Текст книги "Дом среди сосен"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)
– Это правда, Борис. Я отпускал Шестакова, и он отнес Ганса на маяк. Не понимаю, как он здесь оказался.
– Ремешок он перегрыз, товарищ лейтенант. Вот он, кончик. Перегрыз и прибежал. Не может он без нас.
– Лейтенант Войновский, приказываю немедленно убрать собаку. И без шума.
– Куда же ее теперь, Борис?
– Я вам не Борис, запомните это. Убрать – и точка. Хоть на луну, меня это не касается. Об исполнении доложите лично. – Комягин резко повернулся.
Шестаков стоял, поглаживая себя по груди, и растерянно вертел головой.
– Что же делать? – сказал Войновский.
Стайкин выбежал из колонны, наскочил на Шестакова и стал приплясывать вокруг него:
– Бравый ефрейтор, выполнил ответственное задание на «отлично». Поздравляю, товарищ ефрейтор!
– Что же делать? – повторил Войновский.
– Ничего не поделаешь, – сказал Стайкин. – Хана...
– Он же смирный, товарищ лейтенант, – говорил Шестаков, отступая от Стайкина. – Его же совсем не слышно.
– Да, – сказал Войновский, – теперь ничего не поделаешь.
Стайкин пошарил руками у пояса и подошел к Шестакову.
– Держи.
– Бога побойся, ирод, – Шестаков испуганно отдернул руку от финки. – Я не буду.
– Ничего не поделаешь, – снова сказал Войновский. – Придется вам, Стайкин.
– Зануда ты деревенская. – Стайкин выругался, просунул руку под халат Шестакова. Ганс тихо, доверчиво прильнул к Стайкину. Шестаков бессильно опустил руки. Стайкин судорожно глотнул воздух, прыжками помчался в темноту.
Они стояли, напряженно всматриваясь туда, куда убежал Стайкин, но там было тихо. Только за спиной слышались протяжный скрип волокуш и шарканье ног.
Стайкин появился из темноты, в руках у него ничего не было. Он подошел к Войновскому. Все трое быстро и молча зашагали вдоль колонны, догоняя своих.
– Пойду доложу Борису, – сказал Войновский и прибавил шагу.
ГЛАВА IVБатальоны продвигались в черной темноте, продолжая путь стрелы на карте, и уже недалеко оставалось до той точки, где стрела, круто повернув к югу, вонзалась в чужой берег. Однако на карте это расстояние было в тысячи раз короче.
Вражеский берег светился ракетами. Когда батальоны сделали поворот налево, развернулись в боевой порядок и пошли цепью, ракеты оказались и впереди, и справа, и слева – по всему берегу. Они быстро взлетали, повисали на мгновенье под низкими тучами и тяжело сползали вниз, просыпая искры, будто капли дождя сползали по запотевшему стеклу. Ракеты были пяти цветов: зеленые, красные, желтые, голубые и фиолетовое. Они загорались и падали, образуя на льду широкие разноцветные круги, которые быстро сжимались и пропадали, когда ракета достигала льда.
Шмелев вытащил ракетницу, вложил в нее красную ракету. Взвел курок и засунул ракетницу за пояс, так, чтобы она не мешала при ходьбе и чтобы ее можно было сразу же взять в руку.
Он шел за цепью и считал вражеские ракеты. Каждую минуту поднималось в среднем четыре ракеты, и каждая ракета горела десять секунд. Двадцать секунд темноты оставалось на их долю. У немецких наблюдателей были две марки ракет. Одни – пяти цветов, обычные, а другие – более сильные и только желтые. Они поднимались выше и светили гораздо ярче. На десять обычных ракет приходилась одна желтая. Немцы бросали их из двух наблюдательных пунктов. А всего наблюдательных пунктов было десять. Это могло означать, что у противника насчитывалось всего десять взводов, три роты. Но у немцев, кроме того, был берег и сильные желтые ракеты, а солдаты шли по льду тонкой цепью. И под ногами солдат был лед.
Большая желтая ракета косо взлетела вверх и начала падать, обливая лед пустым ядовитым светом, и впереди на фоне этого света Шмелев увидел неясные темные силуэты, двигающиеся по льду. Ракета упала, силуэты исчезли, и темнота стала такой густой, что ее нельзя было передать никакой черной краской. «Хорошая темнота, – подумал Шмелев, – замечательная темнота».
Кто-то из связных позади споткнулся и упал, чертыхаясь; каска громко прозвенела по льду.
– Не там шаришь, – сказал срывающийся голос в темноте, – правее бери, она туда покатилась.
– Ребята, подождите меня, подождите. Как же я без нее?
Шмелев увидел высокую темную фигуру. Человек шел прямо на него, вытянув руки, будто ощупывая стену. Длинная черная тень со скрипом проползла мимо них по льду. Солдаты молча толкали пушку.
Несколько ракет поднялись одновременно, и прибрежная полоса покрылась ядовитыми разноцветными пятнами.
– Сергей!
Шмелев остановился.
– Зачем ты от Славина отказался?
Шмелев не сразу узнал Клюева. Голос у него был чужой и настороженный, Шмелев засмеялся.
– Смешно? А у него двенадцать постов, – сказал Клюев и тяжело вздохнул. – И ракеты желтые...
– Я насчитал десять.
– А с колокольни бросает, видел?
– Верно. А где двенадцатый?
– Желтых я боюсь. Уж больно яркие, – Клюев подошел совсем близко к Шмелеву и положил руку на его плечо. – Сергей, прошу тебя.
– Будет лучше, если сигнал дашь ты. Мы же договорились.
– Я тоже так думал, а теперь... Сам видишь, какой я. Ведь для нас каждые десять метров решают... А я сон нехороший видел. Плывун. Прошу тебя. У тебя выдержки больше.
– Возьми себя в руки.
– Прошу, пойми! Ради сына своего прошу. – Голос Клюева задрожал.
– Хорошо, – сказал Шмелев. – Сигнал даю я.
– Вот спасибо. Где ракетница?
– Осторожно. Курок взведен.
– Возьми мою. На счастье.
Они остановились, обменялись ракетницами. Клюев быстро зашагал влево. Шмелев взял вправо и тоже ускорил шаг. Он двигался за цепью наискосок в полной темноте, ощущая ее движение по тихому шороху льда, а когда загорались ракеты, видел на льду небольшие пригнувшиеся фигурки, которые с каждым пройденным метром проступали явственней.
Три человека сидели на корточках и что-то делали на льду.
– В чем дело? – спросил Шмелев.
– Заряжаем капсюли, товарищ капитан. – Одна из фигур поднялась, Шмелев узнал по голосу Войновского.
– Не отставать от своих.
Солдаты побежали вперед. Войновский шагал рядом со Шмелевым, гранаты слабо постукивали на поясе.
– Подмораживает, товарищ капитан.
Шмелев ничего не ответил, всматриваясь в берег.
– Ничего, – сказал Войновский. – В деревне погреемся, в блиндажах.
– Ты так считаешь? – Шмелев потрогал ракетницу и опустил руку. – Ты когда-нибудь бывал в немецких блиндажах?
– Нет, товарищ капитан. А что?
– Будет лучше, если ты пока о них не будешь говорить. Иди. Смотри за сигналом. И сразу бросок вперед.
Ракеты продолжали косо падать на лед, и, когда они падали, солдаты замирали на мгновение, а потом двигались дальше. Две ракеты упали на лед и погасли. Потом поднялись сразу четыре ракеты и следом еще одна желтая. Свет от нее сильно разлился по льду, и Шмелев увидел, как солдаты впереди пригибаются и садятся на корточки. Спина сделалась мокрой и холодной. Он выхватил ракетницу и поднял ее над головой, думая о том, что до берега еще слишком далеко. Желтая немецкая ракета упала и погасла. Берег молчал. Палец, лежавший на курке ракеты, онемел от холода. Он сунул ракетницу за пояс и натянул рукавицу.
Окружив начальника штаба, связные шли за цепью. Шмелев догнал Плотникова и пошел рядом.
– Где Рязанцев?
– Я здесь, – ответил Рязанцев сбоку.
– Иди назад, – сказал Шмелев Плотникову.
– Зачем?
– Бери радиостанцию и шагай назад. Двести метров назад.
Плотников ничего не ответил и отстал. Связные пошли за ним. Рязанцев подошел к Шмелеву.
– Расставляешь? Куда меня поставишь?
– Выбирай.
– Пойду на правый фланг, в первую роту. Все тебя ждал, хотел попрощаться. Идем хорошо, на десять минут раньше графика.
– Сейчас это уже не имеет значения, – сказал Шмелев. Все в нем было натянуто до предела, и голос свой он слышал откуда-то издалека.
– Прощай, Сергей, – Рязанцев сказал это спокойно и естественно. Может, он даже сам не заметил, что сказал «прощай». Но было в его голосе что-то такое, что заставило Шмелева замедлить шаг.
– Послушай, Валентин, – сказал он на всякий случай. – Если хочешь, оставайся со мной. Вдвоем веселее будет.
– Не успеешь соскучиться. Через полчаса встретимся в Устрикове. Немцы для нас блиндажи натопили. Погреемся, закусим. – Рязанцев говорил легко и спокойно, а Шмелеву становилось все страшнее от того, что он слышал.
– Валентин, я прошу тебя остаться. – Шмелев взял Рязанцева за локоть. Тот нетерпеливо убрал руку.
– Не понимаю, зачем ты меня уговариваешь? Я обещал прийти к ним. Я должен идти. Не волнуйся за меня. Я приду к церкви, жди меня там.
Рязанцев словно растворился в темноте. Только шаги слышались в стороне.
Шмелев потрогал ракетницу. Теперь он сделал все, что мог. Больше уже нельзя было сделать ничего. Только ждать, когда разорвется темнота. Еще десять-двадцать метров притихшей темноты оставалось им. А ракетница заткнута за пояс, и надо забыть о ней. Она торчит там удобно, полсекунды, и она в руке, и тогда кончится это проклятое томительное ожидание, такое томительное, что больше невмоготу.
Шаги Рязанцева затихли в отдалении. Две зеленые ракеты зажглись и стали медленно подниматься над берегом.
Шмелеву показалось, что кто-то окликнул его. Он даже оглянулся, хотя знал, что позади никого нет. Вокруг была непроницаемая темь, пронзаемая ракетами.
– Сергей, иди ко мне. Садись поближе. Я люблю сверху на дворик смотреть. Сверху все люди такие маленькие. Не люди, а человечки. Сижу в окне, смотрю и о тебе думаю.
– Где?
– Вон там. Смотри на руку. Вон там, высоко, видишь?
– Не вижу. Где?
– Глупый. Седьмое окно справа. Желтый свет горит.
– Тут все окна желтые. И зеленые. Восемь желтых, два зеленых.
– Какой глупый. Седьмое справа. Мама, наверное, газету читает и ждет меня.
– Ну и окна у вас. Все желтые. И дома все одинаковые. Коробки, а не дома. Споткнуться можно.
– Ничего. В следующий раз ты придешь к нам, и я познакомлю тебя с мамой, хорошо?
– А вдруг я ей не понравлюсь?
– Что ты? Как ты можешь не понравиться! Я очень хочу, чтобы ты пришел к нам.
– Будем сидеть и чай пить с печеньем. Весело.
– Может, мама пойдет в кино. И тогда мы будем вместе.
– Тогда пойдем сейчас. Хочу в клетку.
– Ужасно глупый. Второй час ночи.
– Ты ей сказала?
– Позавчера вечером.
– А ты сказала, что я тоже кондуктор?
– Почему – тоже?
– Как тот, который познакомил нас.
– В поезде? Какой смешной был кондуктор. Но ты ведь не кондуктор, а машинист – это главнее.
– А это и есть кондуктор-машинист. Ты не стыдишься, что я машинист?
– Ну и глупый. Зато я буду бесплатно на дачу ездить.
– А ей ты сказала?
– Конечно.
– А как?
– Мама, я выхожу замуж за машиниста.
– А она?
– Заплакала. Ужасно глупая.
– Когда же?
– Что – когда?
– Когда мы поженимся? Давай завтра поженимся.
– Какой ты глупый. Отчего все мужчины такие глупые?
– Я хочу, чтобы ты была моей. Иди сюда.
– Я и так твоя. Только я твоя. Я всегда твоя. Я одна твоя.
– Ну, еще один поцелуй.
– Хочешь, я тебя поцелую, как ты меня учил?
– Я тебя не учил. Это ты меня учила.
– Ой, не надо больше. Умоляю тебя.
– Мы должны пожениться. Тогда не надо будет так.
– Я же сказала – весной. Когда я кончу институт. И ты должен кончить. Тебе ведь труднее – работать и учиться.
– Я скоро в армию пойду. Тогда мне будет легко.
– А мне тяжелее. Я буду ждать. Ты придешь из армии, и мы снова будем вместе. Я буду женой филолога.
– Или машиниста?
– И машиниста тоже...
– А вдруг война? В Европе неспокойно.
– Ну и что же. Я все равно буду ждать. Если будет война, то это только сначала, а потом будет и победа – ведь так?
– Конечно.
– К тому же война быстро кончится. Раз-два – и готово!
– А вдруг я привезу с войны пленную турчанку? Или француженку? Нет – испанку?
– Я ей выцарапаю глаза. Ой, свет потух. Мне пора.
– Да где твое окно? Я не вижу.
– Вон там, желтое – потухло.
– Они все потухли.
– Ой, не надо, ну не надо, прошу тебя, умоляю тебя... Не надо, не надо...
Резкий сухой хлопок заставил его остановиться. Он выхватил ракетницу и увидел, как яркая желтая ракета поднимается над берегом, освещая макушки деревьев. Те две зеленые ракеты еще не успели упасть, желтая пролетела мимо них и поднялась выше – и тогда Шмелев увидел, как впереди, за темными фигурами появились на льду неясные тени, сначала слабые, расплывчатые, а потом темней и резче. Солдаты в цепи пригибались, и тени их становились изломанными. И лед под ногами солдат пожелтел.
Он стоял с поднятой рукой, спусковой крючок обжигал палец, и напряжением всего тела он сдерживал его. Желтая ракета достигла высшей точки и начала падать, а тени на льду стали вытягиваться и бледнеть.
– Вперед! – сказал Шмелев, и в ту же секунду над берегом одна за другой поднялись две большие желтые ракеты. Стало видно, как связные бегут по льду. За ними тоже поползли размазанные тени.
Ракетница толкнула руку. Лед вокруг стал красным, и Шмелев увидел, что фигурки на льду больше не пригибаются и бегут к берегу. Ракета уходила вверх, и он понял, что она ушла вовремя. Ракеты хлопали сухо и резко, и было слышно, как молча бегут солдаты.
Он выпустил вторую ракету и побежал вперед, заряжая на берегу третий патрон. Третья ракета поднялась почти отвесно вверх, упала на лед и зашипела рядом. И в той стороне, где был Клюев, тоже одна за другой взвились три красные ракеты, и лед покрылся кровавыми пятнами.
Пулемет на берегу застучал резко, часто. Шмелев тотчас нашел его чуть правее церкви. А потом заработали сразу пять или шесть пулеметов, и некогда стало разбираться, откуда они бьют. На льду тоже забили пулеметы, поддерживая цепь.
Весь берег был покрыт рваными ядовитыми пятнами, они бежали прямо на этот свет. Стало видно, что цепь прогнулась крутой дугой, обращенной в сторону берега. Солдаты бежали, стреляя из автоматов. Позади гулко ударила пушка, на берегу зажглась яркая вспышка.
Шмелев бежал изо всех сил, а берег был еще далеко, и ракеты сыпались со всех сторон. Заглушая треск пулеметов, часто заговорила автоматическая пушка, словно собака залаяла. Прямо в цепи на льду выросли яркие огненные кусты. Пронзительно закричал раненый. Солдаты впереди бежали уже не так дружно, как вначале. Многие ложились на лед и не поднимались. В двух метрах цепь разорвалась. Кто-то размахивал там автоматом и кричал благим матом. Шмелев побежал быстрее, чтобы догнать цепь и поднять ее.
Ослепительный куст с огненными брызгами зажегся на льду прямо перед Шмелевым. Морозная струя опалила лицо. Нога у него подвернулась, он упал, больно ударившись о лед, и потерял сознание, успев подумать лишь о том, что на льду остался Клюев и он поднимет цепь.
ГЛАВА VДве яркие желтые ракеты одна за другой поднялись над головой Войновского, и ему показалось, что они летят прямо на него. Он пригнулся, замедлил шаг и вдруг увидел под ногами две серые изломанные тени. Ракеты уже падали, и тени быстро вытягивались и раздвигались в стороны, как стрелки часов. Солдаты шли вперед, пригнувшись и озираясь, за ними тоже двигались серые расходящиеся тени.
Тогда зажглась и быстро покатилась по небу тонкая красная точка, и почти сразу за ней взлетела вторая. Войновский понял, что это значит, и побежал по льду.
Кто-то часто застучал сухой палкой по дереву, а ему казалось – сердце стучит в груди. Яркий пульсирующий огонь зажегся на берегу, как раз напротив. Ноги стали тяжелыми, он побежал еще быстрее, стреляя на бегу из автомата. Он слышал вокруг короткие пронзительные взвизги, частое чмоканье под ногами, однако не понимал, что это пули свистят и вонзаются в лед. А пулемет стучал неотступно, и ему хотелось закричать, чтобы заглушить свой страх. Отчаянный крик раздался справа, но он даже не обернулся. Автомат перестал биться в руках, и треск пулемета сделался громче. И он закричал, а навстречу ему, заглушая этот отчаянный крик, понесся протяжный нарастающий свист, ближе, ближе, уже не свист, а вой, совсем близко, воет, врезаясь в уши, в тело, прямо в него, в него, и от него никуда не денешься – и вдруг взорвалось сзади оглушительно и коротко, яркая черная тень на мгновение распласталась перед ним на льду. А на берегу будто собака затявкала.
Справа и слева солдаты падали на лед, и было непонятно, ложились ли они сами, или пули укладывали их. Войновский услышал позади отрывистый крик:
– Ложись!
Он послушно упал на лед и увидел, что никто уже не бежит и все лежат, кроме одного, который нелепо и смешно крутился на месте, дергался, размахивал руками, и длинные тени дергались и крутились вокруг него по льду. Потом тот подпрыгнул в последний раз, упал, тень прильнула к нему и больше не двигалась.
Над головой опять засвистело пронзительно, тонко, и на этот раз Войновский понял, что это свистят пули, летящие в него. Он вжался в лед, приник к нему руками, грудью, щекой, и сердце его бешено колотилось о лед. «Боже мой, – думал он, задыхаясь, – боже мой, никогда не думал, что это будет так страшно. Все пули летят в меня. Все ракеты летят в меня. Все снаряды летят в меня. А я здесь первый раз, никогда не был. Никогда не думал, что это так страшно».
Послышался долгий стон. Войновский оторвался щекой ото льда. Севастьянов неуклюже полз по льду; на спине его, лицом вверх, лежал раненый. Лед был твердым, шершавым. «Боже мой, что теперь со мной будет, что теперь делать?» Войновский посмотрел в другую сторону и увидел длинный серый сугроб.
– Стайкин? – спросил он.
– Я, товарищ лейтенант. – Сугроб зашевелился и пополз к нему.
– Стайкин. Почему мы лежим?
Часто и тяжело дыша, Стайкин подполз вплотную, и Войновский увидел его выпученные стеклянные глаза.
– Так ведь стреляют, – сказал Стайкин и выругался. – Прямо в нас лупят, гады, совести у них нет, будто не видят, что здесь люди лежат. – Стайкин ругался и дико вращал глазами.
– Мне показалось, что команда была, – сказал Войновский и подумал: «Неужели и у меня такие же глаза».
Пулемет на берегу дал короткую очередь, и было слышно, как пули, сочно чавкая, вошли в лед. Шестаков подбежал сзади, его голова оказалась у плеча Войновского.
– Никак догнать вас не мог. Магазин возьмите, товарищ лейтенант. – Шестаков вытащил из-под живота рожок и протянул Войновскому.
Берег был залит пустым мертвым светом ракет и казался безжизненным. Пулеметы на берегу замолчали, и стало тихо. Только ракеты хлопали, зажигаясь, шипели, падая на лед, да раненый стонал позади тоскливо и протяжно.
– Зачем же мы лежим? – спросил Войновский и приподнял голову.
– Вставай... – размахивая автоматом и ругаясь, Борис Комягин бежал вдоль цепи. Он остановился и пустил вверх длинную очередь. – Вставай! В атаку! – и очередь матом.
«Надо встать, – твердил про себя Войновский. – Надо встать. Я должен встать. Вот он пробежит еще три метра, и тогда я встану. Надо встать».
Пулемет на берегу выпустил длинную очередь, Комягин быстро упал на лед и закричал:
– Вставай! В атаку! – и снова матом.
– Какой голос! – восторженно сказал Стайкин, не трогаясь с места. – Какой голос пропадает зря.
Войновский приподнялся на локтях и сурово посмотрел на Стайкина. Внутри у него сделалось вдруг холодно и легко, а сердце совсем остановилось, словно его не стало.
– Старший сержант Стайкин, – печально сказал Войновский. – Вы остаетесь за меня.
Он вскочил, поднял над головой автомат и закричал сильно и звонко, как тогда, на учении:
– За Родину, взвод, рота, в атаку, бегом, за мной – ма-арш! – Сейчас он боялся только одного – что у него сорвется голос и тогда все пропало; но голос не сорвался, команда получилась четкой и ясной, и он легко побежал навстречу пулеметам, чувствуя, как солдаты позади поднимаются и бегут за ним.
Берег был рядом. Немецкая ракета пролетела над цепью, и Войновский увидел, как черная длинноногая тень обогнала его сбоку и запрыгала перед ним на льду. Пулеметы на берегу работали не переставая. Гладкая снежная покатость и черные бугры из-под снега уже ясно виделись впереди.
Лед всколыхнулся под ногами, он поскользнулся, но продолжал бежать. А под ногами бегущих рождались глухие взрывы, и огненные столбы один за другим ослепительно вставали на льду.
– А-а-а! – закричал раненый, потом снова взрыв и огонь. Лед ушел из-под ног; яркий рваный столб вырос на льду, человек замахал на бегу руками и стал опрокидываться на спину, а ноги почему-то взметнулись кверху, и больше ничего не было видно.
Вдруг все смолкло. Войновский остановился и никого не увидел рядом. Позади стонал раненый, и был слышен топот бегущих людей. Задыхаясь от страха, он повернулся и побежал прочь от берега, в спасительную темноту, и черная тень скакала и прыгала по льду впереди него.
Пронзительная длинная очередь прошла рядом, он споткнулся и упал.
– Какого черта? – вскрикнул Комягин, потирая ушибленное плечо.
– Борис? – Войновский встал на колени, оглядывая Комягина.
– Вот гады, – Комягин смотрел на Юрия снизу. – Противопехотных набросали. Прямо на снегу.
– Мины? – удивился Войновский.
– А ты думал. Прыгающие. Я сам чуть не наскочил.
От берега бежали трое. Двое бежали вместе, пригнувшись и держа в руках что-то серое, длинное, а третий делал короткие перебежки, припадал на одно колено и стрелял по летящим ракетам из автомата, а потом бежал дальше, догоняя своих. Они пробежали в стороне, и пулеметы били им вслед.
– Айда! – Комягин вскочил и побежал первым.
Солдаты лежали на льду цепью. Свет ракет доходил сюда заметно ослабленным. Пулеметы вели неприцельный огонь короткими очередями. Автоматические пушки молчали. Войновский увидел своих и лег между Стайкиным и Севастьяновым. Шестаков подполз сбоку и лег рядом.
– Приказано дожидаться.
– Перекур, значит, – сказал голос с другой стороны. – И то верно. А то прямо запарились бегамши. Туда-сюда, туда-сюда. А что толку?
– Загорай, ребята, кто живой.
Комягин подбежал к Войновскому и сел на корточки.
– Чего разлегся? Собирайся.
– Куда, Борис?
– На кэпе тебя вызывают. Живо!
– Мне с вами пойти, товарищ лейтенант? – спросил Шестаков.
– Ефрейтор в тыл захотел? – сказал Стайкин. – А кто воевать будет? Без тебя же нам капут.
– Не злословь, – ответил Шестаков. – Куда командир, туда и я. Может, нас в разведку пошлют.
– Иди, Юрий, потом расскажешь.
Войновский повернулся и посмотрел на Стайкина.
– Старший сержант Стайкин, вы остаетесь за меня.
Командный пункт батальона находился за цепью. Здесь было еще темнее и треск пулеметов казался еще более далеким.
– Вот, – сказал связной и лег на снег.
Войновский сделал несколько шагов и увидел Плотникова. Поджав ноги, начальник штаба сидел на льду и смотрел в бинокль на берег. Чуть дальше темнела палатка, растянутая на низких кольях почти на уровне льда. За складками брезента светилась узкая темно-синяя полоска и слышались голоса.
– Сильнее всего в центре, – говорил Клюев. – Смотри, Сергей. У церкви – три огневые точки: два простых пулемета и один крупнокалиберный. «Собака»[3] 3
«Собака» – немецкая автоматическая пушка калибра 37 мм. (Примеч. автора.)
[Закрыть] у них за оградой, на кладбище. Вторая здесь, в лощине. А третью не разглядел.
– Третья на левом фланге, у тебя, – сказал Шмелев. – Обушенко, наверное, засек.
– Подводим итог. Здесь, здесь, здесь и здесь.
– И здесь, – сказал Шмелев. – У отдельного дерева.
– У школы еще два пулемета, – сказал Плотников, опуская бинокль. – Справа и слева.
– Видишь их? – спросил Шмелев.
– Бьют короткими очередями. Из амбразуры.
Войновский посмотрел на берег и ничего не увидел – ни школы, ни пулеметов. Прибрежная полоса светилась ядовитыми разноцветными пятнами, которые падали, поднимались, прыгали с места на место.
В темноте монотонно бубнил радист:
– Марс, я – Луна, слышу тебя хорошо. Проверочка. Как слышишь меня? Прием.
– Где саперы? – спросил Клюев из палатки.
– Ушли, товарищ майор. – Плотников снова поднял бинокль и стал смотреть на берег.
– Возможно, на берегу есть проволочные заграждения, – говорил Шмелев. – И пулеметы они будут подтягивать.
– Пробьем, Сергей. Смотри сюда. Давай попробуем в обход. Чтобы во фланг.
– Ты думаешь, там свободно?
Войновский подвинулся к Плотникову.
– Зачем меня вызвали, Игорь, не знаешь?
– Важное поручение. Майор тебе сам скажет.
– А когда атака будет?
– Ровно в восемь. – Плотников опустил бинокль и посмотрел на Юрия. – Как в роте? Потери большие?
– Потери? – переспросил Войновский. – Ах, потери. Кажется, несколько человек. Я не успел уточнить. А что?
– Большие потери, – сказал Плотников. – Около сорока человек убитыми. А раненых еще больше. Замполита убило.
– Капитана Рязанцева? Неужели?
– Угу, – подтвердил Плотников. – Прямо в сердце. Роту в атаку поднимал. И прямо в сердце очередь...
– Как же так? – Войновский зябко поежился и вспомнил, как он кричал: «В атаку!» – и пулемет бил прямо в него.
Шмелев резким движением откинул палатку и сел на льду. Клюев лежал на боку и застегивал планшет, прижимая его к животу. Войновский встал на колени и доложил, что прибыл по вызову.
– Лежи, лежи, – Клюев махнул рукой. – Этикет после войны соблюдать будем.
– Рязанцева принесли? – спросил Шмелев.
– Пошли, – сказал Плотников.
Джабаров зашуршал мерзлой палаткой, оттаскивая ее в сторону.
– А-а, Джабаров, – сказал Клюев. – Давай блиндаж копать.
Джабаров гортанно засмеялся в темноте. Шмелев сидел и растирал ладонью ушибленную скулу.
– Как шишка? – спросил Плотников. – Не болит?
– Снежком надо, товарищ капитан, – сказал Джабаров из темноты.
– А ты больше не падай, – сказал Клюев.
– Учту. И падать больше не буду.
– Учти и не падай. А то упадешь и не поднимешься.
– Написал? – спросил Шмелев у Плотникова.
– Порядочек. – Плотников похлопал рукавицей по животу.
Войновский лег головой к Шмелеву. Плотников подполз и лег между ними. Клюев перевалился на живот и тоже оказался рядом. Теперь они лежали вчетвером, голова к голове, а ноги в разные стороны, так, что их тела образовали на льду крест. И срок жизни на троих уже отмерен.
– Саперы ушли? – снова спросил Клюев. Он лежал против Плотникова, ногами к берегу, лицо у него было решительное и злое.
– Ушли, товарищ майор.
– Значит, так, – сердито сказал Клюев. – Атака на внезапность не удалась. Будем драться. Система обороны противника начинает проясняться. На подготовку к атаке даю сорок минут. В каждом отделении выделить лучших стрелков для стрельбы по ракетам противника. Политруки и коммунисты – вперед. Не давать людям ложиться. Вперед! Вцепиться в берег зубами. Взять. Атака в восемь ноль-ноль. Будет уже ранеть, и мины на льду станут видны. Саперы там проходы сделают. Сигнал атаки – три зеленые ракеты. Сигнал даю я. Теперь ты. – Клюев повернул голову и посмотрел на Войновского: – Давно воюешь?
– Первый раз, товарищ майор.
– Тем лучше, – сказал Клюев. – Пойдешь в штаб. На маяк. К генералу. Доложишь лично ему, как мы тут лежим. Запоминай. Атака назначена на восемь часов. Если мы возьмем берег, ты ничего не будешь докладывать. Передашь донесение и схему – и обратно.
– Где пакет? – спросил Шмелев.
Плотников вытащил из планшета темный длинный пакет и протянул его Войновскому.
– Передашь, – сказал Клюев. – А если не возьмем, ты вместе с радистом входишь к генералу и докладываешь лично. Запоминай – что. Первое – личный состав полон воодушевления и рвется к берегу. Второе – у немцев оказалось много ракет. Приблизиться скрытно к берегу не удалось. Сильный пушечно-пулеметный огонь косит людей. На километр фронта более десяти пулеметов и пушек. Более десяти – помни. Третье – мины. В ста метрах от берега оказалась сплошная минная полоса. Подорвалось свыше сорока человек.
Издалека донесся ровный свистящий шелест. Тяжелый снаряд прошелестел поверху в темноте и упал далеко в озере, взметнув высокий столб огня. Звук разрыва прокатился по льду и повторился эхом от берега.
– Доложишь тоже – работает тяжелая артиллерия противника калибра двести семь. Снаряды рвутся прямо в цепи. Пятое – несем большие потери. Убит капитан Рязанцев, убиты командир роты и трое взводных. Про капитана Рязанцева особо доложи. А когда все это доложишь, будешь просить. Что-нибудь, но проси. Пусть поддержат огнем. Хотя бы две полковые батареи. Доложишь – у нас подбито шесть пушек.
– Три, – быстро сказал Шмелев.
– Пусть скажет – шесть. Запоминай – шесть. Ясно?
– Ясно, товарищ майор.
– От твоего доклада зависит все. Вся наша жизнь. Помни. Но до восьми часов ничего не предпринимай. Сиди у радиста и жди. Если передадим, что взяли берег, тогда все. Тогда забудь. Пушки, пулеметы, мины – все забудь. Тогда ничего не было. Взяли – и точка. Ясно?
– Ясно, товарищ майор. Но как я успею добраться к восьми часам на маяк?
– Средство сообщения – аэросани. Два километра на север. Пойдешь туда со связным. На санях же обратно. Я все сказал, Сергей?
– Даже слишком, – ответил Шмелев.
– Смотрите, – удивленно сказал Плотников.
На берегу разгорался пожар. Горел длинный низкий сарай, рыжее пламя прыгало и быстро разрасталось, поднимаясь к деревьям. Было видно, как из сарая выбегают лошади, и слышалось их далекое ржание, перебиваемое пулеметными очередями. Черные фигуры немцев сновали у сарая среди лошадей. Огонь сильно взметнулся вверх, выбросив рыжее искрящееся облако. Окна в ближних к сараю избах слепо заблестели.
– Ну, как? – спросил Клюев.
– Готовимся к атаке, – ответил Шмелев. – Вызвать командиров рот.
