Текст книги "Кузнецов. Опальный адмирал"

Автор книги: Александр Золототрубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Юля подала ему стул.

– Чай будешь пить? – предложила она.

– Благодарствую, я только что из столовой…

Егор поднялся из-за стола.

– Дочка, я выйду покурю да курам зерна отнесу…

Когда за Егором закрылась дверь, Степан, глядя на девушку, сидевшую на диване, сказал:

– Юля, выходи за меня замуж, а?

– Да ты что такое надумал? – Она вскочила с дивана как ужаленная. – У меня ведь есть парень…

– Петр Климов? – напружинился Степан.

– Неважно кто, важно, что есть и я люблю его!

Степан встал с места, подошел к ней ближе.

– Ты не шуткуй, Юля! Я люблю тебя, очень люблю…

– Так любишь, что даже для храбрости напился? – усмехнулась девушка. В ее голосе прозвучала обида.

– Перед ужином для аппетита выпил рюмашку, ты уж извини, подружка… – Степан хотел было обнять Юлю, но девушка выскользнула из его рук и жестко заговорила:

– Вот что, Степан, иди домой. Ты пьян, и говорить с тобой я не желаю!..

Он молча надел фуражку и вышел, не сказав ни слова. Юля была сама не своя, это заметил и Егор, когда вернулся в комнату.

– Знаешь, отец, что учудил Степан? – улыбнулась Юля. – Предлагал мне выйти за него замуж!

– А ты? – Егор так и впился в дочь глазами.

– Я? – удивилась Юля. – Так ведь есть у меня жених…

Кто ее жених, Егор не спросил, а она так и не сказала.

Ночь Юля провела неспокойно. Впервые ей предлагали руку и сердце, и хотя она отказала Степану, на душе у нее было муторно.

Утром почтальонша Ульяна принесла ей письмо. Юля прочла на конверте адрес, узнала почерк Петра Климова и почувствовала, как гулко забилось сердце. «Юлька, привет! – читала она про себя. – Наконец-то выбрал время черкнуть тебе пару строк. У меня все хорошо. Ты даже не представляешь, как я рад, что стал морским офицером! И все же на душе грусть: с тобой так и не увиделся. Вечерами перечитываю твои письма, которые ты писала мне в училище… Скажи, у кого ты была в Саратове? Наверное, гостила у своей сестры Насти? Да, забыл написать о главном: мне дали однокомнатную квартиру! Теперь вот стараюсь ее благоустроить. Вчера в мебельном магазине купил предметы первой необходимости. Таня, милая девушка, сестра моего друга, тоже лейтенанта (мы с ним на одной лодке служим), помогла мне убрать квартиру. Кажется, теперь стало уютно. Осенью мне дадут отпуск, я приеду домой, и мы с тобой решим, как нам быть дальше. Кажется, выложил тебе все свои мысли. Будь счастлива. Петр.

Р. S. Юлька, я люблю тебя, а ты?..»

Юля свернула листок, а на сердце заскребло: что еще там за Таня? Сегодня она помогла Петру убрать квартиру, а что сделает завтра?..

Она вмиг оделась и поспешила к Дарье. Соседка как раз собралась идти на базар.

– Что у тебя, Юля? – спросила она.

Та дала ей письмо Петра, а когда Дарья прочла его, спросила:

– Что мне делать?

Глаза у Дарьи потемнели.

– Даже не знаю, что тебе посоветовать… – тихо промолвила она. – Надо подумать. Вот вернусь с базара, и мы это дело обсудим. Боюсь, как бы эта самая Таня не повесилась Петру на шею. За свою любовь, Юля, люди на смерть идут, не то что дерутся…

Юля не чувствовала под собой ног, когда шла домой. «Таня, милая девушка…» Эти строки из письма Петра горячим свинцом жгли ей душу.

Отец куда-то ушел, и это было Юле на руку: не хотела, чтобы он увидел ее расстроенной. Она села на диван. Скрестив на груди руки, прикрыла глаза, и словно наяву из серого тумана выплыло лицо Петра, Юля услышала его голос: «Юлька, я люблю тебя, а ты?..» Она вскочила с дивана, вырвала из тетради, лежавшей на столе, листок и торопливо набросала телеграмму: «Петя, люблю, жду, когда приедешь. Твоя Юлька». Она встревоженно встала из-за стола и вдруг спросила себя:

– А чего ждать, когда он приедет? До осени, как до солнца – далеко.

Она скомкала телеграмму и бросила ее в печку. Сказала себе: «К Петру надо ехать. И немедленно! Адрес есть, чего же еще ждать?» И Юля собрала в дорогу чемодан, написала отцу короткую записку и положила ее на стол, чтобы он сразу увидел ее, когда войдет в комнату.

Во дворе послышались чьи-то грузные шаги. Юля выглянула в окно. Степан. Без стука он вошел в комнату.

– Привет, принцесса! – бросил с порога, и улыбка вспыхнула на его полном лице.

– Привет, принц! – усмехнулась девушка. – Ты-то мне, соколик, и нужен.

– Я же говорил тебе, что ты меня покличешь, – весело произнес Степан. – Что, небось арбузов надо еще привезти или пшеничку для кур? Вчера я кабана зарезал, могу и мяса… Полуторка стоит на улице, и я мигом все подвезу. – Он хотел было шагнуть к двери, но Юля схватила его за руку.

– Погоди, Степа… Мне нужно срочно на вокзал, отвезешь?

– Куда поедешь?

– В Саратов к сестре. Приболела она, мне надо побыть с ней два-три дня.

Степан почесал затылок.

– Ночью я на току работал. Устал, понимаешь… Давай утром отвезу, а?

Юля фыркнула:

– Я как-нибудь доберусь на попутке.

Он взял ее чемодан.

– Поедем! А когда будешь возвращаться, дай мне знать, и я встречу тебя.

– Ладно, принц.

– А сейчас один поцелуй.

Юля чмокнула его в щеку.

Степан завел полуторку, включил газ, и машина рванула по дороге.

Егор приехал домой в полночь. Разгулявшийся с утра ветер прилег в степи отдохнуть. Было так тихо, что с речки доносилось кваканье лягушек. Светила круглая, как тарелка, луна.

«Юлька, наверное, уже давно спит», – подумал Егор, подходя к крыльцу. Тихо, чтобы не разбудить ее, он своим ключом открыл дверь, разделся в сенях, шагнул в комнату. Но что это? На столе лежала записка. Он включил свет и прочел: «Отец, я уехала к Пете на море. За меня ты, пожалуйста, не волнуйся, а вот себя побереги. Как приеду на место, дам знать. Только не сердись, ладно? Любящая тебя Юлька».

Егор положил записку на стол и тяжко вздохнул. «Пойми этих баб, что у них на душе», – усмехнулся он. Отодвинул на окне занавеску и посмотрел на дом соседки. В окнах свет не горел, значит, спит Дарья…

Утром, едва из-за горизонта выкатилось яркое и какое-то белое солнце, Егор поспешил к соседке.

– Ты чего так рано заявился? – Дарья пытливо посмотрела ему в лицо.

Егор протянул ей записку дочери.

– Юлька мне на прощание черкнула несколько строк, а сама укатила на море к Петру, даже меня не дождалась.

Дарья прочла записку и неожиданно засмеялась.

– Юлька вся в тебя, Егор! Ты, должно быть, забыл, как сватался к своей Дуняшке? А я все-все помню. Ночью ты приехал к ней и без ведома родителей увез ее к себе на хутор. А через год она родила тебе Юльку.

– Я любил Дуняшу. – Егор сглотнул, голос у него сорвался.

– А не уберег ее, – попрекнула его Дарья. – В тот вечер дождь лил как из ведра, было холодно, а ты взял ее с собой на рыбалку. И застудилась она, воспаление легких…

– Жену не уберег, ты права, потому теперь желаю Юльку уберечь, – глухо произнес Егор. – Зря она укатила на море.

– Это почему же зря? – не поняла его Дарья.

– Петька-то ее к себе не приглашал? А вдруг любовь у него к Юльке растаяла, как тает туман над рекой в солнечный день?

– Не мели чепуху, Егор! – одернула его Дарья. – Твоя дочь за своим счастьем поехала. Не век же ей жить с тобой…

– И то правда, – согласился Егор.

Вернулся он домой расстроенный и не сразу заметил, как во двор вошел Степан Батурин.

– Доброе утро, Егор Иванович! – Он протянул руку, чтобы поздороваться.

Но Егор даже не шевельнулся, словно бы не видел руку. Грустно произнес, поправляя на голове старую кожаную кепку:

– Недоброе у меня утро, Степан, Юлька-то уехала…

– А чего вам печалиться? – усмехнулся Батурин, закуривая папиросу. – Я отвез ее на вокзал. Погостит у своей сестры в Саратове и вернется, а потом с вами свадьбу с ней сыграем. Я вот думаю, что подарить ей? Может, подскажете?

– Не будет свадьбы, Степан! – глухо и отрешенно ответил Егор. – Юлька уехала не к сестре, как ты говоришь, а на море к Петру, Дарьиному сыну. Она любит его, вот и укатила.

Степан побледнел, и так ему стало плохо, что и слова сказать не мог.

Глава шестая

Январским морозным утром главком ВМФ Кузнецов собрался на прием к министру Вооруженных Сил маршалу Булганину, но тот неожиданно сам вызвал его. Николай Александрович был явно не в духе, но Николай Герасимович сделал вид, что этого не заметил.

– Я о совещании по вопросу строительства кораблей, – произнес маршал. – Товарищ Сталин рекомендовал обсудить эту проблему завтра в десять утра. Я просил его принять участие в работе, но у него встреча с зарубежной делегацией. Ваши адмиралы все на месте? – Лицо министра стало строгим.

– Все, кому велено быть, уже съехались, – сдержанно ответил Николай Герасимович. – Значит, завтра в десять?..

На совещании, которое проводил министр Вооруженных Сил (в нем приняли участие маршалы Василевский и Конев, адмирал флота Кузнецов, адмиралы Юмашев, Левченко, Трибуц, Головко, Галлер, Алафузов, вице-адмиралы Ставицкий, Горшков, Холостяков, Владимирский), речь шла о новых типах боевых кораблей, которые следовало построить. Маршал Булганин был въедлив, то и дело задавал адмиралам вопросы, не скрывал своей горечи, что военный флот «слишком дорого обходится государству». После того как многие высказались, он вдруг произнес:

– А что, если нам пока не строить эсминцы, а дать больше торпедных катеров? Я понял, что главком ВМФ готов пойти на этот шаг, учитывая тяжелую обстановку на судостроительных заводах. Верно, Николай Герасимович?

– Кто вам это сказал, товарищ министр? – переспросил Кузнецов. – Такой шаг был бы, мягко говоря, опасным для флота, и я на подобное не пойду.

– Вот как… – Бородка у Булганина качнулась. – Ну-ну… Тогда решайте, что и как, а вы, товарищ Кузнецов, потом мне доложите…

Всю неделю адмиралы заседали у главкома. Все сошлись на том, что запланированные корабли в основном хорошие, хотя и внесли в их проекты поправки. Правда, кое-кто высказался против постройки больших кораблей, но адмирал Октябрьский возразил:

– Такие корабли крайне нужны флоту, особенно для плавания на реках – Амуре, нижнем плесе Дуная, Днепровско-Бугском лимане. Как вы думаете, Лев Михайлович?

– Согласен, – коротко бросил Галлер.

Итоги обсуждения подвел Кузнецов.

– Нам нужны и малые, и большие корабли, – заключил он. – И хочу решительно поддержать тех, кто предлагал поправки к проектам тральщиков и охотников за подводными лодками. Опыт войны надо учитывать, товарищи. Хотел бы заострить ваше внимание на подводных лодках, – продолжал Николай Герасимович. – Не повторилось бы то, что случилось перед войной, мы не успели построить больше двухсот лодок, и это отрицательно сказалось на боевых действиях, особенно на Северном флоте, где меньше всего было подводных лодок. Головко может это подтвердить.

– Подтверждаю, Николай Герасимович, – подал с места голос Арсений Григорьевич. – Но справедливости ради отмечу, что вы тогда с Галлером и Алафузовым оперативно направили на флот лодки с Балтики и Каспийской флотилии.

Обсуждение прошло живо, и главком был доволен. Поздно вечером к нему зашел адмирал Левченко.

– Ну что, Николай Герасимович, наверху молчат?

– Молчат, Гордей Иванович. – Кузнецов достал папиросы и закурил. – Скажу тебе как другу: для меня эта тишина зловеща. Решали бы скорее, а то тянут. – После паузы он сообщил: – Мне стало известно, что в ЦК приглашали Юмашева…

– Думаете, вам готовят замену? – спросил Левченко, хотя сам слышал об этом в Генштабе, но главкому говорить не стал. Зачем сыпать соль на рану?

– Если вождь решил меня убрать как строптивого адмирала, то его соратники найдут за что, – усмехнулся Николай Герасимович. – Не зря же инспекцию возглавил маршал Говоров. Впрочем, чего гадать? Ты лучше скажи, зачем пришел, а то я тороплюсь. Звонила Вера, ко мне домой придет маршал авиации Семен Федорович Жаворонков, мой старый товарищ. Давай и ты ко мне в гости? Выпьем по рюмашке, у меня есть твой любимый армянский коньяк… Хотя бы на часок, согласен? Увидишь моего младшего сына Владимира, ему через неделю будет годик. Забавный малыш!..

– Только на часок и по рюмашке, – улыбнулся Левченко.

Прошло еще несколько тревожных дней. В Кремле состоялось заседание Высшего военного совета Вооруженных Сил. Предстояло обсудить вопрос о роли военных советов в военных округах и на флотах. До начала заседания шел оживленный обмен мнениями. Кузнецов беседовал с Хрулевым, когда к ним подошел начальник Главпура генерал-полковник Шикин.

– Как живешь, Николай Герасимович? – спросил он с улыбкой.

– По-разному, Иосиф Васильевич, – тоже улыбнулся главком. – У меня как военного моряка бывают в службе приливы и отливы. Недавно нас проверяла главная военная инспекция… – Кузнецов давно знал Шикина и мог говорить с ним без намеков. – Странно, но со мной почему-то груб маршал Говоров, хотя в годы войны, когда он был командующим Ленинградским фронтом, я с ним всегда находил общий язык.

– Знаю, – сдержанно ответил Шикин.

В зал заседаний Политбюро вошел Сталин.

– Прошу садиться, товарищи. – Сталин подошел к столу, вынул из папки листки. – Нам предстоит обсудить Положение о военных советах. Решено упразднить существующие военные советы и создать новые. Главпур, однако, не объяснил, чем это вызвано, поэтому прежде чем дать слово товарищу Шикину, я бы хотел коротко восполнить этот пробел. – Сталин прошелся вдоль стола, за которым сидели члены Высшего военного совета. – Структура теперешних военных советов была создана еще в период Гражданской войны, когда мы, большевики, порой не доверяли бывшим царским офицерам, добровольно перешедшим на сторону Советской власти и продолжавшим службу в Красной Армии. Многие из них честно служили делу нашей революции, но часть изменила Советской власти. Достаточно вспомнить контрреволюционный эсеро-белогвардейский мятеж гарнизонов Красная Горка и Серая Лошадь на южном берегу Финского залива с целью содействия наступлению Юденича на Петроград. Но то было давно. Сейчас другое время. Нашим генералам, адмиралам и офицерам народ и правительство всецело доверяют, их любят наши бойцы, хотя в семье не без урода. Я имею в виду предательство генерала Власова. Но таких в войну были единицы. – Сталин помолчал. – Какие должны быть военные советы? Если раньше они имели право решающего голоса наряду с командующим, то отныне будут при командующем с правом совещательного голоса. Это – коротко. – Сталин вскинул голову. – Вам товарищ Шикин…

Кузнецов слушал начальника Главпура, а в голове неотступно вертелась мысль: вспомнит ли Сталин о работе инспекции в Главном морском штабе? Не хотелось ему, главкому, чтобы на Высшем военном совете заговорили об этом. А что, если после заседания подойти к Сталину? Сказать ему о том, как проводилась инспекция? «Нет, – отверг эту мысль Николай Герасимович. – Если против меня задумали что-то серьезное, Шикин сказал бы об этом. А может, он не успел?..»

Не знал Кузнецов, что его судьба уже была решена. Его вызвал к себе маршал Булганин. Хмуро поздоровавшись с главкомом, он проговорил:

– За серьезные упущения в руководстве Военно-морским флотом вы понижены в должности.

У Николая Герасимовича на душе стало знобко. Флоту он служил честно, с вдохновением, и вот она, цена его усилиям и стараниям. Только и спросил:

– Кому прикажете сдать дела?

– Адмиралу Юмашеву, он уже знает об этом…

Николай Герасимович вернулся домой удрученный. «Только не хныкать и не терять самообладания», – сказал он себе, прежде чем войти в комнату. Вера обняла его и поцеловала.

– Совсем извелся на службе, ты мой несчастный. – Она сняла с его головы фуражку и повесила ее на вешалку. – Лицом посерел, осунулся… Ну, что же вы молчите, товарищ главком? – Она шутливо ущипнула его за нос.

– Я уже не главком, – мрачно сказал он и добавил: – Сняли меня с должности!..

Она смешалась, на лице появились красные пятна.

– Да ты не волнуйся, Верочка! – повеселел Николай Герасимович. – Есть у меня новая должность – начальник управления военно-морских учебных заведений. Звучит, правда? Так что поедем в Питер!..

Сменилось почти все руководство Военно-морских Сил страны: адмирала Галлера назначили начальником Военно-морской академии, дела у него принял вице-адмирал Абанькин, бывший заместитель главкома по кадрам; начальником Главморштаба стал адмирал Головко, а Исаков остался первым заместителем главкома ВМС.

Январским утром 1947 года адмирал флота Кузнецов уезжал в Ленинград к новому месту службы. Перед этим его принял новый главком ВМС адмирал Юмашев. Поговорили о служебных делах, о том, что надо сделать, чтобы устранить недостатки в подготовке офицерских кадров, поднять дисциплину на кораблях и в частях. Потом Юмашев сказал:

– Ты не держи на меня обиду, Николай Герасимович. Я не виноват, что меня назначили главкомом. Если хочешь знать правду, я считаю, что с тобой обошлись несправедливо.

– Ценю твою прямоту, Иван Степанович. – Кузнецов пожал ему руку. – Обиды на тебя не таю. Не ты рвался в главкомы, тебя назначили… Я поеду?

– Счастливо!

И они расстались…

Адмирал Алафузов уже знал о том, что в Военно-морскую академию едет бывший главком Кузнецов, и встретил его рапортом, как и полагалось.

– Как жизнь, Владимир Антонович? – Николай Герасимович дружески подал ему руку. – Людей собрал? Я хотел бы потолковать со слушателями. У них, наверное, есть ко мне вопросы?..

– Жизнь идет своим чередом, Николай Герасимович, и то, как поступили с вами, мне не по душе, и я…

– Хватит об этом! – прервал его Кузнецов.

Алафузов умолк. Он успел заметить в глазах Николая Герасимовича грусть, да и голос у него был зыбким, неуверенным, не то что тогда, в войну…

– Преподаватели и слушатели собрались…

– Дорогие товарищи, я охотно пришел к вам, – начал негромко Николай Герасимович. – Много лет назад я окончил эту академию, и, хотя прошли годы, она все еще живет во мне. Хотел бы по душам поговорить с вами, хотя, конечно, понимаю, нелегко вам учиться, но учиться надо, чтобы подготовить себя к серьезным испытаниям на флоте. Вы – будущие командиры, а командир прежде всего воспитатель Я бы сказал, что учение образует ум, а воспитание – нравы. У Шекспира есть такие слова: «Поднять слабого – мало, нужно затем поддержать его». Так что на кораблях у вас будет много самых разных дел, и у того, кто лучше проявит себя в учебе, наверняка будут успехи в службе…

Потом были вопросы, в основном они касались дальнейшего развития Военно-морского флота. Неожиданно был задан и такой вопрос:

– За что вас наказали?

Голос прозвучал как выстрел в напряженной тишине. Спроси об этом убеленный сединами адмирал, возможно, Кузнецов и поведал бы ему все, что думал сам об этой неприглядной истории. Но вопрос задал бывший старпом подводной лодки, а теперь слушатель академии. Кузнецов коротко ответил:

– За упущения по службе. – И, немного помолчав, уточнил: – За все, что делается на флотах и флотилиях, в ответе – главком. Считаю эту истину справедливой.

– Вы, должно быть, убедились, Николай Герасимович, как ценят и любят вас слушатели, – сказал Алафузов, когда они вошли в его кабинет. – Я и не мечтаю о такой славе. Да, – спохватился он, – на ваше имя пришло письмо от какого-то Каримова из Туркмении. Вот оно… – И Алафузов отдал конверт гостю.

– Странно. В Туркмении я никогда не был. Ладно, почитаем, что пишет нам этот Каримов…

«Дорогой мой командир Николай Герасимович! Пишу вам из далекой Туркмении. У нас тут жара, в тени чуть ли не полсотни градусов. Сегодня у меня день рождения. Я показывал друзьям фотокарточку, на которой засняты моряки, служившие на крейсере «Червона Украина», которым вы тогда командовали. Помните июль 1936 года? Тогда наш крейсер был лучшим на флоте. Жаль, что вскоре вы уехали в Москву. Потом мы узнали, что вы сражались в мятежной Испании…

Воевал я на Северном флоте, был в морской пехоте. В бою на мысе Пикшуев, что неподалеку от Рыбачьего, в сорок втором меня в ногу укусил осколок. Теперь хожу с костылем. Жаль, что не увидел вас, когда вы прилетали на Северный флот, будучи наркомом ВМФ. Прочитал недавно в газете, что вы встретились с моряками Балтики, и решил вам напирать. Но где взять адрес? Тогда я послал письмо в Военно-морскую академию, где учился брат. Сейчас он служит на Северном флоте».

Кузнецов свернул листок.

– Пишет бывший моряк с крейсера «Червона Украина». Называет меня главкомом. Чудак!

– Откуда ему знать, что вы уже не главком? – возразил Алафузов. – И все же – что он пишет? Или секрет?

– Да нет же, бери читай. – Кузнецов дал ему листок.

Пока Алафузов читал, Николай Герасимович выпил стакан чаю и собрался уезжать. Положил письмо в карман, пожал Алафузову руку.

– Если что, Владимир Антонович, заходи ко мне…

После ноябрьских праздников адмирала флота Кузнецова, его заместителя вице-адмирала Степанова, начальника Военно-морской академии кораблестроения и вооружения адмирала Галлера и начальника Военно-морской академии адмирала Алафузова главком ВМФ адмирал Юмашев срочно вызвал в Москву.

– По какому вопросу? – спросил Юмашева Кузнецов.

– Не могу сказать по телефону, но дело весьма серьезное, так что срочно выезжайте. На Ленинградском вокзале в Москве вас встретят…

Удар на Кузнецова и его коллег обрушился в то время, когда в стране началась кампания по борьбе с «космополитизмом». Острым крылом она коснулась и Николая Герасимовича. Некий капитан 1-го ранга Алферов послал в Наркомат обороны письмо, в котором сообщал, будто адмирал флота Кузнецов преклонялся перед иностранцами, с его ведома флотские начальники передали англичанам и американцам парашютную торпеду, а также материалы по другим видам вооружения. О письме доложили Булганину, а тот – Сталину. Подливая масла в огонь, Булганин напомнил вождю:

– Видите ли, Кузнецов уже и вас не признает. Взять хотя бы эпизод с разделением флотов… Уже не главком военного флота, а по-прежнему бунтует.

– Он же сам просил меня убрать его с поста главкома, – усмехнулся Сталин. – Я и убрал… Но, видно, своей вины он не осознал…

Позже Сталин подписал постановление о предании суду чести одновременно с Кузнецовым еще троих адмиралов: Галлера, Алафузова и Степанова. Четыре адмирала – цвет Военно-морского флота. Их связывали годы совместной службы, они достойно проявили себя в войну. Николай Герасимович не на шутку разволновался, он понял, что с ними хотят расправиться. Но за что, почему? Такой вопрос он задал главкому Юмашеву и поразился, когда тот, ничуть не смутившись, ответил:

– Видимо, вы, Николай Герасимович, допустили политическую ошибку в общении с союзниками. – Юмашев помолчал. – Булганин очень зол на вас. Вы что, нагрубили ему?..

У Кузнецова с Булганиным, который в свое время фактически замещал наркома обороны Сталина, произошел конфликт. Булганин распорядился выселить из Наркомата ВМФ несколько управлений флота, а замены помещений не дал. Тогда Николай Герасимович пошел на прием к вождю. Сталин был в хорошем расположении духа, выслушал его, не перебивая, усмехнулся:

– Что, резвится Булганин?

– Резвится, Иосиф Виссарионович. Высказал ему свое недоумение, а он бросил трубку. Я просто растерялся и не знал, как мне быть.

– Так уж вы и растерялись? – улыбнулся вождь. – Мне кто-то говорил, что адмирал флота Кузнецов никого не боится, если уверен в своей правоте, танком идет на начальство.

Сталин по прямой связи вызвал Булганина к себе. Тот твердым шагом вошел в кабинет. Увидел сидевшего за столом главкома ВМФ, и на его лице появилась ухмылка.

– Вы потребовали от главкома освободить дома наркомата, а что даете взамен? – спросил Сталин.

Булганин, насупившись, молчал.

– Вот что, – сухо продолжал Сталин. – Не трогайте Наркомат Военно-морского флота. Надо уважать своих коллег.

– Я всегда уважал военных моряков… – начал было Булганин, но вождь хмуро прервал его:

– Я занят, идите…

Оба вышли из кабинета, и Булганин, глядя на Николая Герасимовича, сквозь зубы процедил:

– Вы еще пожалеете, что жаловались на меня.

«Суд чести» и есть «творение» Булганина, и хотя Кузнецов был не робкого десятка, ему пришлось немало пережить на этом суде. Особенно огорчило Николая Герасимовича выступление члена Военного совета и заместителя главкома ВМФ по политчасти вице-адмирала Кулакова, которого еще в прошлом году он взял к себе в наркомат. Тогда Кулаков заявил, что будет достойным этой чести. «Во всем вы можете положиться на меня, Николай Герасимович», – резюмировал он. Теперь же Кулаков потребовал «судить» адмиралов по всей строгости законов. В итоге под нажимом Булганина «суд чести» постановил: «Ходатайствовать перед Советом Министров СССР о предании виновных в передаче иностранным разведкам материалов, составляющих государственную тайну, суду Военной коллегии Верховного суда СССР».

Над адмиралами сгустились черные тучи. Николай Герасимович испытывал душевные муки, и прежде всего за своих подчиненных. Он сказал им:

– Говорите, что чертежи, и торпеда, и карта островов были переданы с разрешения наркома ВМФ. Ясно? – Голос адмирала флота прозвучал так, будто он отдавал приказ.

– Не слишком ли вы рискуете? – спросил Галлер.

– Я был наркомом, и мне за все отвечать! – жестко ответил Николай Герасимович…

Предали адмиралов суду 16 января 1948 года. Дело слушалось на закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного суда СССР без обвинения и защиты.

«Неужели нас упекут в тюрьму?» – От этой мысли у Кузнецова по спине пробегал холодок. Сидевший за широким длинным столом председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-полковник юстиции Ульрих, известный по многим нашумевшим процессам, смотрел на него, пальцами пощипывая подстриженные усы. Словно из другого мира долетел до Николая Герасимовича его сиплый голос:

– Подсудимый, расскажите о себе.

«Вот сукин сын, – выругался про себя Кузнецов. – Формальности соблюдает. Будто не знает, кто я, ведь не раз бок о бок сидели в зале Кремлевского дворца на сессиях Верховного Совета». Николай Герасимович встал, сразу ощутив, как бешено забилось сердце.

– Моя фамилия Кузнецов, Николай Герасимович, русский, член ВКП(б) с двадцать шестого года, адмирал флота, Герой Советского Союза. Имею награды: три ордена Ленина, два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, два ордена Ушакова I степени…

– Подсудимый, ваши награды нас не интересуют, – оборвал его Ульрих. – Вы расскажите суду, как встали на преступный путь измены Родине.

– Я не преступник и не изменник Родины! – громче обычного произнес Кузнецов. И, ощутив боль в сердце, добавил: – Вся моя жизнь отдана военному флоту, и служил я Советской Родине честно… – Он посмотрел на сидевшего рядом адмирала Галлера и в его ответном взгляде прочел: «Ты, Николай Герасимович, говоришь то, что надо. Истина дороже всего!»

И вновь, как удар хлыста, прозвучал голос Ульриха:

– Я вас не понял, гражданин Кузнецов. Вы признаете себя виновным в том, что без ведома Советского правительства передали материалы по секретному оружию нашим союзникам в годы войны?

– Оружие, о котором вы говорите, гражданин судья, не было секретным, – резко возразил Николай Герасимович.

Последовал шквал новых вопросов, который отнюдь не свидетельствовал о том, что кому-то здесь нужна была правда. Этот человек в центре стола уже давно все решил и теперь только выполнял ничего не значащие формальности.

– Вы же, гражданин Кузнецов, не давали письменного разрешения на передачу союзникам парашютной торпеды? – предложил ему вроде бы спасительную зацепку генерал Ульрих.

Кузнецов, однако, не клюнул на подлую наживку и твердо ответил:

– Если разрешение дал начальник Главного морского штаба, значит, имелось мое согласие. Таков был порядок в Наркомате Военно-морского флота.

Председатель:

– Вы уверены?

Кузнецов:

– Уверен. Своих людей я хорошо знал и всецело им доверял.

Стали читать «дело» адмирала Алафузова, в нем Кузнецов обнаружил немало надуманного.

– Я прошу суд дать мне слово для объяснения. – С места поднялся Алафузов. – В обвинительном заключении говорится, что я самовольно решал вопросы передачи союзникам интересовавших их сведений об оружии. Это – неправда… Что касается карты южного побережья Камчатки, то она не секретная, ее можно купить в любом порту. Карта Севастопольской бухты передана англичанам с разрешения заместителя Председателя СНК СССР, имелась его резолюция…

Кузнецов ожидал, что генерал Ульрих уточнит фамилию лица, наложившего резолюцию на карте – это был Молотов, – но он промолчал: а вдруг Вячеслав Михайлович пожалуется вождю, тогда ему тоже достанется! Ульрих был хитер, увертлив, он тут же перешел к другому вопросу.

Председатель:

– Назовите точную дату посещения англичанами немецкой подводной лодки в Кронштадте.

(Речь идет о немецкой лодке, которую потопил катер старшего лейтенанта Коленко в 1944 году и из которой были подняты секретные торпеды.)

Алафузов:

– Началось это двадцать пятого октября сорок четвертого года. Нарком ВМФ Кузнецов разрешил осмотреть подводную лодку, а о торпедах не было разговора…

Председатель:

– Подсудимый Алафузов, какова роль заместителя наркома ВМФ в этом деле?

Алафузов:

– Конкретно о высотной торпеде наложил резолюцию адмирал Галлер.

Слушая его, Кузнецов в душе чертыхнулся: «Надо было добавить, что перед тем как наложить резолюцию, Галлер был у меня, и я разрешил ему… Эх, Владимир Антонович, я же просил тебя…»

Председатель:

– Кто более других виноват в передаче торпеды?

Алафузов:

– Я лично обо всем докладывал Кузнецову.

«Ну вот, так бы сразу и сказал», – облегченно вздохнул Николай Герасимович.

После этого суд заслушал объяснения вице-адмирала Степанова. Все переданное в годы войны нашим союзникам, подтвердил он, было сделано с разрешения наркома ВМФ, и никаких нарушений в этом нет.

Председатель суда с минуту помолчал, потом обратился к адмиралу Галлеру:

– Суд слушает ваши объяснения.

Галлер волновался, порой у него срывался голос. Он подтвердил все то, что говорили Алафузов и Степанов; признал, что на всех документах была его подпись; хотя по роду службы он не был подчинен начальнику Главморштаба, но по целому ряду вопросов писал заключения и записки для последующего доклада наркому ВМФ.

– Какие у вас были взаимоотношения с бывшим главкомом ВМФ Кузнецовым? – спросил председатель суда.

– У меня с Николаем Герасимовичем нормальные отношения.

Генерал Ульрих, слегка усмехнувшись, спросил Кузнецова:

– Что вы скажете суду?

– То же самое, – ответил Николай Герасимович. Он старался быть хладнокровным, но нервы подводили его. – Я неизменно полагался на своего заместителя адмирала Галлера, так как он был всегда внимательным и осторожным при решении тех или иных вопросов.

Допрос «обвиняемых» продолжался. Кузнецов, как и следовало ожидать, всю вину взял на себя.

– Превышая власть, я самовольно передал чертежи парашютной торпеды, – сказал он суду. – Что касается карт, то о них я просил разрешения у правительства, и оно было дано.