Текст книги "Дом среди сосен"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

– В чем дело? – резко спросил Славин.

– Я думаю, товарищ полковник, что отсюда вам будет удобней наблюдать за целью.

– Поберегите свое остроумие, капитан, до той поры, когда мы встретимся в штабарме. – Славин обогнул Шмелева, быстро двигая ногами, пополз вперед.

Вокруг огромной широкой проруби лежали солдаты. Вода неслышно плескалась о кромку.

Молодой круглолицый офицер приподнялся и доложил полковнику, что взвод готовится к атаке.

– Ну и дыра у вас, – заметил Славин, глядя на воронку, – Целое озеро.

– Двестисемимиллиметровый, – сказал Войновский. Он лежал сбоку и не сводил глаз со Славина.

Полковник Славин заметил взгляд лейтенанта и решил, что должен провести воспитательную работу с солдатами и младшими офицерами.

– Как живете, товарищи? – спросил он.

– Ничего, товарищ полковник, терпеть можно. Третий год на свежем воздухе, – ответил за всех пожилой солдат с белыми, заиндевелыми усами.

– Как пулеметы? Сильно беспокоят? Вот вы, ответьте, – Славин показал рукой на солдата с толстой вывороченной губой.

– А мы, товарищ полковник, – живо ответил тот, – в воронке прячемся. Как только он начнет стрелять, мы туда раз – и ныряем. А потом обратно. Как цветок в проруби.

– Один нырнул, да там и остался, – добавил третий солдат.

Славин усмехнулся:

– Я вижу, вам тут нравится больше, чем на берегу.

– Там же фрицы, товарищ полковник, – сказал тот же бойкий солдат с вывороченной губой. – Не пущают.

– Давайте попробуем вместе. Может быть, пустят. Нам необходима эта деревня и особенно шоссейная дорога. Понимаете? Эта главная рокадная дорога в тылу врага, и мы должны во что бы то ни стало перерезать ее. От этого зависит судьба наступления всей нашей армии.

– Они что же, за нами пойдут? – спросил пожилой солдат с белыми усами. – Или сбоку?

– Помолчите, Шестаков, – сказал лейтенант, – вас не спрашивают.

Ракеты на берегу светились все ярче. Темнота сгущалась, разливаясь над озером.

– Джапаридзе, секундомеры.

Грузин достал из полевой сумки три небольшие коробочки и протянул их Славину. Шмелев почувствовал, что дрожит от холода. Он потянулся было к коробочкам, но Славин строго посмотрел на него, накрыл коробочки планшетом.

Полковник Славин принял решение. Ровно через десять минут после того, как будут включены секундомеры, цепь поднимется и пойдет в атаку. Капитан Шмелев – на правом фланге, старший лейтенант Обушенко – на левом. За собой Славин оставлял центр. Цепь начнет двигаться к берегу без сигнала, и пройдет по крайней мере полминуты, прежде чем немцы заметят начало атаки.

– Средства поддержки включаются в действие после того, как противник обнаружит цепь и первым откроет огонь. На этом мы тоже выиграем время. – Славин замолчал и оглядел офицеров.

Шмелеву делалось все холоднее, и он с горечью подумал о том, что будет лучше, если он останется на льду вместе с теми, которые уже лежат там, потому что он не сумел привести их к берегу.

Григорий Обушенко слушал Славина и часто кивал головой. Когда Славин кончил, Обушенко посмотрел на Шмелева, но Шмелев не ответил на его взгляд и отвернулся.

Юрий Войновский слушал Славина, чувствуя, что в его жизни сейчас произойдет что-то очень важное и необыкновенное.

– Что же вы молчите, капитан? – спросил Славин.

– Товарищ полковник. Я был неправ. Я переоценил свои силы. – Шмелев говорил, чувствуя, как все в нем дрожит мелкой дрожью.

– Меня не интересует, что было вчера, – сухо ответил Славин. – Я хочу знать, когда вы будете готовы!

– Я готов, товарищ полковник. Приказывайте, – Шмелев встал на колени и твердо посмотрел на Славина.

– Теперь возьмем, гады. – Обушенко прибавил ругательство.

Славин передал им секундомеры:

– Внимание. Включаем.

Шмелев и Обушенко побежали вдоль цепи – в разные стороны. Стало еще темнее, фигуры бегущих быстро слились с темнотой. Проводив их глазами, Славин повернулся к Войновскому:

– Ваша фамилия?

– Лейтенант Войновский.

– Потеснитесь и дайте место в цепи моим автоматчикам.

Войновский выкликнул несколько фамилий, и солдаты побежали за ним. Когда он вернулся, Славин и автоматчики лежали в цепи впереди воронки. Войновский подполз к Славину. Один из автоматчиков молча отодвинулся, и Войновский лег рядом. Славин поднес к лицу секундомер, на мгновение осветил циферблат фонариком.

– Приготовить гранаты.

Пулемет на берегу выпустил короткую очередь. Было слышно, как пули входят в лед неподалеку. Раздался негромкий вскрик. Войновский обернулся и увидел, что Славин сидит и рвет зубами индивидуальный пакет, а левая рука безжизненно висит вдоль туловища.

– Черт возьми, – сказал Славин. – Я, кажется, ранен.

– Санитара, санитара сюда! – выкрикивал за спиной Войновского голос с резким грузинским акцентом.

Справа подбежал солдат с автоматом. Войновский узнал Шестакова.

– Скорей!

Шестаков опустился перед Славиным.

– Вы санитар? – спросил Славин.

– Не бойтесь, товарищ полковник, – говорил Шестаков, ощупывая в темноте Славина. – Я сегодня восемь человек перевязал, одного лейтенанта. Полковников, правда, не приходилось перевязывать. Но пуля, она дура, ей все равно, что ефрейтор, что полковник. Куда же вас стукнуло, не сюда?

Славин заскрипел зубами.

– Сюда, значит. Высоко. Выше локтя. С какой бы стороны к вам лучше подобраться?

– Рэзать надо, – сказал грузин.

– Как же так – резать? – сказал Шестаков. – Сукно-то какое... Может, расстегнуть лучше.

– Скорее же!

– Сейчас, сейчас, товарищ полковник. Прилягте сюда, на бочок. Вот так. Теперь мы мигом сообразим. – Шестаков разрезал финкой рукав халата и снова сказал: – Ах, товарищ полковник, сукно-то какое...

– Режьте же, черт вас возьми. – Славин не выдержал и выругался.

– Рэзать! – грозно приказал грузин.

Послышался треск разрезаемого сукна. Шестаков замолчал и больше не говорил. Славин лежал на спине, время от времени скрипел зубами. Лицо его смутно белело в темноте.

– Возьмите секундомер, – сказал он. – Сколько времени?

Сверкнув фонариком, автоматчик посмотрел на секундомер.

– Прошло семь с половиной минут, товарищ полковник. Осталось две двадцать пять.

– Кто из офицеров есть поблизости?

– Я здесь. – Войновский встал на колени перед Славиным.

– Слушайте, лейтенант. Вы поведете в атаку центр. Вместо меня. Я уже не смогу теперь. – Чувствовалось, что Славин с трудом сдерживается, чтобы не закричать от боли. – Запомните, лейтенант. От вашего мужества будет зависеть судьба атаки. Судьба всей операции «Лед».

– Так точно, товарищ полковник. Я сделаю, товарищ полковник, я сделаю, даю вам слово, – торопливо говорил Войновский.

– Я буду смотреть за вами. Я хочу своими глазами увидеть, что вы взяли берег. Возьмите секундомер.

Войновский зажал секундомер в руке.

– Товарищ полковник, большая потеря крови, – сказал грузин. – Вам надо немедленно эвакуироваться.

– Сколько осталось? – спросил Славин.

– Пятьдесят пять секунд, товарищ полковник, – ответил Войновский, посветив фонариком.

– Очень сильная боль. Вы не видели, есть ли выходное отверстие?

– Насквозь, товарищ полковник, – сказал Шестаков. – Касательное проникающее называется. Аккурат Молочкова утром так же ранило. Первая у вас, товарищ полковник?

– Первый раз.

– С боевым крещением, значит, вас. А то что же, на войне побывать и пули не поймать. Готово, товарищ полковник. Жгутиком бы надо, да нету.

– Вы следите? Сколько?

– Двадцать две секунды, товарищ полковник.

– Передайте капитану Шмелеву, чтобы он прислал донесение с берега.

– Я сделаю, товарищ полковник, все сделаю, вот увидите.

– Посмотрите еще раз.

– Десять секунд, товарищ полковник. Семь.

– Идите, лейтенант. Помните, что я сказал.

Войновский поднялся и пошел навстречу ракетам. Шестаков догнал его и зашагал рядом.

Берег был точно таким же, как на рассвете, когда они шли к нему в первый раз, с той лишь разницей, что теперь они знали, какой это далекий берег. И ракет стало больше, чем на рассвете. И пулеметы уже не молчали, как утром. И все же они снова шли к берегу.

Солдаты шли, чуть пригнувшись. Фигуры их, расходясь в обе стороны и назад, постепенно растворялись в темноте, и Войновскому казалось, будто за спиной у него два сильных крыла и они легко и неслышно несут его к берегу.

Пулеметы забили чаще. Снаряд просвистел над головой, оглушительный пушечный выстрел раздался сзади. Войновский поднял автомат и закричал:

– Отомстим за кровь наших товарищей! Вперед! Ура-а-а! – и побежал, не оглядываясь, стреляя из автомата. Диск кончился, он выбросил его на бегу и вставил новый. Выброшенный диск, подпрыгивая, катился некоторое время впереди, потом завалился набок и укатился в сторону.

Шестаков бежал следом. Он увидел на льду выброшенный диск, поднял его, прицепил к поясу и побежал дальше, стараясь не потерять из виду Войновского.

Ракеты на берегу зажигались одна за другой, обливая ледяную поверхность безжизненным светом. Гулко ухнул разрыв. Столб огня и воды вырос перед Шестаковым, закрыл Войновского. Шестаков бежал, не останавливаясь. Водяной столб рассыпался, фигура Войновского снова показалась впереди. Ледяные брызги обдали Шестакова, он захватил в грудь больше воздуха, бросился вслед за Войновским.

Ослепительная голубая полоса вспыхнула вдруг на льду. Лед задымился, засверкал под ногами. Темные фигурки заметались по полю, ослепляющий холодный свет подкашивал людей, они падали и кричали. Шестаков увидел, как Войновский вбежал внутрь слепящей полосы, резкая тень прочертилась по льду, и Войновский исчез. Еще не понимая, в чем дело, Шестаков добежал до голубой дымящейся полосы, вбежал в нее. Его тотчас хлестнуло по глазам. Он закричал от боли, однако удержался на ногах и не перестал бежать. Свет померк и ушел назад. Бледная желтая ракета висела на головой, черная полоса берега надвинулась на Шестакова.

Шестаков услышал впереди частый стук автомата. Набежал на Войновского, упал, вытянув руки.

– Стой, – в ужасе прошептал он. – Куда же ты?

– Вперед! – Войновский оглянулся и застыл с раскрытым ртом. Глаза его, горевшие голубым огнем, вдруг погасли. Голубая полоса исчезла, и даже ракеты не могли разогнать внезапной темноты, упавшей на лед. Над головой работал крупнокалиберный пулемет. Пули свистели поверху и уходили в темноту.

– Тихо! – приказал Шестаков.

– В чем дело? – Войновский стоял на коленях и, ничего не видя, ощупывал руками воздух впереди себя.

– Тихо! – повторил Шестаков. – Мы в плен попали. Ползи вперед.

ГЛАВА XII

Полковник Славин наблюдал за движением цепи в бинокль. Он видел, как солдаты побежали после выстрела пушки, услышал далекое «ура», прокатившееся по полю.

Ракеты освещали ледяную поверхность, и картина боя предстала перед Славиным, схватываемая единым взглядом. Вспышки пулеметов и пушек по всему берегу, росчерки ракет, разрывы снарядов, встающие на льду, сзади тоже бьют пулеметы, пушки, и снаряды рвутся на берегу. А в середине, меж двух огней, цепь атакующих, бегущая вперед тремя углами, как три волны с острыми гребнями. Ничто не заслоняло на плоском поле эту обнаженную систему боя, и она предстала перед Славиным в чистом первозданном виде, как схема на боевой карте, начертанная умелым штабистом.

Славин сделал неловкое движение, поднимая бинокль. Острая боль обожгла тело, голова наполнилась туманом. Он опустил бинокль, пережидая, когда утихнет боль.

– Господи, помоги, господи, помоги, – без устали твердил связист, лежавший за телефоном. – Хорошо пошли, помоги, господи.

Боль в руке утихла. Полковник Славин смотрел, как четко и красиво исполняется его замысел, и думал о том, что он не покинет поле боя и пойдет в деревню после того, как она будет взята; там хирург сделает ему антисептическую перевязку, и он пошлет донесение о том, что деревня взята и он ранен на поле боя.

Ослепительная голубая полоса рассекла темноту. Было видно, как люди падают на бегу, взмахивают руками, бросают оружие.

– Боже мой, боже мой, – твердил тот же голос. – Что же это, боже мой? Помоги, господи.

И тогда полковник Славин отчетливо понял, что они никогда не возьмут берег. Не помня себя, он вскочил на ноги.

– Противотанковая, огонь! – Славин резко взмахнул рукой. Острая боль вошла в него, и он потерял сознание.

Луч прожектора вошел в самую середину цепи, отрезав берег от бегущих к нему людей. Мощный прожектор светил с левого фланга вдоль берега, и Шмелев мгновенно подумал: «Сволочь». Так он думал о неизвестном ему немце, который догадался поставить прожектор именно там, на фланге. Лучшего места нельзя было придумать. Ослепленные люди метались в полосе луча, и пулеметы били по ним.

Прожектор повернулся. Голубой луч медленно пополз по льду, преследуя бегущих, подобрался к Шмелеву. Лед сверкал и дымился, огненный снег кружился в воздухе. Шмелев бежал и никак не мог выбежать из этого дьявольского луча. Отчаянье, рожденное бессилием, гнало его вперед. Прямо перед собой он увидел длинное противотанковое ружье и солдата, лежавшего ничком.

– С землей целуешься? Стреляй!

Солдат поднял голову. Глаза его слезились. Луч прожектора медленно прополз по стволу ружья.

– Заряжай. – Шмелев достал патрон, и тело его тотчас сделалось тяжелым и всесильным. Острая точка ослепительно сверкала на берегу, впивалась в глаза. Он долго целился, прежде чем нажать спуск. Приклад ударил в плечо, он уже видел, что промахнулся.

Луч прожектора вздрогнул, пополз назад, нащупывая его. Пулеметы на берегу повернулись, сошлись в точке, где лежал Шмелев, но он ничего не замечал и продолжал стрелять. Вскрикнул раненый солдат. Сверкающий свет наполз, обволок, острые иглы вонзились в глаза. Бледные разрывы вставали кругом.

Пуля косо ударила в каску, в голове загудело звонко. И тогда он собрал все обиды, всю горечь и словно выплеснул все это из себя вместе с выстрелом. Что-то вспыхнуло внутри ослепительного острия иглы, разорвалось брызгами во все стороны. И сделалось темно, радужные круги поплыли в глазах. Он закрыл глаза, но круги не уходили. Каска продолжала звенеть, он почувствовал, что поднимается в воздух, а моторы гудят на высокой ноте. Он летел, стремительно набирая скорость, и тело наливалось тяжестью. Вокруг сделался туман – он понял: проходим сквозь облака; жаркий огонь вспыхнул в глазах – понял: солнце. Солнце стало быстро уменьшаться, потухло, и на месте его одна за другой начали загораться звезды. Стремительно и неслышно вращаясь, небесные тела проносились мимо, кололи острыми иглами, испуская зеленый холод. Тело все больше наливалось свинцовой тяжестью, и Шмелев понял: земля не отпускает его от себя, потому что люди на земле еще стреляют друг в друга, он должен быть среди них – еще не пришло время улетать к звездам.

Бой утихал. На ледяное поле спустилась темнота. Джабаров подбежал к Шмелеву и лег рядом. Другая тень промелькнула в темноте, шлепнулась о лед.

– Сергей, Сергей, – в отчаянии кричал Обушенко.

– Не трогайте его, – сказал Джабаров. – Он отдыхает.

Шмелев лежал на спине, раскинув руки, с лицом, сведенным судорогой. Трясущимися руками Обушенко отстегнул флягу, начал лить водку в рот Шмелева. Жидкость тонкой струйкой пролилась по щеке. Шмелев сделал судорожное движение и проглотил водку. Лицо разгладилось, он задышал глубоко и ровно.

Он возвращался откуда-то издалека и уже не помнил, где был. Ему показалось, он летит и плавно опускается на лед, а моторы продолжают гудеть по-прежнему. Сквозь гуденье моторов донесся приглушенный шум боя. Он услышал тявканье пулеметов и понял, что вернулся на землю.

Обушенко стоял на коленях и тряс его за плечи. Шмелев удивился, увидев Обушенко, и спросил:

– Ты живой? – и снова закрыл глаза.

– Очнись, очнись, – кричал Обушенко.

– Где Клюев? – спросил Шмелев. – Он пойдет с нами. Скажи ему.

– Клюев убит. Плотников убит. Все убиты. Ты один остался. Очнись.

– Собери всех вместе. Скажи им – они пойдут с нами. Они должны пойти. Собери их.

– Сергей, Сергей, – кричал Обушенко, а зубы его сами собой стучали от страха.

– Он спит, – сказал Джабаров. – Не мешайте ему.

– Я сейчас, – внятно сказал Шмелев. – Я сейчас приду.

В зале погас свет, на экране зажглись слова: показывали специальный выпуск новостей. Оркестр играл марш, испанцы бежали в атаку на фалангистов. Они бежали по склону горы, сквозь редкий колючий вереск. Пули вспарывали скалу, белая пыль снежно поднималась вокруг бегущих, пот катился с них градом, музыка играла боевой марш – кинохроника была самая настоящая. Солдаты бежали, ложились за камнями, вскакивали, опять бежали через вереск. Одного, тонкого, чернявого, показали крупным планом, он бежал с оскаленным ртом и стрелял из винтовки, а потом лег на белые камни и больше не встал, потому что так могут лежать только мертвые. А я все ждал, когда же он поднимется: я тогда не знал еще, как должны лежать мертвые; он все еще лежал, и Наташа схватила в страхе мою руку, но его больше не показывали. Мы вышли из зала. На улице стоял дикий мороз, белые сугробы тянулись вдоль тротуара, и нам некуда было деться. Я купил билеты, и снова мы увидели, как он бежит, оскалив рот, падает и лежит. А нам было по восемнадцать и некуда было деться – мы в третий раз пошли целоваться в темный зал. Я поцеловал и опять увидел, как тот чернявый, который упал, снова бежит с оскаленным ртом, а потом падает мертвый. «Смотри, опять он бежит», – сказала она, прижимаясь ко мне и дрожа. А испанец опять бежал и падал мертвый, потом снова стрелял и снова мертвый, стреляет мертвый, бежит мертвый, опять встает и бежит – пока были деньги на билеты. Мы ушли из кино и больше не целовались, потому что стоял дикий мороз и сугробы лежали кругом. Мы не вспоминали о нем, но испанец шел с нами. Наташа вдруг прижалась ко мне и спросила: «Боже мой, что же будет? А вдруг это всерьез и надолго?» А я даже не поцеловал ее, чтобы успокоить, я не знал тогда, что можно любить в мороз, ненавидеть в мороз, убивать в мороз, целовать в мороз, – ведь замерзшая земля – все равно наша земля, и пока мы на ней, мы будем любить и ненавидеть.

Обушенко запрокинул голову и пил из фляги долгими глотками. Шмелев открыл глаза и снизу смотрел на Обушенко; ему казалось, будто у Обушенко нет головы, а руки сломаны.

– Оставь глоток, – сказал Шмелев.

У Обушенко тотчас появилась голова, руки встали на свое место. Шмелев сделал глоток и сел, поджав ноги. Ракеты поднимались, били пулеметы – на поле все было по-прежнему. Шмелев снял каску, шум в голове стал тише. Пуля ударила в каску сбоку, оставив глубокую вмятину как раз против виска. Обушенко подвинулся и тоже рассматривал каску. Шмелев насмотрелся вдоволь, надел каску, затянул ремешок на подбородке.

– Принимай команду, капитан, – сказал Обушенко.

– Кто из ротных у тебя остался?

– Ельников, третья рота. Давай объединяться в один батальон.

– Давай, – сказал Шмелев. – Все-таки я возьму этот распрекрасный берег. Назначаю тебя своим заместителем.

– Вместо кого?

– Вместо Плотникова, вместо Рязанцева, вместо Клюева – вместо всех. Будешь и по штабной, и по строевой, и по политической.

– Раздуваешь штаты? – Обушенко глухо засмеялся в темноте. – Здорово же тебя жахануло. Хана, думаю, полетел к звездам. Кто теперь надо мной командовать будет? – Он говорил и смеялся все громче, неестественным срывающимся смехом.

– Ты, я вижу, теперь доволен?

– Ой, Сергей. Ой, как я теперь доволен...

– Получил такую войну, о которой мечтал?

– Теперь мне хорошо: живу...

– Но берегись. Теперь я покомандую. – Шмелев тоже засмеялся, сначала несмело, а потом громко и отрывисто. – Я теперь тебе спуска не дам. Ты у меня побегаешь.

– Один тут захотел командовать, да голос сорвал.

– Где же он? Куда запропастился?

– В руку стукнуло. Даже в атаку подняться не успел.

– Жаль. Неплохой парень. Хоть и красавчик. – Шмелев натянул рукавицу, нащупал внутри холодный плоский предмет. Вытащил секундомер. Маленькая стрелка на внутреннем циферблате показывала, что прошло девятнадцать минут с того момента, как был включен секундомер.

Вдалеке послышалось гуденье мотора.

– Слышишь? – спросил Обушенко. – Покатил. Секундомер на память оставил. Х-ха. – Обушенко снова засмеялся срывающимся смехом.

– Нам с тобой таким подарком не отделаться. Нас отсюда на санях не повезут. – Шмелев расхохотался.

– Персональный самолет за нами пришлют. Посадка прямо на льдину. Готовь посадочные знаки. Начинаем дрейфовать. – Обушенко схватился за живот и повалился на бок.

Они смеялись все громче. Они катались по льду и задыхались от смеха. Джабаров сначала с удивлением смотрел на них, затем нервно хихикнул и тоже захохотал.

– Вам, товарищ капитан, в снайперы надо записаться.

– Куда ему, – подхватил Обушенко. – С пяти выстрелов попасть не мог. Все патроны перевел. Мы теперь без патронов остались. Капут.

– Замполит раздобудет. Ха-ха...

– Опять станешь в белый свет палить?..

Тяжелая пуля противотанкового ружья разнесла на куски зеркальную часть прожектора, разорвала и замкнула электрическую проводку. Брошенный, осевший набок прожектор одиноко чернел у щита, сколоченного из досок, а за щитом, светя фонариками, суетились солдаты – комендант немецкого гарнизона майор Шнабель лежал там на снегу в луже крови. Третья пуля, пущенная Шмелевым, уложила наповал немца, когда тот стоял на берегу рядом с прожектором и смотрел, как ослепленные цепи русских мечутся по льду.

Сергей Шмелев не промахнулся, но не знал этого, иначе он сумел бы ответить Обушенко по-другому. Не знал Шмелев и того, что он еще встретится с мертвым Шнабелем, но тогда ему будет не до смеха.