегодняшнего дня советую бросить все эти штучки.
– Какие штучки, товарищ лейтенант? – с удивлением спросил Кашаров.
– Повторяю: бросьте. И чтобы никакого ничего. Ясно?
– Есть никакого ничего. Ясно. Разрешите идти?
Старшина сделал четкий поворот и, печатая шаг, вышел из избы. Войновский не выдержал и прыснул в кулак. Комягин сидел на лавке и улыбался.
– Хороший старшина. Сразу видно, из кадровиков. И ордена есть.
– Уж больно ты строго с ним. Не переборщил?
Комягин встал и крикнул:
– Лейтенант Войновский, ко мне!
Юрий не тронулся с места.
– Лейтенант Войновский, принесите воды для умывания.
– Не остроумно, – обиделся Войновский. – Ты вообще острить не умеешь.
В сенях послышался сердитый голос. Войновский приложил палец к губам, на цыпочках прошел к двери. За дверью слышался грозный свистящий шепот:
– Я тебе чьи сапоги велел взять?
– Лейтенантовы.
– А ты чьи взял?
– Не тот разве? – испуганно спрашивал Шестаков.
– Ах ты, господи, ну что мне с тобой делать? – старшина вздохнул в безнадежном отчаянии.
Войновский сел на корточки, обнял себя руками и начал вздрагивать и трястись, задыхаясь от беззвучного смеха. Комягин смотрел на него и ничего не понимал.
– Юрка, а ты почему без сапог? – спросил Комягин. – Где твои сапоги?
