Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Войне всего нужнее люди.
Война погибнет без людей.
Б. Брехт
ГЛАВА I
Командующий посмотрел на часы и поднял руку. От высокой с кузовом в форме ящика машины отделился командир радиовзвода и, придерживая рукой планшет, потрусил к столу, за которым стоял командующий.
– Передайте, пожалуйста, полковнику Приходько, что я был бы страшно рад услышать его голос. – Игорь Владимирович снова посмотрел на часы и сказал: – Пусть ответит живой или мертвый, черт возьми.
– Приходько верен себе, – сказал полковник Славин. Он стоял рядом с командующим и держал здоровой рукой раскрытый блокнот. Левая рука висела на ослепительно белой перевязке.
За темной полосой леса шумел недальний бой. В небе, скрытые за облаками, гудели самолеты, раздавался сухой пулеметный треск. Один пулемет захлебнулся и смолк, самолет пробил облака, на мгновение повис над озером. Тяжелый дымный хвост тянулся за самолетом. Все повернули головы в сторону озера. Адъютант поднял бинокль. Самолет не удержался, прочертил в воздухе косую линию и рухнул на лед, выплеснув высокий пенистый столб.
Летчик Сергей Ковалев был убит еще в воздухе, поэтому он не увидел холодной поверхности озера, не ощутил ледяной темноты воды; последнее, что видел на земле летчик, было холодное, ослепительное солнце, сверкавшее над облаками.
– Наш, – сказал адъютант, опуская бинокль. – Смирновского полка.
Игорь Владимирович ничего не сказал и тяжело оперся руками о стол, стоявший прямо на снегу.
– Рубежи, – коротко бросил он.
Полковник Славин поднял блокнот:
– Тринадцать ноль-ноль. Чесноков: Новые Ручьи – Сутоки; Саркисян: Дубрава – Луговое; Приходько: Фарафоново – Борки. Четырнадцать ноль-ноль. Чесноков: станция Вилково; Саркисян: продвижения нет. Приходько: сведений не поступало. Даю правое крыло, – Славин перевернул страницу и продолжал читать, а командующий отмечал взятые населенные пункты на карте.
– Где же все-таки Приходько? – спросил Игорь Владимирович, отрываясь от карты и глядя вдоль берега.
Славин пожал плечами.
– Уберите же наконец это...
Немецкий солдат лежал на бруствере окопа неподалеку от стола; снег вокруг убитого был грязным.
Окопы шли вдоль берега несколькими извилистыми линиями, перед ними тянулись ряды проволочных заграждений. Все это было выворочено, перепахано, и весь берег представлял собой сплошную воронку, сделанную тысячами снарядов.
От берега поперек окопов шла широкая наезженная дорога. Окопы в этом месте были завалены землей, а подъем со льда выложен бревнами и обшит досками. Натужно гудя, машины поднимались по настилу и проезжали по дороге мимо стола, у которого стоял командующий. На льду под обрывом видны аэросани.
Колонна грузовиков прошла; снова стал слышен гул за лесом и треск пулеметов в небе.
Адъютант махнул рукой, и три автоматчика побежали вдоль окопов. Славин закрыл блокнот, осторожно поправил раненую руку и зашагал к машине радиовзвода.
Автоматчики подняли убитого, поволокли его за ноги к большой воронке, где были свалены другие трупы.
По ту сторону дороги у развороченного блиндажа стояли три открытых «виллиса», выкрашенных белой краской. У дальнего «виллиса» собралась группа офицеров в новых светлых полушубках. Офицеры смотрели, как автоматчики волокут убитого к яме, потом один из них, высокий и длинноногий, сказал что-то своим, поправил папаху, с решительным видом зашагал к столу. Командующий внимательно разглядывал карту. Длинноногий подошел, щелкнул каблуками. На нем были погоны генерал-майора.
– Товарищ командарм, разрешите обратиться.
Игорь Владимирович прочертил на карте жирную красную стрелу и кивнул. Длинноногий генерал незаметно покосился на стрелу:
– Товарищ командующий, разрешите мне войти в прорыв. Полки рвутся в бой.
Игорь Владимирович поднял голову, слушая шум далекого боя за лесом. Позади возник густой быстро нарастающий рев. Девятка штурмовиков пронеслась над берегом и ушла в сторону леса.
– Мне бы засветло успеть развернуться, товарищ командарм. Я сразу дам рывок, если успею засветло. Полки на колесах. Только бы засветло их развернуть.
Из машины радиовзвода вышел полковник Славин с раскрытым блокнотом в руке. Увидев Славина, командующий резко выпрямился. Глаза его сделались холодными. Длинноногий генерал встал по струнке и не мигая смотрел на командующего.
– Командиру сто семьдесят пятой генералу Горелову. Приказываю войти в прорыв и начать преследование противника...
Славин подошел к столу и остановился, слушая приказ. Командующий сделал паузу. Славин быстро сказал:
– Разрешите доложить. Приходько вышел к Белюшам.
– Попробовал бы не выйти, – бросил Игорь Владимирович. – Имейте в виду, генерал. На вашем левом фланге действует особая опергруппа Фриснера. Следите за левым флангом, Фриснер непременно будет контратаковать вас, я имею точные сведения. Пошлите к Приходько толкового офицера для связи. Приходько выполнил задачу и будет теперь прикрывать вас слева. Докладывайте каждый час о ходе продвижения. Связь, связь и еще раз связь. Желаю успеха. – Командующий взял со стола пакет с сургучными печатями и передал его командиру сто семьдесят пятой. Тот отдал честь и побежал через дорогу, на бегу ломая сургучные печати. Один из «виллисов» тотчас выскочил на дорогу и проехал мимо стола командующего к озеру. Офицеры, сидевшие в машине, отдали честь.
– Приходько докладывает, что у него большие потери, – говорил полковник Славин. – Немцы контратакуют его из района Грязные Харчевни.
– Разумеется. Он хочет, чтобы война шла без потерь. И чтобы противник не контратаковал его. Тогда он будет двигаться по графику и, может быть, даже вовремя докладывать.
Славин слушал, склонив голову набок, потом тяжко вздохнул и сказал:
– Нет, этого я не понимаю. Вершина военного искусства – своевременно избрать момент и направление главного удара. Ни минутой позже, ни минутой раньше. Не понимаю: как вы умеете это?
Командующий посмотрел в сторону леса, потом распечатал коробку «Казбека». Славин положил блокнот, взял здоровой рукой папиросу и полез в карман за зажигалкой.
– Разрешите, полковник. – Игорь Владимирович чиркнул спичкой, прикрывая огонь ладонями. – Вам вообще не следовало бы находиться здесь.
– Что вы? В такой день... Мы столько готовились...
Второй «виллис» загудел, выскочил на дорогу и покатился в ту сторону, где шумел бой. Третий «виллис» остался стоять у блиндажа. Горелов сидел на заднем сиденье, читая приказ и делая пометки на карте. Над «виллисом» вырос тонкий кустик антенны, и тоскующий девичий голос стал звать:
– Земля, Земля, я – Венера, даю настройку. Как слышишь?..
– Венера, – сказал Игорь Владимирович и покачал головой.
Тяжелый снаряд глухо шлепнулся в стороне, взметнув облако снега и обломки бревен. Голос девушки оборвался на полуслове, потом зазвучал опять. Командующий посмотрел на часы.
– Пора, – сказал он и зашагал к машине радиовзвода.
Спустя четверть часа, переговорив с Приходько и другими командирами дивизий, командующий спустился с берега на лед и подошел к аэросаням. Два автоматчика встали на лыжи передних саней и ухватились за железные стойки.
Игорь Владимирович сел рядом с капитаном Дерябиным. Полковник Славин протиснулся меж кресел и сел на деревянный ящик. Четвертым в кабине был радист с радиостанцией.
– В штаб? – спросил Дерябин.
– Маяк Железный.
Славин удивленно поднял брови:
– А как же пресс-конференция?
– Неужели вы не понимаете? – терпеливо сказал Игорь Владимирович. – Мне нужна железная дорога. Горелов перережет ее в своем секторе только завтра утром. Если она работает сегодня, это будет стоить мне дивизии.
Полковник Славин понял и склонил голову.
– Ох, товарищ генерал-лейтенант, – с восторгом сказал Дерябин, – и давал он там прикурить. Прямо не знаю, как выбрался оттуда. Потери страшные.
– Вот вам еще один любитель легкой войны, – сказал Игорь Владимирович, поворачиваясь к Славину. – Слишком долго сидели в обороне. Это наступление встряхнет армию. Прошу вас, не задерживайтесь.
Дерябин включил мотор, и сани пришли в движение, набирая разгон по льду. Вдали показалась голова колонны, пересекающей озеро. Игорь Владимирович сделал знак Дерябину, и сани заскользили навстречу колонне.
Шла сто семьдесят пятая механизированная... Впереди неторопливо катился «виллис», за ним в затылок четыре «доджа», потом огромные «студебеккеры», закрытые брезентовыми полотнищами. Дерябин сбавил обороты, шум идущих грузовиков донесся сквозь гуденье винтов. Машины шли неторопливо, с ровными интервалами. Солдаты в касках со строгими лицами сидят в машинах, автоматы ровно висят на груди. Машины идут одна за другой, и хвост колонны уходит до горизонта. Шестнадцать огромных «студебеккеров» с пехотой, потом четыре «доджа» с пушками, потом один «додж» с командиром батальона и радиостанцией, опять шестнадцать «студебеккеров» и четыре «доджа», еще шестнадцать, еще четыре, один за другим, неторопливо, ровно, безостановочно, бесконечно, передние колеса надвигаются, придавливая снег, глаза водителя устремлены вперед, брезентовый кузов, солдатские лица, колеса, кузов, лица, машина, интервал, машина, еще четыре, еще шестнадцать – и в каждой машине полным-полно солдат, а в кабине сидит офицер с картой, передки пушек набиты снарядами, в ящиках – гранаты и мины, в солдатских сумках – патроны. Все рассчитано на семьдесят два часа непрерывного боя. Семьдесят два часа грохота и огня, крови и пепла. И оттого лица солдат окаменели и фигуры их неподвижны. Сто семьдесят пятая входит в прорыв.
– Красиво идут, – сказал Дерябин. – Сила.
– Обратите внимание, Игорь Владимирович, – сказал Славин. – Дивизия развернулась на марш за тридцать минут. А техника, какая техника. Какая мощь!..
Солдаты, сидевшие в «студебеккерах», видели, как аэросани у дороги набрали скорость, развернулись и стали удаляться в глубь Елань-озера. Саней было трое, они шли друг за другом, и на передних санях, ухватившись за тонкие стойки, стояли два автоматчика.
Полковник Рясной подал командующему радиограмму, полученную час назад от Шмелева. Игорь Владимирович прочитал радиограмму и передал ее Славину.
– Что с дорогой? Как Мартынов? – спросил командующий.
– Утром передали, что Мартынов не вернулся.
– Хм, – сказал командующий. – Это становится загадочным. Когда будет связь с ними?
– Тишина, – ответил Рясной. – Вот уже целый час абсолютная тишина.
– Куда это, Игорь Владимирович? – спросил полковник Славин, показывая радиограмму Шмелева, которую он все еще держал в руке.
– Это все, что от них осталось, – сказал Рясной. Он лежал, запрокинув голову, глядя невидящими глазами в потолок.
– Это донесение достойно быть в музее, – с чувством сказал Игорь Владимирович.
В избе остро пахло лекарствами: батарея пузырьков стояла на столе рядом с котелком. За печкой скрипело перо, и кто-то говорил вполголоса, с паузами: «Маслюк Игнат Тарасович... Молочков Григорий Степанович...»
– Все, – сказал Рясной и замолчал. Лицо у него стало известковым, кожа на скулах натянулась и утоньшилась, на виске чуть вздрагивала тонкая синяя жилка. Командующий посмотрел на Рясного и подумал, что командир бригады смертельно болен и умирает.
– Как ваше самочувствие, Виктор Алексеевич? – спросил он.
– Благодарю вас. Сегодня мне лучше.
– Как поясница?
– Поясница уже прошла. Мне гораздо лучше. Утром был врач. Оставил лекарства. – Рясной говорил, почти не разжимая губ, не меняя положения головы. Только синяя жилка на виске вздрагивала, опадала, потом снова вдруг вздрагивала.
Резко хлопнула входная дверь. Командующий вздрогнул и обернулся. В дверях стоял коренастый розовощекий старшина с солдатским мешком в левой руке. Старшина увидел командующего армией, глаза у него заблестели. Он отдал честь и сильным поставленным голосом попросил разрешения обратиться к полковнику. Игорь Владимирович кивнул.
– Что у тебя в мешке, Кашаров? – неожиданно спросил Рясной; синяя жилка на виске забилась сильнее.
– Товарищ полковник, разрешите доложить, привез почту. Каково будет ваше распоряжение?
– Иди, Кашаров, иди, голубчик, теперь уже не нужно, – говорил Рясной. – Положи куда-нибудь. Потом разберемся.
– Как же так, товарищ полковник? Это же письма. За три дня привез. Там для нашего капитана есть. Два года писем не получал. И вот пришло. Как же так? – Старшина был в полной растерянности и переводил глаза то на Рясного, то на Игоря Владимировича.
– Иди, голубчик, иди. Не мешай нам.
Кашаров прижал мешок к груди и осторожно, на цыпочках, забыв отдать честь, вышел из избы. Игорь Владимирович проводил его глазами.
– Войновский Юрий Сергеевич, – сказал голос за печкой. – Где похоронен – как записать?
– Войновского я уже записал. Похоронен в братской могиле на дне Елань-озера, – сказал другой голос. – Давай следующего.
Командующему вдруг захотелось выйти из этой душной избы на свежий воздух. Он повернулся к Рясному и сказал:
– Сегодня на рассвете армейские соединения прорвали фронт противника по двум сходящимся направлениям, южнее и севернее Старгорода. Ширина прорыва – до пятнадцати километров. Войска противника окружены в лесах западнее Старгорода и уничтожаются. В прорыв входят свежие части. Только что я выпустил сто семьдесят пятую.
– Поздравляю вас, – сказал Рясной чуть слышно. – Это замечательный успех.
– Теперь вы понимаете, почему я не мог дать вам подкрепления? Ваши батальоны сделали больше, чем они могли сделать. Я представляю вас к ордену.
– Они совершили невозможное, – сказал полковник Славин. – Я был там, и я не представляю, как они сумели это. То, что сделали они, еще никто не делал.
– Я знал, что они сделают это, – сказал Рясной. – Они не могли иначе, у них просто не было иного выхода.
Игорь Владимирович заставил себя подойти к Рясному, пожал его руку, неподвижно застывшую на одеяле, и вышел из избы.
Озеро лежало у ног командующего. Дорога отходила от берега, тянулась по льду, прямая, как стрела. Солдаты проложили эту дорогу, но они уже прошли и не вернутся назад, а утром свежий снег заметет следы, но следы еще будут храниться под снегом, а весной растает лед, и тогда уж ничто не напомнит о том, что здесь прошли солдаты.
Командующий достал бинокль. Дорога была пустынной и вдалеке делалась неразличимой, сливаясь с ровной ледяной поверхностью.
– Когда была отправлена радиограмма? – спросил Игорь Владимирович.
– Полтора часа назад, – ответил Славин.
– Что вы посоветуете?
– Надо ехать туда, Игорь Владимирович. И тотчас: скоро стемнеет.
– Вы правы. Радиограмма очень неясная. В ней больше эмоций, чем фактов. Следует выяснить обстановку на месте. Я пошлю Евгения.
– Игорь Владимирович, он там не был и может ошибиться. Разрешите мне. Я своими глазами...
– Но ваша рука?
– Рука в гипсе. С ней ничего не случится.
– Я восхищен вашим мужеством, полковник.
– Я служу Родине, товарищ генерал. – Славин поправил перевязь и решительно зашагал к саням.
Аэросани медленно оторвались от берега, выруливая к дороге. Длинный снежный хвост стлался за винтом. Гул моторов скоро затих, и одинокая темная точка затерялась в ледяном пространстве.
Войска армии продолжали наступление. Головной полк сто семьдесят пятой дивизии развернулся и прошел через боевые порядки первого эшелона. Солдаты бежали по глубокому снегу, работала артиллерия, самолеты штурмовали опорные пункты врага, по дорогам двигались тягачи с пушками, машины, обозы, походные кухни. Десятки радиостанций вызывали штаб командующего, сообщая, докладывая, ожидая и требуя дальнейших распоряжений, а Игорь Владимирович по-прежнему стоял на берегу.
Приоткрыв дверь сарая, старшина Кашаров тайком наблюдал за генералом. Мешок все еще был в руках старшины, Кашаров прижал мешок к животу, присел на ящик с минами. Рядом стояли два термоса с водкой.
Кашаров развязал мешок, начал осторожно перебирать треугольные конверты. Полевая почта 03339, Войновскому Ю. С. – из города Горького. Севастьянову – из Ленинграда, Кудрявчикову – из Канска, Шмелеву – из Челябинска.
Старшина растерянно повертел треугольник, покачал головой, сунул письмо поглубже в мешок. Потом открыл термос, зачерпнул оттуда котелком и начал пить, не отрываясь, все выше запрокидывая голову. Он пил сразу за всех.
...Письмо лежало в темноте мешка, тесно склеившись с другими письмами. И если развернуть треугольник, разгладить мятую бумагу, то можно прочесть:
«Иду, и вдруг – ты. Я бросаюсь навстречу, удивлена, растеряна: как, откуда? Ты равнодушен, холоден, безразличен, проходишь мимо по нашему скверику к Красным воротам. Я догоняю, кричу в ужасе – ты меня не узнал!.. Третью ночь подряд мне снится один и тот же сон. Гоню его, хочу забыть, но он приходит снова, и я просыпаюсь в страхе. Я лежу одна, ложусь, не раздеваясь – мне холодно и страшно: ты меня не узнал.
Но ведь этого не может быть. А вдруг? Почему ты не слышишь меня? Мы уехали из Москвы осенью, сутолока была страшная, потом узнали, что дом разбомбило. Доехали до Урала, уже снег лежал, луна висела, большая и яркая, как талант. Какая дура я тогда была – все верила, что скоро тебя найду, ты же в кадровой служил... Адресат не значится. Но я все равно пишу тебе, пишу каждый день – на бумаге или просто так. Где ты? Сколько бы слов тебе написала, наших слов – а вдруг чужой прочтет, боюсь. Помнишь – сначала поезд, там парень пел под гитару, а потом лес и сосны, а потом я купила маме билет в кино, и мы пошли к нам – помнишь, как было?
Мама теперь постарела, работает в управлении машинисткой, она и приносит адреса, все время разные. Я тоже старая стала, но я не хочу стареть без тебя, хочу состариться вместе с тобой, буду древней старушенцией, кругом внуки, и старик рядом в кресле сидит – ты. Смотри у меня, сиди смирно. А то ведь я тоже могу не узнать. Вот была смешная история – умереть можно. К маме полковник ходил, Иван Николаевич. Седой такой, интеллектуальный. Жену потерял на фронте во время отступления, остался один – и к нам ходит, свертки носит. Мы его очень жалели, мама даже по ночам плакала. А вечерами сидим, чай пьем с печеньем и колбасой, о мировых событиях рассуждаем. Ты когда-нибудь ел такую вкусную колбасу? Называется – любительская. И вдруг, представь себе, выясняется – ты не поверишь, – что он вовсе не к маме ходил, а из-за меня. Предлагает руку и сердце. И что самое главное – через маму, чтобы официально. Мне так стыдно стало. Сидим теперь без печенья и о мировых проблемах помалкиваем. Помнишь, как мы на лавке под окном рассуждали – вот дураки... Я, как сейчас, все помню, будто вчера, но, боже мой, как давно это было. Давным-давно, я тогда еще умела смеяться. А теперь как вспомню, так сердце зайдется и плакать хочется. Что же мне делать – скажи. Как тебя найти? Если бы я про тебя знала, тогда мне все нипочем, а так руки опускаются, только работа и держит. С завода я сбежала: там снаряды делают, смотреть на них не могу. Перешла на ткацкую фабрику – тут спокойнее. А зачем, если тебя нет и жить не хочется.
Вот опять. Опять в груди кольнуло. Нет, нет, я не верю. Знаю, тебя не убьют. Иду по улице – и все тебя ищу. В городе военных полно, куют победу. Я даже в госпиталь попросилась на субботник. Как-то пошли с Руфиной на танцы в Дом офицеров. Глаза бы мои не смотрели: кругом война, а они танцуют. А если завтра конец света, если бомбу такую изобретут, – нам тот полковник рассказывал, – неужто все равно танцевать будут?
На каток тоже не хожу. Коньки на картошку поменяла еще в прошлом году. Но ты не думай, что мне плохо. Только внутри все время холодно. Сидим с мамой у керосинки и воображаем, будто это камин, будто нам тепло и совсем нет копоти. Нет, нет, мне совсем не плохо, только вот сегодня расклеилась, как сердце кольнуло...
Когда же я снова найду тебя? Любимый...»
Кашаров кончил пить и бросил котелок на землю. Глаза у него сделались мутными, ему показалось, что рядом с командующим на берегу стоит кто-то еще. Старшина Кашаров зажмурил глаза и заплакал.
ГЛАВА IIПресс-конференция задерживалась.
Корреспонденты, приехавшие в штаб армии, разместились в той самой избе, где жили когда-то солдаты из взвода Войновского. В избе пахло свежевыскобленными досками и крепким морским табаком: столичный писатель из маститых угощал собратьев по перу из круглой жестяной банки.
Кроме маститого писателя, присутствовали три поэта, два фотокорреспондента и еще один писатель, молодой, но уже порядком известный. Поэты были трех рангов: фронтовой, армейский и дивизионный. Фронтовой поэт, пожилой и солидный, сознавал свое явное превосходство над двумя остальными и вел себя соответственно этому. Армейский поэт среднего ранга и возраста. Он только начинал приобретать некоторую солидность, был говорливым и порывистым. Дивизионный поэт совсем мальчишка, и его никто не замечал.
Разговор перескакивал с предмета на предмет, как бывает, когда собираются вместе малознакомые люди; тем не менее маститый писатель с хорошим табаком был в центре внимания: он написал несколько толстых посредственных книг, и оттого его мысли считались значительными и интересными. Лишь один молодой, но уже порядком известный писатель не принимал участия в общем разговоре – сидел на лавке у окна и быстро писал в блокноте.
– Эти русские деревни без крестьян производят гнетущее впечатление, – говорил маститый писатель.
– Неизвестно что: деревня без крестьян или крестьяне без деревни, – возразил молодой дивизионный поэт; он был мальчишкой и всем возражал.
– Чуть ли не единственная деревня на сотни километров кругом, – прибавил порывистый армейский поэт.
– Вы не поняли меня, молодые люди. Видно, старость приходит, а простоты по-прежнему не хватает. Я хотел сказать, что за эти трагические годы мы, наверное, безвозвратно привыкли к смерти, к развалинам, пепелищам. Привыкли настолько, что вид уцелевшей деревни кажется удивительным и необыкновенным. И тем более тяжко видеть единственную целую деревню без крестьян, без всех этих атрибутов сельской жизни. Помните – крики петухов, стадо бредет мимо окон, а бабка Матрена судачит на завалинке, только семечки трещат. А здесь все это выглядело еще романтичней: сушатся на кольях рыбачьи сети, у берега качаются баркасы, помнится, в этих краях их зовут – сойма. А по вечерам невесты, жены выходят на берег и ждут своих добытчиков.
– Тут пахнет русской стариной и поэзией Блока, – сказал говорливый армейский поэт. – Здесь Садко нашел свою Чернаву. Здесь женщины с лицами как на иконах.
– Хорошо бы после войны приехать сюда на рыбалку, – заметил молчавший до сих пор фронтовой поэт. – Пожить здесь, походить с рыбаками в озеро. Летом, наверное, здесь отменно.
– Где там, – возразил поэт-мальчишка из дивизии, который всем возражал. – Летом здесь одни комары и болота.
– Не без того, – согласился фронтовой поэт. – Рыбалка требует жертв.
– Видно, придется ночевать здесь, – сказал один из фотокорреспондентов. – Интересно, где тут столовка?
В избе становилось темно. Молодой, но уже известный писатель перешел от окна к столу, где горела лампа, и продолжал быстро строчить в блокноте, изредка отрываясь от бумаги и глядя в пространство.
– Утро вечера мудренее, – сказал маститый писатель. – Переночуем, и обстановка к утру прояснится. Сейчас, говорят, положение еще неясное.
– Наоборот. Все яснее ясного, – сказал дивизионный поэт-мальчишка. – Наши продвинулись на пятнадцать километров.
– Успех операции был решен артиллерийской подготовкой, – добавил армейский поэт. – Это было грандиозно...
– Чепуха, – сказал вдруг молодой, но уже известный писатель и сильно хлопнул блокнотом по столу. – Все решил отвлекающий удар через Елань-озеро. Прямо по льду. – Он поднял блокнот и посмотрел на присутствующих глазами победителя.
– Что за отвлекающий удар? – спросил фронтовой поэт.
– Я что-то не слышал...
– Расскажите, Коля, – попросил маститый писатель. – Если это не секрет, разумеется.
– За двое суток до начала общего наступления, – охотно начал тот, – или, как говорят штабисты, в час «Д» минус сорок восемь два стрелковых полка форсировали озеро в южной части. Смотрите. – Он раскрыл блокнот и принялся рисовать на листке. – Мы с вами находимся вот здесь, севернее маяка, он стоит на берегу. А вот озеро. Главный удар производится здесь – через узкую северную губу, которая подходит к самому Старгороду, ширина губы здесь совсем небольшая – семь-восемь километров. Южная часть Елань-озера более широкая, здесь до вражеского берега тридцать-сорок километров. – Молодой и уже известный быстро чертил стрелки. – Сюда-то и пошли полки для отвлекающего удара. Ночью они прошли по льду тридцать километров, развернулись цепью и в кромешной темноте пошли в атаку. Немцы никак не ожидали удара в столь отдаленном районе, а ночная атака наших была столь стремительной, что полки с ходу захватили берег. Представляете себе: ночь, тишина, ветер бьет в лицо, под ногами лед, а не земля. Этот план так и назывался: «Операция «Лед», но нашим все нипочем – цепи без звука идут в атаку, немцы удирают в одних кальсонах. Да, забыл сказать, как раз в этом месте проходит стык немецких армий. Немцы и опомниться не успели, как наши перерезали сначала шоссейную дорогу, которая проходит на том берегу, а потом и железнодорожную магистраль – она проходит чуть дальше, примерно здесь. Обе немецкие армии были рассечены. К тому же немцы приняли этот удар за главный. Они срочно перебросили резервы и начали бросать в контратаки полк за полком, танки, самолеты. Но наши стояли намертво. Тем временем прошло сорок восемь часов и настал час «Д». Тогда ударила наша артиллерия на севере, полки форсировали губу и пошли на штурм там, где немцы не ожидали. Сорок километров севернее отвлекающего удара, а если считать по берегу, то еще больше – понимаете, как было задумано? Гениально. Немцам надо перебрасывать резервы на север, а дороги-то перерезаны, армии фашистов рассечены. Словом, дали им по первое число.
– Боже мой, как это интересно, – сказал маститый. – У вас же готовый очерк в кармане. Эта история так и просится на бумагу.
– Уже готово, – скромно ответил молодой, но уже порядком известный, хлопая ладонью по блокноту. – Сейчас пойду связываться с редакцией.
– Интересно, – усмехнулся фронтовой поэт, – откуда вы получили этот приключенческий сюжетик? Который из штабистов рассказал вам эту новогоднюю сказку? – Фронтовой поэт имел большие связи в штабе, и ему было крайне досадно, что он ничего не знал об отвлекающем ударе.
– Позвольте, – сказал молодой, но уже известный, – пусть это останется моей тайной.
– Все равно, – сказал армейский поэт, – успех решил массированный удар артиллерии. Артподготовка продолжалась девяносто минут, такого еще не бывало на нашем фронте. Отвлекающий удар тут ни при чем.
Идея отвлекающего удара в направлении на Устриково казалась Игорю Владимировичу глубоко продуманной и обоснованной. Верховная Ставка одобрила и утвердила план операции «Лед» без единой поправки, и Игорь Владимирович еще больше уверился в незаурядности своего замысла. Ему пришлось пережить несколько неприятных часов, когда батальоны лежали на льду, однако командующий сумел вывернуться и не послать в тот день донесение в Ставку. Он верил в свой план. А потом берег был взят, и ярость немецких контратак лишний раз подтверждала правильность всех расчетов. Теперь уже, направляя донесение, Игорь Владимирович не скупился на краски. Правда, оставалась досадная деталь – до сих пор не была перерезана железная дорога, но командующий чувствовал, что тут что-то не так: или Шмелев что-то скрывает, или Мартынов хитрит. Полковник Славин должен был выяснить обстановку на месте и привезти точные сведения.
Командующий армией решил, что он расскажет корреспондентам некоторые подробности отвлекающего удара. Он не стал дожидаться Славина и вместе с членом Военного Совета Николаем Александровичем Булавенко направился к корреспондентам.
За последние три часа с тех пор как командующий рассказал полковнику Рясному о начавшемся наступлении, положение значительно улучшилось: дивизии преодолели глубоко эшелонированную оборону противника и вышли на оперативный простор.
Игорь Владимирович вкратце обрисовал общую обстановку и под конец сказал корреспондентам, что они не зря приехали в его армию. При этом Игорь Владимирович улыбнулся и посмотрел на маститого столичного писателя.
– Такова наша профессия, – ответил за всех маститый. – Мы всегда там, где гремит бой. Где успех, победа. Нам нужен победный материал.
– Мы долго ждали и долго готовились, но теперь мы обеспечим вас таким материалом в избытке.
– Хотелось бы знать, Игорь Владимирович, некоторые детали, – продолжал маститый. – И попросить вас, чтобы вы нацелили нас, так сказать, на направление главного удара. Где сейчас центр боевых действий? Какая дивизия добилась наибольшего успеха?
– Поезжайте прямо в сто семьдесят пятую, к Горелову. Только вам придется порядком потрудиться, чтобы догнать его. Уже сейчас он находится там, где должен был быть только завтра утром. А где он окажется завтра утром – этого даже я не могу сейчас сказать.
– Разрешите такой вопрос, товарищ генерал, – сказал фронтовой поэт. – Что обеспечило успех всей операции? Мы тут перед вашим приходом как раз спорили об этом...
– Я вижу, вы уже в курсе. – Игорь Владимирович улыбнулся. – Это весьма интересная деталь. Успех всей операции в значительной мере был обеспечен предварительным ударом... – Игорь Владимирович услышал хлопанье отворяемой двери и быстро обернулся.
Полковник Славин стоял, тяжело держась здоровой рукой за косяк. Он стащил шапку, и все увидели грязную кровавую повязку, прикрывавшую половину лба. Перевязь на левой руке тоже была забрызгана кровью.
Игорь Владимирович поспешно поднялся и зашагал навстречу Славину.
– Простите, пожалуйста, – бросил он на ходу. – Одна минута.
Корреспонденты видели, как командующий и раненый полковник с красивым мужественным лицом о чем-то быстро и тихо поговорили меж собой, потом Игорь Владимирович громко сказал:
– Спасибо, полковник. Теперь шагом марш в медсанбат.
– Простая царапина. Я еще могу поработать в штабе.
– Приказываю немедленно направиться в медсанбат. Выполняйте.
Красивый полковник с неодобрительным видом отдал честь и вышел, а Игорь Владимирович вернулся к столу:
– Итак, на чем же мы остановились?
– Вы говорили, товарищ генерал, – сказал фронтовой поэт, – что успех всей операции был обеспечен предварительным ударом. Каким? Артиллерийским?
– Да, да, – быстро сказал Игорь Владимирович. – Вы совершенно правильно угадали мою мысль. Мы долго и тщательно готовились к этому удару. Вели разведку целей, выбирали места для огневых. Это был небывалый по своей мощности массированный артиллерийский удар. Огневая подготовка продолжалась восемьдесят пять минут, на пять минут меньше, чем могли рассчитывать немцы. – Игорь Владимирович уже овладел собой и говорил спокойно и неторопливо. – После такой мощной артподготовки пехота поднялась в атаку и сразу же захватила первую линию траншей, а еще через полчаса – вторую.
