Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)
Солнце давно село, и закат погас, а Сергей Шмелев все сидел на камне у берега и смотрел в озеро. Вода лежала спокойно и казалась черной и застывшей. Небо тоже было черным, без звезд, но вода была всего чернее, и там, где она соединялась с берегом, тянулась неровная черная линия, а влево от нее в темной глубине берега угадывался черный остов маяка. Джабаров стоял рядом, Шмелев не видел его в темноте, но чувствовал его и даже знал, что Джабаров стоит прямо, положив руки на автомат, и тоже смотрит в озеро. Кругом было тихо и спокойно. Шмелев прислушался.
– Хенде хох! – раздалось сзади.
Джабаров резко повернулся, было слышно, как захрустела под его ногами галька, щелкнул затвор автомата. Шмелев негромко засмеялся.
– Чего смеешься? – спросил тот же голос. – Вот возьму тебя и съем.
– А я слышал, как ты подходил, – сказал Шмелев.
– Неправда, – сказал из темноты Чагода. – Меня никто не слышит.
Джабаров снова захрустел галькой и затих.
– Ты у пня наступил на сучок, а потом задел за пень сапогом.
– Скажи какой ушастый парень. – Чагода возник из темноты, положил руку на плечо Шмелева, сел на камень. – Во всей армии меня никто не слышит. Не учел, что ты такой ушастый парень, а то бы и ты меня не услышал.
– А вот я услышал.
– Держи. Раз ты такой ушастый парень, держи крепче.
Шмелев нащупал в темноте пачку папирос.
– Какие? – спросил он.
– «Катюша». Самая подлинная.
Шмелев вытащил папиросу, протянул пачку обратно в темноту.
– Как жизнь, комбат? Рассказывай, как живешь.
– Охраняем берег от захватчиков.
– И как? Не скучно так охранять?
– Пятый месяц стоим. Привыкли. А когда совсем невмоготу становится, зову Обушенко, идем стрелять в консервную банку.
– Ай да парни, что за молодцы! – Чагода чиркнул зажигалкой и поднес ее к лицу Шмелева. – Дай хоть посмотреть на тебя, на такого молодца.
Шмелев увидел, что кончики пальцев у Чагоды чуть дрожат. – Устал? – спросил Шмелев.
– Ты расскажи сначала, как вы в банку стреляете? – Чагода засмеялся.
– Берем банку американскую, содержимое предварительно съедаем, а банку вешаем на сучок и стреляем с двадцати метров. Весьма полезно для нервов.
– Американскую? Ай да молодцы. Мне бы с вами пострелять.
Чагода снова чиркнул зажигалкой, прикурил папиросу.
– Давно к тебе собирался, – сказал он. – Генерал рвет и мечет – давай ему языка. И чтоб непременно из Устрикова.
– А ты меня попроси – я достану.
– Ишь ты. Какой ушастый. А я ушастей тебя. Хочешь, пачку папирос тебе подарю?
– Давай. – Шмелев нащупал в темноте пачку, сунул ее в карман шинели.
– Ну как? Научился вспоминать?
– Смотря что...
– Слушай, Сергей, ты один? – Чагода затянулся; лицо его было строгим и задумчивым.
– Почему один? У меня целый батальон. И Джабаров рядом. Мы с ним всегда вместе.
– Я не о том. Вообще. На гражданке. Дома. Один?
– Там один.
– И никого не было?
– Была... Невеста...
– Где же она?
– Война... Потерялись...
– Любила тебя? Расскажи.
– Нет.
– Что – нет? Не любила?
– Рассказывать не буду. Понял?
– Еще нет.
– Я забыл, понимаешь? Забыл все, что было там. Ведь это же было тогда, на другой планете. Я забыл, я должен забыть, понимаешь? – Шмелев скомкал папиросу и бросил ее в воду. – Даже под страхом смерти не стану вспоминать об этом. Она была, а теперь ее нет, и я не хочу, чтобы у меня была надежда. Я хочу, пока война, чтобы у меня никакой надежды не было.
– Не сердись. Откуда я мог знать?
– Все. Уже прошло. Я теперь научился. Сначала было плохо. А теперь научился забывать. Теперь я один. – Он достал папиросу и закурил. – Теперь я только войну вспоминаю...
– И я один, – сказал Чагода. – Так проще. На войне. Когда один, помирать не страшно будет.
– О смерти я тоже научился забывать. Учусь.
– Ах, Сергей, сложная это наука. Не для живых. Как теперь на озере? Не очень холодно?
– Фрицы по утрам блиндажи топят. Вот-вот ледостав начнется. – Шмелев посмотрел на огонек папиросы и спросил встревоженно: – А зачем тебе знать? Разве ты не в гости приехал?
– Конечно, в гости. Куда же мне еще ехать? – Чагода напрягся всем телом и хрустнул пальцами. – Ты, я вижу, парень ушастый, а разведчик из тебя не получится. И хозяин из тебя ни на грош. К нему гости приехали, хоть бы ужином угостил. Сам говоришь, ночи холодные стали.
– Джабаров, – сказал Шмелев, – иди к старшине, распорядитесь там. Мы скоро придем.
Было слышно, как Джабаров четко повернулся и галька захрустела под его сапогами – с каждым шагом тише.
– Судаком тебя угощу, – сказал Шмелев.
– Судак по-польски, – сказал Чагода. – Хорошая закуска.
– А есть? – спросил Шмелев.
– У разведчика всегда есть. Держи. – Шмелев нащупал в темноте флягу и взял ее. Фляга была холодная и тяжелая. Шмелев сделал несколько глотков, передал флягу Чагоде.
– Что же там генерал? – спросил Шмелев. – Зачем ему язык нужен?
– Тыловая крыса ему нужна, а не язык. Тыловая крыса с железной дороги. Тыловая крыса, которая знает пропускную способность, – вот что ему надо. – Чагода снова стал пить. – Задумал операцию. Сидит над картой и дымит. Разрабатывает свою гениальную операцию. Любит над картой сидеть. Голова.
– А когда приказ будет, не знаешь?
– Не торопись. Он там все разработает, стрелки нарисует, а вы потом по этим стрелкам пойдете и ляжете.
– Уж лучше пойти и лечь, чем в американскую банку стрелять. Дорога эта важная – за нее можно и лечь. Я его понимаю.
– Смотри какой стратег выискался. Это тебе не в банку стрелять. Расскажи, как ты тут за всю армию командовал, когда генерал к вам приезжал? Всю армию, говорят, хотел положить за Устриково.
– Уже легенды пошли?
Над озером зажглась далекая зеленая звезда. Она поднялась круто вверх, описала дугу и стала падать в озеро, потом соединилась со своим отражением и погасла.
– Откуда бросает? – спросил Чагода. – Не из Устрикова?
– Ближе. Из Красной Нивы, – ответил Шмелев.
– А из Устрикова бросает? – спросил Чагода.
– Там меньше, – сказал Шмелев. – Там совсем редко.
– А тут часто? – спросил Чагода.
– А тебе зачем? – с подозрением спросил Шмелев.
– Это он меня боится, – сказал Чагода, – оттого и бросает. Боится, как бы я не подполз к нему и не украл его. Не хочет, чтобы я его крал. На. Хлебни еще.
Шмелев нащупал влажную флягу и сделал глоток.
– Значит, боится, если бросает, – продолжал Чагода. – А я его не боюсь. Я двадцать фрицев приволок. Ох, и боялись они меня, дотронуться тошно, а я их все равно приволок.
– Ты молодец, что приехал ко мне. Я страшно рад, что ты приехал.
– Я тоже. Давно к тебе собирался.
– А я тебя ждал. Знал, что ты приедешь.
– Вот я и приехал.
– Хочешь еще?
– Нет. Мне хватит. Сегодня хватит.
Шмелев положил флягу на колени. Голова у него согрелась и мысли стали спокойными и простыми. Ему было приятно, что капитан Чагода сидит рядом на камне, а потом они пойдут в избу, зажгут лампу и будут еще долго сидеть, есть рыбу и разговаривать о всяких мудрых вещах.
– Который час? – спросил Чагода.
– Куда торопиться? Сиди.
– Эх, парень. Какой парень пропадает ни за грош в обороне. – Чагода легко и пружинисто встал.
– Тогда пойдем судака есть, – сказал Шмелев и тоже поднялся.
На столе дымилась огромная сковорода, широкие, румяные судаки были плотно уложены на ней. На краю стола стояла лампа из медной гильзы, и тонкое лезвие огня часто вздрагивало и потрескивало. Старшина Кашаров резал финкой хлеб и сало и раскладывал куски на газете. Чагода сел за стол, положил подбородок на руки. Шмелев увидел его усталые печальные глаза.
– Налить? – спросил Шмелев, поднимая флягу над столом.
– Сегодня хватит. – Чагода опустил руки, зажал большие пальцы в кулаки и громко хрустнул пальцами, как там, на берегу.
– Тогда ешь, – Шмелев подвинул сковороду Чагоде. Чагода разжал кулаки, взял кусок жареной рыбы. Судак легко переломился и хрустнул.
– Войновский, – позвал Шмелев.
Войновский вошел в комнату и приложил руку к фуражке.
– Бери кружку. Садись, – Шмелев подвинулся в глубь стола. Войновский пошел в первую комнату и вернулся с кружкой в руках.
Шмелев разлил водку в кружки.
– Выпьем за моего друга, капитана Чагоду. За тебя, Николай. – Шмелев поднял кружку над столом и посмотрел на старшину Кашарова: – А тебе что, особое приглашение надо?
– За ваше здоровье, товарищ капитан, – сказал Войновский и долго держал кружку у рта, с каждым глотком все выше запрокидывая голову.
Старшина Кашаров выпил стоя, крякнул и сказал:
– Кушайте рыбку, товарищ капитан. Свежая, после обеда наловленная.
– Живы будем – не умрем, – сказал Чагода и принялся есть рыбу.
– Скажите, товарищ капитан, – сказал Войновский, – о Куце и его разведчиках нет никаких сведений?
– А тебе какие сведения нужны? Какие такие сведения ты хотел получить? – Чагода зло смотрел на Войновского, а тот смущенно молчал, не понимая, почему сердится Чагода. – Нет, ты ответь мне: какие тебе сведения нужны? А-а, не знаешь? Тогда молчи.
– Я думал, может, они другой дорогой вернулись?
– Ты когда-нибудь видел, как с того света возвращаются? Туда дорог много, а обратно никакой. – Чагода так же внезапно перестал сердиться, лицо его расплылось в улыбке. – Ай судак! Какой судак! Генеральский! Просто генеральский судак.
– Возьмите еще, товарищ капитан, – сказал Кашаров.
– Плесни пару капель.
Шмелев удивленно посмотрел на Чагоду, а тот продолжал улыбаться. Только в глазах спряталась тоска.
– Чудак. Сам же говорил: ночи холодные.
– У меня тебе не будет холодно. – Шмелев налил в кружку из фляги.
– Сейчас печку для вас затопим, товарищ капитан, – сказал старшина Кашаров.
Чагода поднял кружку над столом и засмеялся:
– Чудаки вы, ребята. Честное слово. Хорошие вы ребята, но чудаки. Пью за чудаков.
– Сам ты чудак порядочный, – сказал Шмелев и чокнулся с Чагодой.
Чагода поставил кружку на стол и расстегнул ворот гимнастерки.
– А все-таки плохо, когда человек один, – сказал он. – Человек должен иметь продолжение, тогда жизнь не кончится. А когда человек один, продолжения нет.
– Теперь я знаю, – сказал Шмелев. – Ты не чудак. Ты – философ.
– Подтверждаю: человек должен продолжать себя.
– Вот кончим войну и заведем себе продолжение. Как вернемся домой, ничего не будем делать – только продолжать себя. С утра до вечера только и будем делать продолжение. Ничего больше не будем делать.
– Молодец, комбат. Ты у меня умница. Просто удивительно, какой ты умник. Спасибо за хлеб-соль. – Чагода ловко перекинул ноги через скамейку, по-кошачьи прошелся по избе, а посреди избы вдруг нагнулся, закинул руки за спину и начал стягивать с себя гимнастерку. Оставшись в одной тельняшке, он выпрямился, хитро посмотрел на Шмелева. – Ах, какой умник. Держи-ка. – Чагода перебросил гимнастерку через стол. – Пора.
Шмелев поймал гимнастерку, зажал в руке. Гимнастерка была теплой, ордена негромко звенели, касаясь друг друга, а сам он стал вдруг совершенно трезвым и ругал себя последними словами.
– Беклемишев! – крикнул Чагода.
Из первой комнаты, где ужинали разведчики, появился маленький юркий сержант; в руках у него – старая засаленная телогрейка. Чагода надел телогрейку, перетянул себя ремнем и стал прыгать легко и бесшумно.
– Где «Чайка»? – спросил он, не переставая прыгать.
– Лодка стоит у берега, товарищ капитан, – сказал Беклемишев.
– Отвечай, Сергей, идет ко мне походный костюм? Вот так, комбат. Давай, продолжай. Кому в банку стрелять, а кому на работу. Постреляй тут за меня в банку со своим распрекрасным Обушенко.
– Что ж, пошли. – Шмелев положил гимнастерку на край стола и первым пошел к двери.
Лодка сразу же растворилась в темноте, как только Шмелев изо всех сил оттолкнул ее руками от берега. Но тихий плеск еще доносился оттуда, куда ушла лодка, – то ли весла ударяли по воде, то ли волны плескались о борт. А может, это озеро шумело и глухо играло, провожая в последний путь капитана Чагоду? Шмелеву стало вдруг жутко оставаться на берегу.
– Чагода-а-а! – закричал он.
– Да-а-а, – донеслось из черной темноты, и больше ничего не было слышно.
Далекая зеленая звезда косо поднялась над озером, упала и погасла.
Дорога уходит все дальше и дальше.
Черные танки шли по пятам, мы грудью встречали их, и нас оставалось все меньше на этой смертной дороге. Но мертвые передали нам свою ярость, и мы продолжали стоять. Вечером танки пошли на нас в пятый раз за этот день, а нас осталось только двое: я и наш политрук Гладков, веселый силач Валька Гладков; он нас учил на занятиях – будем бить врага малой кровью на его территории, а мы уже были черт знает где. Валька не выдержал, схватил последнюю гранату и пошел на танк. Граната мимо, а танк по Вальке. Я сидел в ровике, пока все танки не прошли, потом выглянул наружу: Валькин ремень со звездой распластался на песке, а на ремне след гусеницы, пятна крови. А Вальки нет – неужели?.. И тут я увидел Вальку у раздавленной березы. Танк прошел, березка снова стала распрямляться, открывая Вальку. «Валька, Валька!» Он все-таки услышал, открыл глаза и посмотрел на свою ногу – ноги не было. Даже песок не успевал впитывать Валькину кровь, а сам он сделался совсем белый. «Мало крови, может, ничего», – сказал он и затих, но в человеке, оказывается, хранится очень много крови. Вальки уже не было, а кровь еще текла. Я сидел и смотрел на Вальку, пока двигалась его кровь и что-то живое оставалось от него, потом схватил винтовку и побежал через лес в местечко. Танки уже прошли, пусто, тихо. За забором сараи стояли, длинные, без окон, я перемахнул – и туда. Тут навстречу в раскрытые ворота мотоциклист в черном френче, в больших очках; я пустил в него пулю. Мотоцикл вильнул, повалился, черный растянулся на асфальте. Распахнул дверь, вбежал в сарай. Боже мой, на полках аккуратно сложены штаны и гимнастерки, тысячи штанов и гимнастерок, в другом ряду стоят сапоги – тысячи сапог. А мы в то утро выскочили на улицу босиком, в одних кальсонах – и все это лежало на полках в сарае без окон, и черный мотоциклист валялся на асфальте, и колесо еще крутилось. Я поднял канистру, стал плескать бензин на гимнастерки и штаны, побежал в конец сарая, пока бензин не кончился. Чиркнул спичкой, огонь побежал по мокрому, взвился на полки, загудел, жарко опалил лицо. Я схватил два сапога, выскочил на двор – колесо уже не крутилось, а черный продолжал лежать. Забор, улица, ограда, огород, стреляют, я, задыхаясь, лежу в овраге – черный дым столбом стоит над складом. Я отдышался и побежал по полю, оглядываясь на дым, чтобы не потерять направления. Сапоги мои совсем износились, и палец вылез наружу, а те я бросил в овраге, потому что все на свете перемешалось и оба сапога оказались на левую ногу.
ГЛАВА X– Я не могу воевать в такой обстановке! – кричал Стайкин с порога; он только что вошел в избу и оббивал снег с сапог.
– Чем тебе плохо так воевать? Скоро на лыжах пойдем. – Это сказал Молочков, прибывший с недавним пополнением.
– Ему ванна горячая нужна.
– А холодной не хочешь? Со снежком.
Солдаты смеялись.
Шмелев сидел за столом, как и позавчера, когда уходил Чагода, и смотрел в окно на падающий снег. А на месте Чагоды, положив руки на стол, сидел Войновский. С выражением покорного отчаяния Войновский говорил:
– Товарищ капитан, нельзя же так. Вам надо прилечь. Ложитесь, товарищ капитан. Хотя бы на часок. А я пойду на берег.
Снег за окном падал густо и неторопливо. Он ложился на землю и тут же таял, но падал свежий снег – белые пятна возникали на земле: снег оставался на пнях, под стеной сарая, на куче хвороста, на камнях у маяка, а Шмелев сидел и смотрел, как падает снег. Достал пачку, увидел, что там осталась одна папироса, сунул пачку в карман.
– Один часок, товарищ капитан, я прошу вас. Я скажу Джабарову, чтобы он постелил.
Солдаты в первой комнате продолжали разговор.
– Я не могу воевать в такой обстановке. Я требую, чтобы мне создали условия.
– А какие тебе нужны условия? – снова спросил Молочков.
– Ему в медсанбат захотелось, к сестричкам.
– Отставить разговоры, – Стайкин просунул голову в дверь, посмотрел на Шмелева, а потом отошел и встал боком, так, чтобы видеть через дверь капитана.
Солдаты приготовились слушать.
– Товарищи солдаты и старшины, – с выражением сказал Стайкин. – Докладываю. Для войны мне нужны следующие условия, самые нормальные и простые. Во-первых... – Стайкин поднял руку и загнул мизинец. – Во-первых, товарищи солдаты и старшины, мне нужен для войны противник, или, по-нашему, фриц, потому что, когда противника нет, я просто воевать не в состоянии. Дайте мне противника. Чтобы у него автомат – у меня автомат. У него танк – и у меня танк. Тогда я могу воевать на равных. Но это еще не все, товарищи солдаты и старшины. – Стайкин загнул безымянный палец, посмотрел через дверь на Шмелева. – Во-вторых, мне нужен для войны командир. Чтобы он распоряжался мной и думал за меня. «В атаку!» – и я в атаку. «Ложки в руки!» – и я работаю ложкой. Очень мне нужен командир, потому что на войне я органически не способен думать.
– А в-третьих? – спросил Войновский. Он встал из-за стола, подошел к двери и стоял, опершись на косяк и слушая Стайкина.
– Разрешите доложить, товарищ лейтенант. В-третьих, мне нужен тыл. Чтобы письма получать оттуда, посылки с вышитыми кисетами и запахом женских рук. Тыл мне нужен, чтобы оттуда шли ко мне боеприпасы, теплые подштанники и американская тушенка. Потом мне нужен тыл, чтобы было куда драпать в случае неприятностей. Если мне есть куда драпать, мне воевать спокойнее. Вот мои три условия, товарищи солдаты и офицеры, и я требую, чтобы мне их создали. В противном случае я пишу рапорт и подаю в отставку. У меня все.
– Вот это дал прикурить!
– Чего же тебе не хватает? Тыла тебе мало? И так в тылу сидим.
– Ты к Гитлеру обратись, пусть выделит для тебя противника.
– Войновский, – позвал Шмелев, он по-прежнему сидел у окна и смотрел на снег. Войновский подошел. – Кто дежурит на маяке?
– Комягин, товарищ капитан. Вы бы прилегли, товарищ капитан. Хотя бы на часок.
– Вызови маяк, – Шмелев повернулся и положил руки на стол.
Войновский покрутил ручку телефонного аппарата. Трубка сухо трещала. Маяк не отвечал.
– Плохая видимость, – негромко сказал Шмелев. Он сцепил пальцы рук и положил на них подбородок.
– Маяк, почему не отвечаешь? Доложи, что видишь на озере. Лодки не видишь?.. Как «кто» спрашивает? Капитан спрашивает... Он и так знает, что плохая видимость. Надо смотреть лучше – тогда увидишь. Ясно?
Солдаты в соседней комнате замолчали и слушали, как Войновский говорит с маяком.
– Подожди минуту. – Войновский отставил трубку от уха и посмотрел на Шмелева. – Будете говорить с маяком, товарищ капитан?
Шмелев ничего не ответил. Подбородок его соскользнул с руки, голова скатилась набок. Он спал.
– Значит, так, – тихо сказал Войновский в трубку. – Приказано усилить наблюдение. Ясно? – Он положил трубку, вышел в первую комнату и прикрыл за собой дверь.
– Заснул, – сказал он.
– Теперь уж не дождаться, товарищ лейтенант, – сказал Маслюк, доставая из кармана кисет. – Из этого Устрикова еще никто не возвращался.
– Сначала Куц, теперь капитан, – сказал Войновский. – Если что – я буду на берегу.
Метрах в ста от берега сквозь падающий снег была видна вода, она двигалась и колебалась, а между ней и берегом широкой полосой снег лежал прямо на воде. Войновский спустился вниз и осторожно ступил на снег. Лед легко выдержал его. Войновский остановился, пораженный, потом сделал несколько шагов, разбежался и покатился по льду, оставляя за собой темную гладкую полосу – лед под снегом был гладкий и почти прозрачный. Войновский катился по льду, забавляясь и не подозревая о том, что он первым покидает этот опостылевший берег. Лед сухо затрещал под ногами, Войновский остановился, постоял, потом снова разбежался и покатился к берегу.
Солдаты в избе курили.
– Вот поставят нас на лыжи и скажут: иди, – говорил Молочков. – Еще в запасном полку сказывали: наступление скоро откроют.
– А мы специально тебя дожидались, – сказал Стайкин и показал Молочкову гримасу. – Эх ты, мастер лыжного спорта.
Солдаты засмеялись.
– Тише вы, – сказал Джабаров. – Капитан спит.
– Гиблое место это Устриково, – сказал Маслюк. – Не хотел бы я туда идти.
– Старший сержант, расскажи что-нибудь веселенькое.
– Предварительные заказы принимаются только по телефону.
– Расскажи про Шестакова. Как он наряд от старшины получил.
– Про топор?
– Давай про топор.
Солдаты усаживались поудобнее, готовясь слушать. Стайкин потянулся, громко зевнул и лег на нары.
– Давай. Что же ты? – попросил Молочков.
– Не хочется, – сказал Стайкин. – Скучно что-то.
