Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)
В расположение первого батальона прибыл командующий армией генерал-лейтенант Игорь Владимирович Быков. После сытного обеда из архиерейской ухи и жареных судаков командующий поехал на маяк Железный и поднялся на верхнюю площадку, чтобы посмотреть на вражеский берег.
Все приехавшие с Игорем Владимировичем не могли разместиться на верхней площадке и в соответствии со своими званиями и должностями расположились на площадках вдоль лестницы и у основания маяка.
Тяжелые лиловые тучи недвижно висели над озером. Они навалились на воду, вода тихо и придавленно колебалась, и сверху было видно, как волны одна за другой длинно накатываются на берег.
– Игорь Владимирович, – говорил полковник Рясной, – видимость ухудшается с каждой минутой.
– Я уже достаточно нагляделся. – Командующий оторвался от стереотрубы. – Очень жаль, что не просматривается железная дорога. – Игорь Владимирович достал пачку «Казбека» и пустил ее по кругу. Офицеры дружно закурили.
– Это мой сектор, – товарищ генерал, – сказал Шмелев. – Дорога проходит в глубине, в десяти километрах от берега, закрыта лесами. Мы ее не видим.
– Вы даже не представляете, – сказал Игорь Владимирович, – как мне необходимо прорваться туда...
На второй от верха площадке стояли адъютант Игоря Владимировича, щегольски одетый капитан со светлыми пушистыми бакенбардами, и несколько офицеров из штаба батальона.
– Как там Москва, расскажите? – попросил капитан Рязанцев.
Капитан с бакенбардами выставил вперед левую ногу в ярко начищенном сапоге и приятным женственным голосом начал рассказывать о московских театрах.
– Город живет, – с одобрением заметил Плотников.
– На той неделе опять летим, – продолжал капитан. – Ставка вызывает с докладом. Я уже билеты заказал на «Лебединое озеро». С Улановой. После этакой обстановки посидеть в партере просто необходимо.
– Хотя бы одним глазком с галерки, – с завистью сказал Плотников. – Танцуют?! Им что же, паек особый выдают?
– Я этими вопросами не ведаю, – сухо ответил капитан.
– Что слышно в штабарме насчет наступления? – спросил Рязанцев.
– До зимы никаких перспектив, – ответил адъютант. – Надо ждать, пока замерзнут болота и озеро покроется льдом...
– Вы думаете, по льду можно?..
– Я вообще ничего не думаю, – обиженно ответил адъютант. – Я делаю, что мне прикажут...
Еще ниже, на третьей площадке, стояли офицер связи, прибывший с Игорем Владимировичем, и командиры рот и взводов. Там шел свой разговор.
– К вам сколько почта идет? – допытывался Борис Комягин.
– Дня три-четыре.
– А к нам шесть. Смотрите, ребята, – Комягин расстегнул шинель, достал фотокарточку и протянул ее офицеру связи. На фотокарточке была изображена тонкая девушка в открытом сарафане. Она стояла у фонтана и улыбалась.
– Ого! Хороша, – сказал офицер связи.
Обушенко взял фотокарточку и подтвердил:
– Фигура – высший класс.
Комягин скромно улыбался.
– Кто это – невеста? – спросил Войновский.
– Девушка, не получающая писем с фронта. – Комягин произнес это гордо и с выражением.
– Хм... – Обушенко скривил рот. – А это она? Может, у подруги в долг взяла?
– Я думал – невеста... – Войновский был разочарован.
– Дай, – Комягин надменно усмехнулся и спрятал фотокарточку.
– Перекурим это дело, – сказал офицер связи. – Нам вчера любительский выдали...
Офицеры начали свертывать цигарки, поочередно забирая табак из пачки офицера связи.
– Идея, – сказал Обушенко. – Давайте напишем.
– Смотря куда.
– Неудобно как-то писать незнакомому человеку. Лучше написать знакомой девушке. – Войновский смотрел, как курят офицеры: он не курил.
– Война все спишет.
– Пишите в Ростов, ребята, – сказал Комягин. – В Ростове мировые девчата, я там до войны у сестры был. Пальчики оближешь.
– В Ростове немец побывал...
– Тогда в Иркутск, – сказал Войновский. – Только неудобно как-то.
– Иркутск отпадает. Долго ответа ждать.
– Надо в Горький, ребята, – сказал офицер связи. – Мой родной город. Выйдешь на Откос, кругом – одни волжанки. Пишите туда. А после войны поедем к ним загорать на Мочалку.
– Горький – это дело. Близко, удобно.
– Адресуйте прямо на дом связи. Девушке, не получающей писем с фронта. Или на пединститут, студенточкам.
В самом низу, у оснований маяка на бетонном кубе стояли двое: невысокий пожилой солдат с кривыми ногами, коновод командующего армией, и ефрейтор Шестаков.
– Нет, – говорил Шестаков, – к нам на машине не проедешь: кругом болота. Только на лошадях и добираться.
– Далеко забрались. На самый передний край, – сказал коновод командующего. – Тут, наверное, и немцы недалеко.
– Лошади, я смотрю, у вас добрые. На таких лошадях куда хочешь добраться можно.
– Были когда-то скакуны, а теперь ездить некому. На броню поставлены.
– Значит, порода, если забронировали...
– С Карачаровского донского завода. Племенные.
Лошади тесно стояли у коновязи и ели овес из кормушек. От сарая бежал к маяку Ганс. Шестаков увидел его и засвистел, вытягивая губы. Ганс пробежал по камням, прыгнул на бетонный куб, к ногам Шестакова.
– Гансик, Гансик... У нас Фриц был, да погиб по глупости. Теперь Ганса завели. Покажи-ка, Ганс, нашему гостю, как Гитлер умирает.
Ганс послушно повалился на бок, положил голову на одно ухо. Потом смешно завалился на спину, поднял скрюченные лапы, высунул длинный язык и закрыл глаза. Коновод смотрел на Ганса и радостно смеялся.
– Сам с ним занимался, – сказал Шестаков. – Отдыхай, Гансик.
Ганс сел на задние лапы и посмотрел на Шестакова.
Над озером прокатился глухой протяжный звук разрыва. Коновод встревоженно оглянулся по сторонам.
– Это старшина наш, – сказал Шестаков. – Рыбу глушит для вашего командира.
– У нас в штабе есть любители, – сказал коновод. – На охоту ходят.
– Штаб армии, – с уважением произнес Шестаков. – Как вас по батюшке? Василий Тимофеевич? Будем, значит, знакомство поддерживать. Очень приятно. А я Федор Иванович Шестаков. Вы кем, Василий Тимофеевич, на гражданке были?
– Жокеем на том же заводе служил. Я сам их с Дона и вывозил под огнем. Всех лошадей спас.
– Хорошая у вас работа. Полезная. И в армии, значит, по своей специальности определились. Это хорошо. А я вот на гражданке мастером был, бригадиром то есть, ставили дома. По колхозам клубы строили, фермы. А в армии по специальности не попал. Я и в лошадях понимаю, и шить умею. А по специальности вот не устроился, в пехоте служу, у нашего лейтенанта в ординарцах. В штаб хотел, да письменных способностей нет, почерком не обладаю.
Коновод ничего не ответил и посмотрел наверх. С верхней площадки, крутясь в воздухе, пролетела коробка из-под папирос. Коновод смотрел, как летит коробка. Она упала неподалеку и раскрылась.
Ганс подошел к Шестакову, лизнул сапог.
– Ты иди к себе, Ганс. Иди, тебе говорят! – Шестаков несильно толкнул пса, тот заскулил и побежал, прыгая по камням. – Иди, иди, не мешай. У меня серьезный разговор. Закурите моего, Василий Тимофеевич. – Шестаков вытащил кисет и протянул его коноводу. – Махорка. Наша, солдатская.
– Пожалуй, – сказал коновод. – А то в штабе все время легкий табак выдают. Никакой крепости, одно баловство.
– Газетку, пожалуйста. Свежая, вчера читал. Я, Василий Тимофеевич, человек родственный. Собака, она что? Она все понимает, а сказать ничего не может. Человеку нужен человек. Вот вы, Василий Тимофеевич, мне сильно нравитесь. Имею к вам доверие. Потому обращаюсь к вам. Возьмите меня к себе, Василий Тимофеевич.
– Это дело непростое.
– Очень мне хочется по специальности. Я и в лошадях понимаю, и шить могу, особенно верхнее, и плотник на все руки. С первой войны георгиевский кавалер. И современные ордена есть. Я воин хороший, от немцев не прятался. Про меня в газетах писали. И перед дочками мне не стыдно. Три дочки у меня. Я на двух войнах воевал. Вот вы рассказывали: тоже под огнем были. Мы с вами жизнь познали, теперь можно и в штабе посидеть. Пусть теперь молодые в атаку побегают.
– Я с Евгением Петровичем поговорю, адъютантом. Он всеми нами ведает. У меня восемь лошадей. Мне помощник нужен.
– Вот это мужской разговор. Договорились, значит? Запомните, Василий Тимофеевич: ефрейтор второй роты первого батальона Шестаков Федор Иванович. У нас в батальоне еще один Шестаков есть, но тот Терентий, а я Федор. И вызов шлите прямо на моего командира.
– Вы бы на бумажке написали, Федор Иванович. Как бы не забыть.
По лестнице спускался высокий круглолицый лейтенант. Он прыгнул через ступеньку на бетон и сказал:
– Пора, Шестаков. Наше время.
– Я напишу, Василий Тимофеевич, напишу. – Шаря в карманах, Шестаков встревоженно повернулся к Войновскому и пояснил: – Земляка встретил. Адресок надо записать. Карандашик где-то был. У вас нет карандашика, Василий Тимофеевич?
Коновод помотал головой.
– За мной, Шестаков. Потом напишете.
Шестаков с потерянным видом побрел за Войновским, то и дело оглядываясь на коновода.
Войновский построил патруль и повел солдат к берегу.
С верхней площадки маяка было видно, как цепочка солдат извилисто двигалась по тропинке вдоль берега и уходила все дальше от маяка.
Игорь Владимирович посмотрел вниз через край площадки и повернулся к Шмелеву:
– Доложите, какова интенсивность движения противника по автостраде?
– В районе Устрикова, – ответил Шмелев, – дорога на протяжении километра идет непосредственно по берегу. Мы видим все. Проходит до тысячи машин в сутки.
Игорь Владимирович раскрыл планшет, там лежала карта со сложным узором.
– Что вы можете сказать о железной дороге? – спросил он.
– Железная дорога проходит вне пределов нашей видимости, в десяти километрах от берега, – сказал Шмелев, косясь на карту. – Но можно полагать, что и там столь же интенсивное движение. Мы часто наблюдаем дымы от паровозов.
– Вы видите дымы? – с интересом переспросил командующий, показывая Шмелеву планшет. – Смотрите. Это карты аэрофотосъемки, сделанные с высоты трех тысяч метров. Каждый раз почти в тех же самых местах засечены дымы, особенно часто на разъезде Псижа. Вот видите, на разъезде стоят вагоны, вернее, тень, отбрасываемая ими. – Игорь Владимирович выпрямился и посмотрел сквозь Шмелева. – Комбат-один, мне нужна эта железная дорога. Хотя бы на сорок восемь часов. Ваше решение.
– Товарищ генерал, – сказал Шмелев, – дайте в мое распоряжение двести рыбачьих лодок. Ночью, под прикрытием темноты, мы форсируем озеро, захватим часть берега и перережем обе дороги, шоссейную и железную. Двести лодок, товарищ генерал...
– И прямо на Берлин, – сказал красивый полковник из штаба армии. Он стоял рядом с командующим с планшетом в руках и улыбался.
– Подождите, Борис Аркадьевич, – сказал Игорь Владимирович, поднимая бровь. – Что скажет комбат-два?
– Полностью согласен с капитаном Шмелевым, товарищ генерал-лейтенант. Но будет правильнее послать два батальона, его и мой. Тогда мы продержимся не сорок восемь часов, а четверо суток. И даже пять. Лодки сделаем сами, товарищ генерал-лейтенант, из подручных средств.
– Вы, разумеется, в курсе, Виктор Алексеевич? – спросил командующий, оборачиваясь к полковнику Рясному.
– Этот план принадлежит капитану Шмелеву, – ответил Рясной. – Мой штаб разрабатывает его. На всякий случай.
– В порядке игры, – иронически уточнил Славин, красивый полковник.
– Смело. Смело и интересно, – сказал Игорь Владимирович. – Если бы это было месяца три назад, я не задумываясь принял бы такой план. А сейчас, в преддверии зимы...
– Но ведь это же двадцать семь километров, Игорь Владимирович, – сказал полковник Славин, показывая командующему карту. – Двадцать семь километров водной преграды, это же почти Ла-Манш. Как будут обеспечены коммуникации? Линии снабжения? Эвакуация раненых?
– Мы под Ла-Маншем не стояли, товарищ полковник. – Клюев сделал этакое простецкое лицо. – Нам Ла-Манш неизвестен. А здешняя обстановка нам ясна. Дорога через Елань-озеро одна – по воде. Все прямо и прямо. Пойдем и ляжем.
– Артиллерийской поддержки на таком расстоянии не будет, – сказал коренастый тучный полковник, начальник артиллерии. – Не достанем.
– Положить людей, майор, не хитрая штука, – сказал Славин. – А надо победить.
– Положим и победим, – сказал Клюев. – А надо будет – сами ляжем.
– Это абсурд, – сказал Славин. – Ставка никогда не утвердит такой операции.
– Пойдемте с нами, товарищ полковник, – сказал Шмелев. – Пойдемте и проверим, абсурд или нет.
– Весьма сожалею, капитан, но я не сторонник авантюр. Смерть никогда не считалась доблестью военного искусства.
Командир батареи Беспалов протиснулся вдруг вперед и поднес к глазам бинокль. Теплый влажный туман стлался над самой водой.
– Товарищ командующий, – радостно закричал Беспалов, – разрешите доложить. В направлении на северо-запад движется к берегу катер противника. Вон там. – Беспалов был возбужден и порывисто размахивал руками, помогая командующему найти катер в бинокль. Катер вышел из тумана и был отчетливо виден, хотя до него оставалось не меньше двух километров. Игорь Владимирович поймал катер и увидел высокий крутой нос, черную мачту с перекладиной. Нос опускался, разрезая воду, потом снова поднимался. Катер держал курс прямо на маяк.
– Действительно, это немецкий катер, – сказал Игорь Владимирович, продолжая смотреть в бинокль.
Патруль Войновского двигался по берегу озера. Войновский осмотрел горизонт в бинокль и пошел дальше, думая о том, что эти патрули никому не нужны.
Рядом с Войновским шагал Севастьянов, чуть позади – Шестаков, потом – другие. Стайкин был замыкающим.
Они прошли мимо серого валуна, где был отрыт окоп полного профиля.
– Севастьянов, – позвал Войновский, – подойдите сюда.
Севастьянов подошел ближе.
– Помните, мы в этом месте атаковали берег и полковник объявил нам благодарность?
– Конечно, помню. У нас событий не много.
– Интервал десять метров, – скомандовал Войновский и ускорил шаг. Патруль отстал.
– Я хотел бы посоветоваться с вами, Севастьянов, – начал Войновский, оглядываясь назад. За окопом на берегу были вырыты стрелковые ячейки, и патруль стоял там, где они начинались.
– Пожалуйста, товарищ лейтенант. Если я в состоянии...
– Как вы думаете, Севастьянов? Если написать письмо, ну, скажем, в город Горький, но написать незнакомой девушке. Совсем незнакомой. Девушке, не получающей писем с фронта. Прилично это или неприлично?..
– По-моему, тут нет ничего... – Севастьянов вдруг вскрикнул: – Ой, смотрите!
Войновский остановился и стал смотреть на озеро. В серой пелене тумана возникло и медленно двигалось продолговатое темное пятно.
Патруль подошел к Войновскому. Донеслось четкое тарахтенье мотора. Катер вышел из тумана, и даже простым глазом можно было разглядеть серый стальной борт, пустую палубу и косую трубу с хвостом дыма.
– Откуда он взялся? – спросил Войновский и посмотрел на Севастьянова. Севастьянов пожал плечами.
– Никак, немец, – сказал Шестаков и почему-то пригнул голову.
– За мной! – крикнул Войновский и побежал к окопам.
Солдаты залегли в ячейках, поставили ручной пулемет, и Войновский медленно вел ствол пулемета вслед за катером. Рядом лежал Шестаков.
– Десант! – сказал Войновский. – Сейчас будем настоящий десант отбивать. Хорошо бы, они против нас высадились. – Войновский отчетливо вспомнил, как они атаковали пустой берег, сбрасывали воображаемого врага в озеро, и крепче сжал приклад пулемета.
Увидев с маяка немецкий катер, Сергей Шмелев вызвал по телефону штаб батальона и объявил тревогу. Стоя рядом со Шмелевым, полковник Рясной одобрительно кивал головой.
Сверху было видно, как солдаты выбегали из сарая, бежали к берегу и ложились там. Офицеры спустились с лестницы и тоже бежали к берегу. Трое солдат катили по тропе станковый пулемет.
Игорь Владимирович все еще продолжал смотреть в бинокль. Наконец он опустил его и повернулся к Рясному.
– Артиллерия?
– Артиллерия здесь, товарищ генерал-лейтенант! – радостно сказал Беспалов и приложил руку к фуражке.
– Ваше решение.
– Разрешите открыть огонь, товарищ генерал-лейтенант? – Беспалов стоял с поднятой рукой и бессмысленно улыбался, глядя на командующего армией.
– Хм, – сказал Игорь Владимирович, – может быть, вы желаете посоветоваться с противником?
Тучный полковник, командующий артиллерией, толкал Беспалова в бок и громко шептал:
– Стреляй же. Стреляй, дурак!
С озера раздался выстрел. Снаряд прошелестел мимо маяка и упал в устье Словати, выбросив вверх плотный водяной столб. На носу катера возникло острое белое облачко, второй снаряд просвистел, шлепнулся за сараем.
На берегу заработали пулеметы, бледные трассы пуль протянулись над водой в сторону катера.
Катер развернулся на левый борт, и снаряды, выпускаемые немецкой пушкой, стали рваться на берегу и еще дальше, в лесу. С маяка было видно, как три артиллериста быстро работали на палубе.
– Где же, наконец, артиллерия? – спросил командующий. – Может быть, вы собираетесь подать трап немецким десантникам?
Беспалов стоял на коленях перед телефонным аппаратом и возбужденно выкрикивал:
– Скоморошкин, куда ты пропал?.. Скоморошкин? Ты? Когда же ты будешь готов? – и с упоением закричал: – Первое, огонь!
Снаряд пролетел над маяком и поднял в озере водяной столб метрах в пятистах от катера.
– Правее ноль-сорок, прицел минус два, первое, огонь!
Снаряд прошелестел наверху, и было хорошо видно, как он разорвался на берегу, как раз там, где дробно стучал дальний пулемет.
– Куда вы стреляете, черт возьми? – выругался полковник Славин. – Взяли вправо, когда надо брать левее.
– Я сейчас, я сейчас, – испуганно повторял Беспалов, стоя на коленях перед телефонным аппаратом.
– Что у вас делается? – Игорь Владимирович резко повернулся к полковнику Рясному.
Снаряды с катера разрывались вправо и влево от окопов, пролетали над головой и глухо рвались в глубине леса.
Войновский услышал стремительно надвигающийся свист. Он бросил пулемет и распластался на дне окопа. Свист надвигался неукротимо, страшно, и вот уже на всем свете сплошной страшный свист. Огромная тяжесть навалилась на ноги, ударила по спине, вдавила в землю. Горячая волна полоснула по ушам, и он удивился, что еще слышит: осколки прошуршали над головой, а потом стало слышно, как они падают в воду. Раздался протяжный стон, и Войновский не узнал своего голоса. Он напряг все силы, чтобы сбросить с себя тяжесть, и вдруг тяжесть сама скатилась с его спины, он вскочил на ноги и опять услышал долгий стон. Войновский огляделся, не понимая, откуда стон. Шестаков лежал на боку на дне окопа и расстегивал шинель, а у него не получалось, и по шинели у кармана расползалось мокрое темное пятно. От соседнего окопа бежали солдаты, у них были испуганные лица. И тогда Войновский понял.
– Он ранен!
– Федя, куда тебя? – Маслюк прыгнул в окоп и водил руками по шинели Шестакова.
– Сволочь, по своим бьет. – Стайкин громко выругался.
– Что ты говоришь? – Шестаков открыл глаза и посмотрел на Стайкина. – Что он говорит, Игнат? Куда мне попало?
– Не слушай его. Царапина. В мягкое попало.
Шестаков лежал на животе, положив голову на руки, и тяжело дышал. Темное пятно на шинели стало еще больше.
– Откуда он прилетел? – спросил Шестаков, не поднимая головы. – Говори правду, Игнат.
– Немецкий, немецкий. – Маслюк быстро и ловко стягивал с Шестакова штаны. Войновский увидел кровь, и у него закружилась голова.
– Товарищ лейтенант, ответьте мне – немецкий? – Шестаков приподнял голову и посмотрел на Войновского. – В своем окопе от своего снаряда...
– Конечно, Шестаков, это был немецкий снаряд.
– Вы же не видели, товарищ лейтенант. Вы же подо мной лежали, а я вас загораживал.
– Я слышал, Шестаков. Я очень хорошо слышал. Он летел с озера. – Войновский посмотрел на развороченный бок окопа и понял, что снаряд прилетел от маяка.
Шестаков закрыл глаза, облизал языком пересохшие губы. Маслюк кончил перевязку и натянул штаны на Шестакова. Стрельба на берегу затихла. Немецкий катер скрылся в тумане.
– Железо. Уберите железо, – внятно сказал Шестаков, не открывая глаз. – Горячее острое железо. Уберите его. – Он молчал, когда его поднимали, и часто дышал.
Палатка туго надулась под Шестаковым снизу, а с углов натянулась складками. Стайкин прыгнул в окоп и поднял автомат Шестакова.
– По своим шпарит. За такие дела в штрафбат надо.
– Старший сержант Стайкин, – строго сказал Войновский, – приказываю вам замолчать.
– Распустились. Избаловались. Распустили свое войско, и распустились сами. Артиллерия открывает огонь через семь минут, подумать только. Хорошо еще, что немцы такие же растяпы. Распустились, забыли, что такое война. Придется напомнить вам, что это такое.
Командующий сидел за столом в углу избы. Все остальные в избе стояли. Офицеры из штаба армии вольно стояли по обе стороны стола, у них бесстрастные, нарочито скучающие лица. Полевые офицеры из бригады стояли вдоль стены по стойке смирно. Полковник Рясной с багровым лицом смотрел прямо перед собой. Там, у противоположной стены, отдельно от всех стоял лейтенант Беспалов. Он был в гимнастерке без ремня, но погоны еще оставались на нем, он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на свои сапоги.
– Семь минут, – повторил Игорь Владимирович, – подумать только.
Тучный полковник, начальник артиллерии бригады, сделал шаг к столу:
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить. Все артиллерийские средства бригады по распоряжению штаба армии переданы левому соседу. В бригаде имеются только три пушки, которые...
– Которые стреляют по своим, – перебил Игорь Владимирович. – Следовало бы вместе с пушками передать соседу и начальника артиллерии.
– Вам просто повезло, что у вас осталось только три пушки, – сказал с усмешкой полковник Славин. – Будь у вас больше пушек, они бы такого натворили.
В соседней комнате послышался сдерживаемый шум. «Сюда, сюда», – говорил за дверью удивленный, радостный голос.
– Что там еще? – Игорь Владимирович посмотрел на закрытую дверь, и все повернули головы в ту же сторону.
Дверь распахнулась. На пороге появился молодцеватый старшина, перетянутый ремнями.
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите доложить. Принесли раненого бойца. Докладывает старшина Кашаров. – Старшина красивым заученным движением опустил руку и сделал полушаг в сторону.
– Принесите его, – сказал командующий.
Беспалов встрепенулся, по телу его от ног к голове пробежала судорога.
Торжественно и молча солдаты внесли Шестакова и положили его на пол. Шестаков лежал на животе, прижавшись щекой к плащ-палатке, левая штанина была вся в крови до колена. Солдаты отошли назад и тесно сгрудились у раскрытой двери. Войновский стоял у палатки рядом с Беспаловым.
Ганс подбежал к Шестакову и лизнул его руку. Шестаков открыл глаза и покосился в ту сторону, где сидел командующий.
Ганс лег на,бок, протянул передние лапы и стал играть с Шестаковым.
– Полюбуйтесь на свою работу. – Игорь Владимирович посмотрел в угол на Беспалова, и все повернули головы в угол. Беспалов сделал судорожное глотательное движение и шагнул к палатке, на которой лежал Шестаков.
– Простите меня, – сказал он. – Пожалуйста, простите. Командующий резко поднялся, и все в избе подтянулись и встали смирно.
– Полковник Рясной, – сказал Игорь Владимирович, – снимите погоны с командира батареи.
Рясной тяжело вышел из шеренги и на негнущихся ногах пошел вперед. Чтобы дойти до Беспалова, ему надо было пересечь избу и пройти мимо Шестакова. Рясной наступил сапогом на край плащ-палатки, Шестаков неожиданно быстро перевалился на бок и схватил Рясного за сапог.
– Не надо так делать, – ясно и четко сказал Шестаков.
Рясной с трудом удержал равновесие и стал дергать ногу, но Шестаков крепко держал ее.
– Не надо, товарищ генерал, не надо наказывать человека. Человек не виноват. В меня немецкая пушка попала.
Рясной остановился и посмотрел на командующего. Беспалов умоляюще смотрел на Войновского.
– Кто из офицеров был на месте происшествия? – спросил Игорь Владимирович. – Откуда прилетел снаряд?
– Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, – сказал Войновский. – Я не видел, откуда прилетел снаряд. Я находился на дне окопа.
Шестаков увидел среди других офицеров капитана Шмелева и протянул к нему руку.
– Как же так, товарищ капитан? Скажите вы.
Сергей Шмелев стоял не шелохнувшись и даже не посмотрел на Шестакова.
– Час от часу не легче, – сказал командующий. – Из какого детского сада вы набрали этих офицеров?
– Товарищ генерал-лейтенант, – сказал Войновский, густо краснея, – я не мог видеть. На мне лежал ефрейтор Шестаков. Он закрывал меня своим телом.
Беспалов опустил голову.
– Прекрасно. Солдат закрывает своим телом командира, спасает его жизнь, а тот даже не считает нужным доложить об этом. – Игорь Владимирович кипел от негодования.
– Не надо. – Шестаков закрыл глаза и выпустил ногу Рясного. Рясной не тронулся с места и продолжал стоять рядом с Шестаковым.
– Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, – сказал Войновский. – Услышав приближение снаряда, ефрейтор Шестаков закрыл меня своим телом. Докладывает командир второго взвода второй роты лейтенант Войновский.
– Это какой же Войновский? – спросил Игорь Владимирович. – Не сын нашего Войновского?
– Никак нет, Игорь Владимирович, – ответил полковник Славин. – Сын нашего Войновского находится сейчас в училище.
– Так, так, – сказал Игорь Владимирович и покачал головой. Теперь все смотрели на него. Даже Беспалов поднял голову и смотрел на генерала. Командующий увидел эти взгляды, и глаза у него стали пустыми и плоскими.
– Солдат проливает кровь за своего командира, – жестко сказал он, – а командир даже не может рассказать про обстоятельства ранения. Зато об этом знает генерал. Приказываю: ефрейтора – за проявленное в бою мужество и геройское исполнение солдатского долга – наградить медалью «За отвагу». Командира батареи – за преступную халатность и стрельбу по боевым порядкам пехоты – разжаловать в ефрейторы и назначить на должность подносчика снарядов. У меня все. – Игорь Владимирович с грохотом отодвинул стол и зашагал к двери. У плащ-палатки он приостановился и посмотрел на Шестакова: – Даже в этой разболтанной бригаде солдаты герои. На таких солдат я могу надеяться.
– Возьмите меня. Прогоните железо, – сказал Шестаков. – Я мастер по дереву, я не хочу железа. Запишите адрес по специальности.
– Быстрее везите раненого в медсанбат. Можете взять моих лошадей. – Игорь Владимирович быстро вышел из избы, и офицеры гурьбой двинулись за ним, громко разговаривая и осторожно обходя лежавшего на полу Шестакова.
Изба опустела. Только пес сидел на полу и лизал руку хозяина. Шестаков слабо пошевелил пальцами. Ганс обрадованно завалился на спину, задрал задние ноги, высунул язык, показывая, как умирает Гитлер.
Прощаясь с командирами, Игорь Владимирович протянул руку Шмелеву:
– Я подумаю над вашим предложением, капитан. Помните Парфино? Я жалею, что тогда не послушал вас.
– Я готов хоть завтра форсировать озеро, товарищ генерал, – сказал Шмелев.
– Не спешите, капитан. Прежде надо накопить силы.
– Я готов, – упрямо повторил Шмелев. – У меня сил достаточно.
– Ой, капитан, не шутите со своим генералом. – Игорь Владимирович улыбнулся и вскочил на лошадь.
– Я не шучу, товарищ генерал, – ответил Шмелев. – Я вообще шутить не умею.
Дорога уходит вдаль, петляет, ведет за собой. Вышла на большак, потом на шоссе, потом опять проселок с васильками, через лес, мимо пруда, мимо кладбища. Дорога нескончаема, мы идем по ней весь век наш и оставляем по пути живых. В кюветах опрокинутые повозки, машины, лошади с вздутыми животами, солдаты с вывернутыми карманами, дети, старики, цари и рабы – дорога всех выбрасывает за обочину. Деревня обуглилась, только могильно торчат печи, и девочка Катя уже не выбежит из дома на дорогу. Мы шли всю ночь, и еще одну ночь, догнали своих и вышли на пыльный шлях. По дороге шли коровы, большое племенное стадо, всеми брошенное, никому не нужное, забытое. Коровы были породистые и медлительные, они шли туда, куда уходили люди. Ноги у них были в кровь разбиты, они отставали от людей и скоро остались одни. Они увидели нас и остановились. В глазах у них стояли слезы, прозрачные, крупные слезы. Коровы были не доены много дней, вымя раздулось и свисало чуть не до земли, им было больно, они плакали – почему они не нужны больше людям? Они запрудили все шоссе, а мы прибавили шагу, чтобы быстрее пройти сквозь стадо. Немец выскочил из-за леса. Мы бросились врассыпную по кюветам, немец развернулся и начал бить. Плотная очередь прошила стадо. Коровы одна за другой опускались на землю и тоскливо мычали. Молодая буренка опустилась рядом со мной в кювет, словно прилегла, и тяжело дышала. Пуля прошла сквозь вымя, розовое молоко било вверх фонтаном прямо на мои сапоги. Вымя оседало, как лопнувший шар, а молоко все темнело, пока не стало совсем красным. Тогда она глубоко и радостно вздохнула и закрыла потухшие глаза. Ногам было сыро от молока. Коровы тоскливо мычали и смотрели нам вслед, а мы пошли своей дорогой и шли еще много дней, и опять было всякое, а коровы остались лежать за обочиной, но я никак не мог забыть, как розовое молоко хлестало фонтаном, – тогда в груди зажегся огонь, он жег, сдавливал сердце и вот горит с тех пор, горит в груди, горит и не дает покоя.
